Упоминаемый нами ранее В.И. Модестов в своей статье отталкивался от двух публичных лекций, прочитанных менее года назад по отношению к его собственной публикации. Одну из этих лекций, а именно статью «Философ Эпикур и вновь открытые его изречения» авторства Юлиана Кулаковского — мы сейчас и публикуем.

Статья эта гораздо хуже по смыслу и содержанию, чем предыдущая. Не зря сам Модестов отнесся к ней с прохладой, и жалел что автор не заменил большую часть своего личного изложения — на переводы всех новых отрывков Эпикура. Если вкратце, Кулаковский хвостиком идёт вслед за древней и новой критикой эпикуреизма, полностью расписываясь под плоским и пошлым пониманием Эпикура со стороны «классического» мейнстрима, так обожающего Аристотеля, Платона и стоиков, а чаще всего ещё и всяческого неоплатонизма. Автор даже не скрывает откуда черпал эти пошлости — из Целлера, которого до сих пор считают авторитетным историком философии в среде современных стоиков (на самом же деле — полная хрень; но об этом как-нибудь в следующий раз).

Но ладно ещё присоединение к старой критике, Кулаковский идёт дальше и объявляет эпикуреизм — религиозной сектой; ссылаясь на противные ему внешние признаки догматизма, и не замечая, что с таким подходом не сложно объявить все и каждую философские школы — точно такими же религиозными сектами (за исключением, разве что, скептиков). В общем, статья полная всяческой ерунды, и представляет интерес только в качестве иллюстрации полемики в среде ученых Российской Империи конца XIX века.

— Echafaud

---

Публичная лекция, читанная в университете Св. Владимира 25 марта 1889 года.

Привет мой и благодарность всем Вам, Мм. Г-ни и Мм. Г-ри, удостоившим мой призыв своим вниманием… После долгого колебания решился я воспользоваться дорогим правом университета, правом, которое он высоко ценит и, осмеливаюсь прибавить, слишком редко осуществляет, — приглашать в наши стены всех, кому близки и дороги интересы знания и науки. Мою решимость вызвал особый повод, который, надеюсь, будет признан достаточным. В свое оправдание я и должен прежде всего указать на этот повод.

Редко в наш век может отметить наша наука событие, подобное тому, что недавно произошло. И мы, представители науки о древнем мире, можем заявить об открытии и о новинке! Событие это имело место в центре древнего мира, Риме, около полугода тому назад. В одном греческом кодексе ватиканской библиотеки, кодексе давно известном, бывшем много раз предметом изучения, впервые были замечены и впервые прочтены семь страниц греческого текста. Кодекс этот принадлежит ХIѴ-му веку. Заключает он в себе полное собрание сочинений Ксенофонта. «Достопамятности» (Memorabilia) заканчивают это собрание. За ними следует полный текст «Размышлений» императора М. Аврелия и «Руководство» (Encheiridion) философа Эпиктета. В течение настоящего столетия, при новых изданиях творений названных писателей, не раз подвергались тщательному пересмотру соответственные части рукописи; но занятые тем, чего непосредственно в ней искали, филологи не обращали внимания на те несколько страниц, которые следуют за концом эпиктетова «Руководства». Молодой венский филолог, д-р Вотке, имел счастье первый обратить внимание на эти страницы и первый их прочесть. Оказалось, что они заключают в себе сначала небольшой отрывок из какого-то риторического сочинения византийского времени, а затем — собрание философских изречений с заголовком: Επιϰουρου προσφωνησις.

Об этом открытии немедленно оповещён был боннский профессор Узенер, много потрудившийся над собранием и критикой сохранившегося в древней литературе материала по вопросу об Эпикуре и его учении. При ближайшем участии Узенера, в сообществе с учителями г-на Вотке, венскими профессорами Гартелем и Гомперцем, вновь открытый текст был издан в свет в одном венском филологическом журнале ¹. Таким образом, эта литературная новинка стала теперь общим достоянием всех филологов. 

Появление нового материала, как то естественно, оживляет внимание и к старым вопросам, я же со своей стороны поддался желанию превратить свой личный интерес в общественный через публичное слово в стенах нашего университета. Задаваясь целью познакомить почтенное собрание с этим новым обломком древней литературы, считаю необходимым сказать несколько слов о состоянии нашего предания об Эпикуре и его учении, а также и о самом учении, чтобы таким образом связать старое с новым.

Имя Эпикура всем знакомо и у всех на устах. Это не значит, конечно, что его учение также известно в его истине, как и само имя. Если я упоминаю здесь об этом, то лишь для того, чтобы отметить, что совершенно так же было уже и в древности. И там все знали имя Эпикура, и часто мало знали его учение. Но древние были в ином положении, нежели мы: они владели подлинными писаниями этого философа. А был он по плодовитости на литературном поприще одним из самых обильных.

Иначе обстоит дело у нас: от всего множества его сочинений до нас дошло в подлиннике чрезвычайно мало, а именно: три небольших письма к друзьям, в которых изложены основные черты этой философской системы ², и собрание изречений, счетом 43, которое носит заголовок: ϰυριαι δοξαι, т.е. «Главные мысли». Материал этот сохранён для нас писателем первой половины III-го века от P. X. – Диогеном из г. Лаэрты (в древней Киликии), плохо понимавшим философские учения, о которых он писал. Таков материал, дошедший в подлиннике и в цельном виде. — Но философия Эпикура была в продолжение веков одним из наиболее заметных течений в истории философской мысли древнего мира, и многие как греческие, так и римские писатели сказали нам об этом учении, преимущественно в связи со своими возражениями, обличениями и критикой на него. Из подобного рода свидетельств извлечено немало данных для уразумения эпикурова учения. Материал этот собран недавно вышеназванным профессором Узенером в одну книгу, носящую заглавие: Epicurea ³.

