В ходе нашей постоянной полемики с группой «Стоицизм и стоики» был затронут важнейший вопрос о различии философских систем в самой их сути. Ведь со стороны может показаться, что речь идёт практически об одном и том же, но описывается разными словами. К этому были склонны и русские учёные-филологи XIX столетия, которых мы уже приводили в пример в публикациях нашего сообщества, и особенно это ощутимо в статье В.И. Модестова. Почему так происходит, и люди стараются не замечать различий? Да и в чем эти различия состоят — об этом мы и поговорим в статье, прикреплённой ниже.
P.S. — Скорее всего, далеко не окончательный её вариант, но надо же с чего-то начинать.
I. Что такое этическая философия.
Начнем с самого главного – при помощи какого из трюков фокусников-софистов, стоицизм сумел заработать большую часть своей популярности и привлекательности? Этим трюком является своеобразная подмена понятий. Наиболее ходовой «фишкой» стоицизма стала система взглядов по поводу аскетических «практик» самоконтроля. В стоицизме наше внимание привлекают, собственно, сам показательный аскетизм, воспитание качеств умеренности, сдержанности, спокойствия, невозмутимости, и скажем так, духовной силы. Основной «фокус» здесь в том, что все эти качества, ещё задолго до стоицизма, были присущи каждой (!) философской системе вообще; и даже нефилософским взглядам разных традиционных обществ. Образ мужественного человека, который превозмогает трудности и добивается цели, стараясь быть во всём «наилучшим», и особенно выполнять свою роль образцового отца семейства — он древнее самой философии и распространен абсолютно на всех континентах планеты. Даже центральный термин в этой системе взглядов, а именно «арете» (или как чаще всего это переводят – добродетель, доблесть), которым регулярно пользуются стоики –
примерно в таких же коннотациях использовался ещё до сражения при Фермопилах. Возьмем хотя бы древнего поэта Гесиода, когда он говорит:
«Порок достигается легко, а овладеть арете трудно».
Это ни для кого не секрет, что против пороков и за добродетель выступали как Платон и Аристотель, так и практически все философы до них, включая, «даже», большинство из софистов. Поэтому обстоятельно доказывать эти почти самоочевидные вещи, равно как и то, что каждый человек стремится «ко всему хорошему и против всего плохого» — мы здесь не будем. Интересующийся может самостоятельно поискать информацию на тему этических взглядов Платона, она общедоступна.
Лучше сказать о том, что «практики по самовоспитанию» — это центральная часть любой философской системы, именно потому, что философия всегда выходила за рамки некой «обыденности». Сами философы занимались вопросами, которые редко занимают простых земледельцев; а для того, чтобы заниматься этими вопросами (часто не имеющими практически-материальной пользы), нужно как минимум внушить себе важность этих абстрактных вопросов. И чтобы сделать это, всегда необходимо произвести переоценку ценностей, отделить всё второстепенное от самоочевидно-важных добродетелей; и что самое сложное, соотнести свои взгляды на «важное и неважное» со взглядами собственной общины. Философу нужно преодолевать сопротивление «толпы», которая то и дело будет напоминать, что ты занимаешься вещами не столь важными, да и взгляды у тебя чудаческие и вредные, разлагающие общество (вспомним, хотя бы, казнь Сократа). Более того, если уж философ пошел по пути изучения мудростей различных народов мира, то это уже само по себе подразумевает изучение каких-то материалов, и даже большого количества материалов. И это в свою очередь подразумевает усидчивость, терпение, тренировку памяти и, скорее всего, даже систематизацию этих знаний в голове. Чтобы не быть «как люди из толпы» и отстоять своё право на уникальную систему ценностей, нужно на деле показать ещё и своё превосходство, заслужить у «толпы» известную долю уважения, заслужить право на своё «чудачество».
Например, можно и даже нужно эпатировать публику. Философы для этого то и дело, что готовят себя к лишениям; к тому, что рано или поздно судьба унесет у тебя родственников, лишит родного дома после войны и т.д. и т.п. И вот здесь, когда все сограждане при равных условиях проявляют слабохарактерность — сам «мудрец» показательно сохраняет самообладание. Либо же, как и Демокрит в своё время, можно доказать общине, что ты реально знаешь крайне много, и что ты даже способен применять эрудицию на практике; как например мудрецы самых разных регионов могли быть полезными в деле земледелия, составляя календари на основе астрономических наблюдений, и упрощая этим выбор подходящего времени севооборота.
Эпатировать публику можно по-разному, даже очень вызывающе, как это делали нищенствующие киники или христианские мученики. Главное отстоять своё право на позицию. Но здесь возникает вопрос, а зачем, собственно, это делать, что за ребячество? В том числе это нужно и для того, чтобы лучше передавать самую суть собственной позиции! Без философской «практики» тяжелее усвоить и саму «теорию». Если хочешь стать мудрецом, то будь добр, и применяй (хотя бы на первых порах) на себе это «чудаческое» поведение и отношение к окружающему миру. Оно должно помочь, и действительно помогает, более эффективно постигать мудрость уже
впоследствии. Практики у разных философов разные, также как различаются у них и сами теории. Но в основе своей они всегда едины, их главная суть звучит так – нужно научиться себя контролировать, чтобы тебя не унесло «потоком» общественной морали. Если не будет контроля, и если система взглядов не будет отличаться от взглядов «толпы», тогда чем вообще «мудрец» отличается от «обывателя»? В таком случае ты просто живешь себе как живется, плывешь по течению, и не представляешь из себя ничего особенного.
