Трагедия «Ипполит», поставленная спустя 2 года после «Гераклидов» в 428 году до н. э., построена на древнем сюжете любви мачехи к своему пасынку. Первая редакция трагедии вызвала бурю возмущения общественности и была объявлена безнравственной. Одна из главных героинь — Федра — сама открывается своему пасынку Ипполиту в любви. Провалу пьесы способствовало и то, что индивидуальным переживаниям личности в то время должного внимания не уделялось, а это как раз было главной «фишкой» Эврипида. Сегодня мы имеем возможность ознакомиться лишь со второй версией трагедии, где Федра не делает признаний Ипполиту, но лишает себя жизни, заведомо оставив мужу записку с клеветой на пасынка.
Как и в предыдущих трагедиях, важное место здесь занимает женский образ, и точно как и раньше — он совсем далек от идеала. Немаловажно также, что и боги у Эврипида наделены человеческими чертами (конечно, это делал и Гомер, но тогда это было чем-то мимоходно разумеющимся, а теперь стоит уже как вопрос религиозного благочестия). Так, в данной трагедии Артемида и Афродита (женщины) — две взбалмошные богини, предмет спора которых — Ипполит. Главного героя трагедии губит приверженность Артемиде и полное пренебрежение к Афродите. Таким образом, впервые в истории античного театра Эврипидом был поставлен вопрос о том, все ли поступки богов можно считать оправданными и справедливыми.
Мудрость рабов и раскрытие порока
История начинается с конфликта богинь Артемиды и Афродиты, первая — богиня охоты, покровительница девственниц и вообще весьма «мужеподобная» и серьезная богиня (ср. образ Макарии); вторая богиня в особом описании не нуждается. Главный герой — Ипполит, сын царя Тесея от царицы амазонок (оттуда весь его образ охотника-лучника), посвятивший жизнь культу богини Артемиды (охотницы-лучницы), и поэтому он неприступен ко всякой любви. Уже сам этот факт, принципиальная позиция Ипполита сохранять девственность — оскорбление для Афродиты, полное неуважение её как бога. Об этом ему и пытается сказать даже старый умудренный опытом раб, наблюдавший за юношей уже много лет. Всех богов следует почитать, а Афродиту он не просто «меньше» почитает, а не почитает вовсе; поэтому старик опасается гнева богини и пытается (безуспешно) объяснить это Ипполиту.
Владычица Киприда. Снизойди
Ты к юности с её кичливым сердцем
И дерзкие слова её забудь:
Нас не на то ль вы, боги, и мудрее?
И снова мы находим у Эврипида этот мотив: у него раб рассуждает более здраво, чем кто либо другой; он сопереживает хозяину и пытается найти лучшее решение. В следующих сценах, где показывают Федру, мачеху Ипполита, изнывающую от любви к нему, за ней тоже носятся рабы и они также по-философски рассуждают о бренности человеческой жизни и о загробном мире. Эти рабы также сетуют на то, что следить за больным хозяином хуже, чем даже болеть самому, ибо болезнь — это страдания тела, а видеть больного хозяина — это страдания души! В очередной раз рабы Эврипида проявляют какую-то фантастическую эмпатию и благородство.
Оффтоп: Немного к слову о взаимосвязях внутри самой мифологии — Федра была женой Тесея и родила ему сына Демофонта (царь Афин из трагедии «Гераклиды»); у неё вообще весьма мощная родословная, ведь её отцом был сам критский царь Минос, а её дедами были боги Гелиос (отсылка на «Медею») и Зевс. В общем, персонаж весьма благородных кровей.
Рабы не имеют в пьесах Эврипида имен, но у них вполне самостоятельные роли, прописанные личности, большие полноценные куплеты. Местами рабы даже просто говорят друг с другом половину эпизода. Они позволяют себе общаться с царицей так, будто они не их рабы, а скорее родители. Всё это мы видели в предыдущих пьесах Эврипида, но в «Ипполите» данный прием уже гораздо сильнее выражен. Не менее выражена и экспрессия: рабыня то и дело припадает к коленям Федры, пытается её образумить, переживает, что та ничего не ест, плачет и заламывает руки. Как и сама жертвенность Федры, осознающей свою порочность — эти сцены рассчитаны больше на визуальную составляющую, их основной инструмент для выразительности в патетических телодвижениях. Мы говорили об этом в обзорах предыдущих пьес, и это явно одна из фишек Эврипида, но приведем наконец хоть какой-то пример:
(Кормилица) Но что ж тебя в Аидов дом влечет?
