Фрагментарные сведения о сборнике Марка Теренция Варрона (116-27 гг. до н.э.) под названием «Менипповы сатиры» содержат строки о важности пользы и удовольствия, которые также использовались им в трактате о земледелии и ведении хозяйства. В сатирах он использует обе эти категории, чтобы доказать малую пользу и сомнительное удовольствие от занятия охотой (сатира «Мелеагры») дабы отвадить читателя от этого занятия. Эта же утилитарно-гедонистическая тема полезных и приятных вещей звучит также в сатире под названием «Не знаешь, что будет вечером», где обсуждается организация правильной пирушки; а тематика охоты звучит в сатире «Парменон», где, вероятно, с таким же осуждением Варрон относится к вырубке лесов. Тема охоты также звучит и в сатире «Осел над лирой», откуда стоит привести целую цитату:
А ты гоняешься в горах с рогатиной за вепрями и с дротиком за оленями, ни в чем пред тобой не винными,— то-то развлечение!.
Вопрос, вероятно, носит не-вегетарианский характер (Варрон занимался сельским хозяйством и в его трактате спокойно даются рекомендации по животноводству), скорее религиозный и этический, и касается именно лесов и их обитателей. Тем не менее, здесь можно заметить определенный гуманистический мотив, который также прослеживается в его сочинении о сельском хозяйстве по отношению к рабам. Учитывая невероятную любовь Варрона к грекам, которых он считал абсолютно равными римлянам — невозможно не заподозрить влияния греческой философии на гуманистические идеалы самого Варрона. А учитывая важное место утилитарно-гедонистической проблематики в его рассуждениях — невозможно не заподозрить влияние Эпикура. Поэтому рассмотрим поближе фрагменты из «Менипповых сатир».
Мотивы эпикуреизма
Конечно, гедонистические мотивы встречаются у многих людей, особенно у поэтов, что не делает каждого поэта киренаиком или эпикурейцем. Также и Варрон часто может с одобрением упоминать пирушки, хвалить винные напитки и приятную женскую компанию. Причём Варрон даже использует типичный аргумент Аристиппа в оправдание пороков, ссылаясь на то, что этими пороками промышляют даже Боги, а значит, и для нас нет ничего предосудительного. Помимо прочего, у него звучит мотив «живи одним днем»:
Эй, девчонки! Поспешай жить, пока есть срок молодых лет,
Люби всласть и конем правь нежной страсти!
(сатира «Потерпевшие поражение»).
Иногда он даже переходит собственные рамки умеренности, например, когда говорит: «Рассуди-ка — кто получает плату: полольщик моего поля от меня или я от него? Вот так и тут: получается, что я — твой полольщик, если ты работаешь больше меня» (сатира «Праздник вина, или о любовных наслаждениях»).
Вино — из всех для всех питье сладчайшее:
Его открыли для целенья хворостей,
Оно — рассадник милого веселия,
Оно — скрепленье дружества пирующих
(сатира «И кувшину мера есть»).
Но несмотря на такую общеупотребимость некоторых «гедонистических» мест, как в поэзии, так и в философии и бытовой жизни, и несмотря на то, что мы определенно знаем об аскетическом умонастроении Варрона, количество подобных фрагментов оказывается довольно внушительным, а также дополняется некоторыми рассуждениями непосредственно о самом эпикуреизме.
Сразу оговорим, что, конечно же, Варрон не был эпикурейцем, а подобные темы вполне могли звучать в дискурсе философии Аристотеля или поздних киников. Самого Варрона в христианскую эпоху неслучайно называли «римским Диогеном», а избрание жанра менипповой сатиры — прямой реверанс в сторону киника Мениппа. При этом также общеизвестно, что учителем Варрона был платоник Антиох из Аскалона (130-68 гг.), совмещающий платонизм со стоицизмом. У этого же человека учился и Цицерон, а позже влияние Варрона сказывалось на Сенеке (в конце мы рассмотрим и анти-эпикурейские цитаты из «Менипповых сатир»). Но сначала мы всё равно приведем лояльные нашей школе фрагменты.
