Позиция Фогта по отношениям между Германией и Францией находится скорее на стороне Франции. Что Фогт является агентом французского правительства говорил ещё Карл Маркс в книге «Господин Фогт» (1860), и в общих чертах это действительно так. Мы уже говорили об этом в обзоре книги «Исследования современного положения в Европе» (1859). Но теперь мы можем оценить книгу «Политические письма», где этот вопрос дополнительно проясняется. В первом письме, написанном 10 октября 1870 года из Женевы, Карл Фогт обращается к своему другу Фридриху Кольбу (такой же враг объединения Германии на основе Пруссии, и сторонник федерализации Германии) с размышлением о политической ситуации в Европе во время Франко-прусской войны. Текст построен в форме личного письма, но носит ясно выраженный публицистический и философско-политический характер. Фогт начинает с признания необходимости высказывать свои взгляды, несмотря на то что они вряд ли повлияют на общее течение событий. Он воспринимает современность как охваченную «общим головокружением», в которой немногие трезвомыслящие обязаны поддерживать между собой диалог ради сохранения разума и нравственного начала.

Фогт считает войну 1870 года прямым и неизбежным продолжением конфликта 1866 года. Он утверждает, что она была подготовлена и спровоцирована с обеих сторон — как со стороны Пруссии, так и Франции. Берлин и Париж, по его мнению, не старались избежать конфликта, а напротив — действовали в направлении его обострения. Он с определённой иронией отмечает, что на Западе всё происходило с большим шумом и театральностью, тогда как Восток действовал скрытно, но более эффективно. Особенно он подчёркивает мастерство Бисмарка, который сумел перевести на Францию вину за развязывание войны, тем самым очистив себя от ответственности в глазах общественности. Дальше Фогт делится воспоминанием о моменте, когда он узнал о начале войны — находясь на Энгстленальпе, он воспринимал французскую мобилизацию как спектакль, прикрывающий растрату государственных средств. Он был уверен, что Наполеон III лишь имитирует подготовку, чтобы получить денежную компенсацию и продолжить правление. Однако он ошибся: война всё-таки была объявлена. Уже тогда он был уверен в поражении Франции, и это предсказание, как позже подтвердилось, оказалось пророческим. Он подчеркивает, что война, объявленная Францией, была не только бессмысленной, но и преступной, и с точки зрения логики, и с точки зрения морали. Германия, по его мнению, не могла остаться в стороне и обязана была защищаться, но существует опасность, что самооборона перерастёт в новое насилие, сравнимое по масштабу с изначальной агрессией.

---

Далее он обращается к вопросу аннексии Эльзаса и Лотарингии со стороны Германии, который становится центральной темой рассуждений. Фогт резко выступает против завоевания этих территорий. Он рассматривает аргументы в пользу аннексии и последовательно их опровергает. Начав с так называемых «естественных границ», он показывает всю условность этого понятия. Французы считали Рейн естественной границей, немцы — Вогезы. Но он указывает, что понятия «естественных границ» и «национальных границ» редко совпадают, и примеры распределения народов, растений и животных в Европе показывают, что физико-географические барьеры не являются абсолютными в этническом смысле. Следующим аргументом сторонников аннексии являются стратегические интересы: мол, Германия должна укрепить свои восточные рубежи и обезопасить себя от будущих нападений. Здесь Фогт насмешливо и критически рассматривает позицию генералов вроде Мольтке и идеи стратегического мышления. Он считает, что рассуждения о «фланговых позициях» и крепостях вроде Меца и Страсбурга — это остатки архаичного военного мышления, которое на практике мало что даёт. Он указывает, что если бы крепости были разрушены, их бы никто и не восстанавливал, особенно с учётом нового соотношения сил. Более того, если логика стратегической обороны будет доведена до абсурда, то Европа скоро окажется оккупированной «во имя безопасности» со всех сторон. Особую ярость Фогта вызывает то, что Германия оправдывает насилие правом на «национальное объединение». Он утверждает, что аннексия без согласия населения полностью разрушает понятие народного суверенитета. Если народ не имеет права выбирать себе государство — тогда любой народ, в том числе и сам немецкий, утрачивает право на будущее самоопределение. Кто аннексирует Эльзас без воли народа — тот не имеет права потом требовать для себя этого самого права.

Исторические аргументы, по его мнению, столь же сомнительны. Да, Эльзас был частью Священной Римской империи, но Германия за прошедшие столетия сама прибегала к аннексии чужих территорий, в том числе и в Северном Шлезвиге, где живёт датское население. Фогт с негодованием отвергает лицемерную апелляцию к «исторической справедливости», которая, по его мнению, должна начинаться с честного отношения к самим себе. Но наиболее убедительный, на взгляд Фогта, аргумент против аннексии заключается в воле самих жителей Эльзаса. Они считают себя французами, и насильственное присоединение к Германии нарушает основополагающий принцип народного суверенитета. Он подчёркивает, что ни одного признака желания перейти в состав Германии среди населения не наблюдается. Фогт иронизирует над попытками немецких эмиссаров найти хотя бы малейшую поддержку среди местных жителей, и указывает, что в политическом смысле даже те, кто сохраняет немецкий язык и традиции, лояльны Франции. Он считает, что правильным было бы предложить всенародное голосование в Эльзасе под контролем нейтральной стороны, где люди сами решат, в каком государстве хотят жить. Тогда результат будет легитимен и устойчив. В противном случае, присоединение территории приведет лишь к нестабильности, волнениям, эмиграции и ненависти.

