История…

Это пародийно-героическая эпическая поэма почти на 15 000 строк, написанная в начале XVI века. Она чем-то напоминает, например, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, только написана не прозой, а стихами. (Как говорится во введении, т. I, стр. xviii, сам Рабле, впрочем, находился под влиянием поэмы Фоленго). История довольно плутовская (picaresque), и вполне естественно делится на две части. В первой половине поэмы, рассказывающей о детстве и юности Бальдо, он терроризирует всех вокруг, связывается с разными проходимцами и негодяями и в конце концов оказывается в тюрьме; значительная часть этой половины книги посвящена интригам его друга Цингара, такого же подлеца, как Бальдо, но полагающегося не на грубую силу, а на хитрость. Цингар устраивает розыгрыши и ловушки различным людям, которых считает врагами Бальдо, и в конце концов добивается его освобождения из темницы. Во второй половине поэмы Бальдо и его друзья отплывают на Восток; их отряд пополняется всё более странными участниками (включая великана, кентавра и какого-то получеловека-полусобаку), после чего вступает в череду всё более сюрреалистических приключений: они сражаются с пиратами, ведьмами, демонами и чертями, исследуют огромные подземные пещеры, проводят время на острове, который оказывается гигантским заколдованным китом, и в итоге спускаются в сам Ад.

Мне больше понравилась вторая часть поэмы, вероятно потому, что она больше похожа на привычное приключенческое повествование, в котором можно хоть как-то воспринимать Бальдо и его спутников как героев, которым можно сопереживать. В первой половине они выглядят просто как проходимцы и преступники, которые ведут себя как ублюдки по отношению к окружающим безо всякой причины. (Во второй половине они всё ещё жестокие ублюдки, но хотя бы теперь их жертвами становятся демоны и чудовища, которых нетрудно вообразить заслуживающими подобного обращения).

… в которой я не понимаю шутку.

Полагаю, дело либо в том, что юмор — одна из тех вещей, которые со временем плохо стареют (а порой и не очень успешно пересекают культурные границы, даже если между эпохами нет большого разрыва), либо в том, что со мной что-то не так — возможно, и правда у меня «сломано чувство юмора»: может быть, постоянная диета из грубых интернет-шуток действительно оставляет человека немного неподготовленным к тому, чтобы оценить юмор в литературных произведениях прошлых веков. Как бы то ни было, факт остаётся фактом: всякий раз, когда я пытался читать якобы великие комические произведения, я редко находил их смешными — древнегреческие и римские комедии, «Дон Кихот», «Гаргантюа и Пантагрюэль», большинство комедий Мольера, да и тот том ренессансных комедий из серии ITRL, который я читал несколько лет назад (см. мой старый пост) — и т. д. 

Так что, думаю, неудивительно, что и в «Бальдо» я в основном не уловил юмора. Часть комизма в пародийно-героической поэме обычно заключается в том, что она использует тот же высокий стиль, что и серьёзный эпос, но применяет его к совершенно не-героическим персонажам, поступкам и событиям. И, как в любой пародии, чтобы её оценить, нужно быть достаточно знакомым с тем, что именно пародируется. Несколько лет назад я читал «Похищение локона» Александра Поупа и получил от него большое удовольствие: я почувствовал, что Поуп применяет тот же напыщенный классицистический стиль, что и в своих переводах Гомера, но теперь применил его к гораздо более легкомысленной и незначительной теме. Но в «Бальдо» мне не хватало такого фона: в примечаниях переводчика постоянно встречаются ремарки вроде «здесь Фоленго отсылает к такому-то месту у Вергилия, Ариосто, Пульчи или какого-нибудь иного автора героических и рыцарских сказаний», — но я просто был недостаточно знаком с этими произведениями, чтобы по достоинству оценить пародию.

Язык

Ещё одна часть юмора, мимо которой я в основном прошёл, — это «макаронический» язык Фоленго, то есть поэма написана на особом латинском, густо пересыпанном всевозможными разговорными итальянскими словами. В английском переводе этот эффект почти полностью утрачен, и я не виню переводчика: передать нечто подобное, думаю, невероятно трудно, если вообще возможно. Временами перевод пытается воспроизвести подобное ощущение, прибегая к современным разговорным выражениям (например: «I don’t give a shit» — «Мне плевать», т. II, стр. 99), но, полагаю, это всё же очень далеко от того, что даёт оригинал. К сожалению, я не знаю ни латыни, ни итальянского, так что мне пришлось довольствоваться английским переводом.

Кстати, ещё один недостаток чтения перевода состоит в том, что он сделан прозой, как большинство переводов поэзии в серии ITRL. Для меня часть очарования неизбежно теряется при переходе от стихов к прозе. На внутреннем клапане суперобложки указано, что оригинал написан гекзаметром, хотя, судя по моим попыткам прочесть несколько строк и подсчитать слоги, ритм там скорее пятистопный, чем шестистопный.

