Автор: MERI L. CLARK. 
Глава из книги “A companion to Latin American philosophy” (2010).

Дополнение к целой массе постов в телеграм-канале, где мы очень бегло рассмотрели представителей Латиноамериканского позитивизма. Ознакомиться можно здесь. 

---

Латиноамериканские позитивисты XIX века утверждали, что интеллектуальная элита и правящие классы должны помогать своим обществам развиваться. Социальная эволюция нуждалась в стимулах, которые смогли бы привели к изменениям и ускорить процесс совершенствования. Одним из распространенных ответов позитивистов на эту проблему было улучшение государственного образования. Многие из них анализировали колониальную и национальную историю, чтобы показать, что революции, которые вызывали перемены, также и мешали реальному прогрессу. Латиноамериканские позитивисты считали, что политические преобразования не изменяют общество сразу, если они вообще меняют его. Когда позитивисты стремились к созданию лучшего общества, то резкие революционные изменения признавались вполне необходимым, но еще недостаточным условием для этого. Социальные реформы были более медленным процессом, конечно мотивированным и подтолкнутым революцией, но не достигаемым ею одной в полной мере. Эта долгосрочная социальная трансформация, как ее понимали позитивисты XIX века, была неотъемлемой частью того, что они считали “модернизацией” Латинской Америки. По мере того, как они пытались разобраться в характере латиноамериканских республик, у них возникали вопросы. Неужели для достижения прогресса латиноамериканцам требовались настолько жесткие системы порядка, что диктатуры обеспечивали единственный путь к индустриализации, современности и автономии? Были ли латиноамериканцы по своей природе не приспособлены к жизни в “современных”, индустриальных обществах? Действительно ли эволюционная цель человеческого общества заключалась в расширении социального благосостояния и обеспечении справедливости?

Различные контексты таких вопросов, а также их разнообразные ответы будут рассмотрены нами ниже, на примере возникновения и развития позитивизма в Аргентине, Мексике, Чили и Колумбии. Во-первых, в эссе определяются те направления европейского позитивизма XIX века, которые повлияли на основные идеи латиноамериканских позитивистов. Во-вторых, в эссе сравнивается развитие позитивистской философии в Аргентине, Мексике, Чили и Колумбии. Общими чертами латиноамериканского позитивизма было то, что он возник на основе либерального идеализма, трансформировался в сильный государственный консерватизм и часто помогал оправдывать авторитаризм.

Европейский позитивизм сквозь призму Латинской Америки

Позитивисты XIX века считали, что человеческое общество может быть усовершенствовано благодаря приобретению знаний, основанных на научных исследованиях. Позитивисты отвергали религию и метафизику, как пред-научную мысль и утверждали, что человеческая мысль сможет превзойти эти этапы развития. Слово “позитивный” означает знание, основанное на наблюдении мира. Позитивизм понимал знание как то, что мы получаем в результате систематического научного изучения явлений; предполагалось, что законы прямо вытекают из этого изучения. Позитивисты предостерегали от теологии и метафизики, поскольку те пытались выйти за рамки наблюдаемого мира и выявить первопричины и конечные цели. Позитивная философия могла указать на общие принципы, лежащие в основе научных наблюдений, но она не допускала метафизических спекуляций. Позитивисты не проводили различий между физическими и социальными науками: они считали, что у них один и тот же базовый научный метод.

Позитивизм оказал влияние на многие области, включая историю, социологию и психологию. Французский социалист Клод Анри Сен-Симон (1760-1825) утверждал, что политические проекты должны основываться на исторических и социальных науках. Работы Сен-Симона вдохновили Огюста Конта (1798-1857), который разработал влиятельную модель “позитивной философии”. Конт утверждал, что человеческая мысль развивалась от теологических и метафизических стадий к последней, позитивной стадии, на которой факты собираются и соотносятся между собой. Он применил научный метод к обществу, чтобы выявить законы его функционирования и диагностировать недостатки, препятствующие прогрессу. Тем самым, по мнению Конта, он стал пионером социологии как позитивного исследования социальных структур и развития.

Британские интеллектуалы, такие как Джон Стюарт Милль (1806-1873), культивировали эмпиризм и позитивизм в прогрессивных программах экономических, политических и социальных реформ. Позднее Герберт Спенсер (1820-1903) и его “синтетическая философия” оказали влияние на образование в Латинской Америке, добившись различных результатов в государственном и частном секторах. Спенсер исходил из эволюционного принципа, согласно которому каждое животное способно превратить себя в то, во что оно хочет, если только оно не дезадаптивно к окружающей среде. Спенсер отрицал, что эволюция – дело случая. Он утверждал, что виды и общества адаптируются в зависимости от окружающей среды и стремятся к состоянию равновесия. Он верил в достижимость совершенного человеческого общества, как и в то, что в процессе продвижения к этому совершенству безнравственность и зло исчезнут. Эти идеи вызвали глубокую озабоченность у латиноамериканцев, особенно в области теологии. По мере распространения позитивистской мысли в Латинской Америке усиливались конфликты между позитивистами и их критиками – теологами и консерваторами – по поводу роли религиозного образования, природы веры и места католической церкви в национальном развитии.

Латиноамериканский позитивизм возник после периода конкуренции между схоластикой и философией Просвещения, что привело к разрыву с Испанией, который испано-американская элита считала необходимым – хотя и не вполне жизнеспособным. Вскоре после обретения независимости в Латинской Америке в 1820-х годах многие представители элиты заявили, что социальные беспорядки и политический хаос исключают возможность создания прямых представительных органов власти. Представители элиты европейского происхождения опасались, что порабощенные и свободные цветные народы смогут подорвать их непрочную власть. Позитивизм развивался в этот долгий период потрясений, в согласии с представлениями элиты о том, что социальная иерархия является основой политического и экономического прогресса.

Позитивизм Конта пришелся по душе латиноамериканской элите, столкнувшейся с политическими потрясениями и социальными беспорядками в период национальной консолидации. “Позитивная философия” Огюста Конта, разработанная в его “Курсе позитивной философии” (1830-42) и “Системе позитивной политики” (1851-4), среди прочих работ, распространилась через Атлантику после 1850-х годов. Кроме того, позитивизм Конта представлял собой анти-клерикализм и анти-консервативную политику для многих его последователей и интерпретаторов. Эти идеи и подобная политика стали популярны с 1850-х годов, особенно во Франции и Латинской Америке. Бразилия приняла позитивизм во времена Первой республики (1889-1930); а девизом страны стал “Порядок и прогресс”.

