Решил ни много ни мало прочитать два тома «Континентальной блокады» (1913) имперского/советского историка Тарле. Я уже давным-давно говорил, что Наполеон — классический фашист в современном понимании слова «фашизм». Чуть ли не на первых страницах дневников Ласказа с острова святой Елены он вещает про единение классов, отказ от партий, ради избегания распрей в стране. Предлагает сплочение вокруг понятия Нация и лично вокруг победоносного вождя (себя). Про модернизацию в рамках феодального устройства — красноречиво все скажет ближайшая цитата из книги Тарле. Кошмар цензуры? Есть. Полицейское государство в невиданных до того масштабах? Есть. Рабство вернул, когда его уже отменили до этого? Да. Католицизм теперь государственная религия, когда уже было установлено секуляризированное общество. Ну короче… К тому же он точно был жестчайшим сексистом, на уровне Прудона, а сейчас идут активные споры про его расизм (даже со скидкой на эпоху), и пропаганду превосходства французов над всеми нациями планеты. Если даже он сам не был «оголтелым», допустим, то его официальная пресса позволяла себя полным полно кринжа. Вот машинный перевод из французской Википедии, когда речь пошла про одного из малозначимых либералов того времени, где попутно идет речь обо всем этом:

«Он выступал против введения Наполеоном рабства после государственного переворота 1799 года, когда «цензура и официальная пропаганда» нового режима «навязали идеологию массового неравенства» зачастую враждебной общественности, согласно полицейским отчетам, посредством многочисленных статей в прессе, памфлетов и больших книг, направленных на отрицание вклада Просвещения, Согласно подробному анализу публикаций того периода, проведенному историком Ивом Бено в книге 1992 года, Просвещение «открыто заменялось псевдонаучными теориями, направленными на классификацию и ранжирование человеческих «рас»», «одновременно громко провозглашая призвание» «высших существ» «цивилизовать» других людей. В то же время цензуре постоянно оказывали сопротивление активисты движения против рабства, причем не только самые известные, такие как аббат Анри Грегуар, но и другие, более умеренные либералы, в том числе Пьер-Луи Женгене, Жан-Батист Сэй, Жозеф-Мари де Жерандо, Доминик Дюфур де Прадт и Антуан Дестют де Траси».

А потом читаем как Наполеона обожали социалисты: Фурье, Сисмонди. Или консерваторы на грани фашизма: Гегель. И смотрим кто считается источниками марксизма, а потом думаем, почему раз за разом марксизм обнаруживает сходства с консерватизмом. Удивительно (нет). Ещё проверил как к Наполеону относился Сен-Симон. И нашел такие моменты в исследовательских статьях:

«В период Конвента поддерживает якобинцев, затем становится сторонником Директории и Консульства Наполеона Бонапарта.
[…] Начиная с «Писем женевского обитателя к современ­никам» в планах философа особое, исключительное место отводилось На­полеону. Сен-Симон рассчитывал увлечь своими идеями новую звезду, взошедшую на небосклоне политики.
[…] Наполеон представал в сознании философа как герой, преодолевший негативные следствия Фран­цузской революции, едва ли не единственный, способный осознать во всей полноте новаторские идеи, касающиеся преобразования общества. В на­чальном варианте философии истории Сен-Симона он выступает необходи­мым элементом, скрепляющим прошлое с будущим. В эпоху Первой импе­рии восхищение Наполеоном со стороны Сен-Симона возрастает, наряду с гениальностью прославляется непобедимость величайшего из людей и гря­дущее подчинение им всего мира».

Но писать о книге Тарле гораздо труднее, чем цитировать её самые красноречивые фрагменты. Сама книга очень техническая, а если длинные цитаты разбавлять комментариями, то это пойдет только во вред оригиналу. Поэтому ниже приведена серия цитат из книги.

Наполеон как патриот и любитель лопатного, спартанского общества аграрного типа.
Найдите 10 отличий от социалистов-утопистов.

