Автор текста: Friedrich Hohenstaufen
Версия на украинском
Просто пересказ книги в подробностях. Важен как упоминание эпикурейцев в литературе романтизма.
Английский романтик Томас Мур (1779-1852) вроде бы даже не связан со Шлегелем, как Локхарт (автор похожего сочинения), и непосредственно дружил с более революционно настроенным, почти левым романтиком Байроном. В отличии от Локхарта он называет свое произведение буквально «The Epicurean», и для некоторых её изданий гравюры делал даже знаменитый художник Уильям Тёрнер. Казалось бы, тут просто обязательно должны быть похвалы эпикурейской школе, её мягкая апологетика. Но увы, всё совсем не так, и даже наоборот. В этой книге рассказывается история Алкифрона, известного софиста поздней античности, который то ли подражал Лукиану, то ли вообще был его другом и современником. Точно датировать его жизнь никто не может, но легкие связи с эпикуреизмом, через Лукиана, вполне допустимы. В романе Мура он живет в начале 3-го века и показан, как лидер школы эпикурейцев в Афинах. Он отправляется в Египет, чтобы найти секрет бессмертия. Даже классик мистических хорроров Г. Ф. Лавкрафт писал, что Томасу Муру в своем романе «удается создать настоящую атмосферу сверхъестественного ужаса, когда речь заходит о подземных лабиринтах под святилищами Мемфиса». Здесь мы даем сокращенный, но достаточно подробный пересказ этого романа Томаса Мура.
Страх смерти
Повествование начинается в четвертый год правления императора Валериана, рассказчик, Алкифрон, спустя годы, описывает свой жизненный путь, как он пришел к Христианству. Книга начинается с того, как Алкифрона избрали на пост лидера «школы» или «секты» Эпикура. Ему тогда было всего 24 года, а школа считалась даже тогда якобы очень влиятельной в Афинах. С первых же строчек подчеркивается, что настоящий Эпикур был буквально стоиком, а его последователи все это извратили и начали проповедовать разврат и гедонизм под маской философии. Классическая тактика «оправданий» Эпикура, чтобы тем самым убить самую суть эпикурейской философии и оградиться от нее по максимуму. Под видом понимания оригинальной «глубины», само собой. Эпикуреизм стал снова популярны, как объясняет нам автор — из-за того, что религиозное мышление античности стало более жестким и догматичным, начались войны между старой религией и новой, но это породило реакцию на всякую религию вообще, безразличие к этому важнейшему вопросу современности, а эпикурейская школа стала способом выражения этой реакции.
Быстрый прогресс христианской веры встревожил всех тех, кто, либо из набожности, либо из мирских побуждений, был заинтересован в продолжении старого установленного вероучения.
Эпикурейцы празднуют, как известно, 20-й день каждого месяца в память по Эпикуру, и добавили тут ещё ежегодное празднование его дня рождения. Наш герой, как новый лидер школы, решил сделать этот праздник самым пышным за всю историю школы. Описывать сами эти празднества мы не будем, но среди всех описаний здесь фигурирует библиотека, где кроме множества классических произведений и эпикурейских книг стояли бюсты самых знаменитых эпикурейцев. Посмотрим, кого в начале XIX века Томас Мур считает эпикурейцами: Горация, Аттика, Плиния Старшего, поэта Лукреция, Лукиана и биографа Философов, недавно утраченного для нас, Диогена Лаэртского. Отдельно перечисляются и женские скульптуры, философа Леонтии, Фемисты, Филениды и других [см. статью о женщинах-философах в древности и про женщин в школе Эпикура].
После праздника на героя нахлынула тоска, потому что он не хочет умирать, через призму эпикуреизма жизнь в моменте обрела больше ценности, ведь жизнь это всё, что вообще у нас есть, но это не приносит удовольствия по настоящему, когда ты прекрасно знаешь насколько жизнь коротка. Даже лихорадочные попытки проживать всё с максимальной полнотой и эффективностью несут в себе огромную долю трагизма и печали. В общем, Алкифрон начал мечтать о бессмертии.
Почитаемый учёными и любимый юными и прекрасными, я видел в каждом взгляде, встречавшем мой, либо признание уже одержанных побед, либо обещание других, ещё более блистательных, что ожидали меня впереди. Но даже среди всего этого те же мрачные мысли вновь и вновь приходили ко мне: тленность моя и всего, что меня окружает, каждое мгновение вставала перед умом. Те руки, которые я сжимал — те глаза, в которых я видел сияние духа света и жизни, что, казалось, не может умереть — те голоса, что говорили о вечной любви — всё это, всё, я чувствовал, было лишь мгновенной иллюзией, и не оставит после себя ничего вечного, кроме молчания их праха!
B вдруг у него случается вспышка озарения, видение, где неизвестная фигура указала, что в Египте его ждет «вечная жизнь». Томас Мур здесь рассказывает нам, что вера в сверхъестественное настолько естественна, что каждый, даже самый законченный атеист, все таки чувствует, что есть нечто такое, что не объяснимо наукой. Так и этот квази-эпикуреец вещает: «Хотя я и отвергал всякую веру в Божественное Провидение, я все же верил в сны, которые вся моя философия не могла победить». Он попытался ещё иронизировать над собой, высмеивать; попытался предаваться удовольствиям — но все это уже не помогало. Страх смерти захватил его целиком, и хотя Алкифрон не был уверен в значении своего видения, он решает следовать этому предчувствию и отправиться в Египет.
Кто знает, — спрашивал я, — может быть, в Египте, стране чудес, где Тайна пока что раскрыла лишь половину своих сокровищ, — где столь многие тёмные тайны допотопного мира до сих пор остаются неразгаданными на столбах Сета, — кто знает, может быть, там спрятан какой-то амулет, какой-то талисман, открытие которого, как обещал этот призрак, только и ждет моего прихода, — какое-то соединение тех же чистых атомов, что мерцают в вечных звездах, и чье вливание в тело человека могло бы сделать его также неувядаемым и бессмертным!.
…
Это замешательство также немало усиливалось постоянной борьбой между моими естественными чувствами и холодным, смертным учением моей секты, — и, пытаясь вырваться из её оцепеняющих оков, я лишь устремлялся в пределы романтических грёз и фантазии.
Своим товарищам по школе Алкифрон сообщил, что отправляется в Египет ради знаний и новых наслаждений, и постарался скрыть, что он в общем-то уже с первых страниц книги перестал быть эпикурейцем. Получив рекомендательные письма во все части Египта, летом 257 года н. э. он отплыл в Александрию.