Теперь нужно вернуться к началу, и напомнить, что «обывательская» тема уже давным-давно включает в себя условную «мужественность», все эти взвешенные и «мудрые» соломоновы решения, отыгрыш своей общественной роли и превозмогание трудностей. Там даже есть место и для контроля эмоций, хотя бы на уровне «мальчики не плачут». В чем тогда отличие практик философов? Их главное отличие в том, что эти практики последовательнее связаны между собой, и что «мудрец» требует от себя более стабильного выполнения принятых нормативов. Простой человек нередко срывается, что для мудреца недопустимо. Так что речь идет, в первую очередь, о степени контроля, который у мудреца сознательно доводится до большего совершенства. Т.е. базово «мудрец» может даже считаться «идеальным обывателем», в том плане, что доводит общепринятые добродетели до своего логического предела. В этом плане эталоном является как раз философия стоиков; поэтому она более близка к мироощущению сельского мужика; хотя сам мужик, безусловно, не является стоиком.
Итак, философ и обыватель, а значит и почти любой человек на свете — воюют за всё хорошее и против всего плохого, и имеют схожие представления о добродетелях и пороках. Основная разница только в степени их последовательности, в том, как ты сам следуешь этим общепризнанным стандартам качества. А кроме того, как уже было сказано выше, философ отличается от обывателя тем, что делает из этого систему, строго доказывая почему какой-то порок допустимее другого, или почему одна добродетель таки важнее другой, а третья добродетель вообще не должна ею больше считаться. И более того, философ может применять добродетели в нетипичных ситуациях, которые касаются, например, написания книг и изучения материалов, для чего добродетели ему нужны даже чаще, чем в прочих случаях. Короче говоря, раз уж философ занимается большим количеством видов деятельности (тем же интеллектуальным трудом), то у него и больше само пространство для применения добродетелей. А раз так, то он часто бывает вынужден создавать большую градацию добродетелей, иногда даже применяя одно слово для разных ситуаций, и с разным содержанием (например, можно быть добродетельным поэтом, т.е. хорошим поэтом, или же поэтом, который воспевает «хорошее»).
С этим мы разобрались, но в чем же «трюк» стоиков? Все философы, и до стоиков, и после них, включая даже эпикурейцев — занимаются самоконтролем, и используют для этого определенные практики-медитации. По самой своей природе все эти практики похожи, и целью имеют одни и те же состояния. Это настолько общефилософская основа, что чаще всего она вовсе выносится «за скобки», не составляя специфики философского учения, которая обычно и является чем-то более важным. Никто же не хвастается тем, что получил базовое школьное образование? Самоконтроль для философа и является этим базовым образованием. Но стоики начали постоянно акцентировать на этой основе, и в том числе благодаря плохой сохранности эллинистической философии в целом (которая была больше заточена и акцентирована именно на эти практики) — тексты стоиков на тему медитаций сохранились лучше всего. Теперь же стоики, пользуясь этим, заявляют, что эти общие практики и являются стоицизмом как таковым. Поэтому если ты враг стоиков, то ты враг самоконтроля. И вообще, если принять это наше изложение, и сверх этого принять этот «фокус» стоиков, то окажется, что за пределами стоицизма вообще нет философии; либо же до-стоические философы, которые занимались медитациями были «стоиками до стоиков».
Даже тот факт, что Эпикур был сам весьма добродетельным человеком, в изложении стоиков рисуется как противоречие! Дескать, сам Эпикур был почти стоиком, но по глупости своей оставил нам систему, которая ведет ко злу, а сам этой системой даже и не пользовался, и опроверг её не на словах, а на деле. Хотя если принять во внимание общефилософский характер базовых практик, то в добродетельности Эпикура вообще нет никакой особой загадки, и стоило бы подумать (чего стоики не умеют), как это соотносится с системой эпикуреизма, ведь это явно неслучайное «противоречие».
И вот здесь мы приходим к объяснению феномена, который сближает все философские школы между собой в восприятии публики, в том числе сближает стоиков и эпикурейцев, и вынуждает задаваться вопросом: «А в чем же разница?!». Принимая как данность, что «быть стоиком» = сохранять невозмутимость и самообладание; мы находим цитаты Эпикура на эту же тему, и понимаем, что это очень похожие вещи. Если быть стоиком, это пользоваться базовыми философскими практиками, то все философы по определению стоики, различия пропадают. Масла в огонь подливает ещё тот факт, что плохо сохранившийся Эпикур получил большую часть своих «стоических» цитат из источника («Ватиканские изречения»), который был составлен неизвестным античным стоиком. Это были цитаты, собранные в конце собрания сочинений стоических авторов, и явно подобранные для укрепления стоической же философии. Не удивительно, что с их открытием, увеличилось и число людей, готовых поставить знак равенства между двумя исторически враждующими античными системами.
Как мы уже разобрали, общефилософские практики действительно роднят всех философов, на то эти практики и общие. Стоики узурпировали их, сделав синонимом собственной философии. Если же вынести эти практики обратно за скобки, чтобы лучше увидеть именно специфику каждого из учений, то здесь очевидно должны будут проявляться различия. К этому и следует теперь перейти.
II. Основные различия.
Помимо самих практик, у стоиков и эпикурейцев есть и определенное сходство даже в терминологии, что обусловлено контекстом возникновения этих философских школ. Ведь они возникли в одно и то же время, и пользовались примерно одним философским жаргоном, который формировался ещё до их собственного появления. При этом изначально у них даже был общий враг – школа скептиков, у которой и заимствовалась часть из определений.
Атараксия и апатия
За этими общими определениями и скрываются основные различия; первое что у них совпадет, это главная цель — эвдемония, что на русский язык можно перевести как «благоденствие», «процветание», «благая жизнь» или «счастье». Цель, которая правда стояла ещё как минимум со времен Демокрита (где этот термин и встречается); хотя по этимологии понятно, что эта цель существует ещё со времен палеолита. Это понятие прямо связано с некоторым постоянным состоянием мудреца, которое у наших школ носит несколько иные названия. Для эпикурейцев это состояние «атараксии», а для стоиков – состояние «апатии» (хотя иногда и они используют термин «атараксия», который впервые стали применять вообще скептики).