Наполеон считал аксиомами два положения: 1) государство не может быть сильным без сильной промышленности; 2) не может существовать сильная промышленность без протекционизма. Наполеоновское правительство всегда мечтало о расширении рынков сбыта для французской промышленности. Оно желало и расширить эти рынки и предоставить как их, так и рынок внутренний в монопольное пользование французской промышленности. Воззрения Адама Смита и физиократов, господствовавшие в области теории политической экономии, — были сведены наполеоновской государственной практикой к нулю. Как известно, Наполеон не любил теоретиков-«идеологов» вообще и многих философов XVIII столетия в частности. В данном случае нужно отметить определенно враждебное его отношение к физиократам. На о. Св. Елены в разговоре с Ласказом Наполеон однажды напал на «экономистов» (физиократов), на учение о свободе торговли, и высказался, что таможни должны быть оградой и поддержкой народа. Он с гордостью говорил о своих заслугах перед французской промышленностью и не только перед ней, а и перед промышленностью всей Европы, а заслуги эти, по его мнению, были основаны именно на беспощадном протекционизме, т. е. на осуществлении принципа, диаметрально противоположного физиократической доктрине.

Когда Дюпон де Немур сделал в Парижской торговой палате доклад (о Французском банке) и этот доклад торговая палата напечатала, то хотя в работе старого физиократа не было ровно ничего неблагонадежного или либерального и он только отмечал некоторые излишние, по его мнению, функции, которые были приданы этому учреждению, Наполеон так разгневался, что не только (именно по этому поводу) воспретил раз навсегда всем торговым палатам Империи печатать что бы то ни было без разрешения министра внутренних дел, но и «поверхностные» идеи Дюпона де Немура презрительно назвал reveries и обо всей школе («секте»), к которой принадлежал этот писатель, отозвался пренебрежительно. Вместе с тем Наполеон крепко держался убеждения, что земледелие — основа государства, земледельческий класс имеет первенствующее значение. Эта мысль была популярна в правящих кругах в первые годы Консульства. Еще в 1802 г. одно явно близкое министерству внутренних дел лицо (которому министр поручил составить нижеследующий доклад) выставляло чуть ли не в качестве аксиомы, что французы — не торговая нация, что они — земледельцы и солдаты, и что это — весьма хорошо. Подчеркивалось, что они и не будут никогда торговой нацией по причинам географическим, психологическим, политическим и т. д. Но это воззрение быстро сменилось другим, которое у Наполеона держалось до конца дней, которое он повторял и на о. Св. Елены: на первом месте стоит земледелие, на втором — промышленность, на третьем — торговля. К торговцам он далеко не чувствовал такого благорасположения, как к промышленникам.

Шапталь, между прочим, объясняет предпочтение, которое Наполеон оказывал промышленности перед торговлей, также и тем, что мануфактуры кормят гораздо больше народу, чем торговля. Шапталь пишет в своих записках, что Наполеон не уважал коммерсантов и говорил, что у них нет ни веры, ни отечества. Шапталь справедливо замечает, что подобное неблагоприятное мнение могло сложиться у императора вследствие чувствовавшегося им нерасположения торгового класса к его воинственной политике, страшно мешавшей нормальной торговой жизни. Он хотел, пишет Шапталь, управлять торговлей, как батальоном, и совершенно не считался с какими бы то ни было чисто торговыми соображениями. У Шапталя осталось такое впечатление, что Наполеон торговлю ставил (в смысле государственной полезности) ниже обрабатывающей промышленности, обрабатывающую промышленность ниже земледелия.