Ничего или почти ничего не дошло до нас и от творений ближайших учеников и последователей Эпикура, живших и учивших в завещанных им своей школе садах. Но был один римский поэт, великий по силе таланта, «автор одной книги» – Лукреций. В своей поэме «О природе» хотел он воспроизвести целиком учение мыслителя, который заполонил его творческое воображение и вконец покорил его мысль. О Лукреции имел я случай говорить в этих самых стенах ⁴. Я отметил тогда, что как материал для уразумения философии Эпикура творение Лукреция имеет немало тёмных сторон, потому отчасти, что в нём почти повсюду перед нами лишь эскиз, исполненный широко, размашисто, могуче, но только эскиз, а не картина, как хотел и мог дать её нам не доживший до её издания в свете творец её. 

Итак, суждения других философов, обличавших Эпикура, цитаты из него, немногое дошедшее до нас в подлиннике через Диогена Лаэртского, и наконец, поэма Лукреция — таков тот материал, по которому издавна делались и ныне делаются попытки восстановить образ этого мыслителя и понять его учение.

На помощь к давно изучавшемуся материалу явился теперь новый сборник изречений мыслителя. Всех изречений — 81. Не все они для нас новы и не все принадлежат самому Эпикуру. Двенадцать из них известны — хотя некоторые и не вполне в той же версии — по сборнику, сохранённому Диогеном Лаэртским. Четыре принадлежат не самому Эпикуру, а его ближайшему ученику, Метродору. Наконец, шесть были известны то в латинском переводе у Сенеки, то в ссылках на них у других писателей. Таким образом, вполне новый материал сокращается на 69 изречений. В новом сборнике изречения размещены без всякой системы и порядка. Вчитываясь в них, нельзя, однако, не заметить некоторого единства в содержании сборника: все изречения относятся к морали Эпикура и в то же время подобраны так, что позволяют предположить в авторе сборника последователя стоической философии в духе III века от Р. X., а быть может, даже человека, не чуждого христианству. Возможность искажения текста вследствие переписки в течении веков — дело вероятное a priori —даёт себя чувствовать филологу в этих изречениях. Отсюда, как и оттого, что это афоризмы, — немалая трудность понимания многих из этих изречений, которую и отметили первые издатели этого текста ⁵. Как бы то ни было, большинство их совершенно понятно для тех, кто занимался изучением Эпикура. A появление нового подлинного материала, хоть и не очень обильного, должно быть признано событием в летописях нашей науки. Собственные слова мыслителя позволяют нам теперь с большею против прежнего определённостью отметить некоторые черты его образа, и с этой целью беру я на себя смелость явиться здесь в качестве передатчика — скажу его гордыми словами — «глаголов истинной философии». Сам характер нового материала вынуждает меня вызвать сначала в Вашей памяти основную схему философской системы Эпикура.

---

Жизнь и деятельность Эпикура принадлежат концу IѴ-го и началу III века до P.X. Философия в эту пору оставалась в своём значении высшего синтеза всего человеческого знания. Она сохраняла положение, достигнутое ею в лице Аристотеля. Она имела с предшествующим фазисом развития и то общее, что знала только один источник знания — разум. Но во всех послеаристотелевских системах мыслители берут на себя с большей, чем как то было прежде, определённостью, задачу — дать человеку моральные устои для жизни. Постижение тайны бытия и мира является уже не как само себе цель, а как средство. Уже не в интересе чистого знания стремится обнять мир мысль человека, а с тем, чтобы своей над ним победой определить человека в окружающей его действительности и раскрыть ему нравственные принципы для его участия в жизни. Последствием такого настроения философской мысли было то, что учение о нравственности, этика, являлось главной и существенной частью философских систем того времени.

Эпикур ясно и определённо высказал мысль, что удовлетворение моральных запросов человека есть цель философии. Но так как ответ на них может быть дан только как результат постижения тайны мира в его целом, где человек лишь бесконечно малая и преходящая часть, то отсюда следует необходимость изучения внешнего мира. «Если бы, говорит он, не тревожили нас недоумения о небесных явлениях и о смерти (словно тут есть нечто, нас касающееся), а также и неразумение пределов страданий и хотений, то мы бы не имели надобности в изучении природы» (физиологии, как он выражается) ⁶. Свое учение о природе Эпикур изложил в целом ряде сочинений. В числе трёхсот книг его писаний 37 составляли одно целое под заглавием περι φυσεως, т.е. «О природе». Сюда же относились и некоторые другие книги со специальными заголовками ⁷. В подлиннике по этим вопросам дошло до нас только два небольших письма к друзьям, где представлен самый краткий остов учения о мире. Учение это в общей схеме было таково.