Бунтарь, у которого есть цель?

Но, возможно, главная причина, по которой «Бальдо» не показался мне особенно смешным, заключается в том, что я читаю его в совершенно ином контексте, нежели тот, в котором он был написан. Полагаю, Фоленго просто устал от идеализированных, возвышенных героев древних эпосов и рыцарских романов, которые настолько доминировали в литературе его времени, что он сознательно пошёл в противоположную крайность. Его «герои» — это на деле проходимцы и негодяи, хитрые и жестокие, но в основном напрочь лишённые чести; насилия в поэме множество (и чем более гротескное и чрезмерное, тем лучше), но почти всегда без какой-либо искупающей, высшей цели; жертвы же этого насилия — чаще всего вовсе не те, с кем можно было бы сочувственно себя отождествить: они либо слишком глупы, либо сами достаточно порочны, чтобы заслужить всё, что с ними происходит. (Это особенно заметно в первой половине поэмы; во второй противники становятся немного более традиционными). И как будто сознательно восставая против всех этих тягостных попыток «возвысить человечество», Фоленго буквально одержим всем грубым и отвратительным, всем, что подчёркивает телесную, материальную сторону человеческого существования. Его особые одержимости — это еда (чем более мерзко и чревоугоднее, тем лучше) и дефекация: дерьмо упоминается практически на каждой странице, персонажи испражняются в штаны при малейшем испуге и т.д. и т.п.

Представляю, что писать (или читать) подобные вещи должно было казаться ему и его читателям своего рода освобождением, громогласным «пошли вы к чёрту!» навязчивым силам порядка, религии, морали и прочим, которые вечно пытаются заставить человека вести себя лучше, чем склонна его собственная природа. Я могу понять такую позицию, но в наше время всё это воспринимается совершенно иначе. Все эти бесконечные упоминания дерьма и прочих физиологических подробностей не кажутся особенно освобождающими для того, кто вырос в эпоху goatse, tubgirl, blue waffles и 2-girls-1-cup. Точно так же, наличие вместо героев сплошных негодяев, действующих в мире, полном мерзости и морального разложения, ныне не воспринимается как нечто революционное или освобождающее — ведь уже давно почти никакая форма повествования (за исключением разве что топорной политической пропаганды) не относится к героизму всерьёз.

Короче говоря, то, что для Фоленго, вероятно, ощущалось как радостный акт сопротивления угнетающим силам порядка и благопристойности, сегодня просто не производит того же эффекта, поскольку мы не чувствуем на себе такого давления, какое испытывал он. Я могу читать его историю и сочувствовать его взглядам, но при этом не могу не желать, чтобы он наконец перестал возиться в дерьме и хоть изредка рассказал что-нибудь приятное. В качестве другого примера, я полагаю, что различные упоминания о коррумпированных священниках и монахах, должно быть, были довольно смелыми во времена Фоленго, но они кажутся менее шокирующими и впечатляющими сейчас, когда вы практически не можете открыть новостной сайт, не найдя статей о том, как церковь укрывает священников-педофилов, выступает против абортов, эксплуатирует сирот и тому подобное.

Интересно, что, несмотря на всю свою бунтарскую позицию в этих вопросах, в некоторых других он на удивление консервативен. Например, он явно проявляет себя как женоненавистника; почти все женские персонажи, упомянутые в поэме, отрицательные (за исключением матери Бальдо, которая, однако, умирает в самом начале книги). Многие из них – ведьмы, и Фоленго самым резким образом обличает их, называя шлюхами, распутницами, своднями и т.д. за попытки соблазнить его персонажей, и они неизменно встречают свой конец гротескно-жестоким образом. Он высоко ценит друга Бальдо, Леонардо, за то, что тот устоял перед подобными искушениями и сохранил целомудрие (книга 17). Короче говоря, Фоленго, возможно, и поддерживает идею обжорства и дефекации, но в вопросах сексуальности он не расходится с общепринятыми взглядами своего времени.

Эпические списки

У стиля Фоленго есть и другие странные черты, которые мне показались скорее недостатками, чем особенностями. Например, он обожает длинные, беспорядочные перечни, которые редко хоть что-то добавляют к повествованию и часто выглядят просто как заполнение пространства — будто бы автору платили за каждую строку. Так, есть длинный список вещей, которыми славятся отдельные итальянские города (2.96–130); перечень рыцарских романов, прочитанных Бальдо (3.102–9); алфавитные буквы (8.535–99); ветра (12.317–99); астрологическая лекция о небесных сферах и временах года, занимающая большую часть 14-й и 15-й книг; список примерно из сорока болезней и недугов (15.361–74); и так далее, и так далее, и так далее.