Когда Главный совет торговли робко осмелился (на заседании 2 ноября 1810 г.) высказаться о неудобствах, которые испытывают французы, принужденные покупать у соседей нужное для их мануфактур сырье, то император решительно разгневался и грозно повелел министру внутренних дел спросить: что это значит? Какое это сырье они закупали? Не за английской ли контрабандой ездили? Наполеон в раздражении заявил, что «большинство» торговцев, если бы их спросить, что нужно для торговли, ответили бы: отсутствие таможен и полная свобода. Но это обогатило бы сотню фирм и разорило бы страну. Император рад, что держится противоположных принципов.
(…) Карно, став министром внутренних дел в эпоху Ста дней, спешит воспретить в своем министерстве покупать для канцелярских надобностей голландскую бумагу и то же советует (в официальном отношении за номером) сделать также своему подчиненному — Шапталю; при этом поясняет, что мотивом в данном случае является не только вопрос экономии, но и патриотическая забота о процветании отечественного производства.
(…) В ту же трагическую эпоху Ста дней, когда уже начиналась ватерлооская кампания, необходимо было во что бы то ни стало и быстро закупить большие количества материи, которые прежде закупались в департаментах l’Ourthe, Roer и des Forets. Но теперь эта территория уже не была французской, и вот граф Дарю (замещавший военного министра) пишет министру внутренних дел, что хоть закупка в этих местностях теперь уже противоречит «принципам политики и экономии», но вследствие де чрезвычайных обстоятельств нельзя ли отступить от принципов и закупить что нужно в области Люттиха. Министр внутренних дел не мотет самостоятельно решиться на такое попрание принципов и спрашивает (12 июня) Шапталя, в эту эпоху — «главного директора торговли и мануфактур». Шапталь высказался в том смысле, что, каковы бы ни были обстоятельства, принцип страдать не должен, что это вызовет со всех сторон основательные жалобы, и просьбу поставщика (о дозволении закупить нужный товар в Люттихе) должно отклонить.
(…) Шапталь, бывший министром внутренних дел при Консульстве, в своих записках признает большие заслуги наполеоновской запретительной политики перед французской промышленностью. Он говорит, что «нарождающаяся промышленность» достигла процветания именно благодаря ограждению от всякой иностранной конкуренции, прежде всего от английской. Шапталь склонен даже к самым восторженным выражениям, когда он говорит о «совершенстве», коего достигла промышленность при Наполеоне. Следует отметить, что император видел содействие промышленности прежде всего и больше всего в обеспечении за ней свободного от конкурентов рынка. Удешевление производства отходило на второй план. Конечно, Наполеон считал преимущество машин перед ручной работой такой азбучной истиной, как то, что солнце дает больше света, нежели свеча. Но потому ли, что все его усилия были направлены к полному исключению английской промышленности с континентальных рынков, а всякой иной, кроме французской, промышленности — с французского рынка, потому ли, что он не особенно боялся технического превосходства любой континентальной индустрии перед французской, только распространение технических усовершенствований занимало его мысль, по-видимому, меньше, чем можно было бы ожидать, судя по общему живейшему его интересу ко всему, что касалось промышленного преуспевания Империи.
(…) У Наполеона было непоколебимое убеждение, что потребитель, народ, должен приносить жертвы только тогда, когда от этого выигрывает государственная казна и государство вообще, по ни в каком случае не тогда, когда эти жертвы идут на пользу тому или иному классу общества. И когда оказывалось, что иногда крайности протекционизма именно и идут во вред потребителю и не на пользу казны, то император выражал свое неудовольствие. Но, вообще говоря, запретительная протекционная политика, по его воззрению, гармонически удовлетворяла и интересам государства и, в конечном счете, интересам народной массы, от которой требовались лишь временные, хотя и тяжелые жертвы.

(…)  Когда я читал эти и другие документы, где Наполеон так зорко и ревниво отстаивает преобладающее значение «старых департаментов», «старой Франции» перед остальными частями своей Империи, то сами собой приходили на память характерные строки его мемуаров, продиктованных на о. Св. Елены, где он, говоря о жертвах своих походов, отмечает с удовольствием, что потери от войны 1812 г. были все же не так значительны, «как воображают», ибо «императорская армия… едва насчитывала 140 000 человек, говорящих по-французски», и вообще «русская кампания стоила старой Франции 50 000 человек», не больше, ибо остальные погибшие были немцы, итальянцы, голландцы, бельгийцы и т. д.