Атараксия (ἀταραξία) эпикурейцев, которая с древнегреческого переводится как невозмутимость или безмятежность, — подразумевает отсутствие душевной и физической боли. Это жизнь без страхов, и в первую очередь без страхов перед сверхъестественным. Для этого эпикурейцам и была так важна натуралистическая физика атомизма, исключающая возможность божественного промысла, жизни после смерти, приведений и проклятий, и всяких видов бесконтактной магии и заговоров. Никакая знахарка не сможет вас проклясть, никакой бог не сможет по своей прихоти решить вашу судьбу. Никакая ошибка в выборе религии не приведет к вечным загробным мукам и т.д. Человек приобретает ответственность за свою жизнь и спокойствие от осознания того, что на эту жизнь может повлиять только реальная, физическая, или общественная сила. Нет страхов, есть самообладание философа = нет душевной боли = достигнута атараксия. При наличии страхов, даже самообладание не решает главной проблемы, ведь хотя душевная боль будет подавлена, но она всё равно будет при этом ощущаться. В остальном же принцип действительно простой. Каждый раз стоит примерно рассчитывать (т.н. «гедонистическое исчисление»), будет-ли после какого-то полученного удовольствия следовать душевная или физическая боль? Это уже повод задуматься об отказе от такого удовольствия. Но куда важнее, будет ли эта боль перевешивать полученное удовольствие? Если да, то отказ от такого удовольствия не подлежит сомнению. Таким образом поддерживается состояние атараксии у эпикурейцев. Избегать всяческих страданий, и по возможности находить какие-то умеренные удовольствия, не чреватые серьезными последствиями.
Апатия стоиков, противостоящая с противоположной стороны, с древнегреческого языка переводится как «бесстрастие», «невозмутимость», и «безразличие». Термин пришел в стоицизм из философии киников и мегариков, где был гораздо более строгим требованием почти что «быть как камень». Но если мегарики и, вероятно, скептики трактовали апатию как почти полное «бесчувствие», то стоики – уже как позитивную способность преодолевать аффекты (прежде всего четыре главные «страсти»: печаль, страх, вожделение и наслаждение), возникающие в результате ошибочной оценки «внешних» вещей. В целом она похожа на атараксию, но имеет ряд отличий. Оба этих состояния достигаются аскезой, занятиями философией и упражнениями в добродетели; оба состояния позволяют «смотреть со стороны» на различные внешние явления, и на внутренние явления души.
Тем не менее, трактовка «в духе мегариков» всегда оставляла след и в стоицизме, несмотря на постоянное желание стоиков подчеркивать свою человечность. Например, Сенека считал правильным переводить греческое слово «апатия» как «душа, недоступная для любого страдания», и в таком плане это, казалось бы, практически синоним атараксии; и даже больше неё, ведь эпикуреизм допускает страдания для получения удовольствий в будущем (например, страдания от изучения наук, чтобы потом не работать грузчиком). Разница в том, что эпикуреец считает страдание, если оно уже происходит здесь и сейчас – объективным и неизбежным. С ним можно работать, его можно подавить, преодолеть, но оно уже существует как факт, и с этим нельзя поспорить. Именно поэтому страданий и нужно избегать. Стоики же доводят свою апатию до того, что гордо заявляют об отсутствии страданий в любом случае; т.е. нет смысла избегать работы грузчиком, изучая науки и поступая в университет – настоящий стоик не будет страдать ни за кафедрой, ни на стройке. Отсутствие страданий не является мотивацией, стоик якобы и так ничего подобного никогда не ощущает. В этом и проявляется различие, «апатия» более ультимативна, она доводит идею самообладания до крайности и гротеска. И хотя стоики настаивают, что это скорее «ровный эмоциональный фон», который нужен только для того, чтобы не доходить до крайностей в аффектах — сам этот ровный фон, если присмотреться, и является требованием бесчувствия, в самом грубом смысле слова. Стоицизм оставляет место для двух трактовок, и постоянно смешивает их между собой.
Но в умеренной трактовке, стоический мудрец, конечно же, испытывает эмоции, он же человек в конце концов; но он не испытывает слишком сильных эмоций (т.е. аффектов).
Если же говорить об уже озвученной цели «атараксии», то есть про отсутствие страхов перед сверхъестественным в том смысле, что мы вообще упраздняем сверхъестественное в принципе; то стоическая «апатия» вовсе не ведет к такой свободе человека. Стоики вполне признают Богов/Бога как реальную творческую силу в мире; а все проблемы и неопределенности, связанные с такими взглядами (то, чего боялись эпикурейцы) – стоики нейтрализуют постулированием собственной ничтожности. Если Бог захотел, то кто я такой, чтобы идти против? Если генерал приказал, то кто я такой, чтобы возникать? Тем более, что в строго детерминированном мире стоиков сам приказ генерала был предопределен божественной волей, а значит любая «земная» проблема была послана Богом во испытание, и противится судьбе – значит богохульствовать; особенно обильно об этом можно почитать у Марка Аврелия. Именно «апатия» в самом плохом смысле этого слова и должна была помочь стоику относиться ко всему с безразличием. Целые народы умирают? Всегда умирали. Твой ребенок умер на войне? Все рано или поздно умрут, это неизбежно, нечего печалиться. Ты стал чьим-то рабом? Ну, все мы рабы судьбы. Что стоят все наши стенания на фоне бесконечной Вселенной? Мы никто, ничто, и на фоне вечного времени – наша жизнь даже короче мгновения. Жизнь фактически теряет всякую самоценность. И это всё не эпикурейские выдумки, а почти буквальный пересказ стоических максим. Чего стоит хотя бы известная легенда про стоика Эпиктета, бывшего рабом:
Однажды, когда хозяин в гневе начал избивать раба, Эпиктет невозмутимо сказал: «Ты мне ногу сломаешь», когда же тот и в самом деле сломал ему ногу, хладнокровно добавил: «Разве я не говорил, что сломаешь?». Эпафродит удивился терпению своего раба и устыдился своей жестокости, а Эпиктет остался хромым на всю жизнь. (Оrig., Contra Celsum, VII, 53).
