Диалоги Платона очень условно разделяют на 3-4 периода по хронологии, и списки их датировок часто отличаются друг от друга. Мы взяли все доступные списки и попытались совместить все принятые подходы между собой, после чего получилась следующая картина: 

• Ранний период (90-80-е гг. IV века до н. э.): «Апология Сократа», «Критон», «Евтифрон», «Лахес», «Лисид», «Хармид», «Протагор» и 1-я книга «Государства».
• Переходный период (сер. 80-х гг.): «Горгий», «Гиппий меньший», «Ион», «Гиппий больший», «Менексен».
• Зрелый период (кон. 80-х и 60-е гг.): «Менон», «Эвтидем», «Кратил», «Федон», «Пир», «Федр», II-X книги «Государства» (учение об идеях), «Теэтет», «Парменид».
• Поздний период (кон. 60-х и 50-е гг.): «Софист», «Политик», «Филеб», «Тимей», «Критий», «Законы», «Послезаконие» (редактор и вероятный автор — Филипп Опунтский). 
• Спорные диалоги (если авторство его учеников, то это чаще всего поздний период): «Алкивиад первый», «Алкивиад второй», «Гиппарх», «Влюбленные», «Феаг», «Клитофон», «Минос», «О правосудии», «О добродетели», «Демодок», «Сизиф», «Безмятежный», «Алкион», «Гермократ», «Эриксий», «Аксиох».

Диалог «Ион», или «Об Илиаде» прямо примыкает к диалогу «Гиппий меньший», поскольку занимается трактовками сочинений Гомера. И поэтому его иногда размещают между двумя диалогами про Гиппия. Как и в прошлый раз, диалог этот совсем небольшой, и по своей композиции немного необычен. Но его значение выходит далеко за пределы античности, и те идеи, которые здесь высказывает Сократ по поводу таланта и гениальности — до сих пор кочуют по книгам самых разных искусствоведов. Лично я не согласен ни с Сократом, ни с этими многочисленными сторонниками основной идеи диалога, но стоит признать, что «Ион» значительно пережил свое время.

И снова скромность Сократа

Диалог начинается с того, что Сократ встречает Иона Эфесского, известного рапсода, одержавшего победу в Эпидавре на состязаниях и прибывшего после в Афины. Сократ хвалит искусство Иона как рапсода, а заодно и искусство Гомера, в котором Ион, по его же словам, гораздо выше всех остальных рапсодов. Сократ в этом ключе отмечает, что настоящий рапсод должен много понимать в искусстве поэта, истолкованием мыслей которого и занимаются представители этого ремесла. Это первая, и самая главная ловушка Сократа в диалоге.

«Ведь нельзя стать хорошим рапсодом, не вникая в то, что говорит поэт; рапсод должен стать для слушателей истолкователем замысла поэта, а справиться с этим тому, кто не знает, что говорит поэт, невозможно».

Как и в предыдущем диалоге, герой попадается на ловушку благодаря игре Сократа с его раздутым эго. Конечно же Ион не может не признать, что раз он хороший рапсод, то должен уметь всё, что якобы умеют отличные рапсоды. Если бы Сократ здесь сказал, что нельзя быть хорошим рапсодом, не брея подмышки, то Ион бы наверняка доказывал, что бреет их каждый день. Восхваляя себя, Ион даже умудрился попутно принизить двух знаменитейших толкователей Гомера — Метродора из Лампсака, и Стесимброта из Фасоса. Как бы то ни было, наживка съедена, и поэтому нас снова ждет демонстрация софистики ради софистики в исполнении Сократа. 

---

Сократ желает выяснить сущность художественного творчества. И для начала пытается выяснить, в чем силен Ион, в понимании одного только Гомера, или ещё других поэтов, например Гесиода и Архилоха? Всеми силами Ион пытается доказать, что силен только в разговорах о Гомере, как бы нарочно ограничивая свои способности. Это и удивляет Сократа, ведь универсальное свойство, касающееся всякой поэзии, должно работать не настолько избирательно. Наводящие вопросы вроде бы и заставляют Иона задуматься, ведь есть вещи, которые другие поэты выражают так же, как и Гомер, а значит он должен и трактовать их не хуже. Но Ион настаивает, что даже если по сути затрагиваются идентичные вещи, у Гомера они будут выражены не в пример лучше, и поэтому толкуя о каком-то вопросе через Гомера — сам Ион сможет добиться лучшего результата, чем затрагивая других поэтов. 

Хотя в тысячах других случаев выходит так, что если кто-то может определить лучшего человека в своем деле, то он же, ощущая какие-то критерии для выбора, сможет определить и плохих мастеров. А значит если Ион заявляет, что Гомер лучший из лучших, то он может определить и плохих поэтов, а раз так, то он способен судить о поэзии за пределами Гомера. Сократ как бы подводит нас к мысли, что Ион просто бездарь, который заучил Гомера наизусть, и поэтому ни в чем больше не разбирается. Конечно же, доказывая это полу-саркастичным восхвалением Иона. 