Всякое бытие материально. Материя состоит из атомов, неразрушимых и вечных, которые, пребывая от века в пустоте, т. е. говоря нашим языком, в пространстве, образуют своим сочетанием весь видимый и постигаемый мир. Мир этот в данной своей форме есть творение случая. Божество не имеет участия ни в возникновении мира, ни в его жизни. Данный материальный мир имеет свои законы, которые обусловливаются характером и свойствами единиц, составляющих материю, т. е. атомов. Разнообразие в свойствах атомов, каковы их различия в весе, гладкости, лёгкости, подвижности и тому подобных качествах, а также их способность отклоняться, при движении сверху вниз, в сторону — являются причиной дивного разнообразия видимого мира. Наш мир есть один из многих, какие могли возникать искони и возникали в бесконечности прошлого. Постоянное изменение в видимых предметах есть основной закон жизни мира. Изменение это есть в то же время разрушение и смерть. Смерти подлежат все вещи и мир в его целом. Конец нашего мира, быть может, и близится, но он не есть установление небытия, ибо царящий над всем случай может создать новые иные миры из, быть может, иного сочетания вечных и неуничтожимых атомов.

Такова истина о мире. Её постижение является первым предварительным условием для успокоения тревоги духа человеческого. На почве такой физики (физиологии, по терминологии Эпикура) строил он свою этику. Его этика зиждется на противоположении двух принципов: ηδονη и αλγηδων – наслаждения и страдания, как принуждены передавать эти термины мы, хотя такая передача и не может претендовать па полную точность. Всё одаренное жизнью и способное ощущать стремится к наслаждению и отвращается от страдания. В подтверждение этого положения Эпикур ссылался на наблюдение над животными в их младенчестве и возводил своё положение в закон мировой жизни. Эпикурова этика вращалась в доказательствах абсолютной приложимости этого основного догмата и обращалась в поучение о том, чего должен искать человек и чего избегать. Отсюда и само имя для этики — περι αιρεσεων ϰαι φυγων. Цель истинной философии — дать человеку абсолютные нормы для его поведения и тем сделать ηδονη, наслаждение, постоянным его состоянием. В этом своём характере термин этот пояснялся как αταραξια, т.е. невозмутимое радостное спокойствие духа. Только то, что может содействовать достижению этого состояния, достойно стремлений человека. Только об этом своём индивидуальном счастье и должен он помышлять в течение всей своей жизни.

Воспроизведя перед Вами, Мм. Гг., этот остов философской системы Эпикура, могу я теперь перейти к моей главной цели – предложить Вашему вниманию обзор нового материала, причём постараюсь по мере умения привести в некоторую связь эти отрывочные изречения.

---

К целому миру обращал Эпикур свое учение. В новом сборнике сохранены его слова: «Философия обходит вселенную, благовествуя всем нам пробуждаться к блаженству».

[изр. 52].

Мыслитель преисполнен веры в истину своего учения. Но перед ним человечество, не разумеющее природы, живущее в представлениях о вмешательстве богов в жизнь мира, связанное в своем сознании всеми путами унаследованных представлений о важном, полезном, нужном, достойном стремлений, поддерживающее в своем неразумении истины весь строй, в котором оно родилось и пребывает. Оно являет жалкое зрелище для мудреца. «Спокойствие большинства людей, гласит 11-е изречение, есть оцепенение, а их возбужденность — безумие».

Постигший истину мудрец далёк от толпы, но он чужд превознесения. Вот слова Эпикура: «Постижение природы создает не шумливых и велеречивых, не кичащихся многожеланным в глазах толпы образованием, но — не знающих страха, умеющих довольствоваться, людей, гордость которых — блага их духа, а не внешнее благополучие».

[изр. 45].

Мудрец далёк от всякого желания снискать расположение толпы, видеть к себе её внимание, желать себе одобрения со стороны не разумеющих истины. «Я предпочту, говорит Эпикур, ничем не стеснённой речью изъясняя природу, как оракул вещать полезное всем людям, хотя бы и никто не стал со мной соглашаться, — нежели, подчиняясь пустым людским мнениям, пожинать обильную дань хвалы от толпы».

[изр. 29].

Не радея об истине, люди предаются разным занятиям, не имеющим никакого разумного основания; многие хлопочут о стяжании и посвящают ему всю свою жизнь. Философ понимает суетность стяжания и с иронией смотрит он на их деловитость, упускающую из вида главную цель человеческих стремлений. «Всю свою жизнь, вещает он, готовят иные нужное для жизни, не примечая, что во всех нас влит смертный яд рождения».

[изр. 30].

В суете своих забот отлагают люди до будущего цель жизни — наслаждение. Им внушает мудрец: «Мы родились один раз, и дважды нельзя родиться, и нам не дано бытия в течении всей последующей за нами вечности. Ты же, не будучи властен в завтрашнем, отлагаешь на после радость. И гибнет жизнь в отсрочках, и каждый из нас умирает в сознании, что ему не хватило времени».

[изр. 14].

Но победить это безумие человечества слишком трудно и философ с грустью замечает: «Всякий уходит из жизни, словно как если бы он только что родился».

[изр. 60].

Люди пребывают в страдании оттого, что они не разумеют грани между тем, что им поистине нужно и необходимо, и тем, что только слывёт и кажется таким, а в действительности совершенно безразлично, а иногда и вредно. Вот что думал Эпикур о природе человеческих хотений и как он их делил: «Из хотений одни физические и необходимые, другие — физические, но не необходимые, третьи—не физические и не необходимые, а причиной своей имеют лишь пустое представление».

[изр. 20].