Можно долго обсуждать, хорошо ли быть умеренным и принижать себя, будучи на деле лучше, чем о себе говоришь. Является ли это также добродетелью и т.д., но факт в том, что такой подход с постоянным самоуничижением приводит к переходу «хорошей» версии стоической апатии (которая существует по факту лишь ради оправданий), в самую плохую и тотально бесчувственную из её вариаций. Человек воспитываться в рамках стоической этики как ничтожество, и это не может не сказываться на нём самом.
Добродетель и наслаждение
Но атараксия и апатия — это лишь средство для достижения главного ключа к благой жизни. Для эпикурейцев это наслаждение и благоразумие, а для стоиков это добродетель («арете»).
Как говорит Эпикур в письме к Менекею: «Благоразумие дороже даже философии. От благоразумия произошли все остальные добродетели». Фактически это оно ставит наслаждение во связь с самой добродетелью, и наоборот. Но лучше поговорим о том, что находится больше на слуху, и что по факту является «конечной целью», т.е. о принципе наслаждения. Для эпикурейцев оно имеет важнейшую системообразующую функцию; человеческие ощущения, как показывает практика, за исключением редких патологий, имеют объективный характер, по крайней мере что касается наиболее базовых вещей. Например, почти любого человека можно уколоть иголкой и тот почувствует боль от укола. Сама эпикурейская теория познания строится на сенсуализме (нет ничего в разуме, чего бы не было дано в чувствах); где под чувствами подразумевается изучение мира при помощи зрения, слуха, вкуса, запаха и тактильности.
Самое забавное, что сенсуализм является также и стоической теорией познания, и сам сенсуализм стоиков дошел до нас в гораздо более систематическом изложении. Но если для эпикуреизма это фундамент всей философии, то для стоиков сенсуализм играл роль чисто инструмента для споров со скептиками, когда стоикам стало важно доказать реальность существующего мира.
Так вот, получается, что без ощущений нельзя познавать мир, без них не может возникнуть разум. А значит при рождении человек имеет дело только с ощущениями. Изначально младенца ещё нельзя считать разумным, он не обладает осмысленными идеями. А что приносят нам, опять же, на самом фундаментальном уровне, все «пять чувств»? Они приносят ощущения удовольствия и страдания. Тепло может быть приятным, а может оставить ожоги и т.д. Поэтому уже с рождения наиболее фундаментальными вещами для человека являются именно сенсуальные ощущения; в частности, их приятность или неприятность, которые и вынуждают нас к разными вещам относиться осторожно, или же наоборот, искать их для себя. Этим же занимаются и чувствующие животные; но сам факт остается фактом, принцип наслаждения является фундаментальным принципом природы человека. Нет смысла приходить к младенцу и читать ему «Письма к Луцилию», чтобы сделать его совершенным мудрецом. Уже дальше, когда разум уже постепенно возникает (в качестве производного от чувственного познания), то разве среди взрослых людей сенсуальный опыт теряет свою важность? Разве среди них принципом для расставления приоритетов не является всё то же удовольствие и страдание? Допустим, не для мудреца; но разве «обыватель» лишен разума, и не является человеческим существом? Поэтому и говорит Эпикур что: «наслаждение есть и начало и конец блаженной жизни; его мы познали как первое благо, сродное нам, с него начинаем всякое предпочтение и избегание и к нему возвращаемся, пользуясь претерпеванием как мерилом всякого блага».
В конечном итоге эпикуреизм заявляет, что добродетели высшего порядка, будь то риск жизнью или жертва ради вечной славы, или мученичество ради распространения своей религии, или подвиги на войне ради защиты своей родины – всё это делается тоже ради наслаждения, просто эти наслаждения бывают разными, их называют разными словами (напр. удовлетворенность собой, счастье и т.д.), но суть остается всё той же. Если бы человек не считал свою жертву восхитительным поступком, он бы не сделал этого. Люди стараются быть аскетичными только потому, что им приносит удовольствие тот факт, что они могут делать недоступные для остальных вещи. Они довольны тем, что соответствуют своим идеалам; и ради этого довольства и совершают поступки. Иными словами, как и говорит Эпикур: «Начало же всего этого и величайшее из благ есть разумение; оно дороже даже самой философии, и от него произошли все остальные добродетели. Это оно учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и [нельзя жить разумно, хорошо и праведно], не живя сладко: ведь все добродетели сродни сладкой жизни и сладкая жизнь неотделима от них».
Таким образом, эпикуреизм просто постулирует важность наслаждений в качестве констатации факта. Что оно является конечной целью, означает лишь то, что оно является наиболее фундаментальным принципом, объясняющим всю этику; в этом плане уместно сравнение с атомистикой, где «атомы» являются мельчайшей частицей материи, к которым в конечном итого сводится всё многообразие вещей. Это отнюдь не значит, что все предметы одинаково предпочтительны, что нет разницы между водой из источника и водой из лужи, раз уж они одинаково состоят из атомов. Точно также констатация фундаментальности наслаждения для живых существ не значит, что целью жизни эпикурейца является гонка за наслаждениями. Вся критика в сторону эпикуреизма происходит не только от непонимания, но и от нежелания понимания; от благоговейного страха, смешанного с отвращением перед порочным термином «наслаждение».