Морское путешествие, Александрия и эпизод с мумией на пиру
Морское путешествие оказалось для Алкифрона скучным и утомительным. Несмотря на благоприятную погоду, он воспринимает плавание как пустую трату времени, особенно потому, что на суше его ждёт столько наслаждений. Проходя мимо островов, он воображает себе, как приятно было бы остановиться и отдаться любви и удовольствиям. Это якобы должно нам показать, что Алкифрон всё ещё мразь, то есть, эпикуреец. Вот настолько примитивно рисует эпикурейца Томас Мур, чтобы не более примитивно показать его трансформацию.
Но ветер дул прямо в страну Тайны; и, что еще более важно, я слышал голос внутри себя, шепчущий вечно: «Вперед».
Перед берегами Египта корабль попадает в бурю, которую египетские пассажиры приписывают гневу бога Тифона. Шторм уносит судно к востоку, но на следующее утро погода улучшается, и, наконец, перед ними встаёт Александрия — со всеми её чудесами: дворцы, колоннады, знаменитый Фаросский маяк. Проходя по улицам от гавани до Канопских ворот, Алкифрон, постоянно сравнивая Александрию с Афинами, восхищается великолепием города: оно производит впечатление новизны и предвкушения удовольствий. Он с радостью отмечает, что Александрия, даже если не откроет ему путь к вечной жизни, то хотя бы научит искусству делать жизнь приятной. Город оказался пестрым смешением наций, религий и сект. Следует анализ населения и религиозного смешения Александрии: греческие платоники, каббалистические иудеи, христиане — всё рядом.
Здесь поклонник огня с востока смеялся над суеверием поклонника кошек с запада. Здесь христианство, к несчастью, тоже научилось подражать причудам язычества..
Христианство в Александрии уже раздроблено на секты и, подобно язычеству, наполнено внутренней враждой: одни кланяются змеям, другие настаивают на спасении только через «буквы греческого алфавита». Битвы между восточными (греческими) и западными (латинскими) христианами ведутся по поводу различий в постах: одни постятся в седьмой день, другие — в четвёртый и шестой.
Алкифрон, однако, не интересовался религиями — его привлекали удовольствия. Его имя как философа и эпикурейца открыло ему доступ к высшему обществу Александрии. Его принимали с восторгом, и в кругу новых друзей он погрузился в череду удовольствий. Особенно его пленяла красота египтянок, «плод, обожжённый солнцем, но оттого только слаще». Несколько недель прошли в непрерывных развлечениях, и голос совести затих. Но вскоре радость стала тускнеть, и некий случай усилил нарастающее уныние. Во время праздника Сераписа герой возвращался ночью по каналу из Канопуса. В тишине он услышал женские голоса — девушки у воды пытались сорвать жасмин. Помогая им, он оказался приглашён в пышный павильон, где собрался цвет александрийского общества. Среди гостей была таинственная женщина под вуалью, безмолвная и отрешённая. Это поразило героя. Но он и дальше наслаждался пиром, музыкой, особенно песнями афинянки, вызвавшими у него тоску по родине.
На рассвете все отправились обратно, но лютня певицы осталась. Герой вернулся за ней и обнаружил в пустом зале ту же женщину, всё ещё сидящую неподвижно. Подняв вуаль, он увидел скелет. Это оказалось частью забытого египетского обряда — напоминание о смерти. Потрясённый, он осознал суетность пира и мимолётность жизни. Ему вновь вспомнился сон о Духе, обещавшем вечную жизнь у берегов Нила. Александрия — это не Египет, решил он. Настоящие тайны под пирамидами Мемфиса. С этим решением он покинул город и направился на юг, в поисках истины.
Путешествие по Египту. Пирамида в Городе мертвых
Египет глубоко затронул душу Алкифрона — его пейзажи, народ, религия и даже климат сочетали в себе меланхолию и чувственность. Вокруг него соседствовали пустыня и сад, любовь и смерть, радость и тление. Его впечатлили контрасты. Когда он покинул Александрию, Нил как раз разливался. Среди вод под заходящим солнцем виднелись дворцы, святилища и купола, что напоминало ему мифическую Аталантиду в процессе затопления. Вокруг царило движение: процессии жрецов на ступенях храмов, торговые лодки и паломники. Алкифрон постоянно задерживался в своем пути, чтобы посещать священные места. В Саисе он присутствовал на празднике Ламп и читал надпись на храме Нейты: «Я — всё, что было, есть и будет». В Гелиополе он бродил среди руин и с грустью наблюдал, как солнце освещает упадок «города Солнца». На острове Золотой Венеры он чувствовал, что природа более подходит для поклонения, чем камень.
Каждое место дарило новые удовольствия и впечатления, и хотя Меланхолия сопровождала его, её присутствие лишь усиливало яркость остального. Но главная цель, разгадка египетской Тайны, всё ещё оставалась где-то далеко. Только когда он впервые увидел пирамиды Мемфиса, словно башни Времени, в его сердце вновь поднялась великая, непостижимая мысль. Он размышлял о бренности человеческой жизни перед лицом вечных памятников. «Неужели только человек умирает, — воскликнул он, — а камень остаётся?». На мгновение он поддался отчаянию, но вновь оживлённый надеждой, стал мечтать, что бессмертие существует — и только мудрые могут к нему приблизиться. Он вспоминал легенду о сокрытой Изумрудной Таблице Гермеса, где якобы были начертаны тайны Алхимии. Почему же не может быть там секрет жизни по желанию? Быть может, эти пирамиды, не гробницы, а дворцы живых царей, укрытых от мира?
Погружённый в размышления, он наблюдал, как закат освещает пирамиды, одна сторона которых сияла, а другая уходила в тень. В этот момент по Мемфису пронёсся звук праздника Луны. Алкифрон вспомнил, что сегодня торжество богини ночи. Он отбросил мрачные мысли, сел в свою ладью и направился к храму на острове, предвкушая радости, обещанные светом Луны.