(Федра) Мой грех — тебя касаться он не может.
(Кормилица, припадая к ней, плачет) Конечно нет. Но ты покинешь нас…
(Федра) Оставь, оставь! Зачем к руке припала?
(Кормилица бросаясь к ее ногам) В мольбе твоих не выпущу колен.
(Федра) Тебе же мука, коль узнаешь, мука…
(Кормилица) Нет большей мне, как Федру потерять.
(Федра) Она умрет, но не бесславной смертью.
(Кормилица) А слава в чем? Хоть это мне скажи.
(Федра) Ее добуду на стезе греха.
(Кормилица) Откройся ж нам — и слава возрастет.
(Федра вставая, причем кормилица не хочет оставить ее руки и влечется за ней) Уйди, молю… Освободи мне руку…
(Кормилица) Нет, ни за что… Молящий дара ждет.
Ещё один интересный момент, который можно найти даже у Софокла — нежелание героев называть что-то запретное своими словами. Из-за этого они как малые дети пытаются говорить очевидными аналогиями, чтобы «злое» было произнесено не самим героем, будто это кардинально меняет дело.
(Федра) О, горе мне… Когда б мои слова
Ты, женщина, сама сказать могла бы.
(Кормилица) Я ж не пророк, чтоб чудом их узнать.
(Федра) Ты знаешь ли, что это значит — «любит»?
(Кормилица) Да, слаще нет, дитя, и нет больней…
(Федра) Последнее — вот мой удел, родная.
(Кормилица упавшим голосом) Что слышу я? Ты любишь? Но кого ж?
(Федра тихо) Не знаю кто, но сын он амазонки.
(Кормилица) Как… Ипполит?..
(Федра) Он назван, но не мной.
Интересно то, что подобный прием распространен даже сегодня. Но его психологические мотивы пускай объясняют психологи, а связь с суевериями пускай выясняют культурологи; просто этот забавный театральный стереотип надо было хотя бы однажды привести в наших обзорах. Как обычно, наиболее ярко этот момент представлен у Эврипида; и как всегда у него бывает, среди негодующих реакций рабыни-кормилицы мы найдем и такую: «На что ж и жизнь, когда порок возьмет насильем добродетель», слабо вяжущуюся с привычным образом рабов.
Философское решение Федры
Среди всего самоанализа Федрой своего положения особенно выделяется один «философский», софистический фрагмент, который дополнительно подчеркивает близость Продика, Антифонта и Эпикура. Фрагмент этот следующий:
Я думою томилась: в жизни смертных
Откуда ж эта язва? Иль ума
Природа виновата в заблужденьях?..
Нет — рассужденья мало — дело в том,
Что к доброму мы не стремимся вовсе,
Не в том, что мы его не знаем. Да,
Одним мешает леность, а другой
Не знает даже вкуса в наслажденье
Исполненного долга. Мир — увы! —
Соблазнов полн, и, если волны речи
Людской нас не закружат, — праздность нас,
За радостью гоняя, обессилит…
Здесь всё понятно. Есть тезис, который отстаивает Сократ и позже будет отстаивать Платон и стоики — что всё зло происходит от незнания. Нам же говорят, что даже осознавая зло и добро — ещё нет гарантии к добродетельному поведению. Эврипид здесь, правда, говорит о том, что нас увлекают иррациональные страсти, да и в целом все его трагедии делают акцент на страстях. Интересно, что он отчетливо осознает, что добродетель связана с наслаждением, и что люди по природе своей гоняются за этими последними. Просто сравните это с «прото-стоическим» певцом добродетелей, т.е. с Софоклом. В подобных моментах их идеологическая и этическая разница видна наиболее сильно. Хотя нельзя сказать, что сам Эврипид всецело разделяет изложенную точку зрения; он всегда пытается найти место для добродетели посреди этой самой «человеческой природы», двигаясь вопреки ей.
«Философские» темы на этом не заканчиваются, Эврипид продолжает свою любимую тематику женской верности, когда его Федра говорит:
Пускай для той проклятий будет мало
Со всей земли, которая с другим
Впервые обманула мужа. О,
Пойти с верхов должна была зараза.