Это всё, что на счет наслаждения. Что же на счёт другого ключа к блаженной жизни, т.е. «добродетели», то в эпикуреизме они считаются второстепенным и производным от наслаждения, также, как и знания являются производными от чувственного опыта. Но стоики не считают нужным разбираться в том, откуда у человека берется понятие «добродетели»; они до конца не дают ответа, врождена она уже у детей (хотя пытаются доказать именно это), или приобретается в опыте. Они просто констатируют факт – «в моей общине так принято, и поэтому добродетельно». Отчасти они находят «добродетель» в абстрактном анализе нравственности. Уже получив разум (неизвестно откуда взявшийся, но скорее врожденный), стоик создает строгое разделение всех явлений на «хорошо» и «плохо», и требует во всём всегда поступать «хорошо». Откуда берется эта нравственная оценка? По мысли стоика – из чистого разума; но на самом же деле, из обычаев конкретной общины. Стоик просто игнорирует аргументы софистов и эпикурейцев о том, что понятия нравственности меняются от народа к народу; что сами категории «добра» и «зла» могут меняться местами в зависимости от конкретной ситуации, и что иногда действительно может существовать ложь во благо. Стоик не разделят виды «наслаждений», для него все наслаждения являются так или иначе наслаждениями. А все плохие слова являются так или иначе «плохими». Следовательно, заключает стоик, наслаждение — это плохо, а разум — это хорошо. Больше его ничего не интересует. Стоик рисует карикатурный черно-белый мир для простоты восприятия.
И его даже не интересует, что если Судьба определила тебе быть безнравственным «животным», то подчиняться судьбе и качественно следовать этой роли — уже добродетельно по их же собственному определению! Ведь как ещё стоицизм может оправдывать необходимость зла? Только тем, что с точки зрения Бога-Логоса, зла не существует, и что крайности нужны для движения внутри Целого-Логоса, а движение нужно для его жизни, прямо как кровообращение нужно для сохранения жизни человека. Если мы нарушим движение внутри Логоса, т.е. постараемся исправить Судьбу и создать утопию без плохих людей и без войн, то Логос умрёт, а вместе с ним и все мы, клеточки его организма. На самом деле, конечно, можно будет постфактум объявить, что построение утопии тоже было целью Логоса, иначе оно бы и не воплотилось в детерминированном мире. Но сама аргументация стоиков для оправдания зла, которое есть уже здесь и сейчас – звучит именно так. Нет смысла негодовать на зло, потому что для Логоса это благо; а негодуя на благо для него, ты поступаешь недобродетельно. Так что классический аргумент стоика составлен так, что он должен признать необходимость существования «добродетельного развратника», который нужен для того, чтобы на его фоне могли возникать «добродетельные мудрецы» (кстати, тоже мысль из Марка Аврлеия о фундаментальной необходимости зла).
Здесь вскрывается и ещё одна проблема. Стоик может сказать, что нельзя считать добродетельным «животного» человека, так как тот имел внутреннюю свободу стать лучше. Это важный момент для стоицизма, ведь если всё решает Судьба, тогда в чем крутость от того факта, что ты стал мудрецом-стоиком? Отчасти из-за этого естественного тщеславия, а отчасти для распространения своей философии, стоики решили даровать свободу воли для сознания, чтобы все твои достижения на пути добродетели не показались ерундой. Но таким образом стоики напрочь разрушают всю логику оправдания зла в мире, они рушат самую основу для своей «апатии», которую поддерживает именно идея о необходимости зла для Логоса, и об относительности этого зла. Зачем стоики оспаривают тот статус-кво, который даровал им Логос свыше? Зачем выводить людей из заблуждений и выводить на путь мудрости? Почему им это не безразлично? Разве развратники не будут от века существовать и дальше? Зачем тогда писать трактаты против наслаждений? Подобных противоречий в стоицизме исчисляется десятками.
Но мы слишком отошли от темы. Как же сами стоики видят ситуацию, и почему именно «добродетель» является конечной целью жизни, и тем самым, что нужно преследовать? Самое очевидное – потому что, делая хорошие поступки, мы счастливы (ведь цель у нас «эвдемония», как мы помним из самого начала). Таким образом, стоицизм просто принимает позицию Эпикура, и сливается с ним в этом вопросе, сам того не замечая. Откуда взялась добродетель? Она взялась из понимания того, что надо быть «за всё хорошее, против всего плохого». А что такое хорошее и плохое, откуда взялось их понимание? Как мы видели, там всё сложно. Но если проще, стоики просто поддакивают доблестным образам из собственной культуры, где бы они ни родились. Самое смешное, что даже универсальную этику «добра вообще» можно строить только на эпикурейской основе, допустив принцип эмпатии, и представляя боль других людей. Получается, что убивать – это в принципе плохо и является «злом», потому что все живые существа боятся боли, и не хотят быть убитыми. Золотое правило этики: «Не делай другим того, чего не хотел бы, чтобы делали с тобой» — фактически базируется на эпикурейской этике, и построено на основе индивидуализма. У стоиков даже здесь возникают проблемы. Для Логоса всё благо, отдельные убийства хороши; целое (общество, государство) важнее частей (индивиды), поэтому нельзя восставать против государственной тирании; но внезапно можно (!), если власть безнравственна, а тирания таковой и является по определению типов власти, а как правило, исторические тирании были анти-аристократическими режимами.
Детерминизм и свобода
Уже отчасти озвученная нами ранее проблема и конфликт двух школ состоит в отношении к свободе и детерминизму. Стоицизм специфическим образом старается отстоять свободу воли (стать стоиком), при этом в целом признавая мир строго детерминированным. Это отчасти проистекает из вполне теологического разделения сущности человека, да и всего мире, на душевное и телесное. Хотя в строго-каноничной стоической догматике, как и в эпикурейской – всё в мире телесно, включая души и Богов, и тем не менее, стоики регулярно вкрапливали сюда типичные представления о бестелесной душе. При чем со временем, особенно в эпоху т.н. «Средней Стои» и среди римских стоиков, материалистическая версия стоицизма слабела и слабела с каждым поколением, пока стоицизм окончательно не соединился с неоплатониками. Иного выхода из ситуации не было, ибо пришлось бы во имя классического «материализма» в понимании Нового Времени – пожертвовать свободой воли. А это привело бы, но совсем с другого входа, во всё то же здание индивидуалистического нигилизма. Ибо сразу пришлось бы заявить, что поскольку решительно всё детерминировано, то и преступников не стоит считать преступниками, и вообще стоит дать человеку свободу его «естественных» порывов, его «природных» качеств. А там уже очень близко и до гедонистических мотивов, которые априори нельзя осуждать, если они не приносят вреда обществу в целом. Этот вариант ни в коем случае не допускался стоиками, поэтому противоречие могло быть снято только признанием классического «дуализма» и ликвидацией стоической версии материализма. Нужно было протащить в теорию особую, свободную от бренной телесной оболочки душу.