В ночь праздника Луны лунный восход над Мемфисом был встречен громкими возгласами с возвышенностей, где собрались толпы людей. Мемфис, уже не прежний, но всё ещё величественный, озарённый лунным светом, выглядел как грёзный образ былой славы, обречённый на исчезновение. Время казалось остановленным среди колонн и сфинксов, наполовину погребённых под песками пустыни. На реке царило оживление: бесчисленные лодки, наполненные весёлыми людьми, прибывали на праздник со всех концов. Прибыв на остров, Алкифрон пошёл по аллее сфинксов к вестибюлю храма Луны. Внутри, при слабом освещении нафтовыми лампами, он наблюдал за танцем молодых жриц вокруг святилища с птицей, посвящённой Луне. Девушки в белых одеждах и с лилиями в волосах двигались между шагом и танцем под звон кастаньет, систра и серебряных цепочек. Особое внимание героя привлекла одна из них, таинственная и прекрасная, чьё лицо было скрыто. Когда ворота храма внезапно распахнулись и вестибюль озарился светом, он на мгновение увидел её лик, поразивший его глубже, чем всё, что он знал прежде. Но жрицы исчезли, следуя за птицей, и та, которая пленила его, тоже исчезла. Он нашёл на полу её зеркальце, но догнать её не смог, толпа и служители преградили путь.
Выйдя на воздух, он, охваченный волнением, направился к лодке и поплыл к северу, к Некрополю — Городу Мёртвых, «место скорбного величия, покрытое святилищами и пирамидами, где многие царственные головы, гордые даже в смерти, веками ожидают воскресения своей былой славы». Его воображение колебалось между светлыми грёзами и мрачными образами., но образ таинственной жрицы не покидал его.
Её один яркий взгляд, память о котором стоила всех действительных улыбок других, не покидал моих мыслей. Погружённый в такие думы, я грёб, почти не ведая, куда направляюсь, пока вдруг не очнулся, оказавшись в тени Города Мёртвых: передо мной один за другим поднимались пирамиды, каждая выше предыдущей — и над всеми возвышалась одна, на вершине которой луна, казалось, покоилась, как на пьедестале.
Вдруг он заметил, как мимо пронеслась лодка с двумя женскими фигурами, высадившимися на берегу. Полагая, что одна из них именно та, кого он ищет, он последовал за ними. Следуя по запутанным дорожкам под луной, он наблюдал, как фигуры исчезли в тени пирамиды, из-за чего он почти решил, что это были призраки, которые водят его за нос и просто насмехаются. При обследовании сооружения он нащупал скрытый механизм, открывший проход внутрь. Несмотря на мрак и риск, он, движимый страстью и любопытством, вошёл в открывшийся проход и начал спуск вглубь пирамиды.
Спустившись по узкой лестнице, Алкифрон оказался в низком извилистом проходе, по которому можно было двигаться только согнувшись. Проход почти не вёл вперёд, запутанный лабиринт будто бы водил кругами, а тьма становилась всё гуще. Внезапно коридор открылся в длинную галерею, в конце которой мерцал свет. Осторожно приблизившись, Алкифрон увидел часовню, освещённую лампой. На её стенах были изображения египетских символов души: крылатый шар, лучи света, скарабей. В центре стоял алтарь с хрустальным ларцом, в котором покоилась женская фигура, будто только что уснувшая. Однако внимание героя привлекла не она, а живая фигура молодой женщины, стоявшей рядом. Она склонилась над умершей, подняла с груди крест, поцеловала его и воззрилась ввысь с выражением молитвы.
Алкифрон узнал в ней ту самую жрицу, которая накануне пленила его в храме Луны. Его чувства — сначала страсть, затем благоговение — затмили всё остальное. Он молча удалился, не осмелившись нарушить святость сцены. Вернувшись на поверхность, он обнаружил, что солнце взошло. Решив забыть пережитое, он попытался покинуть это место, но безуспешно, его мысли вновь и вновь возвращались к таинственной девушке. Он остался у пирамиды, надеясь на её возвращение, и, измученный, заснул у входа. Во сне она вновь предстала ему — то как богиня Нейта, то как Родопа. Проснувшись при восходе луны, он снова не обнаружил ни малейшего следа её присутствия.
Молодая Жрица сбежала — исчезла, как дух, во тьме.
Обновлённый, он решил вновь войти в пирамиду, захватив с собой лампу и немного еды. Уже подходя ко входу, он услышал зловещий скрип — звук открывающихся врат Храма Забвения, когда в него вносят тела мёртвых. Этот шум показался ему дурным предзнаменованием, но он всё же решился продолжить путь. Вернувшись в часовню, он нашёл всё на своих местах, кроме девушки. Крест, лампа и тело остались нетронутыми. В порыве чувства он поцеловал крест, но, встретив мёртвый взгляд усопшей, вернул его на алтарь. Почти отчаявшись, он собирался уйти, но заметил, что галерея поворачивает влево, открывая новый проход. Воодушевлённый, он взглянул на свою лампу и, не колеблясь, шагнул вперёд, вглубь пирамиды.
Глубины пирамиды. Подземные обряды
Герой продолжает своё путешествие, проходя через узкие тёмные коридоры, пока не выходит в длинную галерею, где по обеим сторонам стоят вертикально тела умерших с застывшими стеклянными глазами. В конце галереи он обнаруживает тёмный колодец, покрытый смолистой гладкой поверхностью. Несмотря на то, что путь кажется безнадёжным, он замечает железные ступеньки, ведущие вниз. Вооружившись лампой, он начинает спуск и, достигнув оконного проёма, попадает на вырезанную в скале винтовую лестницу, ведущую вглубь. Внизу его встречают массивные железные врата, легко открывающиеся при прикосновении. Однако при их закрытии раздаётся громовой звук, разносящийся эхом по подземелью. За вратами он обнаруживает освещённую аллею с благоухающими кустами и арками, откуда льётся свет. Издали доносится хоровая музыка с чистыми женскими голосами. Алкифрон убеждён, что слышит голос жрицы, и спешит к арке, но путь преграждает решётка. Он замечает рядом мрачный проход, полный бледного света и призрачных фигур. Над вратами вспыхивает надпись, призывающая смельчака идти вперёд, не оглядываясь, и обещающая божественную тайну.
Новая надежда теперь мелькнула во мне. Мечта о Саде, которая некоторое время была почти забыта, вернулась ко мне. «Значит ли это, — воскликнул я, — что я на пути к обещанной тайне? И будет ли великая тайна Вечной Жизни действительно моей?». «Да!», казалось, ответил из воздуха тот голос духа, который все еще был слышен, венчая хор своей единственной сладостью. Я приветствовал предзнаменование с восторгом. Любовь и Бессмертие, оба манящие меня вперед, — кто мог бы подумать о страхе, имея в виду две такие светлые надежды?