---

Во втором письме, от 14 октября 1870 года, Фогт углубляется в тему воли французского народа. Он уверяет, что Франция не хотела этой войны. Как и в Пруссии в 1866 году, правящая элита навязала войну народу. Он рисует картину морального давления и манипуляции, при которой простые граждане и даже солдаты не понимали и не принимали войну. Многие мобилизованные были напуганы и отправлены на фронт в полубессознательном состоянии. Фогт называет эту войну «одинаково преступной» для обеих сторон, указывает, что обе державы – и Франция, и Германия – обманули свои народы, используя национализм и государственные интересы как прикрытие для амбиций правящих элит. Завершая, Фогт делится письмом от французского друга, который выражает отчаяние, но и решимость бороться до конца ради свободы и республики. Он говорит, что если Франция капитулирует без борьбы, это будет смерть не только для государства, но и для демократических идеалов, за которые она борется. Это письмо отражает внутреннюю мотивацию французского сопротивления и служит опровержением того образа фанатичных, ненавидящих немцев французов, который активно насаждался в немецкой прессе.

Третье письмо, датированное также 14 октября 1870 года, представляет собой идейно насыщенную отповедь в адрес тех, кто пытается оправдать или облагородить войну и завоевание Эльзаса и Лотарингии. Оно открывается саркастическим откликом на статью Венедея, который в духе патриотического восторга представляет аннексию как начало новой «эры справедливости», и якобы взывает к великодушию побеждённых французов, мол, те сами должны с радостью уступить Эльзас для Германии. Фогт резко осуждает такого рода демагогию. Он пародирует претензию на «историческую справедливость» и сравнивает её с формулой «давай начнём справедливость с того, чтобы ты отдал мне своё имущество». Он подчёркивает, что вся риторика вокруг аннексии — от слов об «естественных границах» до квазиморальной герменевтики «исторического возмездия» — это, по сути, замаскированное стремление к наживе и экспансии. По его мнению, все эти разговоры — лишь «позолота» на «голом инстинкте грабежа», который война пробуждает как в армии, так и в массах. Фогт иронизирует, что когда побеждённый должен «великодушно» согласиться на собственное расчленение, то это уже не политическая сделка, а политический абсурд.

Одна из его основный идей заключается в том, что если Германия действительно хочет быть «цивилизованной нацией», она должна вести себя как моральное и просвещённое государство, а не как дикий агрессор. Он проводит резкую черту между правом на защиту и правом на захват. Первая — морально оправдана, вторая — глубоко бесчестна. То, что в мирное время казалось бы преступлением, теперь становится героизмом: Фогт с особым отвращением пишет о том, как тот, кто отобрал бы у крестьянина клочок земли, был бы осуждён, но государственный деятель, присоединяющий кровью завоёванные провинции с целыми миллионами жителей, становится героем. Один и тот же генерал может расстрелять солдата за мелкую кражу и в то же время ограбить целый город через военные сборы и реквизиции. Таким образом, война, в его глазах, — это катализатор варварства, возвращающего культуру к примитивному праву силы, она развращает все слои общества: от простых солдат до политиков и профессоров. Она превращает даже либерального буржуа в кровожадного националиста. Аннексия, по его мнению, закрепляет этот моральный упадок: она делает насилие нормой, право — фикцией, мораль — политическим удобством.

Далее Фогт затрагивает природу самого института войны. Он отмечает, что несмотря на гуманизацию войны на индивидуальном уровне — например, улучшение обращения с пленными и ранеными — в масштабах государства война остаётся столь же варварской и безжалостной, как и в прошлые века. Он пишет, что армии превращаются в машины, ведомые сверху, где индивидуальная мораль не играет роли, а логика грабежа, контрибуций и насилия продолжает доминировать. Поэтому Фогт делает вывод: если Германия претендует на моральное лидерство в Европе, она должна отказаться от идеи территориального расширения. Иначе она сама опровергает свои собственные декларации о праве, цивилизации, защите слабых и международной справедливости. Победа, пишет Фогт, не даёт права на грабёж. Если Германия хочет утвердить в Европе новое нравственное измерение международных отношений, она должна отказаться от аннексии, несмотря на искушение. Тогда её победа станет символом нового мира, а не новым поводом для будущей войны. Фогт развивает даже более радикальное предложение: вместо аннексии — создать мощный международный пакт, в котором Германия и другие державы поклянутся никогда не менять границы без воли населения. Это, по его мнению, дало бы Европе истинную стабильность, лишило бы малые государства страха перед поглощением, а большие — соблазна экспансии. Однако он тут же признаёт, что его предложения вряд ли будут услышаны. Реалии прусского милитаризма, монархического деспотизма и культа Бисмарка делают невозможным подобное решение. Он, однако, не молчит и заявляет, что, несмотря ни на что, никогда не откажется от своей гражданской доблести и обязанности говорить правду.