«Всякому ясно, что не от выучки и знания ты способен говорить о Гомере; если бы ты мог делать это благодаря выучке, то мог бы говорить и обо всех остальных поэтах: ведь поэтическое искусство есть нечто цельное».

Сократ предлагает показать, как он решает эту проблему, и Ион в радостях заявляет, что обожает слушать полезные мысли мудрецов. Король скоромности, целомудренный Сократ конечно же стеснительно отказывается от такого титула, он же никакой не мудрец, это поэты и рапсоды скорее мудрецы. Сократ же простой человек, он всего-лишь носитель истины мироздания и воплощает в себе разум Вселенной. Или как он сам говорит: «а я всего только говорю правду, как это подобает обычному человеку». Сущие пустяки, каждый обычный человек всегда и во всем высказывает истину.

Об актерском мастерстве и божественном вдохновении

Говоря о художниках, певцах, флейтистах и т.д., Сократ приходит к мнению, что практически нигде не бывает такой проблемы, как у Иона. Они спокойно судят как о лучших, так и о худших в своем деле. Сократ делает вывод, что Ион знает Гомера не в результате выучки или знаний общего характера. Поэтическое творчество совершается при посредстве «Божественной силы» («Божественное вдохновение», «Божественное определение», «Божественная одержимость»), действующая иррационально и бессознательно. Сократ сравнивает действие этого вдохновения с тем, как магнит движет железо. Он не только сам двигает металл, но ещё и дает этому металлу свойство притягивать другие металлические предметы, хотя уже и слабее. И так можно создать целый слоеный пирог из притянутых кусочков, длинную цепочку. Этот камень — Муза, а металлические кусочки — поэты и рапсоды. Но их свойство, которое по аналогии с магнетизмом — становится свойством бытия хорошим поэтом, не принадлежит им самим, а передается от Музы: «Все хорошие эпические поэты слагают свои прекрасные поэмы не благодаря искусству, а лишь в состоянии вдохновения и одержимости». В вопросах искусства обычный разум больше не судья. 

Сократ не только сравнивает поэта с безумцами, которые теряют сознательный контроль над своим телом, но и с вполне приличными пророками и жрецами. По сути Сократ называет поэтов священными людьми. Здесь обычный платоновский рационализм отступает, и мы вступаем в мир теологии, божественных откровений. И Музы наделяют каждого как правило только одним свойством. Мастер трагедий с трудом пишет комедии и т.д. При чем эти дары Муз не обязательно даже постоянны. Для иллюстрации нам приводят пример автора, который сочинял ужасные песни всю свою жизнь, но где-то в середине карьеры всего лишь раз создал шедевр, который напевала вся страна. Как возможно, чтобы гениальную песню, одну из лучших в истории, создал человек, который ни до, ни после этого не создал ничего хотя бы немного похожего? Это явно писал не он, а некая сила, которая использовала его тело, как инструмент! И когда Бог выбирает для этой роли инструмента таких бездарных авторов, он как бы нарочно пытается дать нам подсказку, чтобы мы поняли, что искусство не связано с талантами авторов.

Проблема только в том, что все эти похвалы Сократ расточает в адрес великих поэтов, но Ион не поэт, а рапсод. По словам Сократа: толкователь толкователей. А по аналогии с другими высказываниями Платона это значит быть копией копии, и скорее это критика, негативная оценка искусства рапсодов.

Из расспросов Сократа мы узнаем, что рапсод, если он хорош в своем деле — вживается в события своего рассказа. Когда он говорит словами жертвы, то у него самого текут слезы; если он говорит словами палача, то сам преисполняется гнева; вместе с героями он пугается, с ними радуется и т.д. Услышав это, Сократ использует слова Иона как подтверждение своей мысли, и утверждает что Ион тоже теряет рассудок и впадает в медитативный транс, им завладевает Муза. И как тот же магнит — рапсод заряжает своими чувствами ещё и всех слушателей и зрителей. Они тоже начинают ни с того, ни с сего плакать, хотя лично с ними ничего не случилось и т.д. Здесь Ион отвешивает забавный комментарий, который видимо служит дополнительному очернению его, как софиста:

«Я каждый раз вижу верху, с возвышения, как зрители плачут и испуганно глядят, пораженные тем, что я говорю. Ведь я должен внимательно следить за ними: если я заставлю их плакать, то сам, получая деньги, буду смеяться, а если заставлю смеяться, сам буду плакать, лишившись денег».