Латиноамериканский позитивизм трансформировался в соответствии с особенностями социально-политического развития Латинской Америки, в период гражданских войн между консерваторами и либералами во второй половине XIX века. Наиболее ярко позитивизм проявился в призыве к прогрессу и реформам через образование. Позитивизм был в сущности элитарным проектом, но к концу XIX века он проник в общественную сферу через СМИ, образование, полицию и государственную медицину. Это стало результатом усилий позитивистов XIX века, изучавших “прогресс” и эволюцию знаний, общества и права с целью их реформирования. К середине столетия многие представители латиноамериканской элиты согласились с тем, что экономический либерализм – свободные рынки с ограниченным вмешательством государства или вообще без него – обещает самое светлое будущее для Латинской Америки. Однако, по иронии судьбы, многие латиноамериканские страны сочетали экономику laissez-faire с сильным государством, проводившем явно консервативные проекты социальных реформ, основанных на позитивистских идеях. Поэтому позитивизм чаще всего вспоминают как государственный проект консервативных олигархов и авторитарных правителей конца XIX века, таких как Порфирио Диас (1830-1915) из Мексики или Рафаэль Нуньес (1825-94) из Колумбии. Эти консервативные правители использовали позитивистскую мысль для обоснования проектов индустриализации, централизации власти и стирания идентичности (региональной, этнической или расовой), препятствовавшей “эволюции” Латинской Америки.

Позитивизм XIX века в целом оптимистично оценивал возможность того, что научный метод улучшит человеческое общество. В Латинской Америке позитивизм возник на основе утилитаризма и утопического социализма. В обществах, восставших из пепла войны, в латиноамериканских правительствах и университетах возникли сплавы позитивизма и католицизма. Элита стремилась установить национальный суверенитет, защитить “цивилизацию” и “исправить” многорасовость. В ранний национальный период элиты пытались найти различные решения проблемы автономии. Они хотели создать правительства, действительно независимые от Испании и Португалии после 300 лет политического господства этих империй над Америкой. Они хотели иметь автономную экономику после столетий политики меркантилизма. Но многие с презрительным пессимизмом задавались вопросом, как коренное, африканское и смешанное по расовому признаку большинство американцев смогут управлять самими собой. Лишь немногие представители элиты продвигали либеральный эгалитаризм, чтобы предоставить этому большинству право голоса. Большая часть элиты продвигали либеральную экономику (свободные рынки) без демократических притязаний.

Американская элита испанского происхождения (креолы) боролась за свой собственный интеллектуальный, политический, социальный и экономический престиж, но часто вела борьбу на европейских философских и политических условиях. Мыслители XIX века придерживались европейских моделей, хотя и работали в разных политических и религиозных контекстах. Одни работали в правительстве и юриспруденции, другие – на рынках и в армии, третьи – в газетах и католической церкви. По всей Латинской Америке с момента обретения независимости и до конца столетия эти мыслители (большинство из них – мужчины) решали общую задачу: улучшить общество и укрепить нацию. Их эксперименты различались по характеру и относительной успешности.

После первых сердечных объятий некоторые правительства (например, Колумбии) осудили утилитаризм и даже запретили преподавание утилитарной философии в академиях и университетах – в частности, философию Джереми Бентама (1748-1832). До 1820-х годов большинство испано-американской элиты знало труды Бентама только в переводе на французский язык. Однако эти переводы были интерпретациями, которые снижали сложность оригинального языка Бентама, и даже опускали некоторые из его более радикальных предложений. После вторжения Наполеона в Испанию в 1808 году Бентам начал общаться с представителями элиты по всей Испанской Америке, в итоге предложив лидерам независимости написать конституции и правовые кодексы для их будущих республик. Одним из намерений Бентама было применить основной принцип утилитаризма – счастье заключается в удовольствии и отсутствии боли – для реформирования того, что он считал самой жестокой системой старых европейских режимов и их колониальных аналогов: тюрьмы.

Во время войн за независимость либеральная элита видела в Бентаме защитника права протестовать против тирании, осуждать жестокость и делать это в свободной прессе. Поначалу революционные лидеры, такие как Симон Боливар (1783-1830), венесуэлец, ставший президентом Великой Колумбии (которая в 1830 году разделилась на отдельные государства Колумбия, Венесуэла и Эквадор), и его вице-президент Франсиско де Паула Сантандер (1792-1840), одобряли философию Бентама и приветствовали его мысли о формировании новой республики, независимой от Испанской империи. Однако первые латиноамериканские лидеры не обязательно выступали за внедрение конкретных бентамовских идей в государственную политику (Harris, 1998, p. 131). Например, в Аргентине Бернардино Ривадавия (1780-1845) рассмотрел несколько предложений Бентама по организации правительства (республика, а не конституционная монархия), экономики (поощрение свободных рынков путем отказа от таможенных пошлин), образования (ограничение власти церкви) и уголовного кодекса (тюрьма-паноптикон). Ривадавия, как и Боливар в Колумбии, провел множество реформ в качестве государственного министра и президента (1826-7). Однако эти реформы вписывались в более масштабные проекты национализации, централизации и индустриализации, которые не вытекали напрямую из утилитарной философии или рекомендаций Бентама. Возможно, Боливар, Ривадавия и другие использовали союз с Бентамом для придания интеллектуального авторитета эмансипированным государствам Латинской Америки, не исследуя и не отстаивая ни одну из схем Бентама (Harris, 1998, pp. 137-9). Бентам был важной иконой либерализма, но латиноамериканские лидеры столкнулись с таким количеством сложных вызовов своему правлению, что Бентам был отброшен, когда это было сочтено политически и экономически целесообразным. Ривадавия, например, прекратил переписку с Бентамом к 1825 году (Harris, 1998, p. 146).