Об удовлетворении хотений Эпикур учил так: «Следует не насиловать природу, а убеждать её; будем же убеждать необходимые хотения, исполняя физические, если они не влекут за собой вреда; а вредные — жестоко их обличая».

[изр. 21].

Что касается физических необходимых хотений, то удовлетворение их не требует от человека многой заботы, а в то же время достаточно удовлетворить их, чтобы признать и сознавать себя счастливым: «Голос плоти — не алкать, не жаждать, не зябнуть. У кого это есть и кто пребывает в надежде иметь это и в будущем, тот с самим Зевсом может поспорить о счастье».

[изр. 33].

Понятия бедности и богатства должны определяться в соответствии со знанием о необходимом и тогда понятия эти, уразумеваемые в их истине, окажутся в противоречии с людскими представлениями: «Бедность, соизмеряющая себя законами природы, есть великое богатство; богатство же, не полагающее себе предела, есть великая бедность».

[изр. 25].

Внявшие голосу истинной философии должны понимать, что в делах оправдывается человек, а не в слове: «Следует не делать вид, что ревнуешь о мудрости, а подлинно философствовать, ибо нам не нужно казаться, что мы здоровы, а поистине быть здоровыми».

[изр. 54].

Ясно и определённо храня всегда в сознании пределы необходимого и удовлетворяя только необходимые хотения плоти, мудрец радеет о великом благе: «Величайший плод умения ограничивать желания есть свобода».

[изр. 77].

Он не может направить свои стремления и свои заботы на стяжание. С презрением смотрит на такой род жизни Эпикур. «Наживать средства нечестными способами — богопротивно, а дозволенными — постыдно, ибо непристойно скаредно копить, хотя бы при этом и не нарушалась справедливость».

[изр. 43].

Другое изречение гласит: «Жизнь свободная не может приобрести много стяжаний, ибо это дело нелегко дается без угодливости толпе или людям, власть имущим… Если же как-нибудь и приведётся человеку свободной жизни стяжать большие средства, то он их легко расточит на помощь близким».

[изр. 67].

Мудрец всегда готов на помощь, в какой бы крайности он сам ни находился. «Мудрец, оказавшись вместе с другими в нужде, лучше умеет отдать, нежели взять свою часть: такой клад обрёл он в самоограничении».

[изр. 44].

Но такое отношение к собственности не исключает для мудреца возможности иметь её и поддерживать её в порядке. «Одновременно надлежит и смеяться, и философствовать, и править домом, и пользоваться всеми прочими приобретенными благами, и никогда не переставать вместе с тем изрекать глаголы истинной мудрости».

[изр. 41].

Как ни свободен мудрец, как ни возвышен он над жизнью, как ни малы его запросы от жизни, но и он может оказаться под гнётом αναγϰη. Это сильное слово не имеет для себя перевода в русском языке; обыкновенно мы передаем его через наше «необходимость», а иногда — «рок». Тогда мудрец должен знать следующее: «Необходимость есть бедствие, но нет необходимости жить под гнётом этого бедствия».

[изр. 9].

Итак, остаётся свободный выход из жизни. Эпикур обронил слово сожаления человеку, стоящему перед этим роковым исходом: «Всецело жалок тот, у кого есть много разумных причин к выходу из жизни».

[изр. 38].

Но и этот поступок мудреца есть его победа над миром: он не склоняется перед силой αναγϰη, он устраняет её из мира своей волей. Ближайшему ученику Эпикура, Метродору, принадлежит изречение, торжествующее такую победу. Оно воспроизведено в нашем новом сборнике и приписано самому Эпикуру. «Я предупредил тебя, сила случайности ⁸, и все твои тайные подходы я запер. И не сдамся я ни тебе, ни другому какому обстоянию. Но когда явится нужда выйти вон из жизни, то, смело плюнув на неё и на всех, кто в пустоте своих представлений скован ею, выйдем мы из жизни с прекрасным пеаном на устах и возгласим: хорошо мы пожили».

[изр. 47].

Но пока мудрец пребывает в жизни, завет ему Эпикура таков: «Будем стараться каждый новый день делать лучшим, чем предшествующий, пока нам быть в пути; когда же дойдем до цели, будем пребывать в непрерывной невозмутимой радости».

[изр. 48].

В чём же может состоять это стремление делать день настоящий лучше, чем вчерашний? — Оно состоит в том, чтобы все более и более проникаться сознанием достижения блаженства и пребывания в нём. В этом смысле Эпикур предлагает много советов. Приведу лишь некоторые. Так, Эпикур учил, что настоящее никогда не следует возмущать мыслью о том, чего недостает: «Не следует отравлять настоящее хотением отсутствующего, но держать в уме, что и то, что есть, было предметом хотения».

[изр. 35].

Жизнь надлежит проводить в общении с людьми, искреннем и сердечном. Дружба есть одно из самых важных условий счастья. Стремление к ней ставит Эпикур наравне с исканием мудрости: «Благородный дух направляется предпочтительнее всего к мудрости и дружбе, из них одна есть благо смертное, другая — бессмертное».

[изр. 78].

Другое изречение гласит: «Для людей, которые стремятся стяжать мудрость ради блаженства всей жизни, наиболее важное дело – приобретение друзей».

[изр. 13].

Известно, что свой принцип утилитаризма Эпикур простирал и на объяснение этого блага жизни. «Всякая дружба, говорит он, желательна ради себя самой: начало же взяла она от пользы».