Ободрённый, герой входит в проход, и его лампа почти гаснет. Он спешит, пока не достигает пылающей рощи — деревьев, охваченных огнём и облепленных горящими змеями. Он бросает лампу, защищается мантией и с трудом прорывается сквозь огонь. Спасшись, он использует пылающую ветку как факел и продолжает путь. Впереди он слышит рев вод и крики, обнаруживая огромную подземную реку с призрачными фигурами на поверхности. Не видя иного выхода, он бросается в поток, пробирается вплавь сквозь бурлящую воду и замечает лестницу, ведущую вверх. Каждая ступенька исчезает после того, как он на неё встаёт, а балюстрада начинает дрожать. На грани падения он хватает висящее в воздухе медное кольцо. Начинается буря, и он кружится в воздухе, пока наконец не опускается на землю. Вокруг мягкий свет, музыка и видение Элизиума: сады, ручьи, дети, танцующие под невидимую мелодию. Изнемождённый, он почти теряет сознание, но его окликает Иерофант, вручает пальмовую ветвь и говорит: «Добро пожаловать, Кандидат в Таинства! Победа над телом одержана! Следуй за мной, молодой грек, к месту твоего упокоения». Он ведёт Алкифрона в павильон у ручья, где тот, наконец, получает возможность отдохнуть.
После почти мертвенного сна Алкифрон находит рядом с собой всё того же Иерофанта. У подножия павильона стоит статуя Бога Тишины и Света — крылатый мальчик с пальцем у губ. Когда он пытается заговорить, то жрец прерывает его, указывая на статую и призывая к молчанию, ведь только в тишине рождается истина. Пока Алкифрон размышляет, входят два прекрасных юноши в белых одеждах, каждый с золотой чашей. Один предлагает питьё из реки Лета — напиток забвения, стирающий боль, надежды, любовь и всё грешное и ложное. Алкифрон пьёт, следуя ритуалу. Второй юноша предлагает другую чашу, якобы дарующую бессмертие, и поёт об этом. Алкифрон едва не поддаётся, но, осознав опасность увлечённости, сдерживает себя и лишь притворяется равнодушным. Пажи приносят ему белую тунику и венок из мирта с золотым кузнечиком — символом Посвящения. После еды из свежих фруктов и мяса антилопы он соглашается прогуляться с Иерофантом. Алкифрон надеется вновь увидеть Элизиум и ту самую жрицу. Но их путь ведёт в другую область, в мрачную долину, окружённую скалами, куда едва проникает свет. По отвесным стенам падают водопады и всё здесь будто наполовину живо, наполовину мертво. Лотосы и птицы потеряли яркость, а звуки сводятся к редким крикам цапель и борьбе воды со скалами.
Иерофант объясняет, что эта печальная сцена — подходящее место для подготовки к Тайне. Он указывает на звёзды, видимые с этой глубины, как на образ истины, скрытой от тех, кто живёт в поверхностном свете. Они садятся у статуи Бога Мёртвых, чьё лицо безжизненно, а палец указывает вниз. Под подорожником — деревом смерти — жрец говорит, что физические испытания завершены, и теперь наступает очищение духа. Но Алкифрон, забывшись в мыслях, внезапно восклицает о молодой жрице. Жрец с тревогой смотрит на статую, словно боясь гнева богов, и с мягкой укоризной говорит, что наш герой всё ещё слишком привязан к земному. Он оставляет его наедине с собой, надеждой на очищение и покидает его, исчезнув за статуей.
Оставшись один в мрачной долине, Алкифрон размышляет о своём положении. Его воображение, склонное к мечтам, угасает при столкновении с реальностью, и обетования бессмертия, ранее столь манящие, теперь кажутся насмешкой. Он осознаёт, что оказался во власти опытных жрецов, ненавидящих эпикурейцев, и, вероятно, попал в заранее подготовленную ловушку. Его наблюдения у пирамиды, как он теперь понимает, могли быть восприняты как проявление интереса, который священники решили использовать, чтобы вовлечь его в свои ритуалы.
Я хорошо знал их ненависть к секте, главой которой я был; — что они считали эпикурейцев, после христиан, самыми грозными врагами своего искусства и власти. «Как же безрассудно, — воскликнул я, — ставить себя в положение, когда я одинаково беспомощен против их обмана и насилия и должен либо казаться жертвой их обмана, либо подчиниться и стать жертвой их мести». Из этих альтернатив, какими бы горькими они ни были, последняя казалась гораздо более желанной.
Ощущая себя беспомощным, Алкифрон сравнивает участие в обрядах с мучением, которое превосходит даже уже перенесённые испытания огнём и водой. Он тщетно ищет путь из долины, обнесённой непроходимыми скалами, и даже мысль о Жрице теперь приносит только боль. Упав у озера, он предаётся отчаянию, думая о смерти и возможности остаться здесь навсегда, как те, кто не прошёл инициации. Наконец он слышит голос Иерофанта, и следует за ним обратно к месту учения. Наступила ночь, и теперь жрец, окружённый тьмой, рассказывает о предсуществовании души, её небесной родине за пределами Млечного Пути. Он описывает мир, где души до падения пребывали в сиянии, и вдруг яркий свет разрывает мрак. В небе появляется шар, наполненный женскими духами, танцующими среди света с крыльями, как у радуг. Шар уходит в неведомое, и Иерофант с восторгом восклицает, что эти души счастливы и навсегда избавлены от тления.
Затем жрец продолжает: душа, пленённая земным желанием, забывает небо и опускается всё ниже, пока полностью не утрачивает свою небесную природу. Только очищение может вернуть ей крылья. Но в этот момент до них доносится печальная музыка, и в свете бледного метеора появляется женская фигура, припавшая к земле. Иерофант шепчет, что это падшая душа. Постепенно свет вокруг фигуры становится ярче, вуаль с её лица исчезает, и он узнаёт Жрицу Луны. Он в восторге, хочет броситься к ней, но жрец удерживает его. Вокруг неё вспыхивает сияние, музыка сменяется восторженной, и она поднимается в воздух, исчезая, как небесный шар ранее. Алкифрон падает ниц, в изумлении и благоговении. Когда она исчезает, Иерофант молча увозит его и укладывает на прежнее ложе из маковых листьев, даруя отдых.