Утилитаризм и позитивизм оказались под перекрестным политическим огнем в ранний национальный период. В середине XIX века между либералами и консерваторами разгорелись кровавые баталии по поводу политического и конституционного характера латиноамериканских государств. Ранние политические либералы склонялись к уважению прав индивидов перед государствами, в то время как консерваторы отдавали предпочтение правам государств перед индивидами. Этот вопрос стал чрезвычайно сложным, когда правительства стали экспериментировать с реформами, которые лишали права голоса одни слои населения ради поощрения других. Например, в Колумбии, Аргентине и Мексике экономическая поддержка перешла от старой земельной элиты к новым коммерческим секторам. В Мексике помещичья элита вернула себе экономическую и политическую власть благодаря давним союзам с католической церковью, успешно борясь с перераспределением церковной собственности правительством. По всей Латинской Америке ранний национальный раскол между либералами и консерваторами становился все шире из-за борьбы за власть католической церкви: либералы хотели уменьшить или ликвидировать власть церкви, а консерваторы – сохранить ее в качестве партнера и авторитета.

Латиноамериканский позитивизм

Латиноамериканский позитивизм XIX века (далее просто “позитивизм”) охватывал широкий спектр мысли, и многие позитивисты довольно сильно расходились во мнениях друг с другом. Позитивизм плохо поддается определению, отчасти из-за эклектичного характера мыслителей, которые примыкали к этой философии или были причислены к ней посмертно. В интеллектуальной жизни произошел явный сдвиг, когда закончились войны с Испанией, а большинство новых независимых латиноамериканских государств неоднократно вступали в гражданские войны.

С 1830-х по 1870-е годы латиноамериканские интеллектуалы, как правило, были людьми, которые занимали места в правительстве, академических кругах, искусстве, науке и торговле. Это новое поколение интеллектуалов и бюрократов, родившихся как граждане наций, а не как колониальные подданные монархии, обратились за помощью к европейской философии, как и их предшественники. Они испытывали примерно те же тревоги, что и их колониальные предшественники, но обнаружили, что Просвещение не дало им вдохновения и удовлетворительных решений. Как и в испанской Америке, в Европе после наполеоновских войн царила неразбериха. Однако, как никогда ранее, элиты осознали необходимость поиска собственных решений проблем, характерных для Латинской Америки. Интеллектуалы по-прежнему обращались к европейской философии, но они также пробовали и испытывали свои собственные идеи.

Позитивистская философия предоставила латиноамериканцам XIX века обширную экспериментальную базу. Позитивисты считают, что существуют первичные причины существования человеческого общества, но это естественные, а не сверхъестественные причины. Позитивизм – это детерминистская философия, поскольку она утверждает, что естественные причины порождают все наблюдаемые явления. Цель научного – “позитивного” – мышления – раскрыть эти естественные причины, чтобы исправить порождаемые ими явления и способствовать прогрессу человечества.

В Латинской Америке возникли интересные варианты позитивизма. Ортодоксальные позитивисты принимали все взгляды Конта на общество, религию и науку, как и его ближайший приверженец Пьер Лаффит (1823-1903). Бразильцы XIX века приняли философию Конта с таким энтузиазмом, что основали церковь для “религии человечества”. Но все таки более влиятельным в Латинской Америке был другой ученик Конта – Эмиль Литтре (1801-81), который пропагандировал позитивизм в качестве метода получения и организации знаний, но в итоге отверг “религию человечества” Конта как спекулятивный мистицизм. С другой стороны, эмпирик Джон Стюарт Милль опроверг отрицание Контом свободы личности, но принял его философию истории.

Конт жил во время потрясений Французской революции и Наполеоновских войн, что привело его к заявлению о том, что главной целью общественного переустройства должно быть содействие прогрессу и обеспечение порядка. Один из его тезисов в шестой книге “Курса позитивной философии” стал центральным для латиноамериканского позитивизма:

Древние считали, что порядок и прогресс непримиримы, но в современной цивилизации оба эти понятия являются обязательными условиями, а их сочетание – одновременно и главная трудность, и главный ресурс любой подлинной политической системы. Никакой реальный порядок не может быть установлен и тем более продержаться, если он не полностью совместим с прогрессом, и никакой великий прогресс не может быть достигнут, если он не направлен на укрепление порядка. (Lenzer, 1975, p. 197)

Порядок и прогресс стали ключевыми словами для латиноамериканской элиты XIX века. Конт подчеркивал, что “научный дух” и “спонтанная способность” этой “позитивной политики” будут поддерживать порядок и прогресс. Его предложения по достижению этой цели – в первую очередь его религия человечества – не нашли отклика в Испанской Америке, хотя это произошло, например, в Бразилии. Однако эволюционная теория общества и политики, предложенная Контом, получила распространение по всей Америке. Несмотря на то что большинство правительств сочли проект реформирования общества громоздким или невыполнимым, многие все же предприняли такую попытку.

Позитивисты восприняли амбициозный тезис Конта в разных формах, а также адаптировали британскую утилитарную философию к своим нуждам. Первые национальные лидеры использовали утилитаризм для решения конституционных и правовых проблем новых республик. Они не пришли к единому конституционному пути. Лишь немногие представляли себе демократию, которая напрямую выражала бы волю народа. Многие хотели умерить мощную исполнительную власть законодательной или федеративной системой. Различия в политической философии привели к войне в Аргентине, Колумбии и Мексике: центристы боролись с федералистами, либералы – с консерваторами, а секуляристы – с клерикалистами.

Помимо конституционных баталий, латиноамериканцы боролись за католическую церковь как институт и интеллектуальный авторитет. Элиты призывали к экономическому прогрессу, политической сплоченности и социальному порядку, но как этого добиться финансово неустойчивым правительствам с неопределенной легитимностью? Католическая церковь веками контролировала производство и распространение знаний в колониях. Как эти правительства должны были бороться с ее интеллектуальным авторитетом и, что еще важнее, с материальными богатствами, которые ее поддерживали? Мексика и Колумбия попытались присвоить богатство и авторитет Церкви, но затем столкнулись с гневной реакцией набожных католиков, возмущенных посягательством на церковную власть, закрытием монастырей и отстранением священников от преподавания. В обществах, где католицизм доминировал над всеми остальными религиями, большинство государств поддерживали дипломатические отношения с церковью, чтобы Ватикан признал их независимость.

