Автор перевода: Владимир Шепетуха. Не заметив наличие уже переведенного А.Н. Чанышевым эссе Дэвида Юма под названием “Эпикуреец” (2 том собрания сочинения Юма, серия “Философское наследие”, 1996 г.) – сделал альтернативный перевод от себя. Эпикуром так или иначе вдохновлялись почти все философы эпохи Просвещения, и каждый интерпретировал эпикурейское учение по-своему. Как пишет сам автор, “Цель этого эссе состоит не столько в том, чтобы точно объяснить положения древних философских школ, сколько в том, чтобы передать их мироощущения, которые естественным образом формируются и представляют различные идеи человеческой жизни и счастья”. Не сказал бы, что сочинение Юма передаёт моё мироощущение, но текст всё же интересен как минимум анти-рационалистскими и анти-стоическими выпадами философа.
Эпикуреец, или «Человек утончённый и радостный». Цель этого эссе состоит не столько в том, чтобы точно объяснить положения древних философских школ, сколько в том, чтобы передать их мироощущения, которые естественным образом формируются и представляют различные идеи человеческой жизни и счастья.
Как же разочаровано человеческое тщеславие, что высочайшее искусство и труд человека никогда не могут сравниться с самыми низкими произведениями природы ни по красоте, ни по ценности. Искусство это всего лишь второстепенный работник; оно добавляет несколько декоративных штрихов к тем произведениям, что созданы рукой мастера. Часть драпировки может быть его рисунком; но ему не дозволено прикасаться к главной фигуре. Искусство может создать костюм, но природа должна создать человека.
Даже в произведениях, обычно называемых произведениями искусства, мы обнаруживаем, что самые благородные из них обязаны своей главной красотой силе и влиянию природы. Искреннему энтузиазму поэтов мы обязаны природе, что с восторгом описывается в их произведениях. Величайший гений, когда природа отказывает ему (ибо она ему не равна), отбрасывает лиру и не надеется, следуя правилам искусства, достичь божественной гармонии, исходя лишь из своего вдохновения. Как бедны те песни, в которых счастливое течение природной фантазии не дало искусству материала для приукрашивания и облагораживания!
Но из всех бесплодных попыток искусства нет ничего более смешного, чем то, что предприняли суровые философы, создавая искусственное счастье и заставляя нас быть довольными правилами разума. Почему никто из них не потребовал награды, что обещал Ксеркс тому, кто изобретёт новый вид удовольствия? Может, изобретённое ими удовольствие было так прекрасно, что они презирали богатство и не нуждались ни в каких наслаждениях, которые могли бы доставить им награды этого монарха? Я же считаю, что они не посмели преподнести персидскому двору это новое удовольствие, зная, что они станут объектом для насмешек. Их рассуждения, когда они ограничиваются теорией и со всей серьёзностью излагаются в школах Греции, могут вызвать восхищение у их невежественных учеников: но попытка применить такие принципы на практике вскоре выдала бы их абсурдность.
Вы притворяетесь, что делаете меня счастливым разумом и законами искусства. Значит, вам придётся создать меня заново по вашим законам. Ведь моё счастье зависит от моей изначальной структуры. Но, боюсь, для этого вам понадобится сила и мастерство: я же не могу считать вас мудрее самой природы. И пусть она ведет машину, которую так мудро сконструировала. Я думаю, что могу только испортить её своим вмешательством.
Зачем притворяться, что я подчиняю, уточняю или укрепляю те принципы, что природа во мне заложила? Это и есть дорога, по которой я достигну счастья? Но счастье подразумевает легкость, удовлетворенность, покой и удовольствие, а не постоянную осмотрительность, хлопоты и усталость. Здоровье моего тела состоит в механизме, с помощью которого выполняются все его операции. Желудок переваривает пищу; сердце циркулирует кровь; мозг разделяет и очищает дух; и всё это без моего участия. Когда одной лишь моей волей я смогу остановить кровь, стремительно бегущую по каналам, тогда могу я надеяться изменить ход моих чувств и страстей. Напрасно напрягать свои способности и пытаться получить удовольствие от объекта, который природой не приспособлен для того, чтобы с удовольствием воздействовать на мои органы. Я могу причинить себе боль этими бесплодными усилиями; но никогда не достигну никакого удовольствия.
Тогда прочь со всеми этими тщетными попытками сделать себя счастливыми изнутри, лакомясь собственными мыслями, довольствуясь сознанием добрых дел и презирая всякую помощь и всякую полезность внешних объектов. Это голос Гордыни, а не Природы. И было бы неплохо, если бы хотя бы эта гордыня могла поддерживать себя и доставлять настоящее внутреннее удовольствие, каким бы меланхоличным или суровым оно ни было. Но эта бессильная гордыня может лишь регулировать внешнее; с бесконечно болезненными усилиями создать вид философского достоинства, чтобы обмануть вульгарных невеж. В то время как сердце пусто от всяких удовольствий, а ум, ничем не поддерживаемый, погружается в глубочайшую печаль и уныние. Несчастный суетный смертный! Да возрадуется твой разум сам в себе! Но какими средствами он наделен, чтобы заполнить необъятную пустоту и восполнить все твои телесные чувства и способности? Может ли твоя голова существовать без других органов? В таком случае,
Что за глупец?