Видение, явившееся герою в Долине Видений, пробудило в нём прежние надежды и фантазии. Он снова увидел таинственную Жрицу, которая стала для него воплощением красоты и вдохновения, и поверил, что она связана с предстоящими откровениями. Учение Иерофанта и обещания бессмертия всё больше проникают в его сердце. Хотя он всё ещё скептически настроен, его чувства сосредоточены на настоящем — на женщине, ради которой и бессмертие становится желанным. Он решает покорно пройти через любые дальнейшие испытания, надеясь на новую встречу. Его Посвящение почти завершено — осталась одна последняя ночь, когда в храме Изиды перед открытым образом богини ему должна открыться Тайна Тайн. Утро он проводит с Иерофантом, исследуя подземные святилища под Мемфисом. Они спускаются в глубокие склепы, где покоятся семь каменных скрижалей Гермеса, хранящие тайны доисторического знания. Затем они посещают ряд малых храмов, посвящённых различным животным-божествам, среди которых крокодил, карп, ибис, змеи и жуки. В каждом из этих святилищ живые символы поклонения соединяются с эзотерическими доктринами, раскрываемыми проводником. После этого они входят в Зал Зодиака, где на потолке изображён небесный свод. Иерофант объясняет символику движения солнца, связь между физическим и духовным светом, и значение праздников, связанных с его циклом, как аллегории падения и возрождения души.
Побег из святилища
Наконец, Алкифрон узнаёт, что должен провести ночь в темноте Святилища, в размышлении и молитве, чтобы подготовиться к последнему откровению. Оставшись в кромешной тьме, он переживает скуку, сомнения и даже гнев. Он бродит в одиночестве, рассуждая о бренности жизни, о бессмысленности обетований жрецов и о том, что земная любовь — особенно любовь к Жрице — для него важнее любых метафизических тайн. Эпикурейская натура не дает ему пройти ритуал посвящения. В порыве страсти он ударяет по колонне, вызывая грозовой раскат и вспышки света, которые освещают купол и таинственные Завесы Святилища. Один угол драпировки приподнимается, и на фоне света он видит, как ему кажется, лицо возлюбленной. Вскоре к нему подходит женская фигура и вкладывает в его руку ленту со словами:
«Следуй за мной и будь тих».
Не раздумывая больше, Алкифрон поддаётся зову и следует за ней вверх по тем же мраморным ступеням, полагая, что наконец следует за той, кого любит. Следуя за таинственной проводницей, они мчатся по тёмным подземным лабиринтам. Несмотря на мгновенное подозрение в возможной ловушке, он вспоминает её лицо, увиденное в часовне, и подозрение исчезает. Путь тянется через извилистые и непроглядно тёмные проходы. Девушка внезапно останавливается и усаживает его в вагон, присоединяясь к нему. Пружина срабатывает, и вагон устремляется вниз по крутому тоннелю, быстро проезжая череду спусков и подъёмов, пока не останавливается в глубоком песке.
Дальнейший путь продолжается пешком вверх по старым и влажным ступеням. Когда герои достигают выхода, слабый свет показывает, что они находятся в руинах древнего храма. Девушка, побеждённая усталостью, теряет сознание. Герой выносит её наружу, размещает на ступенях и, удостоверившись, что это действительно та Жрица, ради которой он спустился в подземный мир, с волнением наблюдает за ней. Они находятся на острове посреди озера Мёрис, возле разрушенного храма, некогда великого паломнического центра. Окружающая сцена сочетает в себе величие и упадок: руины древнего Лабиринта, роскошные особняки и контрастирующие с ними мрачные останки прошлого. Когда девушка остаётся без сознания, Алкифрон спешит к берегу за водой. Наполнив импровизированную чашу, он возвращается. Девушка приходит в себя, с тревогой спрашивает о философе и, к изумлению героя, не узнаёт его сразу. Он объясняет, что именно он её спутник, и она смущённо отворачивается.
Преодолев внутреннюю борьбу, она внезапно приказывает ему спешить к Нилу. Герой повинуется без колебаний: нанимает лодку и сопровождает девушку, не позволяя себе даже намёка на вольность. Всё вокруг наполняется светом и гармонией. Утро расцветает: ветер играет на поверхности озера, птицы оживают, музыка доносится с других лодок. Их судно — элегантная яхта с павильоном для отдыха. Герой с почтением провожает Жрицу внутрь, а сам укладывается на палубе, погружённый в мечты. Канал открывает перед ним картины пышной природы: цитрусы, тени тамарисков, розовые поля, птицы и храмы, сияющие в просветах рощ. Всё это перемешивается в его сознании с воспоминаниями о недавних приключениях. Наконец, утомлённый и спокойный, он засыпает, уверенный, что прекрасная Жрица рядом и в безопасности.
Путешествие по каналу, некогда торговому артерии Мемфиса, продолжалось плавно благодаря северному ветру, позволяющему судну двигаться к Нилу. Алкифрон просыпается под вечер от журчания воды и песен лодочников, и замечает жрицу, сидящую под тентом и читающую книгу. Её лицо, освещённое закатным светом, вызывает в нём чувство благоговения. Подойдя к ней, он смущает её, и между ними возникает неловкое молчание, в котором оба чувствуют неуверенность и робость. Из этого состояния их выводит приближение к Нилу. Когда лодочники спрашивают, следует ли бросить якорь, жрица подаёт герою папирус с изображением горной местности — очевидно, карту. Он догадывается, что туда она хочет направиться, и без промедления велит изменить курс. Это вызывает у неё благодарную улыбку. Луна поднимается, и лодка продолжает путь по реке в свете звезд и бриза.
Любовь героя к девушке теперь окрашена религиозным трепетом. Во время путешествия они приближаются к ярмарке — оживлённому празднику на воде. Для жрицы это новое зрелище вызывает смесь восторга и испуга. Они пользуются возможностью купить себе более скромные одежды. Девушка прячет золотую звезду, но случайно роняет серебряный крест, когда достаёт драгоценность — то же самое украшение, что герой ранее видел в часовне. Это усиливает его чувства. Скоро лодка снова покидает ярмарку. Всё стихает, остаётся только свет луны, благоухание растений и мягкий шелест деревьев. Сидя рядом, они молчат, каждый остаётся загадкой для другого. Их разделяют судьбы: он — веселый афинянин, она — уединённая жрица.