Католицизм пропитал политическую и интеллектуальную жизнь XIX века. Отсюда недоумение, а зачастую и возмущение, с которым ранние позитивисты встречали тех, кто исповедовал атеизм. Для некоторых позитивистов на первом этапе своего появления в Латинской Америке, таких как Хосе Викторино Ластаррия (1817-88) из Чили или Габино Барреда (1820-81) из Мексики, либерализм в равной степени распространялся на экономику, политику и религию. Стремясь к наилучшему применению научного метода для совершенствования человечества, эти позитивисты отвергали “суеверный” католицизм за то, что он объявлял веру предпосылкой знания. Другие позитивисты, такие как колумбиец Мариано Оспина Родригес (1805-85), считали католицизм основой знаний и человеческого прогресса. Задача этих позитивистов состояла в том, чтобы примирить научный метод с католическим вероучением. Позитивизм допускал широкие возможности для интерпретации.

Позитивисты считали, что общество находится в середине эволюционного процесса и будет совершенствоваться с помощью правящего класса, который можно определить как интеллектуальную, правительственную элиту или как их комбинацию. Для изменения и ускорения этого процесса необходимы определенные стимулы. Частыми предложениями были государственное образование и политика поддержки иммиграции. Позитивисты также критиковали революции и диктатуру, проводя исторический анализ коренных, колониальных и национальных обществ. Они утверждали, что политические преобразования, такие как революции, не изменяют общество, и стремились к созданию более совершенных обществ в долгосрочной перспективе. Резкие изменения были необходимым, но недостаточным условием для этого. Социальные реформы происходили медленно – эволюционно, в позитивистских терминах. Революции могли стимулировать перемены, но никогда не могли обеспечить полную реформу. Вместо этого “модернизировать” Латинскую Америку поможет тщательная реструктуризация. Различные социальные, расовые, политические и религиозные характеристики этих стран ставили сложные вопросы перед позитивистами, стремящимися к порядку, стабильности и однородности. Различные ответы на них в Аргентине, Мексике, Чили и Колумбии будут рассмотрены ниже.

Латиноамериканский позитивизм в сравнении

Социальный контекст имеет решающее значение для понимания разнообразных целей позитивистов. Национальная и местная политика и культура формировали позитивизм через высшее образование, интеллектуальные сети и разработку государственной политики. Например, аргентинский либеральный идеализм XIX века увядал под политическими и интеллектуальными репрессиями диктаторского федералистского правительства Хуана Мануэля де Росаса (1793-1877) с 1829 по 1832, а также с 1835 по 1852 годы. Этот диктатор сослал многих важных либеральных мыслителей, в том числе Хуана Баутисту Альберди (1810-84) и Доминго Фаустино Сармьенто (1811-88). Альберди и Сармьенто присоединились к международной коалиции изгнанников, которая оказала давление на режим Росаса и в конечном итоге вынудила его рухнуть. Оба либералы, они боролись за лучшую форму либерализма во втором поколении в Аргентине. Вместе эти двое определили основные характеристики законов и политики в Аргентине второй половины века.

Альберди и Сармьенто были ранними автохтонными позитивистами. Альберди сформулировал политическую философию для своей молодой страны. Вернувшись из изгнания, в 1852 году Альберди опубликовал свой важнейший политический трактат “Основы и отправные точки для политической организации Аргентинской Республики” (Alberdi, 2003), который оказал влияние на ассамблею, разработавшую либеральную конституцию 1853 года. Альберди утверждал, что Аргентине необходимы сильные государственные институты, прежде чем она сможет по-настоящему применять либеральную философию и реформировать общество с помощью законов.

Сармьенто считал, что образование поможет стереть проблемные, затормаживающие качества коренных жителей Аргентины и привнести в них черты более “продвинутых” европейских наций. Он считал, что латиноамериканцы не приспособлены к либерализму, поскольку слишком долго жили под испанским владычеством. В 1845 году этот тезис стал его самой известной книгой “Факундо: Цивилизация и варварство” (Sarmiento, 2003). В романе “Факундо” индустриализация и урбанизация противостоят культуре гаучос (ковбоев) – “цивилизация” должна вытеснить “варварство”. Сармьенто всю жизнь пропагандировал образование как главное средство “прогресса”, но он также хотел, чтобы иностранный капитал и иммигранты способствовали развитию “цивилизации”.

Многие позитивисты считали, что образование и иммиграция, направляемые государством, исправят социальное и расовое “вырождение”, унаследованное от колониальной эпохи. Будучи президентом (1868-74) и министром образования (1875, 1881-82), Сармьенто развивал международные отношения и проводил внутреннюю политику, способствующую миграции европейцев в Аргентину. Как и в Соединенных Штатах, Бразилии и Уругвае, крупные демографические сдвиги привели к неожиданным социальным и политическим последствиям. Например, иммигранты ускорили подъем социализма и анархизма среди аргентинской интеллигенции и рабочего класса.

Хосе Инхеньерос (1877-1925) олицетворял собой драматический демографический и интеллектуальный сдвиг в Аргентине. Родившись в Италии, Инхеньерос изучал медицину и психологию в Аргентине, став ярким примером позитивиста, озвучивавшего социалистические проблемы. Он работал в аргентинской академии, стал руководителем психиатрической службы полиции и директором Института криминологии в Буэнос-Айресе. Он много публиковался и был широко читаем в Европе. Инхеньерос работал в период апогея позитивизма, когда он символизировал современность, прогресс и действие. Позитивизм доминировал в аргентинских университетах в конце XIX века. В целом аргентинские позитивисты защищали науку и антиклерикализм, верили в совершенствование человека и пренебрегали метафизикой. Инхеньерос ввел позитивизм в исторический анализ аргентинской мысли в книге “Эволюция аргентинских идей” (1918-20). Он утверждал, что аргентинские идеи (а также политика и общество) развивались в эволюционном процессе, в котором свобода боролась с деспотизмом, начиная с первой фазы “революции”, которая привела к “реставрации” и завершилась абсолютистской фазой “организации”. Главным вопрос для Инхеньероса, как и для Хусто Сьерра, позитивистского историка Мексики, заключался в том, создавали ли революции кризис, достаточно сильный, чтобы спровоцировать глубокий разрыв с деспотизмом.