---

В четвёртом и пятом письмах Фогт продолжает размышления о внутренней политике Германии. Он пишет, что весь аппарат милитаризации, разработанный Бисмарком, нацелен на одно: сделать военную систему постоянной, неоспоримой и независимой от народной воли. В этом он видит главную подоплёку аннексии. По его мнению, война и завоевание необходимы правящему режиму не ради интересов народа, а ради того, чтобы оправдать вечное существование «железной» милитаристской структуры, которая держит общество в повиновении. Он подчёркивает, что такие системы требуют постоянного врага, постоянного страха, постоянной мобилизации — без этого они просто рухнут под весом собственной искусственности. Фогт считает, что аннексия приведёт к укреплению именно Пруссии, а не всей Германии, и она будет использована как инструмент для окончательного превращения Германской империи в инструмент прусского абсолютизма. Он критикует идею так называемого «Reichsland» — автономной территории в составе империи, которая якобы не будет напрямую подчинена Пруссии. По его мнению, это лицемерие. Название может быть любым, но на деле всё будет под контролем прусского правительства и его ставленников.

Отдельно Фогт проходится по критике реакционных законов и репрессий. Он напоминает, как в Пруссии, под видом борьбы с беспорядками, арестовывали демократических деятелей, рабочих, социалистов, а оппозиционная пресса подвергалась цензуре. Всё это, по его мнению, свидетельствует о том, что оппозиция сильнее, чем кажется, раз власти боятся даже её малейших проявлений. Он высмеивает заявления правительства о том, что оппозиция незначительна, указывая: если бы это было так — никто бы не тратил силы на её подавление. Вслед за этим Фогт в сатирической, но остро аналитической форме говорит о бюрократическом факторе, стоящем за идеей аннексии. Фогта удивляет, что в Пруссии почти все образованные и официальные круги выступают за аннексию Эльзаса и Лотарингии, тогда как против неё — лишь демократы, социалисты и рабочие, вроде Якоби. Этих последних арестовывают, их преследуют, и это, по мнению Фогта, яркое доказательство того, что борьба против аннексии — это не маргинальное явление, а выражение подлинной совести общества. Он выражает надежду, что когда угаснет пьянящий угар победы, к народу придёт более зрелое понимание сути произошедшего. Но всё таки, как же возможно, что всё «образованное» общество поддерживает аннексию? Ответ он находит в интересах и структуре бюрократической машины. Аннексия, по его мнению, открывает возможность для назначения тысяч чиновников на новые, престижные должности. Фогт иронично сравнивает их с «саранчой», готовой налететь на завоёванную территорию. Приведённый им образ — хищная канцелярская армия, мечтающая переселиться из угрюмых глухих городков вроде Гумбиннена в тёплые и плодородные земли Эльзаса — наполнен злой сатирой, отсылающей ещё к «Государствам животных» (1851).

Надежды на будущее

Шестое письмо, от 21 октября 1870 года, завершает книгу и представляет собой итоговое размышление о внешнеполитических последствиях войны. Фогт обращает внимание на то, как изменилась международная реакция на германские успехи. В начале войны весь мир осудил агрессию Франции и поддержал Германию, но с течением времени симпатии начали смещаться к побеждённым. По мнению Фогта, причина в том, что Германия, из жертвы агрессии, превращается в агрессора. Она идёт дальше самообороны, предъявляет территориальные претензии, нарушает международные договоры и проявляет всё те же черты, которые ранее осуждала в Наполеоне. Он обращает внимание на двойственность дипломатического дискурса Бисмарка: немецкому обществу он говорит одно, иностранным дипломатам — другое. Так, французскому дипломату Жюлю Фавру он объясняет, что потеря Эльзаса не ослабит Францию сильнее, чем её усиление за счёт Савойи и Ниццы. Но своим он говорит, что только присоединение Эльзаса сможет обезопасить Германию от будущих нападений. В этом Фогт видит откровенную двуличность, подрывающую доверие не только к Пруссии, но и к самой идее европейского равновесия.

Он заканчивает письма пессимистично. Германия, по его мнению, упустила исторический шанс — вместо того чтобы стать моральным и политическим лидером нового европейского порядка, она поддалась искушению силы и продолжает старую, реакционную политику в новых формах. Вместо того чтобы укреплять народное право, она упрочивает династический абсолютизм. Вместо того чтобы стать примером для подражания, она становится угрозой. Вместо объединения через свободу — объединяет через страх. Он заканчивает письма, как и начал: с ясным убеждением, что правота не зависит от силы, что справедливость — не предмет компромисса, а основа всякой подлинной культуры.