Ничего не делает, лишь спит и ест
В подобную летаргию и меланхолию погружается твой разум, когда лишен внешних занятий и удовольствий.
Поэтому не держите меня больше в этом насильственном принуждении. Не ограничивайте меня в себе; но укажите мне те объекты и удовольствия, что приводят к счастью. Но почему я обращаюсь к вам, гордые и невежественные мудрецы, чтобы указать мне дорогу к счастью? Позвольте мне посоветоваться со своими собственными пристрастиями и наклонностями. В них я должен читать веления природы; не в ваших фривольных рассуждениях.
Исполняющее мои желания, божественное, любезное Удовольствие, высшая любовь Богов и людей приближается ко мне. При её (*) приближении мое сердце бьется от счастья, и все чувства и способности растворяются в радости; пока она осыпает меня всеми украшениями весны и всеми сокровищами осени. Мелодия её голоса очаровывает мои уши самой мягкой музыкой, приглашая меня отведать те восхитительные фрукты, которые она со славной улыбкой преподносит мне. Игривые купидоны, сопровождающие её, обмахивают меня своими благоухающими крыльями, поливают мне голову ароматнейшими маслами, предлагают мне свой искрящийся нектар в золотых кубках. О! Навсегда позволь мне раскинуть руки на этой клумбе из роз и ощутить восхитительные мгновения мягкими прикосновениями, скользящими по ней. Но жестокая случайность! Куда ты так быстро летишь? Почему мои пылкие желания и масса наслаждений, над которыми ты трудишься, только ускоряют, а не замедляют твой неумолимый темп? Дай мне насладиться этим нежным отдыхом после всех моих усилий в поисках счастья. Позволь мне насытиться этими лакомствами после мучений столь долгого и глупого воздержания.
(*) удовольствие (pleasure) на английском женского рода; я не менял, а то получается как-то странно по смыслу; дальше везде, где её/она, речь про удовольствие
Но так не годится. Розы потеряли свой оттенок. Плод — свой аромат. И это восхитительное вино, чьи пары опьяняли все мои чувства таким восторгом, теперь утратило свой насыщенный вкус. Удовольствие улыбается моей истоме. Она зовет свою сестру Добродетель прийти ей на помощь. Веселая, игривая Добродетель слышит зов и приводит с собой всех моих озорных друзей. Добро пожаловать, трижды добро пожаловать, мои дорогие товарищи, в эти тенистые беседки и на этот роскошный обед. Ваше присутствие вернуло розе ее оттенок, а фруктам — аромат. Пары этого бодрого нектара теперь снова ласкают мое сердце; вы же разделяете мои восторги, моё счастье и удовлетворение. Подобное получаю я от вас; и воодушевленный вашим радостным присутствием, снова возобновлю пир, которым от слишком большого удовольствия мои чувства были почти насыщены; в то время как разум не шёл в ногу с телом и не приносил облегчения обременённому партнёру.
Лучше найти истинную мудрость в наших жизнерадостных беседах, а не в формальных рассуждениях школ. В наших дружеских ласках лучше, чем в пустых спорах чиновников и мнимых патриотов, проявляется истинная добродетель. Забыв о прошлом, позаботившись о будущем, позвольте нам наслаждаться настоящим; и пока мы еще существуем, давайте творить что-нибудь благое, недоступное судьбе или удаче. Завтра принесет с собой свои удовольствия: или, если оно разочарует наши заветные желания, мы, по крайней мере, получим удовольствие от размышлений о сегодняшних удовольствиях.
Не бойтесь, друзья мои, что варварский диссонанс Вакха и его гуляк нарушит наше развлечение и запутает нас своими бурными и шумными удовольствиями. Бодрые музы ждут с их очаровательной симфонией, достаточной, чтобы смягчить даже диких пустынных волков и тигров, вселить радость во всех и каждого. В этом празднестве царят мир, гармония и согласие; и покой никогда не нарушается, кроме как музыкой наших песен или веселым тоном наших дружеских голосов.