В одной из сатир, от которой осталась всего одна строка, говорится о довольстве малым, или, если сказать в эпикурейском стиле, о довольстве «естественным и необходимым»:
… Но если нам нива доставляет и жилище, и пищу, и питьё, то в чем ещё нам нуждаться?
В ещё более эпикурейском духе звучат фрагменты из сатиры «Гнутая доска», где говорится вообще о том, что: «Боль не есть для нас безразлична, ибо лишь философия умягчает её страдания. Равным образом и в гневе я не отпускал себе поводьев, и корысти затягивал удила… А ещё сказать ли, во что обошлось наследникам мое милосердие — скольким беднякам оказал я помощь…». По крайней мере, это выраженный анти-стоический пассаж (признание боли небезразличной (!), да и милосердие осуждается Сенекой). Подобное направление мысли против пафоса стоицизма (и даже кинизма) можно встретить ещё раз в сатире «Божественная ветвь»:
«Человеку добродетельному — и то нужна накидка в дождь».
Вышеприведенные рассуждения о естественном и необходимом неплохо дополняются сентенцией «Кто мудр, тот и в счастье будет умерен, и в несчастье бодр и тверд» (сатира «Об удаче»). Но во много раз лучше об этом говорится дальше:
В том и разница между Эпикуром и нашими обжорами, у которых, кроме кухни, в жизни нету ничего. Он-то думает, что с ним случится то же, что с гуляками, для которых наслаждение — в том, чтоб за едою брюхо радовалось… На грош каши, на грош вина — старайся о состязании природы, а не необходимости (?). То же самое наслаждение я тайком себе доставлю щавелем да кашею. Чем разлечься господином, лучше мне дремать в спаленке, выпив своего простого вина. Не тот прожил лучше всех, кто дольше всех, а тот, кто всех умереннее.
«Ничего сверх меры» — разве не это воспевают буквы на дельфийской колонне, указуя нам блюсти человеческую меру «средственно», как говаривали прадеды (из сатиры «Мера»).
Варрон человек книжный, и очень любит греческую литературу и философию. «Выковывайте жизнь в письме и чтении» — говорит он. Из литераторов он обильно цитирует Энния, Менандра и Эврипида, самых «левых» авторов античности, которые больше всего использовали философские мотивы в своих сочинениях, и ближе всего стояли к лагерям софистов и эпикурейцев. Правда, это также мало о чем говорит, ведь эта троица пользовалась повсеместным уважением в Риме, вне зависимости от идейного содержания отдельных пьес. А если говорить о философских цитированиях, то здесь приводятся примеры максимально широкого круга авторов, что даже нет смысла приводить всех.
У Варрона мы находим и рассуждения о тщетности излишнего жизнелюбия, ведь все мы смертны и жизнь наша в любом случае коротка (сатира «Тифон»), но это также распространено сразу во многих философских традициях. Ближе к эпикуреизму стоит умеренное осуждение самоубийства (сатира «Об уходе»), хотя там же он допускает, что в каких-то совершенно безысходных случаях, или во благо общества — индивидом можно и пожертвовать, а самоубийство всё же допустимо. Также в общефилософском духе, в своей сатире «О спасении» Варрон утверждает, что мир не рожден, и не погибнет (Филаргирий, к «Георгинам», II, 336). А в сатире «Тенеборство» он говорит об альтернативных путях к одной цели — удовольствию; что отлично накладывается на эпикурейскую концепцию двух родов удовольствия.
Я говорю: сократив дорогу, без заботы и труда мы легко придем к тому же самому удовольствию.