Ведь если зло — игрушка знатных, разве
В толпе оно не станет божеством?
Причем мы видим, впервые в истории греческой мысли, привычную для Нового Времени картину — представление о заимствовании «толпой» нравов элит. В будущем этот мотив станет одним из обоснований логики Просвещения. Если правители станут философами, то и народ потянется к философии. Поэтому во имя добродетели, осознавая свою собственную порочность, Федра решает спасти честь семьи, совершив самоубийство.
(Корифей)
Увы! Увы! Нет в мире ничего
Прекраснее, чем добродетель: смертных
Она дарит заслуженной хвалой…
Но и самому Ипполиту не чужды уловки софистов, учивших тонкой словесной игрой оправдывать расхождение между словами и поступками. Напоминание кормилицы Федры, что он клялся хранить доверенную тайну, Ипполит пытается разбить тем, будто клялся он «словами да, но сердце не при чем». Этой фразе, выкованной в мастерской софистов, суждено было уже в древности получить очень широкую известность, и ими как орудием против нелюбимого им Эврипида, разрушителя общественных устоев, Аристофан устами Диониса оправдывает свое предпочтение Эсхила Эврипиду.
Женоненавистничество Эврипида
Даже по уже изложенному мы можем с легкостью заметить, что Эврипид повторяет свои старые мотивы из уже разобранных ранее пьес «Алкеста», «Медея» и «Гераклиды». Снова женщина у него «по природе своей» не может обуздать толком свою похоть. Снова женщина во имя сохранения чести мужа (и только ради мужа и семьи) готова отдать жизнь. Правда, впервые оба этих образа объединены в одном — в Федре. Снова мы видим и разумных рабов, и тему добродетельной и доблестной смерти. Весь набор тематик Эврипида, который уже по первой тройке поэм выдавал в нем вполне заслуженное женоненавистничество, и от которого современные критики/обзорщики Эврипида то и дело пытаются отгородиться. При всей нашей нелюбви к Аристофану, всё же приходится согласиться с его обвинениями. Особенно это проявляется в речах Ипполита, который через кормилицу узнает про страсть Федры и врывается в её покои.
О Зевс! Зачем ты создавал жену?
И это зло с его фальшивым блеском
Лучам небес позволил обливать?
Иль для того, чтоб род людской продолжить,
Ты обойтись без женщины не мог?
<…>
Но и мужей жена нищит, и только.
И хорошо, кому попалось в дом
Ничтожное творенье, чтоб ни злого,
Ни доброго придумать не могла.
Но умницы!.. Избави боже, если
В ней на вершок побольше, чем в других,
Ума, излишек этот Афродите
На пользу лишь — коварством станет он.
После таких выражений нетрудно представить, почему Эврипида считали ненавистником женщин. Да и нетрудно понять его самого. Судя по всему увиденному, позиция Эврипида двойственна. Из его биографии мы знаем, что он был женат несколько раз, и каждый раз неудачно; жены изменяли ему и уходили от него. Вероятнее всего, собственное свободомыслие Эврипида и его взгляды на общество (см. тот же монолог из «Медеи») давали его женам карт-бланш на действия. Он из разу в раз надеялся найти женщину-философа (тема «правильно», другой женщины, будет встречаться в следующих пьесах, но уже была озвучена даже в «Медее»), но таковые не находились. Поэтому в гневе на такое положение дел он то и дело жалуется на женский род в своих сочинениях, местами перегибая палку. Его рассуждения о «природе» женщин как будто не оставляют никакой надежды, но при этом он сам регулярно выводит образы относительно добродетельных женщин, на которых будто бы не распространяется порочная «природа». И даже крайне гневный монолог Ипполита заканчивается сглаживающими строчками:
Так будьте же вы прокляты! Ни в веки
Я не скажу, что ненавидеть женщин
Сильнее невозможно, и меня
Пускай зовут хоть взбалмошным, покуда
Всё те ж они.
О смертные, иль жен
Исправьте нам, иль языку дозвольте
Их укорять, а сердцу проклинать.