Указывая на звезду Сотис, Алкифрон размышляет о бессмертии и вечности, что вызывает у девушки в ответ выражение святой надежды. Волнение переполняет его. Он показывает ей маленькое зеркальце, которое она обронила, и с дрожащим голосом признаётся в своих чувствах, рассказывая о всём, что пережил ради неё. Её ответ — слёзы и молчаливое участие. Между ними возникает тихое взаимопонимание и сердечная близость. Он чувствует, что её сердце откликнулось. Ночь поздняя, и они расходятся, надеясь, что встретятся во сне.
История жрицы по имени Алета
На следующий вечер Алкифрон вновь встретился с жрицей. Её улыбка была искренней и теплой, словно знак давней дружбы, но румянец и смущённый взгляд выдали более глубокое, недавно зародившееся чувство. Герой, несмотря на облегчение после признания, всё ещё чувствовал неловкость и избегал возвращения к важной теме. Оба они охотно отвлекались на виды и события, происходившие вдоль реки. Разговор между жрицей и героем, хотя и отвлекался на окружающее, снова и снова тяготел к одному центру — их чувствам и тайне, лежавшей между ними. По мере приближения вечера сцена становилась тише, а молчание между ними — продолжительнее. Закат застал их у небольшого храма, на берегу которого танцевала группа девушек. Они держали в руках стебли лотоса, были украшены цветами и казались нимфами, вышедшими из глубин Нила.
Жрица, заметив танец, отвернулась с печалью, как будто это зрелище пробудило болезненные воспоминания. Герой, уловив этот намёк, осторожно попытался расспросить её, и она, преодолев естественную девичью застенчивость, откликнулась с доверием. Он почувствовал, что завоевал её искренность. Она говорила сдержанно, упустив некоторые детали о себе из смирения, или из страха ранить предубеждения героя-язычника. В общем, Алкифрон останавливает историю, чтобы отдельно описать биографию жрицы.
Я расскажу ее историю, поскольку набросок, который она сама набросала, впоследствии был дополнен благочестивой и почтенной рукой, — гораздо, гораздо более достойной, чем моя, быть связанной с памятью о такой чистоте.
История Алеты раскрывается через рассказ о её матери — Феоре из Александрии. В юности Феора была одной из семи девушек-писцов, избранных для записи речей великого христианского богослова Оригена. Хотя её родители были язычниками, она начала проникаться христианской верой, внимая его речам. Когда ей подарили копию Писания, она хранила её как величайшую святыню. Однако гонения и изгнание Оригена из Египта прервали её контакт с христианами, и со временем религиозное чувство в ней угасло. Выйдя замуж за греческого торговца и овдовев в девятнадцать лет, беременной и одинокой, Феора поступила на службу в храм Изиды в Мемфисе. Там она родила Алету и заняла почётное положение жрицы в подземных святилищах. Хоть она и исполняла обряды, в душе она оставалась верной христианству, вновь обратившись к нему во вдовстве. Её тайное чтение Писания стало утешением в скорби.
Алет росла в храме, с ранних лет участвуя в обрядах. Её задачей было кормить священных птиц Луны — ибисов. Она выделялась красотой, нежностью и музыкальным талантом, и вскоре её стали привлекать к участию в мистериях, изображающих Элизиум. Для самой Алеты это было игрой, но для Феоры мучением: она видела в этом искажение истины и предчувствовала опасность. Не желая оставить дочь во власти суеверий, Феора решилась постепенно ввести её в основы христианства, но так, чтобы не выдать свою веру. Она объясняла дочери духовный смысл Единого Бога, падение и искупление души, избегая открытых догматов. Они проводили вечера в маленьком домике на поверхности, вдали от обрядовой суеты, и там Алет жадно впитывала эти уроки, как растение тянется к свету.
Когда Алета достигла юности, а её красота стала привлекать внимание, тревоги Феоры усилились. Она решилась бежать с дочерью, но болезнь оборвала её силы. На смертном одре она вручила Алете Евангелие, указала путь к горам Саида, и назвала имя святого человека, которому та должна довериться. После смерти матери Алета ночами приходила в часовню к её гробнице, давая обет верности новой вере. Когда её призвали вновь участвовать в мистериях, Алета уже приняла решение бежать. Узнав о Посвящении эпикурейца Алкифрона, она увидела в нём возможного союзника, тем более что она уже знала о плане жрецов, они действительно собирались либо обратить его в веру, либо убить, чтобы он не смел распространять религиозный скептицизм. Главный жрец очень ненавидел эпикурейцев. В назначенную ночь она нарушила правила обряда и, не зная, каким окажется философ, всё же рискнула довериться ему. К её изумлению, он немедленно последовал за ней, и вместе они бежали из подземного мира, оставив жрецов с их иллюзиями позади.
С первыми лучами солнца Алета завершает рассказ о своей жизни, тронув Алкифрона до глубины души. Узнав, что его возлюбленная — христианка, он ощущает, как её чистота и вера создают преграду между ними. Он боится, что вскоре ей предстоит быть переданной в руки сурового пустынника-христианина, где ему, как язычнику, не будет места. Проснувшись после тревожного сна, он находит Алету сидящей рядом, изучающей карту, оставленную её матерью. Она обеспокоена: по её ощущениям, они проехали точку назначения. Это подтверждают лодочники, они действительно миновали скалу Птиц, возле которой обитает отшельник, к которому она направлялась. Несмотря на мимолётную печаль, Алета смиренно соглашается на возвращение. Рассказчик, надеясь отсрочить разлуку, предлагает ей сначала увидеть Фивы, обелиски, поющие статуи Мемнона и водопады Сиены, но, испугавшись искушения, она падает на колени и молит его вернуть её на путь. Он соглашается и организует смену лодки, чтобы избежать преследования.
Они продолжают путь вниз по реке на маленькой лодке, вдвоём и без свидетелей. Вечер встречает их песней нубийской девушки у дерева акации. Уединённость усиливает близость между ними. Алета ведёт себя открыто и доверчиво, хотя всякий намёк на совместное будущее делает её грустной. Она слушает описания родины рассказчика с интересом, но молчит, когда он говорит о любви и свободе, которые ждут её там. Один раз, напугав антилоп, пришедших к воде, Алкифрон мысленно сравнивает это с Алетой, впервые испытавшей любовь, но, возможно, навсегда потеряющей к ней доверие.