Но вместе с этим ликвидировался бы и сам стоицизм (что и случилось на практике), поскольку именно строгий детерминизм был одной из самых «визитных карточек» школы. С признанием дуализма во имя оправдания свободы воли, благодаря мистическим представлениям о свойствах души – стоицизм растворялся в платонико-христианских учениях. Но в самом стоицизме последовательность обретения счастья с помощью представления о детерминизме выглядит примерно так: (1) обретение разума, (2) осознание закономерностей в мире и детерминизма, (3) нахождение своего места в мире, добродетель, (4) счастье.
Совсем другое дело эпикуреизм, где «визитной карточкой» стало постулирование свободы воли человека, при одновременном отрицании строгого детерминизма. И что самое главное, эта свобода воли не опиралась на «дуализм», в этой теории вообще не требовались никакие метафизические сущности (если не считать таковыми сами атомы).
Но лучше предоставить слово Эпикуру в этом моменте, ведь он говорит:
«Кто, по-твоему, выше человека, […] который смеется над судьбою, кем-то именуемой владычицею всего, [и вместо этого утверждает, что иное происходит по неизбежности,] иное по случаю, а иное зависит от нас, – ибо ясно, что неизбежность безответственна, случай неверен, а зависящее от нас ничему иному не подвластно и поэтому подлежит как порицанию, так и похвале. В самом деле, лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, выдуманной физиками, басни дают надежду умилостивить богов почитанием, в судьбе же заключена неумолимая неизбежность. Точно так же и случай для него и не бог, как для толпы, потому что действия бога не бывают беспорядочны; и не безосновательная причина, потому что он не считает, будто случай дает человеку добро и зло, определяющие его блаженную жизнь, а считает, что случай выводит за собой лишь начала больших благ или зол. Поэтому и полагает мудрец, что лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым: всегда ведь лучше, чтобы хорошо задуманное дело не было обязано успехом случаю».
В его изложении допускается «неизбежность», точно также как и причинно-следственные связи (стоики часто заявляют, что это не так), но они не является фундаментальными. На самом же базовом уровне Эпикур наделил свои атомы свойством отклонения от прямой линии, что вовсе не отменяет причинно-следственных связей, хотя бы на уровне макрообъектов. Но не всё в мире строго неизбежно, и нельзя эту причинность довести до самых-самых первооснов, потому что на этом уровне мы находим как раз-таки случайность. Но дальше мы видим, что мудрец Эпикура не должен полагаться на случай, который не устраивает его точно также, как и детерминизм. Всё должно полагаться на разум, который и даёт людям истинную свободу выбора. И даже «лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым», — говорит он. Так что свободу воли Эпикур соотносит с причинно-следственными связями, отстаивая её без допущения сверхъестественных сущностей. Чем и отличается от христиан, и от стоиков. Схема выходит таковой: (1) обретение разума, (2) свобода (и от страхов, и свобода выбора), (3) правильный выбор, добродетель, (4) наслаждение.
Выглядит крайне схоже, всё начинается с разума, и заканчивается счастьем. Различие только в отношении к свободе, но и тут можно сказать, что стоики (как и марксисты, они вообще до жути схожи во всём) постулируют «свободу, как осознанную необходимость». Эпикурейцы же постулируют просто «осознанную свободу». Обе школы считают, что разум их освобождает, но только одна из них не ограничивает действия надуманной схемой. Тот, кто верит, что наперед знает свою Судьбу – априори ограничивает себя следованием «правильной роли», и говорить о свободе в этом случае почти не приходится.
Различие в подходе
Вся эта каша в философии стоиков создается только потому, что в основание фундамента своего учения стоики взяли сложносоставное понятие («добродетель»); они взяли продукт длительного развития человеческой культуры, который и сам часто изменяется в ходе развития обществ. В их системе взглядов «добродетель» и «разум» — это волшебные слова и палочки-выручалочки. Но конкретное применение добродетели зависит от массы факторов. Что же до эпикурейцев, то их этика построена на более фундаментальной основе, данной нам от природы, и по своей сути очень простой и самоочевидной («наслаждение»); которую даже не нужно осмысливать, и которую непосредственно ощущает практически каждый человек. Есть ли место в эпикурейской системе для всех стоических добродетелей? Да, есть, но эпикуреец просто не обманывает себя на счет природы этих добродетелей. Вот ключевая разница! Да, «циничное» отношение к тому, что общество считает хорошими делами – действительно снижает вероятность реального деяния этих дел, снижает вероятность желания делать все эти вещи безвозмездно и т.д. Но для эпикуреизма всегда наиболее важной вещью было то самое «благоразумие»; или же, иначе говоря, «здравомыслие», которое по словам Эпикура «дороже даже философии». Это также можно называть и «свободомыслием», как это делали эпикурейцы Нового Времени, подразумевая всё ту же борьбу с различными «химерами», по типу загробной жизни и божественного провидения, вкупе с верой в
предсказания гадалок, которые так сильно любили стоики всех поколений. Эпикурейцы всегда предпочитали свободу во всех её проявлениях, и всегда ставили её в прямой связи с обретением разума. Поэтому даже любимый стоками «разум», также находит место в эпикуреизме, да ещё и какое место! «Лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым» — вот каково мнение Эпикура.