В Мексике позитивизм процветал в ином политическом и экономическом контексте, чем в Аргентине. Начиная с середины столетия аргентинская элита определяла судьбу внутренней политики – от иммиграции до образования – и была относительно не обременена иностранными интересами, кроме тех, которые они сами выбирали. Напротив, мексиканцы постоянно сталкивались с гражданскими войнами и имперскими угрозами со стороны Габсбургов (1864-67) и Соединенных Штатов. В этом контексте позитивизм в Мексике привлекал более пристальное внимание национальных политиков и оказывал более глубокое влияние на государство, экономику и общество страны по сравнению с другими латиноамериканскими государствами. Мексиканский позитивизм развивался, в частности, как механизм выживания перед лицом постоянных угроз. После того, как гражданские войны долгие годы раздирали Мексику, президент Бенито Хуарес (1806-72) провел реформы, отделившие церковь от государства, кодифицировавшие гражданские браки и национализировавшие церковную собственность. Война Франции с Мексикой прервала его президентство в 1863 году, когда Хуарес уступил власть Максимилиану Габсбургскому. Но уже вскоре, после казни Максимилиана в 1867 году Хуарес продолжил свое президентство и либеральные реформы. Он использовал доктрины Конта и Спенсера для руководства реформой образования, назначив Габино Барреду (1820-81) министром образования в 1867 году. Барреда учился у Конта, но не придерживался его догм, таких как “религия человечества”. Он делал упор на логику, а не на веру. Барреда хотел, чтобы правительство учило мексиканцев тому, что политические и моральные обязательства связывают их друг с другом и с государством. По его мнению, образование формировало характер человека, способствуя улучшению общества. Барреда ввел бесплатные государственные школы, обязательные для детей старше пяти лет, основанные на научном методе. Это поколение школьников, воспитанных на позитивизме, станет теми людьми, которые возглавят другой набор реформ при президенте Мексики Порфирио Диасе (1830-1915), чья долгая диктатура получила название “Порфириато” (1877-80, 1884-1911).

В период Порфириато старое представление о позитивизме как о либеральной, антиклерикальной и прогрессивной философии претерпело значительные изменения. Правление Порфирио Диаса было отмечено централизацией политической власти через патронаж, репрессиями против инакомыслия и быстрой индустриализацией на основе обширных иностранных инвестиций. Позитивисты, работающие в государственном и частном секторах, помогли добиться экономического процветания во главе с экспортным сектором. 

В 1890-х годах Хусто Сьерра (1848-1912), выдающийся позитивист, либеральный интеллектуал, предложил мексиканскому правительству далеко идущие реформы. Сьерра принадлежал к группе, которую называли científicos (ученые), поскольку они утверждали, что “научно” исследывают политические и социальные проблемы, чтобы разработать свои предложения по реформам. Поначалу “сьентификос” представляли себя как критики Порфириато. Сьерра и другие хотели, чтобы правительство разрешило бессрочное пребывание судей в должности, свободу прессы и эффективное избирательное право. Эти демократические идеи явно противоречили централизованной власти Диаса.

Но эта точка зрения изменилась к тому времени, когда Сьерра проанализировал мексиканскую историю в книге “Политическая эволюция мексиканского народа” (1900-2). Отвергая диктатуру, Сьерра обосновал исторический путь Мексики от испанского завоевания, политической революции против Испании, реформы Хуареса, французской интервенции и, наконец, Порфириато. С его точки зрения, Сьерра утверждал, что это были необходимые этапы в эволюции подлинного мексиканского общества и идентичности. Революции были под запретом для таких позитивистов, как Сьерра. Они представляли себя авангардной группой для реформ, которые помогут правительству осуществить постепенные социальные изменения, стимулировать материальный прогресс и реализовать подлинную независимость. “Научное” образование должно было дать мексиканцам инструменты для обеспечения материального процветания путем индустриализации. Как только будут устранены экономические диспропорции, порождавшие бедность, и все мексиканцы будут интеллектуально подготовлены к работе в едином и современном обществе, только тогда Мексика преодолеет диктаторский режим и станет по-настоящему свободной.

Сьерра подчеркивал медленное и упорядоченное продвижение к этому позитивистскому результату. Он пожертвовал либерализмом, поскольку утверждал, что мексиканцы недостаточно развиты, чтобы справиться со свободами, которые проповедуют либералы. Как ни странно для этого критика диктатуры, его концепция хорошо вписывалась в концепцию государственной власти Диаса. Вскоре после публикации истории Сьерры Диас назначил его министром народного образования Мексики (1905-11 гг.). Также Диас привлек к работе в правительстве многих других позитивистов из клики “ученых”.

Богатство, созданное во время Порфириато, не распространилось на большинство мексиканцев; только элита и некоторые городские слои пользовались благами “модернизации”. Сьерра не признавал или не понимал, что недовольство этим неравенством набирает силу, когда он писал свою “Политическую эволюцию”. Даже если бы он это сделал, Сьерра все равно мог бы надеяться остановить революционный прилив с помощью образования, способствующего моральному и экономическому развитию. Но недовольство и несогласие вылились в революцию 1910 года, в результате которой Диас отправился в изгнание, а после десятилетия гражданской войны была проведена широкая национализация. Революция отвергла все, что создал позитивистский Порфириато: глубокое неравенство, провальное национальное образование, экономику, управляемую иностранцами, оппортунизм и авторитаризм.

В Чили позитивизм возник в менее репрессивных условиях, чем в Аргентине начала XIX века, и развивался в менее бурных условиях, чем в Мексике конца XIX века. Позитивисты формировали чилийское образование и экономику в конце века. Историк Хосе Викторино Ластаррия (1817-88) был самым ранним сторонником позитивизма в Чили, хотя он утверждал, что разработал свои собственные позитивистские теории еще до прочтения “Курса” Конта в 1867 году. Для Ластаррия толчком к позитивистской деятельности стал 1873 год, когда правительство уступило консерваторам и разрешило католическим школам работать без государственного регулирования (Woll, 1976). В знак протеста Ластаррия основал “Академию изящных искусств”, призванную содействовать развитию научного образования во всех дисциплинах. Выступая против клерикализма, он призывал к масштабным реформам, чтобы заменить теологию, которая доминировала в государственной практике. Позитивистские работы Ластаррия сформировали интересы его ученика, Валентина Летелье (1852-1919). Летелье продвинул позитивистские социальные науки в Чили в гораздо большей степени, чем Ластаррия.