Эврипид в отчаянье обращается уже к живой публике в театре — измените общественное положение женщины, чтобы она, согласно сенсуалистической теории «чистого листа», смогла стать лучше. Т.е. она может стать лучше, и «природа» не является главной силой в формировании личности человека. Но конечно, такие сентенции всё равно не отменяют его собственных перегибов, он не скрывает свою ненависть к тому «женскому» типажу, который существует здесь и сейчас, и поэтому упреки Аристофана абсолютно оправданы. Даже его просветительский тезис о перевоспитании женщин уже сам по себе выдает презрение, он не собирается принимать женщину; либо она исправляет нравы, либо он будет дальше её очернять. Никаких компромиссов.
Конфликт Тесея и Ипполита
Сглаживающий мотив продолжается в образе царя Тесея. Он узнает, что после событий с Ипполитом, уже и без того задуманное Федрой самоубийство наконец-то реализовано. Федра повесилась и оставила перед смертью записку, в которой обвиняет Ипполита в изнасиловании. Конечно же, царь верит ей и разыгрывает длинный монолог и о своей любви, и о предательстве пригретого змееныша, который занимается развратом, делая вид, что на самом деле чист и непорочен. Тут Эврипид поднимает мотив лжесвятости жрецов, но интересно, что Тесей, характеризуя хорошие качества культа Артемиды, отмечает, что «Ты чванишься, что в пищу не идет тебе ничто дышавшее»; т.е. вегетарианство возведено в добродетель даже в глазах посторонних — тех, кто не практикует подобные практики. Здесь в тему ко лжесвятости ещё интересно то, что первой реакцией царя на письмо Федры было проклятие и просьба богов убить Ипполита сегодня же; но при этом Тесей предусмотрительно издал указ о вечном изгнании из города, на случай, если боги не выполнят просьбы. Таково благочестие Тесея!
Среди обвинений и проклятий особняком стоит фрагмент, который является контр-тезисом Ипполиту и повторяет уже привычные (особенно по «Медее») феминистические мотивы:
Иль чувственность царит не та же, скажешь,
Над нами, что над женскою душой?
Мне юноши известны, что не могут
Наплыва страсти выдержать, — любой
Слабей они девчонки. Только пол
Спасает их от осужденья.
В целом пьеса больше ничего особо не даёт нам с идейной точки зрения, поэтому просто перескажем вкратце дальнейшие события. Ипполит сетует, что «при своей толпе» он бы, конечно, ещё мог как-то доказать свою невиновность, но сейчас публика на стороне Тесея, поэтому у него просто нет шансов. Тесей же впал в ярость(и снова тема страстей), и настолько доверяет письму Федры, что не хочет искать никаких дополнительных улик и даже призывать на помощь гадателя из храма. Ипполит вынужден бежать из города, но тут срабатывает проклятие Тесея, и его повозка с лошадьми срывается со скалы. Находящегося уже при смерти Ипполита приносят назад к Тесею, и только тогда богиня Артемида приходит лично, чтобы прояснить всю ситуацию. Тесей не прав, так как поддался гневу и не спросил даже гадателей! А за Ипполита, Федру и моральный ущерб Тесею обещана равнозначная месть Афродите (хотя какое Ипполиту облегчение от того, что умрут какие-то неизвестные ему любимчики враждебной богини). Ну и в целом на этом конец, все простились с Ипполитом, узнав о его невиновности.
Посреди спора Ипполита и Тесея поднимается также и тема аскетической добродетели философа, к которой пускай и не прямо, но апеллирует главный герой. Но эта тема тут же перетекает в презрение к светской власти, богатствам и почестям, которым он предпочитает нравственное совершенство и тихую жизнь в деревне. Мотив максимально эллинистический, более поздний по своему характеру и сближающий античную литературу с европейским романтизмом. Помимо этого момент с восхвалением деревенской жизни, никаких принципиальных изменений в идейном плане не произошло. Хотя после «Гераклидов» эта пьеса сильнее возвращается к общей атмосфере «Медеи», что, конечно, выглядит неплохо. Сам провокационный сюжет делает эту пьесу до сегодняшнего дня одной из самых известных в репертуаре Эврипида, хотя лично нам она не очень нравится. Тем не менее, на конкурсе в Афинах эта постановка заняла первое место, и из всех до сих пор рассматриваемых и дошедших пьес Эврипида — это первая пьеса, которая заслужила официальную победу.