[изр. 23].

Высказанное здесь утверждение о пользе, как источнике дружбы, подвергалось издревле многим нападкам. Оставляя в стороне критику, замечу только, что принятие теории утилитаризма, как принципа в изъяснении внутренних мотивов духовной жизни человека, не препятствовало и не препятствует проявлению самого возвышенного альтруизма в жизни. Спор тут идёт больше о словах и о том, как диалектически построить то, что ясно на практике и в жизни. Эпикур умел быть искренним и преданным другом. Он наставлял, что человеческое сердце должно быть всегда открыто для дружбы, что искать её следует искренне и не опасаясь возлагаемых ею обязательств по отношению к другим. «Ни тот не друг, говорит он, кто во всём ищет своей пользы, ни тот, кто никогда её не связывает с дружбой; ибо один торгует расположением, другой отсекает благую надежду на будущее».

[изр. 39].

Не практическая польза, однако, и даже не само общение с друзьями нужно человеку для покоя его духа, как тонко заметил Эпикур, а возможность этого общения: «Мы имеем не столько нужду в общении с друзьями, сколько в уверенности касательно этого общения».

[изр. 34].

Возвышенное настроение и постоянную внутреннюю радость может поддерживать в себе мѵдрец независимо от настоящего. Всякая истинная радость, пережитая человеком, выходит из пределов времени и хранится памятью, как добро постоянное. «Кто не хранит в памяти пережитого в прошлом блага, тот новорожденный старец» — поучает Эпикур.

[изр. 19]. 

Никакая утрата не сломит мудреца, не выведет его из ровного чувства радостного душевного покоя. «Следует подчиняться несчастьям любовью к погибшему и сознанием, что невозможно сделать не бывшим того, что уже произошло».

[изр. 55].

По поводу утраты близкого человека Эпикур дает совет: «Будем горевать о друзьях, не проливая слезы, а предаваясь размышлению о них».

[изр. 66].

Посвященная мудрости и дружбе жизнь дает человеку на склоне дней сознание полного счастья. «Не юноша счастлив, но старец, свершивший прекрасную жизнь; ибо находящийся в цвете сил часто бывает гоним туда и сюда силой судьбы в противоречивых стремлениях; а старец словно ввёл свои челн в пристань, заключив за крепкой засекой свой удел благ, которые прежде были в опасности утраты».

[изр. 17].

Сам Эпикур дал в своей жизни образец последователям своего учения. В новом сборнике наряду с его изречениями сохранено такое о нём суждение: «Жизнь Эпикура, сопоставляемая с жизнью других, может показаться сказкой по проявленным в ней кротости и самоотречению».

[изр. 36].

Диоген Лаэртский сохранил нам отрывок из письма Эпикура к одному другу, написанного в последний день жизни. Эпикур упоминает о страданиях, причиняемых болезнью, и тем не менее называет и этот последний день страдания — счастливым. Все физические страдания восполняла для него, как он выражается, «душевная радость от памятования о совершённых разумом открытиях». Предчувствуя смертный час, он велел посадить себя в ванну с тёплой водой для облегчения страданий и, утолив жажду чистым вином, поучал друзей и учеников держать крепко открытия им истины и так скончался ⁹. Эти данные из биографии свидетельствуют, что сам Эпикур был верен своему учению до последнего своего издыхания. 

---

Мы долго говорили в предшествующем словами самого Эпикура, перебрав если и не все, то лучшие из вновь открытых его изречений. Все они внушены возвышенным настроением духа, большинство их изящно по своей внешней форме. В них раскрывается философ с сосредоточенной упорной последовательностью мысли, в них раскрывается человек с твердой настойчивой энергией и мощным духом, в них раскрывается и сердце этого человека. Мыслитель этот ставит дружбу наравне с мудростью, как единственные предметы стремления благородного духа. Эта дружба единомыслящих мудрецов является у Эпикура всецелым восполнением потребностей сердца человеческого. В изречениях не обронено ни одного слова о семье, и это не случайность. Нет в них ничего и об отношении мудреца к государству, кроме одного замечания такого рода: «Надлежит разрешить себя от уз обыденной суеты и общественной жизни».

[изр. 58].

Мудрость Эпикура выходит за пределы семьи, общества и государства. Она их игнорирует, они не входят в её круг, они устраняются ею. Его верный ученик и сожитель, Метродор, жестоко издевался над всякими политическими предприятиями, над событиями первостепенной важности той эпохи, над походами Эпаминонда, в которых он видел только проявление безумия человеческого. Он говорил, что человек свободной жизни может «горьким смехом смеяться над всеми Ликургами и Солонами» ¹⁰. Учение Эпикура только терпит семью, общество и государство, но в сущности — отрицает их. Оно имеет своим ближайшим предметом индивидуум в его личной жизни. Всё относя к нему и ценя весь мир только в отношении к данному страдающему и наслаждающемуся индивидууму, оно ставит его на страшную высоту обособления. Лукреций, поняв это своей творческой фантазией, дал нам такую картину. —

«Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,
С твёрдой земли наблюдать за бедою, постигшей другого,
Не потому, что для нас будут чьи–либо муки приятны,
Но потому, что себя вне опасности чувствовать сладко.
Сладко смотреть на войска на поле сраженья в жестокой
Битве, когда самому не грозит никакая опасность.
Но ничего нет отраднее, чем занимать безмятежно
Светлые выси, умом мудрецов укрепленные прочно:
Можешь оттуда взирать на людей ты и видеть повсюду,
Как они бродят и путь, заблуждаяся, жизненный ищут;
Как в дарованьях они состязаются, спорят о роде,
Ночи и дни напролет добиваясь трудом неустанным
Мощи великой достичь и владыками сделаться мира ¹¹».
[II, 1-13].