Летелье предложил основывать исторический анализ на научных принципах, чтобы понять социальные законы, ограничивающие индивидуальную волю и действия. Но он столкнулся с огромной оппозицией со стороны чилийских консерваторов и католической церкви за “нерелигиозное” изображение истории в книге “La evolución de la historia” (1901). Он утверждал, что доказательств библейских событий не существует, а геологи доказали, что Земле более миллиона лет, поэтому религиозная история не может быть принята как факт (Woll, 1976). По его мнению, люди были продуктом общества и, следовательно, подчинялись законам общества, а не божественной или человеческой воле. Летелье использовал такие статистические данные, как количество браков и смертей, чтобы продемонстрировать, как общество должно быть проанализировано с научной точки зрения, чтобы правительство могло принимать более эффективные решения. Один из важных принципов позитивизма заключался в том, что общество должно меняться постепенно. Летелье хотел показать, что отдельные люди, какими бы сильными и решительными они ни были, не могут в одиночку изменить действие социальных законов. Поэтому государство должно принимать законы для предотвращения индивидуальных ошибок (например, преступлений) и уменьшения возможности противоречить социальным законам. Позитивистские правительства должны, утверждал Летелье, предотвращать условия, вызывающие социальные болезни, такие как бедность или бунт.

Колумбийский позитивизм имел много политических и социальных признаков, о которых говорилось в других случаях, но не следовал единому образцу. Гражданские войны заставили колумбийский позитивизм колебаться между силой и слабостью. Либералы и консерваторы неоднократно сражались за написание и защиту различных конституций; к 1880-м годам консерваторы одержали победу. Политическая философия в этой стране, как и в большинстве стран Латинской Америки в конце века, делала упор на институциональное развитие, на порядок, а не на свободу, и упор на рынки, а не нравы. Большинство латиноамериканских позитивистов обосновывали философский интерес осязаемыми проблемами и обращались к правительствам для решения проблем. Этот прагматичный, ориентированный на государство взгляд отличает латиноамериканский позитивизм от его философских собратьев во всем мире.

В конце века Колумбия превратилась в сильное, консервативное государство при президенте Рафаэле Нуньесе (1880-2, 1884-94). Слово “регенерация” относится к этой консервативной эпохе и происходит от изречения Нуньеса: “Фундаментальное административное возрождение или катастрофа”. Она ознаменовала зенит консервативного позитивизма и хорошо сочеталась с девизом Бразилии после 1889 года: “Порядок и прогресс”. Регенерация была основана на десятилетиях войны между колумбийскими консерваторами и либералами. Хосе Мария Сампер Агудело (1828-88 гг.) представляет собой важный пример колумбийского интеллектуала, чья политика, менявшаяся на протяжении столетия, отчасти отражала смещение песков национальной политики и философии. Сампер был журналистом, поэтом, драматургом, романистом, эссеистом, бизнесменом и политиком.

“Очерк о политических революциях и социальном положении колумбийских республик”, написанный Сампером в 1861 году, является важным показателем перехода его мысли от либеральной к умеренно-консервативной позиции. Сампер выражал пессимизм позитивистов, таких как Сармьенто в Аргентине или Сьерра в Мексике. Он считал, что каудильизм – персоналистское правление сильных мира сего, называемых каудильос, самозваных “диктаторов на лошадях” – подрывает достижение истинной демократии. Сампер критиковал консервативное правительство Колумбии за то, что оно “слишком много правит” (Samper, 1980, p. 270). Он сетовал на избыток законов и нормативных актов, без обобщенного понимания прав и обязанностей. Он винил историческую эволюцию: колониализм превратил латиноамериканцев в угрюмых, мономаниакальных законопослушных людей без чувства более широкой политической или социальной цели (Samper, 1980, p. 268).

Если Сампер родился в молодой Колумбийской республике, и за свою жизнь перешел от либерального к консервативному позитивизму, то непревзойденный консерватор Мариано Оспина Родригес (1805-85) никогда не отступал от консервативной точки зрения. Оспина формировал колумбийское законодательство, занимая несколько государственных постов, а как писатель придерживался явно консервативной позитивистской философии. Оспина утверждал, что только научное образование может создать однородное гражданское общество, которое будет работать на благо прогресса. Позже Сампер и его давний противник согласились, что правительство должно в первую очередь поддерживать эффективное, практичное и всеобщее образование. Сампер и Оспина договорились о школах, но разошлись во мнениях относительно педагогики и контроля.

По мнению Мариано Оспины, вера не противоречила науке. В то время как Оспина считал, что католицизм является основой успешного, прогрессивного общества, Сампер не всегда приравнивал “цивилизацию” к католицизму. Даже в более позднем возрасте, когда Сампер пересмотрел свой прежний либерализм и отказался от некоторых юношеских идеалов, он представлял неоднозначный взгляд на место религии в научно организованном обществе.

Образование было для Оспины важнейшим полем битвы в войне с анти-религиозностью. Оспина не исключал религию из научного образования, а принимал ее. Он осуждал “нечестивых” скептиков и атеистов. Он хотел обучить католическое духовенство в Колумбии, чтобы оно стало “духовенством, чья наука ставит их на самую высокую ступеньку лестницы цивилизации”, и чтобы оно могло сражаться с “дисциплинированной фалангой свободных мыслителей”, которые угрожали “католицизму и, вместе с ним, христианской цивилизации” (Ospina, 1990, pp. 460-1). Он критиковал Церковь и соратников-католиков за расхлябанность и апатию перед лицом угроз религии. Оспина призвал к активизации и педагогической деятельности Церкви, которая учила бы молодежь бороться с ересью и безнравственностью.

Будучи интеллектуалами XIX века, ни Сампер, ни Оспина не ставили под сомнение расизм, распространенный в их время. Они не считали расистские категоризации и иерархии социальными проблемами. Более того, расовые теории занимали центральное место в рецептах многих позитивистов по проведению социальных и политических реформ. Например, их мексиканский современник Хусто Сьерра утверждал, что “энергичный” характер испанцев позволил мексиканцам быть “благородными” и “безжалостными” в “борьбе за возвышение”, но испанский колониализм не дал развиться американцам испанского происхождения (Sierra, 1969, p. 131). Как и Сьерра, Сампер не критиковал национализм, основанный на расовой принадлежности. Сампер проводил различие между “саксонскими” и “латинскими” характерами и достижениями. Он порицал “латиноамериканский характер” за то, что тот позволяет тиранам править во имя демократии. Он назвал “этнические и физические” факторы основной проблемой создания и поддержания демократических республик в Латинской Америке (Samper, 1980, p. 270).