Кто-то обманывает себя (стоик) и создает «химеры» из тех слов, которые считаются «хорошими», он в благоговейном страхе старается изгнать из приличного общества все «плохие» слова. И составляя систему взглядов из «всего хорошего» и против «всего плохого», на деле же он создает не искомую идеальную систему, а плохо работающую эклектику, вся суть которой состоит в словах: «старайся, превозмогай и достигай лучшего на что способен». Не случайно стоицизм в XXI веке вошел в прочный союз с литературой для мотивации и достижения успехов в бизнесе. В наш век, и в нашем обществе, образ богатого человека в костюме с «принципами и сильным характером» — считается наилучшим. Поэтому в наш век, и в нашем обществе – стоицизм создает литературу для обожествления этого образа. Ну а кто-то (эпикуреец) не строит свои взгляды на основе химер, не относится к словам с такой строгой серьезностью, не боится «плохих» слов, и не падает на колени перед словами «хорошими», но относится к этому с подлинной возвышенностью, как бы со стороны. И анализируя различные общества в различные эпохи, такой человек не сможет нахваливать идеалы своего общества в качестве наилучших на все времена.
Бытие эпикурейцем подразумевает известную меру ума; тогда как бытие стоиком подразумевает только нахваливание хорошего слова «разум» (которым сам стоик едва обладает), то и дело рисуя черно-белый мир. По мысли такого человека, если эпикуреец не нахваливает разум, а превозносит сенсуализм как основной принцип, то у эпикурейца разума нет. Ведь важно постоянно говорить волшебное заклинание, чтобы оно начало на тебя действовать. Иными словами, стоицизм, как и все прочие виды философии морализирующих святош – это специфический «карго-культ».
III. Второстепенные различия.
После того, как мы разобрались со сходствами у всех философских школ и с базовыми различиями в их этике, которые касаются в основном критичного (эпикурейцы) и некритичного (стоики) отношения к тому месту в котором ты проживаешь; к вере во всё сверхъестественное, которая есть у стоиков и которой нет у эпикурейцев, а также критичного (эпикурейцы) и некритичного (стоики) отношения к простым словам (хотя, что даже смешно, стоики были известными филологами, и изобрели с нуля множество новых философских терминов) — перейдем к второстепенным, но более ярким различиям в этических системах.
Поскольку стоическое мировоззрение, по самой своей сути, предельно консервативно и достаточно примитивно, то отсюда ясно, что внешний поведенческий облик стоика будет на самом деле очень ранимым к «язвительным» словам; очень нарочито-благородным в поведении (ну, в представлениях по поводу «благородства» аристократии прошлых веков); и подчеркнуто сдержанно-презрительным к «плохим» собеседникам, либо по деловому нейтральным к «хорошим». По крайней мере к этому его будет склонять сама философия, тогда как человеческая природа (которую ни один стоик победить не в состоянии), всё равно будет делать стоиков человечнее, чем те сами хотели бы. Это первая, ещё «интеллигентная» версия стоика. Вторая версия, более редкая, но немного более близкая к оригинальному учению — это грубый воин, который готов громить врагов государства и оттачивать свой характер на полях сражений, или в качестве видного политика. Такой человек будет нахваливать жизнь своих предков, которые жили в более тяжелых условиях, рассказывать истории про спартанских мальчиков, восхвалять тяжелый труд на земле, который облагораживает и т.д., он будет учить уважению к старшим, и требовать от молодого поколения хорошей физической формы и остальных внешних признаков «настоящего мужчины». Ранее именно эта вторая версия была более характерной для стоицизма, но благодаря эпохальным переменам в XX-XXI веках, теперь мы живем в миролюбивое время, при огромном количестве технических новшеств, сильно меняющих все уклады жизни; поэтому можем видеть только «интеллигентную» версию стоиков (обычные мужланы, хотя и вылитые стоики, не осознают себя таковыми, и поэтому не являются систематическими философами, а значит и философами-стоиками).
Напротив, эпикурейское мировоззрение граничит нигилизмом в своем отрицании устоев общества. Хотя это не совсем так, и вряд ли эпикурейца можно считать хоть немного опасным для государства, но, как и в случае с софистами или скептиками, определенная корреляция здесь всё же находится. Люди с такой позицией обычно более протестные, они не любят вычурную интеллигентность, и поэтому могут позволить себе вульгарную речь (см. нытье об этом от Цицерона, по поводу Тита Альбуция). Им противны ветхие ценности и грубость «настоящего мужчины», поэтому эпикуреизм можно назвать даже более «изнеженным» и «хилым», по крайней мере такие именно такие люди скорее склонны к принятию эпикурейской философии. Эпикуреизм поэтому почти по определению «интеллигентен»; только в этой среде им могут всерьез заинтересоваться. «Плебейская версия» эпикуреизма – это гедонизм; можно даже сказать, что интеллигентные эпикурейцы всегда «нигилисты в теории», а на деле являются обычными нейтральными философами; тогда как гедонистические эпикурейцы чаще «нигилисты на практике», и философская часть их интересует лишь в качестве ширмы, красивого оправдания для своей «практики», а во всём остальном, что не касается оправданий своего гедонизма, их теоретическое мировоззрение может быть вполне обыденным.