Но послушайте! Любимец муз, нежный Даймон, бьет по лире; и, сопровождая его гармоничные ноты своей ещё более гармоничной песней, он вдохновляет нас тем же счастливым распутством фантазии, которым увлекается он сам. «Вы, счастливые юнцы, благоволенные небесами», — поёт он, в то время как буйная весна изливает на вас все свои цветущие почести; пусть слава не соблазняет вас своим обманчивым пламенем на подвиги опасные в это восхитительное время года, в расцвете сил. Мудрость указывает вам путь к удовольствиям; Природа манит вас следовать за ней по этому гладкому цветочному пути. Сумеете ли вы закрыть уши от их властного голоса? Сможете ли вы ожесточить свое сердце, отказав их мягким соблазнам? О, заблуждающиеся смертные, так потерять свою молодость, так выбросить бесценный подарок, так пренебречь благословением. Хорошо подумайте о своей награде. Подумайте о славе, которая так манит ваши гордые сердца и соблазняет вас похвалами. Это эхо, сон, более того, тень сна, рассеиваемая каждым потоком ветра и исчезающая при каждом встречном вздохе невежественной и осуждающей толпы. Вы не боитесь, что даже сама смерть отнимет эту славу у вас. Но вот, пока вы еще живы, клевета лишает вас её; невежество пренебрегает ей; природе она не нравится; одна только фантазия, отказавшись от всякого удовольствия, получает это эфемерное вознаграждение, пустое и неустойчивое, как она сама.
Так, часы проходят незаметно и игриво ведут за собой все чувственные удовольствия, все радости гармонии и дружбы. Невинность, улыбаясь, завершает процессию; и представ пред нашими восхищенными глазами, она украшает всю сцену и вид этих удовольствий.
Но солнце зашло за горизонт; и тьма, тихо крадущаяся над нами, похоронила природу во всеобщей тени. “Радуйтесь, друзья мои, продолжайте трапезу и отдыхайте. Даже если тебя нет, радость и спокойствие останутся при мне“. Но куда вы идете? Какие новые удовольствия зовут вас прочь от нашего общества? Есть ли хоть что-нибудь приятное в жизни без друзей? “Да, друзья мои; радость, которую я ищу, не допускает вашего участия. Только здесь я желаю вашего отсутствия: И только здесь я могу найти достаточную компенсацию за утрату вашего общества“.
Но я не далеко продвинулся сквозь тени густого дерева, которое окутывает меня двойной ночью, прежде чем, мне кажется, я вижу сквозь мрак очаровательную Келию, хозяйку моих желаний, которая нетерпеливо блуждает по роще, и предшествуя назначенному часу, молча упрекает мои медленные шаги. Но радость, которую она получает от моего присутствия, лучше всего оправдывает меня; и рассеивая каждую тревожную и гневную мысль, оставляет место только для взаимной радости и восторга. Какими словами, моя прекрасная, я выражу свою нежность или опишу те чувства, которые сейчас согревают мою грудь! Слова слишком слабы, чтобы описать мою любовь; а если, увы, вы не чувствуете того же пламени внутри себя, напрасно буду я пытаться передать вам полное представление о нем. Но каждого вашего слова и каждого движения достаточно, чтобы рассеять это сомнение; и пока они выражают вашу страсть, они также воспламеняют мою. Как мило это одиночество, эта тишина, эта тьма! Никакие предметы теперь не беспокоят восхищённую душу. Мысли, чувства, заполненные лишь нашим взаимным счастьем, полностью владеют разумом и доставляют удовольствие, которое обманутые смертные тщетно ищут в ином.
Но почему твоя грудь вздымается от этих вздохов, а слезы заливают твои сияющие щеки? Зачем отвлекать свое сердце такими тщетными тревогами? Почему так часто меня спрашивают: «Долго ли еще продлится моя любовь?» Увы, моя Келия, могу ли я дать ответ на этот вопрос? Знаю ли я, сколько еще продлится моя жизнь? Но беспокоит ли это и вашу нежную грудь? И вечно ли присутствует мысль о нашей хрупкой смертности, омрачая самые веселые часы и отравляя даже радости любви? Подумайте лучше: если жизнь хрупка, если юность преходяща, мы должны радоваться настоящему моменту и не терять ни капли столь бренного существования. Еще немного, и этого больше не будет. Мы будем, как будто никогда и не были. На земле не останется ни одного напоминания о нас. Наши бесплодные тревоги, наши суетные проекты, наши неуверенные предположения — все будет поглощено и потеряно. Наши нынешние сомнения относительно первопричины всех вещей, увы, никогда не должны быть решены. Только в этом мы можем быть уверены: если какой-либо верховный ум руководит, ему должно быть приятно видеть, как мы выполняем цели нашего существования и наслаждаемся тем удовольствием, для которого только мы и были созданы. Позвольте этому размышлению облегчить ваши тревожные мысли; но не будьте слишком серьезны, задерживаясь на нём. Достаточно хотя бы один раз познакомиться с этой философией, дабы обрести безграничную свободу любви и веселья и устранить все угрызения совести тщетного суеверия. Пока юность и страсть, моя прекрасная, возбуждают наши горячие желания, надо найти более веселые темы для разговоров, смешав их с любовными ласками.