Величав этот мудрец, познавший тщету всего земного величия и спокойно созерцающий безумный труд и смятение окружающей его жизни… На эту высоту, которую он мнит незыблемым среди грозных волн утёсом, вознесла его гордыня разума, познавшего всю тайну мировой загадки. Он знает природу в её сущности, он постиг истину о божестве и он безраздельно убежден, что его мимолетное в жизни мира плотское существование есть центр мира. Он познал, что со смертью кончается всё для индивидуума, и спокоен в этой своей отсекающей всякие чаяния и надежды вере в постигнутую им истину. Он разрешил все узы. Он свободен от любви к отечеству, от привязанности к своему очагу, он не знает семьи. Он ценит свое краткое одинокое бытие, но он знает, что не только оно, но и весь мир во власти смерти, и бестрепетно ждет он этого разрушения…

Внутренним действующим мотивом философии Эпикура было стремление успокоить тревогу духа человеческого. И нельзя не признать, что он вложил в свое учение принципы, которые могли принести успокоение многим. Учение это отвлекало ум человека от пытливого изучения природы. Оно объясняло мир в целом и в частных его феноменах одной общей отвлеченной теорией и внушало полное равнодушие к отдельным явлениям, утверждая, что они или безразличны, или абсолютно ясны для того, кто способен постигнуть эту общую теорию. Знание о мире в системе Эпикура было полное для адепта его школы. — Далее, провозглашая тщету всех людских стремлений в устроении своего общежития, в искании политического и общественного идеала, выводя гражданина из государства, взирая с презрением даже на семейный союз, Эпикур отнимал у человека, быть может, самую главную причину тревоги его духа, освобождая его от всех запросов, на которые наводить его общежитие. — Наконец, замыкая кругозор человека его конечным существованием и интересами устроения индивидуального благополучия, отсекая всякие другие цели, кроме заботы о настоящем, внушая, что каждый момент есть сам себе цель, ибо он есть подлинное истинное бытие, проповедуя и на своем примере осуществляя абсолютную умеренность в хотениях и потребностях, Эпикур отвлекал человека от внешнего мира, приводил его внутрь себя самого, указывал ему ясную и легко достижимую цель. — В этих основных чертах, характеризующих эпикуреизм, была немалая привлекательная сила. Учение это могло манить к себе как апатичных и робких, так и высокомерных, как разбитых жизнью и изверившихся в ней, так и чистых энтузиастов… Для многих могло оно являться тихой пристанью, готовой успокоить смятения и борения жизни…

Сорок лет прожил Эпикур в своих садах. Широко разошлась слава о великом учителе, многие искали у него поучения, из далеких стран приезжали люди, чтобы слышать его слово. В наследие своей школе оставил он свои сады, и там, как в твердыне, долгие века процветало его учение, осуществлялся и его идеал жизни. Когда пять веков спустя после смерти Эпикура философ на римском троне, M. Аврелий, открыл в Афинах четыре кафедры философии, снабдив их представителей высоким жалованием от Империи, то в числе четырех была и кафедра эпикуровой философии ¹². Вплоть до конца IV века от P. X. есть у нас отголоски о живом значении этой философии среди иных, более в ту пору мощных, умственных течений, проходивших через человечество. Так долго жило это учение. Ещё при жизни встретил Эпикур возражателей и обличителей. Полемика против его учения не прерывалась и после в течение веков. Обличали Эпикура как язычники, так и Христиане. Философская несостоятельность эпикуреизма изъяснялась много и часто. В новое время иные историки философии совершенно исключали эпикуреизм из исторического обзора судеб древней мысли, не признавая в нём никаких заслуживающих внимания новых и важных, моментов в развитии древнего духа ¹³. Неблагосклонны отзывы об эпикуровом учении и у современных компетентных историков философии. Наиболее авторитетный между ними в наши дни, Целлер, начинает своё изложение об учении Эпикура такими словами: «Научное значение эпикуреизма и его способность к развитию стоят вне всякого отношения к его широкой распространенности и огромной продолжительности его жизни. Никакая другая школа не выказала так мало забот о более глубоком обосновании своего учения, ни одна не остановилась до такой степени безусловно на положениях своего основателя, как было то и другое в эпикуреизме» ¹⁴.