В связи с философией, интересна история о том, как «Варрон в книге о философии усмотрел такое различие учений, что весьма легко довел число сект до двухсот восьмидесяти восьми, – не таких (сект), которые непременно были, но таких, которые могли бы быть при добавлении некоторых различий» (Августин — «О граде Божием». Книга 19: Глава 1). Эта тематика школьных ответвлений (как правило, тройных) звучит и во фрагментах из сатир. Например: «Чтобы нам не заблудиться, дорога крута, но безопасна, хоть и со многими ответвлениями» (сатира «Кругоплавание»). Но из всех отрывков, говорящих об этих ответвлениях, как ни странно, до нас дошел только тот, где упоминается имя Эпикура: «Далее от каждого перекрестка открываются по три дороги, из которых каждая имеет свой исход и свою цель. От первого перекрестка у правой дороги на страже стоит Эпикур» (сатира «О философских направлениях»). Хотя мы и знаем, что Варрон остановился на платонизме в версии Антиоха Аскалонского, это всё же интересный момент, что традиция сохранила именно фрагмент с Эпикуром.
Эпикурейские мотивы антропоморфизма божеств Варрон тоже вполне использовал, издеваясь над стоическими представлениями о божестве, и признавал именно традиционный народный политеизм, каким он уже успел сложиться.
Да как же ему [стоическому богу] быть «круглым», по словам Варрона, «без головы, без крайней плоти»?»
Что особо интересно, этот фрагмент с критикой стоицизма приводится стоиком Сенекой. Из философских школ подобную Варрону позицию занимали в основном только скептики и эпикурейцы.
Против эпикуреизма
Не считая всевозможных отсылок на киников и огромного количества похвал в их сторону, сохранилось крайне мощное свидетельство от Варрона в пользу стоицизма. В сатире «От своих бежать — далеко бежать», говорится о стоическом философе Клеанфе:
Только он и царь, и оратор, и красавец, и храбрец, честный, чистый — спроси хоть эдила. Ежели найдется такой, сделанный по образцу Клеанфа,— берегись: ты уметил в настоящего человека.
Дальше в сатире «О должности мужа» высказываются вполне стоические сентенции и важности терпения: «В жене пороки или исправь, или терпи: исправишь — жена твоя будет лучше, а стерпишь — лучше будешь сам». Хотя это явно не-стоический мотив, терпеть пороки жены крайне нежелательно для стоика. В сатире «Полтора Улисса» также нахваливаются стоики, а кроме них ещё и платонические скептики:
Один путь укрепил Зенон, ведомый добродетелью, и это — благороднейший. Другой проложен Карнеадом вслед за телесными благами. Другой путь добродетели преобразовал Карнеад, изливши бочки острого уксуса.
Правда, из скептиков в пример избран Карнеад, который в действительности был ближе всего к эпикурейской школе своего времени, и здесь представлен именно как более легкая версия стоицизма, основанная на «телесных благах». Вероятно такая добродетельность также допускается. Здесь стоит сказать и то, что из всех поздних киников именно Менипп был теснее всех связан с эпикуреизмом, а его творчество касалось уже больше литературной формы, чем этической философии в духе Диогена.
Но всё таки Варрон местами максимально прямолинейно выступает против гедонистического направления мысли.
«Человек — это что угодно, но не жалкая наша плоть. Отсюда душа разлита по телу, оттого в нас и дух для разумения» (сатира «Слепоборцы»).
И не менее выразительно здесь: «Когда ходульщики ходят на ходулях, то шесты их — дерево, по естеству недвижное, но движется человеком, ставшим на них. Так и ходули души нашей, ноги ее и стопы, по естеству недвижны, но душою движутся» (сатира «Мул о мула чешется»). После общего рассуждения о сенсуализме и телесном устройстве в сатире «Маркоград» («Чувства суть двери, жилы — водопроводы, внутренности — клоаки»), Варрон добавляет и рассуждения о душе («Беру фонарь, подношу к огню, вздуваю свет, вот в нем и душа»); и тем самым окончательно выдает в себе философа-дуалиста. Но ещё более определённо против псевдо-эпикуреизма Варрон высказывается в сатире «Козлиный бой»:
Отличие человека — в добродетели,
Все остальное — у животных общее.