Что же это были за тревожные факторы, которые мешали демократии, благоприятствовали деспотизму и способствовали злоупотреблению властью? По мнению Сампера, “ревнивый, подозрительный и мелочный дух политических партий Испано-Колумбии” проистекал из “социальных дефектов”, присущих латиноамериканским обществам. Он обвинял “мелочный и тщеславный испанский характер” в “заметной слабости” Испании и ее американских наследников. Сампер упрекал мулатов в еще худшем нраве и тщеславии, которые он приписывал их “смешению с испанцами и духу подражания” (Samper, 1980, p. 271). Термин “мулато” часто относился к потомкам порабощенных африканцев, но он также обозначал общую категорию, включающую людей смешанного африканского, европейского и коренного происхождения.

Подобно Альберди и Сармьенто в Аргентине, Сампер беспокоился о расстояниях, разделявших латиноамериканцев. Обширная, труднопроходимая местность не позволяла латиноамериканцам понять, к какому обществу они принадлежат. Социальные обязательства могли сдерживать эгоизм, но только если латиноамериканцы жили в обществе. Расстояние способствовало чрезмерному развитию чувства независимости, которое действовало как эгоизм. По мнению Сампера, “смешанное и молодое” общество Латинской Америки напоминало незрелого подростка. Самодовольным латиноамериканцам не хватало “духа равенства, идеи свободы и привычки участвовать в коллективном предприятии своим голосом, словом или рукой, которая вдохновляет каждого гражданина верить в свое мастерство, свои возможности и в то, что его сограждане должны на них рассчитывать” (Samper, 1980, p. 271). Если они не будут лучше общаться, то латиноамериканцы сохранят расколотую региональную идентичность, которая будет работать против более широких социальных целей.

Сампер, правда, демонстрировал оптимизм, утверждая, что расовые и географические “недостатки” могут “однажды превратиться в достоинства” (Samper, 1980, p. 271). Сьерра аналогичным образом анализировал мексиканскую социальную и политическую “эволюцию” (Sierra, 1969). Их надежда на будущие реформы сдерживала пессимизм в отношении прошлого. По мнению позитивистов, общество формировали неизбежные исторические силы (например, испанская колонизация и расовое смешение), но эти силы можно было преобразовать путем сочетания спонтанных действий (например, революция против Испании) и настойчивых реформ (например, государственное образование), которые в конечном итоге изменили бы характер латиноамериканцев. Таким образом, позитивистская философия предлагала практичный и перспективный анализ истории, который “научно” объяснял (или конструировал) современный мир и показывал, как избежать подобной судьбы в будущем.

Позитивисты предлагали реформы современного общества, которые зависели от вмешательства государства. Например, Сампер рекомендовал несколько “логичных действий правительства”: расширить систему государственных школ, библиотек и музеев. Как Альберди и Сармьенто, он поощрял “европейскую иммиграцию и иммиграцию из других регионов, отобранных по разумным и либеральным критериям, чтобы укрепить общество в его борьбе с самой грозной природой и просветить, очистить и уравновесить расы и касты путем вливания активной крови, несущей великую силу цивилизации” (Samper, 1980, p. 275). Он хотел, чтобы иммигранты колонизировали tierras baldías (пустые земли). Но эти земли не всегда были пустыми для людей. Коренные народы понимали общинную собственность на tierras baldías; другие владели незарегистрированными, спорными или двусмысленными правами на землю. Государственные органы могли игнорировать эти проблемы, предлагая проекты колонизации иммигрантов. Как и многие позитивисты, Сампер надеялся, что иммигранты приведут все регионы к лучшему общению и подтолкнут “дикие племена к гражданской жизни” (Samper, 1980, p. 275).

После борьбы либералов с консерваторами в течение всего столетия Колумбия, как и Мексика, Бразилия и Аргентина, обратилась к модели сильного государства и социального порядка, навязанного сверху. Колумбийский президент Нуньес выступал за централизацию, протекционизм и военную мощь. Он считал, что десятилетия федерализма при либералах нарушили социальный порядок и ослабили национальную политику; лучшим ответом было сильное государство, научное образование и материальный прогресс. Колумбийские мыслители, такие как Сампер и Оспина, помогли придать правлению Нуньеса позитивистские черты.

Наследие позитивизма девятнадцатого века в Латинской Америке

Приказ Нуньеса “регенерировать” – переделать государство и общество или столкнуться с катастрофой – возвестил о срочности позитивистских реформ последней четверти века. Метафоры позитивистов ссылались на науку, медицину и “дарвиновскую” теорию эволюции, сформированную в первую очередь Гербертом Спенсером. В историческом диагнозе мексиканской политики, поставленном Хусто Сьеррой, использовались подобные метафоры о “социальном организме” (Sierra, 1969). Сьерра, Нуньес и другие позитивисты думали о том, как “вылечить” или просто устранить больных членов социального организма. Такие позитивисты, как Инхеньерос, писали о своих опасениях по поводу таких социальных “болезней”, как бедность, алкоголизм, проституция, и надеялись помочь государству выявить наиболее слабых членов общества, склонных к таким заболеваниям. Позитивисты утверждали, что государство с помощью законов должно предотвращать проблемы до их возникновения. Они предлагали различные средства борьбы с социальными недугами, включая обязательное обучение в исправительных школах или тюремное заключение в исправительных домах. Позитивисты не хотели рисковать социальным прогрессом человечества, позволяя индивидуальной свободе разгуляться.

Многие представители латиноамериканской элиты стремились к цивилизации по европейскому образцу, подражая во всем – от технологий до моды, – и в то же время опасались утратить свою самобытную культуру и развратить подлинную национальную идентичность. Отсюда дилемма позитивистов: в чем суть общества, столь очевидно смешанного по расам, языкам и культурам? Латиноамериканские элиты относились к Европе двояко: они отдавали предпочтение одним влияниям, высмеивая другие, например, противопоставляя “цивилизованных” британцев “эгоистичным” испанцам. Многие ранние либеральные латиноамериканцы не хотели менять старого хозяина на нового. Ранние консерваторы часто выступали за европейскую помощь и вмешательство, как в случае с одобрением Ривадавией британских займов Аргентине в начале XIX века. После середины века в Аргентине и по всей Латинской Америке стали расти иностранные инвестиции, что стало отражением политического сдвига в сторону консенсуса по поводу свободных рынков.