Целлер, отметив этот факт, который мы готовы признать вместе с ним, только порицает его и корит последователей Эпикура за их рабский дух. Но достаточно ли этого? Дано ли здесь объяснение? Почему же эпикуреизм не замер вскоре после своего основателя, когда прошло обаяние его великой личности? Почему он жил, и жил так долго? — Тщетно стали бы мы искать у Целлера ответа на эти вопросы. В самой новой работе по выяснению эпикуреизма, в статье парижского профессора Карро, появившейся несколько месяцев тому назад в широко распространённом французском
журнале ¹⁵, есть попытка дать ответ на указанные вопросы. Карро видит причину жизненности эпикуреизма в стадном чувстве, которое проявилось по отношению к Эпикуру в среде его ближайших учеников. В этом кружке друзей вошло в обычай преувеличенно хвалить друг друга. Эпикур быль вознесён до небес. Известно, что один из искренних его почитателей, Колот, оказал ему публично божеское поклонение. Сам Эпикур превозносил своих друзей в ответ на их к себе отношение. Так-то и создался тот ореол славы, который блистал и через несколько поколений. Признавая факт, о котором говорит Карро, мы думаем, однако, что это внешнее и наивное объяснение нисколько не делает понятным факта жизненности эпикуреизма в течение
стольких веков. — Где же разгадка? — Она дана, думается нам, в общем характере этого учения. Этот последний таков, что не школой надо называть последователей Эпикура, а сектой, и его мудрость — не философской системой, а религиозным учением. Как такое преподано оно учителем, как такое оно и жило целые века. Оно не развиваюсь, ибо оно было закончено, оно не совершенствовалось, ибо оно было совершенно, оно не изменялось, ибо оно было цельно. Оно не оставляло никаких вопросов, оно стояло перед современниками Эпикура и их потомками как полный ответ на все, чего и ищет дух человеческий. Оно давало полное знание мира, ибо оно ставило лишь общие вопросы и только на них отвечало, будучи совершенно чуждо живого пытливого наблюдения феноменов природы. Его ответы имели характер догматов. Кого удовлетворяли эти догматы, тот их воспринимал и оставался в вертограде учителя; для кого они были узки, тот шёл к другим учителям, и, найдя у них удовлетворение, подчас возражал против этих догматов и вел против них спор. — Догматы, объяснявшие мир, были основанием других, изъяснявших природу человека и наставлявших его о цели жизни. Их принимали те, кого они удовлетворяли, и такие люди выдерживали их в направлении своей жизни. Так и жила эта религия в своей «свободной церкви», чтобы употребить понятное нам слово.

То была странная для нас религия. Она давала отрицательный ответ на те вопросы, положительный ответ на которые составляет в наших понятиях сущность религии. Она почти отвергала идею бога, не отрицая прямо богов, завещанных греческому народу от старины, но выводя их за пределы жизни и судеб того феномена в бытии, который мы зовем вселенной. Земля, и солнце, и система звёзд – всё это находилось, по учению Эпикура, вне всякого отношения к существующим где-то богам, пребывающим в вечном блаженном покое. Такое признание равно отрицанию. — Далее, учение это стоит на прямом отрицании будущей жизни. Оно признает жизнь индивидуума, как результат известной случаем созданной закономерности в сочетании атомов, составляющих материю. Принимая закреплённое в понятиях и языке разделение человека на тело и душу, учение это рассматривает душу, как более тонкий вид материи. Как такая, душа подлежит тому же разложению на составляющее её атомы, какому подлежит и тело, в чём убеждает непосредственный опыт.

Если в учении Эпикура нет места идеям бога и загробной жизни, и мы, тем не менее, готовы назвать его религией, то это будет лишь расширением понятия религии против того, как оно дано нам в обиходных наших представлениях. Оно есть религия, ибо в нём дан ответ на все запросы, на которые отвечает религия. С абсолютной верой в свою истину определяет оно человеку его место в мире и даёт ему принципы для всего направления его жизни.

В садах Эпикура в Афинах жила эта религия, здесь блюлись её заветы… Но эпикуреизм в том виде, какой давал ему учитель, звал людей на подвиг самоотречения и высокого созерцания. Людей, способных на подвиг, во все века и во всех обществах немного. Как же объяснить то, что эпикуреизм имел такую распространенность и столь широкую известность? Какой смысл имеет эта живая полемика против Эпикура, не прерывавшаяся в течении веков, полемика, подчас даже в дошедших до нас обрывках, яростная и ожесточенная? Неужели требовались века, чтобы обличить философскую несостоятельность этого учения? Неужели усилия многих мыслителей были так немощны, что идеи древнего Эпикура могли пребывать вечно юными и мог иметь смысл тот задор обличения, который сказывается, например, у Плутарха, писателя, принадлежавшего концу I-го и началу II-го века нашей эры? Возможно ли бы было всё это, если бы вся эта полемика и даже ненависть направлялись против одиноких и немногих «людей из садов», так звали эпикурейцев?… Эта полемика, ненависть и задор обличения имели другой объект. Эпикуреизм жил не только в садах учителя. Он обязан своей жизненностью и распространенностью в значительной степени своей философской слабости и односторонности. Учение это заключало в себе принципы и положения, которые были чреваты великой возможностью искажения.

Раз он учил, что цель жизни есть наслаждение, раз он убеждал, что безумно откладывать наслаждение до будущего, раз он твердил, что никакое наслаждение не есть само по себе зло, раз он поучал, с видимой глубиной наблюдательности и проникновения природы человека, что всякое наслаждение восходит к удовлетворённости телесных потребностей и состоянию тела, ибо чувства и ощущения неразрывно связаны с телом; — то как было не воспринять его учения в том смысле, что все стремления человека должны быть направлены к удовлетворению хотений? Нетрудно было забыть поучение Эпикура касательно различия в человеческих хотениях и его наставление о том, какие из них и в какой мере должны подлежать удовлетворению. 