Получается что зритель — последнее звено в цепи металлических кусочков; рапсоды и актеры — среднее звено; поэты-авторы выходят первым звеном, и все вместе они черпают силу из одного источника. Но в метафорах Сократа выходит даже, что в каком-то смысле сам Гомер выступает как своеобразная Муза. Кто-то присоединяется к этому течению, но тогда на него не действует магнетизм других муз, связанных с Мусеем, Лином, Гесиодом и т.д. 

Парадокс многознания поэта

Ион соглашается со всей этой логикой, но удивляется тому, что он, по словам Сократа, ничем другим не пользуется, кроме божественной силы. Самому ему кажется, что он вполне сознателен и рационален, и себя в процессе всё таки не теряет. Особенно когда судит о произведении, а не играет роль. После этого Сократ резко меняет тему, переходя к уже вполне обыденным для него методам ведения беседы. Если Ион утверждает, что говорит идеально обо всех вещах, связанных с Гомером, то он обладает и знанием всех этих вещей, на уровне профессионала. Гомер изображает самые разные искусства: возничего, врача, кормчего, строителя; и каждое из этих искусств требует особой выучки и знаний, которые неприменимы к другим искусствам. Представитель каждого из искусств обладает гораздо большим познанием в своей области, чем Гомер и тем более рапсоды. 

Получается, что Ион, который совершенно не понимает ничего в этих искусствах, несмотря на это, берётся о них судить. Ион, уже сбитый с толку, начинает утверждать, что он разбирается не только в изображённых Гомером искусствах, но вообще во всём. Но всего знать нельзя, и рапсод тут же сбивается на другое утверждение, что он умеет изображать характеры отдельных действующих лиц. Но Ион сам же затем утверждает, что изображаемые им лица больше понимают в своём искусстве, чем он, и рапсоду в конце концов остаётся только сказать, что он разбирается только в военном деле. Правда, тут нужно сказать, что все эти высказывания делает сам же Сократ, а Иону остается лишь кратко поддакивать. Сократу было нетрудно опровергнуть и это, сказав, что Иона никто не выбирал в полководцы.

Здесь, правда, Сократ подменяет понятия (против собственной же речи, навязанной Иону!), и речь шла о том, что Ион якобы лучше всех знает какие речи говорят полководцы для воодушевления войск, а не о том, как управлять отрядами на поле боя. Ион скорее поддержал мысль, что он хорош как софист-ритор, готовый говорить о разных искусствах, но не обязательно сам в них работающий. И главное — вся тяжесть удара ложится на Иона, хотя ровно те же претензии можно было бы повернуть на Гомера. Как Гомер, будучи поэтом — посмел описывать дела кузнецов? Если это невозможно, а по Сократу выходит, что невозможно, тогда не-кузнец напишет априори очень плохо про кузнечное дело, а значит все сцены Гомера априорно плохи. К сожалению, Сократу никто не возражает, поэтому он не сталкивается с такими трудностями. Если бы столкнулся, то скорее всего вернулся бы к идее одержимости поэта. Мол в отличии от людей — Боги могут писать хорошо сразу о многих разных профессиях, а «Илиаду» писал не смертный Гомер, но боговдохновенный. Примерно так Сократ и судит про самого Иона, чтобы как-то его оправдать. В заключении Сократ говорит, что лучше быть не выученным хвалителем Гомера, а божественно-вдохновлённым рапсодом. Остается только гадать, почему Сократ так сильно сгладил углы, если практически все время до этого пытался подкалывать Иона, выдавая его за самого типичного софиста. Но заканчивает он достаточно мягко.

Сократ. Если ты искусен — о чем я только что говорил, — то обманываешь меня, не сдержав обещания показать это на Гомере, и поступаешь не по правде; если же ты не искусен и, ничего не зная, высказываешь о Гомере много прекрасного, одержимый от него божественным наитием — как я о тебе говорил, — то ты ни в чем не виноват. Итак, вот тебе на выбор: кем ты хочешь у нас прослыть — неправедным человеком или божественным?
Ион. Большая разница, Сократ, ведь куда прекраснее прослыть божественным.
Сократ. Вот это, более прекрасное, и останется у нас за тобою, Ион: ты божественный, а не искусный хвалитель Гомера.

Единственный сложный вопрос во всем этом, почему Платон использует аргументы на счет таланта, которые выглядит так, будто он их поддерживает, но при этом использует их в шаблоне, который обычно применяет для критики. Можно заподозрить, что на самом деле Платон считает Иона глупцом, от начала и до конца (это не трудно заметить), и что вся выстроенная линия оправданий не принимается всерьез, а заявив, что поэт — лишь копист истинного бытия, он принижает поэтов, как и в остальных своих диалогах, и тогда Ион, как копия копии, унижен дважды. Но в принципе, ничто не мешает Платону противоречить самому себе, и в сфере искусства признавать такое вот объяснение талантов.