Импортозамещение и ручное управление экономикой

[Теперь комментарий от себя] Короче, Наполеон использовал промышленный протекционизм очень избирательно. Если протекционизм нужен для провинций завоеванных, напр. Италии или Германии, то он мог дважды подумать, если это не приносило выгоды «старой» Франции. Короче говоря, хотя он и строил Империю, а себя называл императором всего Запада, его политика была исключительно франко-центричной 🇫🇷. Если французским промышленникам нужно было качественное сырье из-за границы, то Наполеон мог запросто разрешить ввоз сырья за пределами Империи, даже если внутри империи уже было все необходимое (но хуже качества, и поэтому французы жаловались). Даже если Наполеон готовился к войне, или уже воевал и находился в походе с армией, он все равно пытался контролировать мельчайшие процессы в экономике лично. 

«Готовится новая огромная и отчаянная борьба с Австрией, но Наполеон среди приготовлений находит время гневливо указать министру внутренних дел, что нужно выписывать баранов-мериносов, а не овец, ибо этого требуют нужды акклиматизации, нужды шерстяной промышленности. Будучи в Смоленске, он одним разрешает, другим отказывает в разрешении ввезти 20—30—40 тюков хлопка из Испании или из Италии.
(…) И горе было, если он находил, что его слуги и помощники допускают небрежность или проявляют несообразительность в деле содействия интересам французской промышленности, французского сбыта! 16 ноября 1809 г. Наполеон отправляет гневное письмо министру внутренних дел. Пять месяцев император «был хозяином Вены и части австрийской монархии», и «если бы во главе управления торговлей во Франции стоял человек просвещенный и усердный», то он не преминул бы устроить беспошлинный ввоз в Австрию французских сукон, вин и других товаров. А теперь — позабыли этим воспользоваться!».

Но основной идеей-фикс было то, что протекционистские меры разорят Англию, одновременно усиливая Францию. Но, когда стало ясно, что необходимы некоторые ограничения в континентальной системе во имя интересов французской же промышленности, враг Англии взял в Наполеоне перевес над другом и защитником французского мануфактурного производства.

Любили прибегать к сравнениям между тем положением, в каком была промышленность до Наполеона, с тем, в каком она оказалась в его царствование [Это же Literally Соха и ядерная бомба Сталина!]. Люди, писавшие втихомолку дневники и не обязанные повторять шаблонные газетные фразы, иногда замечали, что хорошо бы сравнить времена Наполеона с временами дореволюционными, а не с революционными годами, годами разорения и смут, если уж угодно сравнивать успехи торговли и промышленности. Заметим, впрочем, что иногда для сравнения брались и дореволюционные годы: 1787, 1788, но годы, когда уже сказалось влияние англо-французского договора 1786 г. Слабое, одряхлевшее, близкое к гибели правительство старой монархии — и свобода торговли, влекущая за собой разорение промышленности; могучая военная диктатура — и протекционизм, способствующий процветанию промышленности; эта схема, эти сравнения считало истиной не только наполеоновское правительство; проповедники протекционистской доктрины в течение всего XIX в. вспоминали Наполеона с хвалой.

Фридрих Лист с восторгом говорил о политико-экономических воззрениях Наполеона. «Благо ему и Франции, что он не изучал политико-экономические системы!» — восклицал немецкий экономист, вспоминая о континентальной блокаде и крайностях наполеоновского протекционизма. Он находил у Наполеона «больше государственной мудрости, чем у всех современных ему писателей-экономистов во всех их произведениях».

---

[Продолжаем цитировать Тарле…] Антагонизм проявлялся по всей линии не только в вопросах таможенной политики, но и в вопросе о желательности или нежелательности усиления контроля и обязательных правил для производства. Совет мануфактур, узнав, что Руанская торговая палата высказалась против проекта об усилении контроля, горько жаловался, что далеко не все промышленные города имеют chambres consultatives des manufactures, что торговые палаты нисколько не могут возместить этот недостаток: в руанской палате, например, всего один промышленник, остальные все — купцы, а, «к несчастью, давно уже доказано, что часто лица, занимающиеся иностранной торговлей, предпочитают свою личную выгоду выгодам национальных мануфактур». Это в высшей степени характерно: контроль, которого домогались фабриканты, сидевшие в совете мануфактур, прежде всего и больше всего должен был стеснить именно кустарей, продававших предпринимателям свой товар (и именно так была организована промышленность как раз в Руане и во всей Нормандии). Не мудрено, что руанские купцы не желали контроля, а их конкуренты — крупные промышленники — домогались его.