Было ли здесь пародирование какого-то приёма из подлинных эпических поэм? Я вспоминаю знаменитый «каталог кораблей» у Гомера, но там, по крайней мере, был смысл: он повышал вероятность того, что местный греческий вождь, слушавший Гомера (или другого аэда), распознает в одном из героев своего предполагаемого предка и, следовательно, с большей вероятностью щедро вознаградит певца. В «Бальдо» же эти списки кажутся просто бессмысленным бормотанием; возможно, если вам это нравится, вы будете рады, что они там есть, но для меня они были в основном помехой.

(P.S. Судя по Википедии, действительно существует понятие «эпического каталога», и каталог кораблей Гомера — лишь один из примеров, так что, полагаю, именно это Фоленго пытался спародировать).

Плутовство

Ещё меня несколько смутила плутовская природа повествования. Значительная часть книги состоит из всевозможных мелких эпизодов, которые лишь очень слабо связаны между собой и которые можно было бы переставить местами, не изменив сути. Не сомневаюсь, что это сделано намеренно, и, вероятно, некоторым читателям подобный стиль нравится; но мне бы история понравилась больше, если бы сюжет был чуть связнее. В нынешнем виде всё выглядит так, будто случайные вещи всплывают из ниоткуда без всякой причины, как если бы поэт просто импровизировал и выпаливал всё, что приходило ему в голову в данный момент. Иногда у меня возникало ощущение вроде: «Ага, значит, герои, плывущие по подземной реке, встречают старика, который едет верхом на крокодиле в сопровождении нимф, избивают его и плывут дальше, больше о нём не вспоминая? Отлично, уверен, в этом есть какой-то смысл…» (23.38–101).

Точно так же продвижение сюжета зачастую полностью зависит от внезапного и чудесного появления новых персонажей — что в итоге раз за разом ощущается как дешёвое deus ex machina. Наиболее вопиющий пример — поэт и прорицатель Серафус (22.490, 23.704, 25.409). Не могу отделаться от мысли, что автору попросту не хватало терпения выстроить настоящий сюжет, и он просто наслаждался болтовнёй и произвольными вставками. Кто знает, может, всё это и есть обширная насмешка над самой идеей сюжетной логики, а я просто слишком туп, чтобы уловить шутку.

Построение мира

В этой связи меня немного раздражала и импровизационная природа фэнтезийного мира, где происходит большая часть второй половины поэмы. Возможно, глупо ожидать иного от автора XVI века, но современные писатели-фантасты хотя бы стараются создать видимость того, что их вымышленные миры внутренне последовательны и хотя бы в какой-то мере продуманы. Некоторые действительно всё заранее планируют с дотошной точностью (Толкин, пожалуй, был бы хорошим примером), другие импровизируют, но умеют создать иллюзию, что их миры вроде как имеют смысл. А вот в «Бальдо» постоянно создаётся ощущение, что автор сочиняет случайные вещи по ходу дела. Перед читателем без конца возникают совершенно непредсказуемые явления: ведьма, живущая на острове, который на самом деле гигантский кит (18.294–306); другая ведьма — во дворце подземного мира (книга 23); поэт и прорицатель Серафус (18.257 и далее многократно) и его орден давно умерших рыцарей и героев (книга 18); гигантская кузница в подземелье, населённая обнаженными демонами (книга 21); внезапно — оружейная, где хранятся доспехи древних героев (книга 22); и так далее. А финал 25-й книги вообще совершенно психоделический; должно быть, автор курил что-то отменное, когда писал это. У меня возникли ассоциации с последними сценами «2001: Космическая одиссея».

Когда Данте спускался в ад, создавалось ощущение что все упорядочено и хорошо организовано, разделено на уровни и различные более мелкие отделы и т. д.; но в «Бальдо» единственное, что сохраняет хоть какую-то последовательность, — это само ощущение постоянного нисхождения всё глубже, в подземное царство, к аду, но кроме этого перед глазами лишь череда случайных образов. Импровизационный подход Фоленго к построению мира напомнил мне ещё одно раннее произведение фантастики, которое я когда-то читал, — «Правдивую историю» Лукиана из Самосаты (в которой, кстати, тоже фигурирует гигантский кит, только у Лукиана герои оказываются внутри него, а не на его спине). Тогда рассказ Лукиана мне понравился — возможно, потому, что он был короче поэмы Фоленго. Впрочем, не стоит быть к Фоленго слишком строгим: в его сочинении нет ничего неправильного, оно просто принадлежит к своеобразному, но вполне законному жанру — просто не совсем в духе того, что мне по душе.

Так что, думаю, если не требовать связного сюжета и внутренне логичного мира, то это вполне может быть отличное чтение. Автор даёт волю воображению ради самого удовольствия от фантазии, щедро бросая на страницы ведра идей и эпизодов, импровизируя, болтая и придумывая всё на ходу. Мне это показалось терпимым в умеренных дозах, но для подходящего читателя, вероятно, это могло бы быть весьма увлекательным чтением.