Оригинальная версия: 23 августа 2016 — в группе «Март» (Голгофа)
Однажды я встретил художника-модерниста. Узнав, что я собираюсь научиться рисовать, он спросил меня: «Что для вас умение рисовать? Просто делать иллюстрации и правильные по пропорциям рисунки? Или, быть может, вы хотите научиться искусству?».
Тут важно развернуть всю аргументацию этого человека, которая является в некотором смысле общим местом для всех, но лишь очень в «некотором смысле», поскольку всякий из этих «всех» сам по себе не согласится с таким обобщением. Современное общество вообще не любит обобщения. Но разбирая позицию художника в мелочах, я бы никогда не разобрал её до конца, поэтому обобщение здесь — необходимое зло. Так в чём же выражалась позиция моего собеседника?
Согласившись со мной в том, что каждый идет к искусству своим путем, и что «научиться искусству» путем муштры по шаблону невозможно, он, дословно, выдал следующее:
«Для меня искусство это то, что вызывает наивные, детские самые правдивые ощущения, когда нутром понимаешь вот это — правдиво, очень правдиво. Я учусь чувству, самому честному и правдивому.
Не зря многие великие художники хотели забыть все навыки рисования и живописи чтоб возвратиться к чему-то чистому, наивному, к детскому восприятию, к самому честному примитиву, поэтому мне так нравятся детские рисунки, нравятся фовисты и набиды за свою огромную честную откровенность, нравятся первобытные наскальные рисунки.
Это всё дышит, по-настоящему живое как по мне, настоящее искусство.
Хотя я не в праве оспаривать гениальность великих флорентийских художников эпохи Возрождения, столько мастеров: Рембрандт, Микеланджело, Ботичелли. Это тоже самая настоящая красота и искусство, гениальность просто достигнута другим путём и, наверное, другим чувством. Каждый в поисках своего».
Мой ответ был примерно таков:
«Я это всё конечно понимаю, но называю очень педантично — «психологической субъективностью», попыткой переноса «чистого сознания» на холст. Как по мне, это конечно интересно и оригинально, но сложно назвать именно искусством. Это сложно понимать, сложно читать, зачастую там нет никакого смысла «для другого», смысл есть только для самого художника. Но смысл быть художником, если не для других? Свои чувства и субъективность я прекрасно «чувствую» и без отображения на холсте, и чувствую даже лучше. Отсюда извечная вражда художников тяготеющих к реализму и к экспрессионизму. Вроде это всё и глубоко, но как-то ниочем».
Защищался он следующим образом:
«Мысль о том, что искусство не для себя, а для других, интересна, и тем не менее я полностью с ней не согласен.
Творчество — для людей, искусство — для художника. Важен не интерес, не оригинальность, и даже не мода, а чувство. Можно так здорово написать обнаженную девушку так выписать и с таким мастерством, но всё это будет не более чем мастерство. А мастерство — еще не истина, еще не искусство; и можно найти так много холстов реалистов, академистов с изображением невинных девушек, которые будут выглядеть гораздо более пошлыми, нарочитыми и лживыми чем проститутки на полотнах Лотрека».
Эти набросанные по памяти обрывки — лучшее, что мне доводилось слышать от современных художников. Кстати, мысли о важности чувства более чем созвучны с сенсуалистической философией. Понимание чувств это очень важный момент для освобождения ума от догматизма и для раскрытия подлинной гениальности. Но за этой красочной оберткой скрывается очень сложный момент, который на самом деле загоняет ум в ещё более изощренный и специфический догматизм, в конечном итоге приводящий к патологической глупизне.
Например, импрессионисты точно так же относились к «реалистам» и «академистам», что не мешало им быть понятными «для других» и пытаться показывать свое внутреннее отношение к внешнему миру. Это был цельный и здравый подход, они стремились выразить подвижность и живость мира и выразить также свое восприятие данного процесса.
Сугубо субъективное и замкнутое копательство в своих чувствах, взятых оторвано от всего, взятых самих по себе — как минимум неполноценно.
Оно похоже на попытки найти в социальной науке «природу человека» оторванного от общества, в то время, как человек формируется именно как человек — только в обществе. Человек вне общества, попадающий в дикие условия сразу же после рождения, если и выживает (допустим среди волков), то сам становится «волком»; что лишь в очередной раз подчёркивает общественную природу его натуры. Так же и чувства взятые оторвано от внешнего, в сущности, столь же неполноценны, как и та нагая девушка, нарисованная без чувств, о которой рассуждал мой художник, как и человек вне социальных связей.
Здесь можно возразить, впрочем, что «проекция мысли на материю помогает осознанию»; можно привести пример из математики, с лучшим осознанием нарисованной формулы, когда она нарисована (такой пример мне однажды уже приводили). Это проще понять на примере таких вещей, как пятидесятиугольник. Эту фигуру невозможно представить воображением, её необходимо нарисовать.
Но одно дело осознать что-то сложное, что даже в мысли решается с помощью «инструментов ума», и совсем другое дело понимать замысел создателя исходя из готового контекста. Но постойте, я начал рассуждать о «другом», о зрителе. А здесь речь идёт именно о внутренних чувствах и переживаниях. В первую очередь здесь предполагается в цветах передать любовь, передать запах и т.п., то есть сделать заведомо невозможное. Но, даже сделав это невозможное, оно только потому и известно одному художнику, поскольку он единственный точно знает, о чем думал, пока рисовал (собственно эта «память» единственная связь между картиной и чувством). Если художник повторно будет смотреть на эту картину, он уже не почувствует того же, что и раньше, но он просто попытается вспоминать те чувства, которые он испытывал, так что по сути это будет рефлексия, воспоминание. Такое перенесение мыслей на холст не помогают осознанию, они бессмысленны для художника и тем более бессмысленны для зрителя.