И не одна только Руанская торговая палата не желала стеснений производства, которые прежде всего обрушились бы на кустарей. Коммерческий мир решительно восстал против предполагаемого обострения контроля. Раздались жалобы на полное разорение торговли, на то, что «общими интересами торговли нельзя жертвовать для процветания нескольких мастерских» и т. д. Промышленники посредством главного своего органа, совета мануфактур, торжественно провозгласили, что эти жалобы представителей торговли антиобщественны, а сами купцы по природе своего дела — космополиты; их интересы часто находятся в противоречии с любовью к отечеству, а посему правительство и не должно обращать внимания на их мнения.

Все призывы к сохранению «достоинства», к отпору «притеснителям» и т.д. были для континентальных держав пустым звуком, и наполеоновское правительство хорошо понимало это: «деспотизм» английского флага не мог заставить забыть о выгодах английского рынка. Наполеон отчетливо сознавал, что если хоть где-нибудь будет оставлена лазейка для английской торговли, то весь план обращается в разорительную процедуру только для Франции и для всех держав, повинующихся воле императора. Вот почему он так разгневался на начальника оккупационной армии (в Португалии) Жюно, когда императору показалось, что Жюно недостаточно бдителен в исполнении правил блокады. «Этим вы делаете завоевание Португалии бесполезным, я только для этого ее и завоевал».

Дочитал до середины книгу про Блокаду, но она вполне ожидаемо однообразна, и писать тут нечего. Хочу отметить только тот момент, который изображен на цитате выше. Это далеко не единственный такой момент — Наполеон ненавидит Англию всеми фибрами души (примерно как Гитлер чуть позже, и как нынешние антиглобалисты современные США). Мерзкая, торгашеская нация без понятий о чести. В его представлении, даже когда он захватывает Москву, то делает это в рамках войны с Англией. Ему не нужны завоевания, не нужно расширять границы как самоцель. Ему нужно заставить всю Европу «задушить» Англию, если кораблями до нее не добраться.

Там есть и цитаты, где он прямо говорит, что если бы Италия плохо исполняла требования блокады, он бы ее полностью включил в состав империи. Но она все исполняет, поэтому в таком поступке нет нужды. А когда он присоединил Нидерланды, то сделал это именно потому, что они нарушали правила блокады и завозили английскую контрабанду. Включая их в состав империи он мог эффективнее и жёстче контролировать торговлю. Какие бы ни были «реальные» скрытые причины (если марксист-читатель не верит в роль личности и всегда ищет кому это выгодно), в своих личных субъективных письмах он рассуждает о всех войнах в Европе через призму Англии. Как видите выше — Португалию он завоевал только ради эффективности блокады. Здесь он доходит до маниакальности. Создаётся ощущение, что это было главной сферой всей его деятельности (если вспомнить, ещё до того как стать лидером Франции, он воевал в Египте, именно с целью выйти дальше к Индии и отрезать Британию от источника хлопка… Может это был приказ из Парижа, но Наполеон должно быть уже тогда считал этот план идеальным). Именно здесь, в контроле за контрабандой, он максимально развернул репрессивный аппарат и тотальный полицейский надзор.