Но обычно гедонист всё же не ищет философских оснований для своего поведения, точно также, как и «настоящий мужчина» из деревни, прошедший армию и ставший главой семейства – интуитивно будет крайне напоминать стоика, но не будет искать в стоицизме никаких обоснований, ведь для этого ещё нужно заинтересоваться чтением античной литературы, что не особо принято в неинтеллигентной среде. Исключения из этого бывают редко, например, совсем иначе дело обстояло во времена массовой популярности философии, как-то было в древнем Риме. Тогда могли появляться и «быдло-стоики» и «быдло-эпикурейцы», с присущими радикальной военщиной и гедонизмом. Появляются они и сейчас, но уже в более узких пределах «популярной философии». Но если ограничиться только «элитарными версиями» в обоих течениях, то эпикуреец и стоик — оба будут философами из интеллектуальной среды. Только эпикуреец – это образованный весельчак и трикстер; тогда как стоик — это образованный сноб-элитарист, который чисто ради проформы будет набивать себе цену при помощи притворного отказа от своей исключительности. Он будет даже унижаться перед Настоящей Мудростью, которая якобы для него недосягаема, чтобы показать свою кротость, и тем самым попытаться наоборот, максимально возвыситься.
Помимо всего этого, для лучшего понимания различий, можно держать в голове ещё поколенческий конфликт отцов и детей, где очевидно «отцы» — это стоики, понявшие с возрастом, что деды делали всё правильно; а эпикурейцы «дети», которые не согласны с отцами. При всей невыгодности такой аналогии, очевидно, что это лишь аналогия, и стоики и эпикурейцы — это люди одной возрастной категории; но эпикуреец никогда не будет бубнеть на кухне, что «раньше было лучше», и в этом заключается значительное их отличие.
Тогда как стоики будут стараться изо всех сил выдавливать из себя всю маскулинность, на которую они способны; в это же время эпикурейцы дают больше воли чувствам и всему «человеческому», принимая всё это как свою природу. В таком разрезе мы можем определить ещё одну невыгодную, и уже гендерную аналогию, по которой стоики «мужики», тогда как эпикурейцы – «женственны».
Именно поэтому сам конфликт школ неисчерпаем; именно поэтому эллинистическая философия вечно сохраняет свою актуальность. Эти философские школы впервые изложили «вечные» человеческие типажи на уровне систематизированной философской этики. Поэтому покуда будут существовать типажи – они будут находить «свою» философию в одном из этих древних архетипов. И пока существуют эти общемировоззренческие архетипы, до тех пор будет существовать конфликт философских школ стоиков, эпикурейцев, скептиков, киников и платоников. Даже если стоицизм избавится от своих внутренних противоречий, он всё равно будет бороться с Эпикуром, потому что ни один «настоящий мужчина» не пожелает, чтобы общество, в котором он живет – вдруг стало «женственным». Если без прикрас, то именно в этом заключается наиболее фундаментальное различие между школами.
Но, как и всё в мире, эстетика и этика имеет объективную («истинную») градацию качества. Мы всё ещё не имеем объективной теории эстетики, мы всё ещё не имеем объективной теории этики. Но в совершенном мире только один из всех типажей получит полную победу (конечно же, наслоив на себя лучшее из проигравших, но нас интересует основа). Почему эпикурейцы осознанно выбирают философию для нигилистов, хиляков, детей и женщин? В черно-белом мире обывателей (и элитных обывателей, т.е. стоиков) это выглядит каким-то сумасшествием, выбирать «плохое» из двух крайностей в каждом случае, при чем даже осознанно. Но именно изучение истории философии, да и истории вообще, показывает, что при прочих равных во все времена философия Эпикура создавала условия для прогресса человеческого общества путем отстаивания свободомыслия. И это не может не привлекать всех действительно разумных философов. Из всех древних, только Эпикур выглядит как человек современности, случайно оказавшийся в прошлом. Только ему, и его последователям, сегодня получается искренне эмпатировать, если твоей главной ценностью является не «мужество», а действительно «разум». Именно поэтому всегда были, есть и будут появляться эпикурейцы, и они всегда будут восставать против «всего хорошего», как его понимают примитивные любители грубой силы или корпоративные бюрократы-конформисты.
Итоги
В этом очерке мы показали, что стоицизм нагло узурпировал то, что не принадлежит исключительно ему; а именно общефилософские практики для контроля над собой и «самовоспитания». Мы показали, что стоицизм является доведением обывательских представлений о «добродетели» до своего предельного совершенства. Что в целом, стоицизм совершенно не понимает принципы эпикуреизма, и даже сам вполне вписывается в эпикурейский дискурс, как в теории, так и на практике. Открыли, что самому эпикуреизму не чужды «добродетели», просто он не занимается их дальнейшей дополнительной идеализацией; Эпикур цинично заявляет, что источник добродетелей и пороков – один и тот же. Именно подлинная разумность позволяет нам стать добродетельными, тогда как в трепетном почтении и страхе стоиков перед терминологией и высшими силами, разумности не найти. Именно подлинная свобода позволяет сделать правильный выбор, а не сложная система из «осознания» детерминизма, которая оставляет шанс осознать свою развратную судьбу и должна, по-хорошему, сделать стоицизм открыто-элитарной философией для избранных.
Не стоит думать, что только глупость и неумение читать являются главными отличительными качествами стоицизма. Как мы уже указали, наиболее фундаментальной причиной конфликта школ являются сами человеческие «типажи», находящие себе соответствующую идеологию и философию. В этом плане, если брать две школы и рисовать здесь дуальности характеров, то стоицизм выигрывает с внешней стороны, ведь стоики только то и делали, что культивировали общепринято-хорошие качества. Стоики получаются честными гражданами, крепкими и мужественными отцами семейства; тогда как эпикурейцы получаются нигилистами-трикстерами, телесно весьма слабыми, а по натуре ещё «детьми» и «женщинами». Но когда в следующий раз вы будете жаловаться на негативные стороны патриархального общества, когда в следующий раз будете негодовать на уличное «быдло», сожалеть об очередной развязанной войне; поговорите со стоиками о настоящих мужских ценностях! И вы сразу убедитесь, что стоицизм при всей внешней «красоте» — зачастую приводит к невероятно пагубным последствиям, до которых эпикуреизму даже в карикатурной «теоретической» версии от стоиков – ещё расти и расти.
Автор статьи: Friedrich Hohenstaufen.
2021 год.