Посвящение в христианство
Ночь давно окутала долину, когда путешественники приблизились к месту, где, по преданию, обитал христианский отшельник. Угнетаемый страхом разлуки с Алетой, Алкифрон принимает решение: он притворится новообращённым, чтобы остаться рядом с ней, даже если это будет стоить ему гордости и философской честности. Ободрённый этим планом, он продолжает путь с большей решимостью. Когда они наконец приближаются к ущелью у подножия Горы Птиц, им удаётся подтвердить местоположение скалы, увидев одинокого лодочника, указывающего на неё. Они входят в мрачный канал, и пейзаж резко меняется: скалы, тени, тишина. Среди скал они замечают хижину, и Алета, взволнованная и печальная, говорит, что пришло время расстаться навсегда. В ответ рассказчик заявляет, что примет её веру и останется с ней в пустыне. Потрясённая и переполненная чувствами, Алета не может сдержать слёз.
Я уже собирался наклонить свои губы к ее губам, как вдруг в воздухе над нашими головами, словно с небес, раздался напев хора голосов, который своей торжественной сладостью наполнил всю долину.
Она, охваченная трепетом, узнаёт в нём песнь своей матери и молится. Свет в окне на вершине скалы указывает на присутствие христианской общины. Алкифрон высаживается на берег и узнав имя отшельника, поднимается по вырубленным в скале ступеням. Он проходит через террасу с пальмами и садом, где оставляет Алету, и продолжает путь по деревянной лестнице. Добравшись до вершины, он осторожно заглядывает внутрь и видит небольшую христианскую общину во время обряда. Присутствует старец, который, очевидно, руководит церемонией — он благословляет женщину, подаёт ей чашу, после чего поцелуем завершает обряд. Его появление замечает одна из женщин, восклицая в испуге. Однако старец, Меланий, спокойно впускает его и благословляет. Рассказчик называет его по имени и вручает ему Священное Писание, принадлежавшее матери Алеты. Меланий узнаёт книгу, и, растроганный словами, написанными на титуле, — очевидно, последним заветом Феоры, — обещает верно исполнить возложенное на него доверие. Остальные члены общины тихо покидают пещеру, а рассказчик спешит вниз к Алете, тревожась, чтобы её не встревожило внезапное появление незнакомцев.
Меланий был одним из первых египетских христиан-отшельников, последовавших примеру святого Павла, покинувших общество ради уединения, но не для эгоистичной отрешенности, а с намерением служить людям даже в удалении. Он выбрал убежище на склоне горы Саида, между живой зеленью Нила и пустыней. Здесь, в старых скальных гротах, некогда служивших мистическим целям, он обосновался после изгнания своего наставника Оригена. Его простая и святая жизнь привлекла многих обращённых, и даже жители Антинои знали о нём как о человеке мудрости и утешения. Хотя он давно не видел Феору, мать Алеты, память о её юном рвении к истине оставалась живой в его сердце. Незадолго до её смерти через христианского бальзамировщика он получил вести: её вера окрепла, и дочь её также напиталась тем же светом. Однако прибытие Алеты в одиночестве было для Мелания печальным ударом. Их молчаливая встреча показала, что связь между ними освящена утратой, а воспоминание о Феоре вызвало слёзы даже у старца.
Меланий проводил путешественников в свои гроты, предложив Аклифрону покой и скромную постель, как награду за защиту сироты. Но герой, хотя и растроган, уже предчувствовал, что его жертва может навсегда разлучить его с Алетой. Он попытался скрыть свои чувства, попросив благословения у неё и передав всё молчаливым взглядом, прежде чем уединиться в своей пещере. Там он нашёл древние фрески, изображавшие счастливую пару, благословлённую родителями, а затем смерть молодой девушки, уносимой на лодке в Город Мёртвых. Эта сцена усилила его тревогу. Наутро он нашёл Мелания за книгой в саду. Его простота и искренность поразили Алкифрона, особенно на фоне пышности жрецов. Старец, ничего не говоря об Алете, предложил еду и начал разговор о вере. Алкифрон, терзаемый лицемерием и невежеством, был смущён и едва не признался в своей неискренности, но Меланий сменил тему, рассказав о других отшельниках и проводив его по скалам, открывая контрасты между изобилием Нила и пустыней.
Вскоре они добрались до пещеры, предназначенной герою. Меланхолия окружала её, белёсые скалы, иссохший пруд, следы смерти. Когда старец сказал: «Здесь будет твой дом», герой не выдержал и разрыдался. Меланий, поняв, не осуждая, благословил его, оставив с Писанием и удалившись, оставив героя в полном одиночестве. После блистательного недавнего прошлого, когда герой возглавлял Праздник Сада в окружении роскоши, он оказался одиноким изгнанником в пустыне — лицемерным учеником христианского отшельника, ведомым не верой, а всепоглощающей любовью. Отчаявшись от мысли жить без Алеты, он скитается по пустыне, ощущая нарастающее уныние. Погружённый в размышления, Алкифрон возвращается в свою пещеру и с удивлением находит там горящую лампу, развернутую Библию и крест Алеты. Поняв, что она побывала здесь, он оживляется, вновь испытывая надежду. Он принимается читать книгу, впервые ощущая не философский интерес, а жажду духовной пищи. Восхищённый величием и поэтичностью еврейских Писаний, он видит в них силу, способную пробудить чувства и воображение.
На следующий день он вновь углубляется в чтение, теперь уже с ощущением, что путь к вере проходит через аллегории и пророчества, переплетённые с образами Востока. Но, разочарованный отсутствием чётких обещаний бессмертия, он теряет надежду. Все образы в книге кажутся ему земными, тленными, и он впадает в глубокое отчаяние. В этом состоянии его находит Меланий и, видя его внутреннюю борьбу, приглашает на вечернюю прогулку. Они поднимаются к цистерне в скале, где отшельник собирает росу, и оттуда обозревают пустыню и горизонт. Указывая на гору Синай, он рассказывает герою о божественном вмешательстве в историю человечества, об откровениях, которые Бог давал людям, о пророках, и о подготовке мира к грядущему Искуплению. Меланий говорит о Мессии — небесном Сыне Божием, воплотившемся для спасения человечества, чьё послушание, смерть и воскресение стали печатью Завета милости и обещанием вечной жизни. Он называет это высшим проявлением божественного провидения, ведущего человечество из тьмы к свету. Вдохновлённый этим, Алкифрон возвращается в пещеру, где находит новый том — Книгу Жизни — с пальмовой ветвью, символом победы, вложенной между страниц. Осознавая невидимое присутствие Алеты, он погружается в чтение, преображённый и уже не покинутый. Когда утро приходит, он всё ещё у книги, впервые ощущая не просто разумом, но сердцем, путь, которым ему предстоит идти.