Наполеону льстили докладами о панике, вызванной в Англии усилением таможенных строгостей, его уверяли, что если еще продержится воспрещение допуска кофе и сахара, то англичане «откажутся надолго» от торговли с континентом, но все это были придворные преувеличения и систематическое сокрытие правды от императора.
(…) Не все, впрочем, французские государственные люди обнаруживали такой оптимизм; рассудительный сановник и опытный финансист, управлявший тогда французским банком, предостерегал правительство от слишком радужного взгляда на будущее, приуготовленное Англии. Он указывал, что уже не в первый раз раздаются подобные пророчества и оказываются ложными и что весь этот оптимизм и утверждения, будто Англия накануне банкротства, просто основаны на невежестве.
*приводится таблица, где видно, что до 1810 года никаких проблем у Англии в общем-то и не было*.
В июне 1810 г. междуведомственное совещание по делам Торговли и промышленности уверяло императора, что «никогда мир не мог бы дать французской промышленности ту степень процветания», какая достигнута благодаря континентальной блокаде, отрезывающей Англию от континента и могущей сделать французские мануфактуры поставщицами всей Европы. Подобные заявления могли лишь подкрепить основное убеждение Наполеона, что Англия поражена ударом в сердце. В середине 1811 г. самому Наполеону тоже казалось, что французская промышленность и внутренняя торговля достигли такого процветания вследствие блокады, что даже не известно, выиграет ли Франция от примирения с Англией. Он так открыто и писал об этом.
(…) Когда 24 марта 1811 г. представители советов торговли и мануфактур явились поздравлять Наполеона с рождением наследника, то он, обращаясь к Терно, упрекнул промышленников в том, что они неосторожно увеличивают оборот, не соображаясь ни с размерами спроса, ни со своими капиталами. «Люди, имеющие 20 000 франков, хотят делать дела на 400 000». Что касается блокады, то он сказал им: «Когда я издал берлинский и миланский декреты, Англия смеялась и вы, господа, насмехались надо мной, но я делал свое дело… говорили, что я не знаю, что делаю, что мне дали плохой совет… А вы видите, до чего Англия теперь дошла».

[Продолжаем цитировать Тарле…] Положение вещей в середине 1810 г. представлялось в таком виде французскому правительству (подданным оно представлялось еще хуже): «Франция теперь потребляет, несомненно, несравнимо меньше колониальных товаров, чем прежде, но платит она за них гораздо больше», и до такой степени больше, что даже абсолютно сумма, истрачиваемая на покупку колониальных товаров, почти та же, что тратнлась прежде. Вот что докладывал Наполеону министр внутренних дел Монталиве. Что означала последняя фраза? Она означала признание полной безуспешности континентальной блокады в том, что касалось колониальной торговли Англии. В самом деле: что из того, что в английских складах остается много непроданных товаров, когда количество звонкой монеты, получаемое Англией, не уменьшается?

Франция терпит лишения, но вреда Англии не наносит.

И не только страдает непосредственный потребитель колониальных продуктов, страдает и почти вся французская про мышленность, особенно хлопчатобумажная. Французские бумажные материи так дороги вследствие дороговизны хлопка, что это обстоятельство «исключает всякую возможность их соперничества с другими на иностранных рынках». Конечно, министр усматривает и светлые стороны: 1) «английская торговля, по крайней мере, стеснена»; 2) французские корсары наносят им вред; 3) культура хлопка развивается все более в Неаполе и Испании, а вскоре разовьется и в Риме, и этот хлопок заменит заморский; 4) «успехи химии» со временем помогут создать продукты, которые отчасти заменят колониальные припасы. Но даже по самому тону доклада ясно, что министр плохо верит в эти светлые стороны положения; не помогают и строки казенного приветствия континентальной блокаде, которыми начинается доклад. Кто-то (может быть, сам император) подчеркнул не эти строки, а зловещие показания на 13-й странице доклада, где сравниваются цены за последние пять лет: кофе вздорожало в четыре раза, сахар — в пять раз, индиго и перец — в три раза, какао — в девять раз, хлопок — в три раза… Но наполеоновское правительство рассматривало, например, кофе и чай как «предметы роскоши» и «не видело неудобства» в том, чтобы ограничить их потребление.

Провал таможенной войны

Вообще если кто-то подумает, что Наполеон молодец и переживал про отечественную промышленность, то это будет только наполовину правда. Он больше всего переживал про промышленность и экономику Англии, и желал её уничтожить. Поэтому борьба с контрабандой велась во вред даже промышленникам, и блокировался даже импорт сырья. Поскольку любая страна за пределами Империи могла представить Англии свои корабли под своим флагом, де-факто он запретил вообще любую внешнюю торговлю. Но контрабанда была непобедима. Он видел что ничего не работает, злился и закручивал гайки сильнее и сильнее. Пользы от этого так и не появилось.