Против принципа удовольствия он выступает и когда с неодобрительным тоном отзывается о людях, бежавших в театр, «чтобы урвать ушами удовольствие» (сатира «Бесславный»). В сатире «Об угощениях» Варрон высказывает общее неодобрение к богатым кушаньям. Хотя, справедливости ради, такое же неодобрение в сторону искусства и роскоши высказывались и Эпикуром.
Помимо явных платоно-стоических («антиохийских») фрагментов, у Варрона есть множество моментов общефилософского характера. В отдельных местах «Менипповых сатир» Варрон заявляет, что роскошь — это излишество, которое вовсе не необходимо. И что если бы богачи хотя бы 1/12 часть времени, затрачиваемого на приобретение богатства, стали уделять философии — они стали бы добродетельными людьми, и всё это им больше не понадобилось бы (сатира «Об угощениях»). Варрон с воздыханием вспоминает утраченный «Золотой век», говоря что в прошлые поколения вся жизнь была гораздо лучше, чем сейчас (сатиры «Староучитель» и «Шестидесятник»), особенно преисполняясь этой темой в данной строке: «У дедов и прадедов хоть слова и дышали чесноком и луком, но высок у них был дух!» (сатира «Бимарк»), и даже добавляя к этому образу ещё и примеры из кинической жизни (сатира «Мениппова гробница»). А в сатире «Маний» нам со всё тем же пафосом умеренности говорят о необходимости хотя бы минимального почтения богов, и что:
… Никакие законы
Не установят пределов и мер расходам и негам.
От него можно было бы ожидать похвалы в пользу бережливых людей, которые не расходуют много денег на роскошь, и которые держат хозяйство в порядке, но мы наоборот находим множество пассажей против скупцов и скряг (например сатира «Евмениды»). Но если брать в общем, то у Варрона найдется много общефилософского пафоса в пользу умеренности. Даже выпады против скряг имеют ввиду то, что скряга любит накапливать богатства, а это действие бессмысленное для мудрого человека, желающего избавить себя от лишних беспокойств.
Нам облегчения нет ни в деньгах, ни в грудах сокровищ;
Не отгоняют от сердца забот и всего, что нас вяжет,
Ни персидские горы, ни атрии пышного Красса.
В надежде на наживу ростовщик скупой
Имущество удваивает описью
(сатира «Людоград»).
Итоги
«Эпикурейцы считают высшим благом наслаждение, но лишь от достойных причин. Стоики же их попрекают обжорством и развратом. Оттого Варрон и описал между ними «Словопрение»» (Порфирион, к Горацию, «Сатиры» (11,4)).
Вышеприведенный фрагмент показывает, что Варрон не был в стороне от споров двух ведущих школ своего времени, и судя по контексту упомянутого описания — выступал адвокатом эпикурейцев. Это не означает, что он сделал выбор из двух крайностей, но показывает, по крайней мере, сложную и умеренно-лояльную позицию, подобную как минимум тому, что позже делал Сенека. Но общий контекст всех рассмотренных нами отрывков всё равно показывает скорее то, что Варрон был куда более, чем Сенека, близок к эпикуреизму. Стоический след в сатирах Варрона очень сглажен, и если что-то подобное и можно заметить, то это скорее кинизм (и хотя это крайне родственные со стоицизмом вещи, но не одно и то же самое). И этот этический кинизм, будучи всё-таки поздним эллинистическим порождением — зависит от эпикурейской этики, пускай Варрон и пытается ограничить его строгими требованиями добродетели, близкими платонической традиции (ср. с философией Плутарха, который также выступает за добродетель, не будучи стоиком, или с первым поколением платоников после смерти основателя). Варрон, таким образом, не эпикуреец и не стоик, но сохраняет добродушное отношение к обоим школам.