В течение нескольких дней Алкифрон продолжал своё уединение в пустыне: дни он проводил за чтением священных книг, а вечера — за беседами с отшельником Меланием. Принимая его любопытство за рвение, Меланий не замечал внутренней пустоты ученика. Несмотря на всё, герой продолжал свой обман, надеясь, что усилия и благосклонность отшельника приведут его к Алете. О ней он ничего не слышал, кроме молчаливых следов её присутствия в его пещере. Наконец, на шестой или седьмой вечер, он увидел её вместе с Меланием на скалах напротив. Одетая в белое, она казалась ему ангелом. Они спустились в лодку и приплыли к его пещере. В их встрече не было ни притворства, ни попытки скрыть чувства, радость Алеты была очевидна, как золото в прозрачных водах.
Во время беседы он узнал, что она рассказала Меланию всю правду об их путешествии, признаниях и чувствах. Отшельник, сочтя эти отношения провиденциальным утешением для сироты, с радостью одобрил их союз. Он ждал лишь доказательства зрелости и веры Алкифрона, чтобы благословить их соединение. Недавно Алета была крещена, а её белая одежда и кольцо на пальце стали символами её новой жизни. Герой был потрясён и ослеплён этим счастьем, не веря, что достоин его. Однако радость была слишком велика, чтобы не быть истинной, и в ту ночь он впервые в жизни молился, прося хотя бы искру истины и правды в своей душе. С тех пор их жизнь текла в гармонии: утренние ожидания встреч, прогулки с Алетой и Меланием, звёздные ночи, беседы, цветы пустыни, камешки яшмы, отражения веры в природе. Даже пустыня теперь казалась живой. В каждом мгновении было счастье, а добрый Меланий разделял их радости и украшал их духовным смыслом.
Гонения на христиан и несчастливый конец
Выполняя просьбы отшельника, Алкифрон время от времени ездил в Антиной, центр фиваидской роскоши. Там он чувствовал отвращение к суете и тосковал по скалам и Алете. В городе он услышал тревожные слухи о перемене в политике императора Валериана, вдохновлённого своим префектом Макрианом, египетским фанатиком, связанным с магией и демонопоклонством. Готовятся гонения на христиан. Вернувшись, он рассказал об этом Меланию. Тот отреагировал спокойно, но позже благословил обручение героя и Алеты. Однако в его взгляде и словах была скрытая печаль. Обручённые провели вечер вместе, наслаждаясь последними мгновениями счастья. Но ночью героя терзали тревожные сны, мрачные видения пыток и смерти, словно предвестие беды.
На следующее утро Алкифрон спешит в город, чтобы узнать о новостях. Добравшись до Форума, он обнаруживает ужасающую сцену: указа императора против христиан уже дошел до этих краев, начались расправы, христиан насильно заставляют приносить жертвы языческим богам, а отказавшихся уводят на мучения и смерть. Толпа ликует, солдаты яростно тащат людей к идолам, звучат стоны, крики, проклятия. В ужасе, услышав имя Алеты и её крик, герой бросается обратно к реке, чтобы предупредить её и Мелания. Он едва не добирается до лодки, как его задерживает центурион. Несмотря на протесты, попытки доказать что он из Афин, язычник, эпикуреец и т.д., его арестовывают. Два мучительных часа он ждёт, пока не прибывает римский трибун, его друг и бывший гость эпикурейского Сада. Тот узнаёт его, приказывает освободить. Алкифрон снова мчится к реке. Однако по пути он замечает баржу с солдатами, на ней Алета и Меланий. В отчаянии он бросается с лодки на баржу, вырывает меч, получает ранение и падает в Нил.
Очнувшись, он оказывается в доме трибуна, где узнаёт, что Меланий погиб, а Алета в тюрьме, приговорена к смерти, но отсрочка дана на один день. Оркус, главный инициатор указа (тот самый жрец, который чуть не убил Алкифрона в начале истории), добился, чтобы на её лоб надели венец — символ мученичества, но на деле он оказался пропитанным ядом. С наступлением ночи трибун тайно устраивает свидание героя с Алетой в тюрьме. Алета лежит под лампадой у идола, кадильница с ладаном стоит перед ней. Лишь одна крупинка, и она спасена. Надо хотя бы притворно принять языческих богов! Но она отказывается. Видя Алкифрона, она сначала принимает его за призрак, а затем бросается к нему. Он умоляет её отказаться от жертвы, но она отказывается отречься от своей веры, вспоминая их счастливые вечера, уроки Мелания, надежду на жизнь вечную. Она уверена, что их любовь сохранится и после смерти.
Постепенно ей становится хуже, яд действует. Она испытывает мучительную боль, но продолжает говорить с Алкифроном, утешая его. В конце, чувствуя приближение смерти, она достаёт серебряный крестик, целует его и прикладывает к губам героя. Он отвечает ей тем же. В её глазах загорается свет, её лицо озаряется, и она умирает у него на руках.
Поскольку Томас Мур подает свою книгу как перевод случайно найденной рукописи античных времен, то заканчивает он её так:
Здесь рукопись обрывается; однако на её внешней обложке, почерком гораздо более позднего времени, содержится следующая заметка, извлечённая, по-видимому, из какого-то египетского мартиролога:
«Алкифрон — философ-эпикуреец, обращённый в христианство в 257 году от Р. Х. молодой египетской девой, принявшей мученическую смерть в том же году. Немедленно после её смерти он удалился в пустыню и, как говорят, провёл жизнь, полную святости и покаяния. Во время гонений при Диоклетиане его страдания за веру были примерными; и, будучи в преклонном возрасте приговорён к каторжным работам за отказ подчиниться императорскому эдикту, он скончался на медных рудниках в Палестине в 297 году.
Так как Алкифрон придерживался взглядов, впоследствии изложенных Арием, его память не была пощажена афанасиевскими авторами, которые, среди прочего, обвиняли его в приверженности к египетским суевериям. Однако основанием для этого, по-видимому, служит лишь один факт, зафиксированный его собратьем-монахом: после его смерти у него на шее было найдено маленькое металлическое зеркальце, подобное тем, что используются в обрядах Изиды».