Даже статистика по отдельным городам и департаментам Франции показала, что чуда не случилось. Индустриализация не происходила. Количество самых мануфактур, как и занятых на них людей, в начале и в конце империи — примерно одинаковы (где-то чуть выше, где-то чуть ниже). К тому же мешал национализм Наполеона. Вместо того, чтобы грамотно использовать ресурсы всей империи, он пытался играть в пользу классической старой Франции, превращая французские крупные фабрики в монополистов (в копилку аргументов про «классический» фашизм). И всё за счёт деградации Испании, Италии, Германии и т.д. И когда он понял полный провал своей политики, он только добил ее разрешением для собственных контрабандистов делать ограниченные обмены с Англией.

Заставляя терпеть всю Европу от недостатка и дороговизны колониальных товаров, он даже по своей инициативе ввозит во Францию то количество, какое ему заблагорассудится. В декабре 1811 г. Наполеон даже приказывает навести справки, кто бы из голландских купцов взялся привезти во Францию сахара и кофе из Англии с условием сбыть туда же равноценное количество шелковых материй.

Это становится массовой политикой, но относится только к Франции в ее старых границах. Мотивация играть в «блокаду» у всех «союзников» и подчинённых территорий снизилась кратно. Наполеон просто насмехался над ними. По собственному произволу начал выдавать лицензии на торговлю с Англией тем фирмам, которые ему нравились (в основном крупные промышленники севера Франции), и никогда не промышленникам Германии или Италии. Все выгоды только ограниченному числу лиц. Вот например, как Наполеон превращает Италию в колонию, используя методы, которые вменяет в вину Англии:

Мешая итальянской внешней торговле, императорское правительство совершенно сознательно и систематически не давало развиваться и самостоятельной промышленности на полуострове. Уже в 1803 г. французское министерство иностранных дел возвело в экономический закон то обстоятельство, что «Италия есть страна земледельческая», почему ей и надлежит быть потребительницей французских товаров. Особенно рассчитывали при этом на сбыт шерстяных товаров, бумажных и шелковых материй; и притом ввиду начавшегося уже завоевания полуострова французами можно было говорить о «более прочном, обеспеченном рынке», чем прежде. Рассуждая, например, в 1807 г. о самой промышленной из итальянских областей — Ломбардии, и в частности о миланской области, французский министр внутренних дел находил, что мануфактурная деятельность «не в характере» миланцев; что это будто бы «признано». Да и к чему им промышленность «при богатстве почвы?».

Подведение итогов

В общем, дочитал я Тарле. Кому интересно, в конце своей книги он сам делает подводку итогов, где пересказывает на 5-ти страницах все своё произведение, и делает это даже неплохо. Суть проста — Наполеон облажался. В некоторых сферах, далеко не в большинстве, блокада привела в кратковременному росту, иногда даже очень хорошему, но в среднем все равно все пошло под откос. Население, т.е. потребители, в основном были против блокады и очень радовались, когда она исчезла, т.к. цены сразу же упали в 2-3 раза. Такое низовое сопротивление блокаде сделало ее практически невозможной. Поддерживали блокаду только промышленники, при чем требовали от Наполеона быть жёстче, чем он уже был. Они даже хотели, чтобы он вернул что-то похожее на цеховое устройство, с закрепощением, т.е прикреплением работников к их заводам, введением каких-то более строгих стандартов и регламентов и т.д., чему Наполеон противился. Забавно, что Тарле указывает на популярность идей Наполеона в современной ему Германии (нач. XX века), что там также мечтают силами всей Европы задушить Британию, и откатиться в доколумбовое время. Т.е. сделать вид, что мира за пределами Европы нет, и выживать на тех ресурсах что есть. Предки же жили, и не вымерли. Тарле, ясно дело, на все это смотрит с иронией и смехом.