Художник, как впрочем и зритель, могут наслаждаться картиной, и делают это по разному; но ни в коем случае нельзя подменять понятия и считать, что чувства могут быть переданы, и что именно лицезреть свои чувства — цель художника.
На мой взгляд, это глупо и лишено смысла. Более того, это консерватизм и деградация, замыкание человека на собственном «духовном богатстве» и внутреннем мирке, который с момента своего создания уже ничем качественно новым не дополняется, не растёт, а потому статичен.
Между прочим, именно отсюда происходит такая популярность среди всех этих напыщенных индюков из лагеря «высокого искусства» всяких Платонов с их идеей знания, как припоминания (конечно, не только отсюда). Якобы можно замкнуться в себе и из себя же добраться до самых глубин познания.
Цель теперь у многих (впрочем, не всех) художников искажена. Они живут в отрыве от мира и считают это огромным личным достижением, даже целой добродетелью. Хуже того, «целостное» искусство они презирают, потому что оно недостаточно «глубоко». Если я нарисую какую-то дрянь, то такой художник не сможет ничего понять (да и я тоже), но притворится, что восхищен, потому что подумает, что я делал то же самое, что и он. Конечно, откровенное дерьмо жрать пока ещё никто не будет, это понятно, всё-таки они довольно долго онанируют кисточкой и способны почувствовать какую-никакую, а связь между конкретным чувством и конкретными движениями руки, цветами, а потому могут иной раз обнаружить в простой мазне простую мазню.
«Глубина», на которую погружаются эти горе-художники в своих никому не нужных поисках смыслов, хоть и бедна содержанием, но зато замечательно отражает популярные сегодня плюралистические тенденции, тренд разнообразия. Ведь каждая мазня выражение индивидуальности. И, наоборот, соприкосновение с внешним миром несет в себе очень много рамок. Искусство якобы получается ограниченным, результат работы уже как бы лежит, осталось только срисовать, более или менее «реалистично», но лишь срисовать.
Всем этим я хочу сказать только одно: субъективистский подход в искусстве, ничем (!) не глубже и в плане ограничения личности даже превосходит все прочие подходы. Более того, субъективистское искусство показательно элитарно, что в наш век реакционно до откровения. Мы живем в век масс-медиа, когда зритель окончательно стал массовым. Безыскусные массы, старясь не отставать от высокого стиля, сегодня бросаются на всякий выкидыш с клеймом «элитно» или «искусство» под мышкой, с радостью потребляя самые бездарные и уродливые поделки, какие только может вбросить на вентилятор человек.
В конце-концов художник не просто отрывается от внешнего мира и закрывается на себе, он непроизвольно затрагивает своими духовными отборосами внешний мир. Мой оппонент в приведенных выше цитатах пытался доказать, что мол искусство «не для другого». Но факты говорят об обратном: по факту оно, искусство, попадает на всеобщее обозрение и влияет на общество.
Можно возразить на это, что мол всегда было так, что массы ориентируются на высший класс, и что в этом нет ничего особенного, что это естественно, что нет причин негодовать из-за подражания «низших» «высшим». Но против этого никто и не протестует. Проблема в том, что «высшие» сами ошибаются. Негодование здесь направленно в первую очередь в адрес «творцов», которые пользуются кастрированным методом.
А если считать извечность влияния, то я сам являюсь представителем «низших», что не мешает мне критически осмыслять и опротестовывать господствующие направления мысли. Тут можно заметить о ещё одной проблеме, существующей в современном обществе. Это проблема отоваривания, рекуперации искусства. Когда художник творит не для себя, а на продажу, он производит отчуждаемый товар, который современными средствами индустриального производства тиражируется до статуса ширпотребной банальности, в полном соответствии с Беньямином.
Но дело всё равно остается не столько в средствах, но в каждом отдельно взятом художнике. В наш век они стали совершенно жалкими, их пауперизация, ещё пятьдесят лет назад бывшая вопросом времени, наконец, свершилась. Они унижаются и торгуют своими чувствами, сдают свой труд внаём кому угодно, окончательно сливаясь с рабочим классом.
Впрочем, мы отвлеклись. Самое возмутительное сегодня это то, что описанное неполноценное и кастрированное искусство выдается за «лучшее», за самое глубокое и прогрессивное, и превращает в идиотов самих зрителей. Тревожно и то, что далеко не самые глупые люди периодически попадаются в ловушку «приобщения к культуре», опосля чего деградируют прямо и явно. Они ищут духовных богатств, но находят только чаны с дерьмом. Широкие же массы и вовсе совершенно беззащитны перед таким изощренным оружием отупления.
Подобный декаданс мысли характерен не только для искусства, но и для той же философии. Человек малограмотный тут же бросается на самый тиражируемый, а значит на самый безопасный для буржуазии товар: Ницше, Хайдеггера, Витгеншейна и прочих безобидных ягнят, эпигоны которых и помыслить не смеют о восстании против современного порядка вещей. Кто поумнее заглядывает в глубину веков, но и там он ищет наиболее банальных и понятных истин: Платон, Аристотель, Бэкон, Кант бесполезны сегодня, зато легки и понятны человеку, которому весь модерн известен заочно, на уровне подсознательного априорного. Здесь нельзя говорить о субъективных воззрениях отдельных людей — наклонности личности определяются её информационным и общественным окружением. И так уж сложилось исторически, что сегодня тон инфошума и общественные настроения задаются полными и беспросветными идиотами.