Не все представители элиты выступали за уничтожение коренного и африканского общества в Америке. Многие сочли бы такое удаление невозможным, не говоря уже о том, чтобы осуществить его, учитывая большинство населения в таких странах, как Мексика, Бразилия, Венесуэла, Боливия, Перу, Доминиканская Республика и Гватемала. Демография не помешала бы более поздним расовым теоретикам и евгеникам попытаться создать общество, “очищенное” от африканцев и коренных жителей.

Один из контрастов между позитивизмом XIX и XX веков заключается в методах, которые они отстаивали для такой инженерии. Некоторые позитивисты конца XIX века поддерживали расистскую и квази-эволюционную “науку” о том, что “слабейшие” члены общества неизбежно исчезнут, потому что не смогут поддерживать себя физически или интеллектуально во время фазы ускоренной индустриализации и социальных изменений. Для этих позитивистов “слабые” группы обычно были коренными жителями, чернокожими или смешанными по расовому признаку. К XX столетию разительным отличием стала способность государства уничтожать определенные категории людей, которые считались “неполноценными”, “больными” или иными проблемными.

Государства XIX века по всей Америке нападали на коренное население, уничтожали его, насильно сдерживали и истребляли. В течение десятилетий правительство Аргентины изгоняло арауканов с их территории на обширных пастбищах (пампасах). Эта кампания по “усмирению индейцев” и “завоеванию” приграничных территорий была параллельна современным усилиям правительства Соединенных Штатов. Будучи президентом (1868-74 гг.), Сармьенто продвигал “цивилизацию” к границам, вытесняя туда и арауканов. Политика изгнания набрала силу при генерале Хулио Роке (1843-1914), кульминацией которой стала его жестокая кампания “умиротворения” в 1878-1879 годах, или “Кампания пустыни” (по-испански desierto означает пустынные земли в пампасах; они не были пустынями). Геноцидные нападения Роки на арауканов обеспечили штату большую южную границу и обеспечили Роке президентство (1880-6). Эти жестокие и методичные кампании опирались на использование государством вооруженной кавалерии; в двадцатом веке истребительная способность государства приобрела еще более ужасающие масштабы.

В середине XIX века либералы в Латинской Америке одержали победу в нескольких гражданских войнах, в результате чего появились федеративные конституции и все более секуляризованные системы государственного образования. В более поздних национальных конфликтах победили консерваторы, породив централистские конституции, сильные органы власти и школы, в которых вновь стали использоваться догматы и тексты католической церкви. К концу XIX века интеллектуальная и политическая культура Латинской Америки резко склонилась в сторону консерватизма, вытеснив классический политический либерализм. Консерваторы и либералы пришли к согласию, что свободные рынки обещают единственное надежное и процветающее будущее, и централизованное правительство одержало верх.

К концу 1800-х годов наметилась одна несомненная тенденция: в экспериментальных и социальных науках воцарился позитивизм. Позитивистская мысль влияла на президентов, историков, врачей, социологов, психологов, криминологов и романистов. Позитивисты вняли призыву правительств содействовать развитию и подавлять, а еще лучше – сдерживать беспорядок. В латиноамериканских академических и политических кругах слово “позитивизм” стало означать современный, европейский, научный, престижный и прогрессивный.

Позитивизм XIX века оставил после себя неоднозначное наследие. Позитивисты создали все – от медицинского образования и историографии до криминологии и уголовных кодексов. В ответ многие интеллектуалы начала XX века боролись с социально-расовыми иерархиями, которые позитивисты рекомендовали или навязывали через государственную политику. Другие бросали вызов позитивистскому постулату о том, что единственным достоверным знанием является знание, полученное с помощью научного метода. Вместо этого они искали истину в спиритизме, который так же сильно расходился с традиционной католической религиозностью, как и научный метод.

Ссылки

• Alberdi, J. B. (2003). Bases y puntos de partida para la organización política de la República Argentina. Córdoba: El Cid Editor (Original work published 1852).
• Harris, J. (1998). Bernardino Rivadavia and Benthamite “discipleship.” Latin American Research Review, 33:1, 129–49.
• Ingenieros, J. (1961). La evolución de las ideas argentinas. Buenos Aires: Editorial Futuro (Original work published 1918–20, re-edited 1937).
• Lenzer, G. (Ed.). (1975). Auguste Comte and positivism: the essential writings. New York: Harper & Row.
• Ospina Rodríguez, M. (1990). El catolicismo en Colombia. In D. Wise de Gouzy (Ed.). Antología del pensamiento de Mariano Ospina Rodríguez (Vol. I, pp. 456–62). Bogotá: Banco de la República (Original work published 1872).
• Samper, J. M. (1980). Ensayo sobre las revoluciones políticas y la condición social de las republicas colombianas. In L. Zea (Ed.). Pensamiento positivista latinoamericano (Vol. I, pp. 267–76). Caracas: Biblioteca Ayacucho (Original work published 1861).
• Sarmiento, D. F. (2003). Facundo: Civilization and barbarism; the first complete English translation. (K. Ross, Trans.). Berkeley: University of California Press (Original work published 1845).
• Sierra, J. (1969). The political evolution of the Mexican people. (C. Ramsdell, Trans.). Austin: University of Texas Press (Original work published 1900–2).
• Woll, A. L. (1976). Positivism and history in nineteenth-century Chile: José Victorino Lastarria and Valentín Letelier. Journal of the History of Ideas, 37:3, 493–506.

Дальнейшее чтение

• Katra, W. H. (1996). The Argentine generation of 1837: Echeverría, Alberdi, Sarmiento and Mitre. Madison: Fairleigh Dickinson University Press.
• Park, J. W. (1985). Rafael Núñez and the politics of Colombian regionalism, 1863–1886. Baton Rouge: Louisiana State University Press.
• Woodward, R. L., Jr. (Ed.). (1971). Positivism in Latin America, 1850–1900: are order and progress reconcilable? Lexington: D. C. Heath and Co.