Такое толкование учения Эпикура было сделано, и из возвышенной религии эпикуреизм превращался в проповедь ублажения всех инстинктов человека. И таких-то последователей Эпикура могло быть, по самой природе человека, неизмеримо больше, нежели истинных его учеников, способных осуществить тот возвышенный идеал самоотречения, который проповедовал и осуществил в своей жизни Эпикур. Такими последователями Эпикура наполнился Рим, когда там завелась мода на философию. Таким же был и тот современник Цицерона, к которому Лукреций обращал свою поэму. То был Меммий. Свое внимание к памяти учителя выразил он тем, что приобрёл его сады в Афинах и хотел там именно построить себе роскошную виллу, когда изобличение в политическом преступлении навлекло на него изгнание из отечества. Легион было имя таким людям, как Меммий. Ложно истолковав мысли учителя, или, быть может, правильнее сказать: поняв их так просто, как подсказывала то им их натура, они находили в своей многочисленности взаимную себе поддержку. Они-то пронесли по миру имя Эпикура. Они давали повод для непрестанных поношений человека высокого духа и гордой мысли, авторитетом которого они позорно злоупотребляли. В этом своем виде имел эпикуреизм, по слабости человеческой природы, гораздо больше жизненности и распространённости, нежели в том первом и истинном, в той религии, верно держать которую завещал Эпикур своим ученикам в свой смертный час. Он сам и немногие истинные его почитатели и ученики
устояли на скале, которую видел очами своей творческой фантазии пламенный творец поэмы «О природе».

Понять эту религию – значит усмотреть её полную тщету. Нам чужда эта древняя гордыня человеческого разума, мы понимаем невозможность религии без «обетования надежды», как понимали это и языческие мудрецы, обличавшие Эпикура и между ними Плутарх ¹⁶. Но раз мы знаем, что религия эта была осуществлена, и притом в такой возвышенной внешней форме, то мы не можем и не должны отказать ей в нашем внимании и уважении. Иные путеводные звёзды ведут нас, в иную пристань мы стремимся. Не пленяют нас ни сады учителя с надписанием на входе: «Здесь обитает блаженство», ни тот гордый недвижный среди волн утёс, на который мнит себя вознесённым через обладание учением Эпикура поэт Лукреций. Но мы не можем не остановить с благоговением наших взоров и на этих убежищах, где искали себе успокоения тревожные мысль и сердце человека и где они его обретали. То были — по-своему великие создания вечно живого и вечно творящего духа человеческого…

Созерцая их и уразумевая то прекрасное и высокое, что они в себе заключают, ищем мы в них отображения «части» той вечной истины, которая была и там постигнута. Она дана и в тех великолепных высокоморальных изречениях, которыми в таком изобилии были украшены творения Эпикура. Ими любовались часто и в древности мыслители, далекие от готовности принять учение Эпикура и причислявшие себя к исповедникам других философских учений. Таковы были, среди других, стоики: Сенека и философ на троне – M. Аврелий. С таким же чувством можем отнестись и мы теперь к этим перлам древней мысли, уцелевшим до нас через два тысячелетия. Их должен ценить всякий, кто умеет понимать и любить прошлое человеческого разума…

---

Транслитерация с русской дореволюционной орфографии выполнена Александром Бойко (редакторский коллектив сайта Echafaud).

2021 г.

1. Wiener Studien. Zeitschrift fьr classische Philologie. Zehnter Jahrgang. 1888. Zweites Heft. pp. 191-198
2. Считаю нужным оговориться, что второе письмо Эпикура, ad Pythoclem, признается в настоящее время компиляцией из подлинных писаний Эпикура, а не его письмом. Доводы и соображения собраны Узенером: Epicurea, Praefatio, p. XXXVII sqq.
3. Epicurea edidit Hermannus Usener. Lipsiae. 1887
4. Поэма Лукреция «О природе» (актовая речь). Киевские Унив. Изв. 1887. Январь.
5. Узенер, Гомперц и Гертель предложили немалое число исправлений текста, причём эти эллинисты часто между собой несогласны. В Journal des Savants, Novembre 1888, французский филолог Вейль поместил заметку о немецком издании новых эпикуровых изречений, где он предложил несколько своих конъектур и толкований.— Считая излишним указывать каждый раз, чью и какую конъектуру я принимал или отвергал в том или ином изречении, замечу только, что я воспользовался всем доступным мне материалом. Долгом своим считаю принести здесь благодарность за некоторые советы моему уважаемому товарищу А. И. Сонни.
6. Diog. Laert. X, § 26.
7. Diog. Laert. X, § 26-27.
8. Так я передаю слово τυχη. Эпикур был противником детерминизма. В сочинении Гюйо «La morale d’Epicure» (Paris. 1886. третье изд.) стр. 70 и след. — дано очень удачное изложение эпикурова учения о свободе.
9. Diog. Laert. X,. §§ 22, 15- 16
10. Plutarch., Adversus Colotem, cap. XXXIII
11. Здесь авторский перевод Ю. Кулаковского заменён на поэтический перевод Ф. Петровского, находящийся в свободном доступе в сети Интернет и более привычный современному русскоязычному читателю (прим. ред.).
12. Philostratus, vitae sophistarum. р. 245 (566)
13. Ritter, Hist. de la philos. anc. III, 412. Strьmpell, Geschichte der theoretischen Philosophie der Griechen. Leipzig. 1854. стр. 391.
14. Ed. Zeller, Geschichte der griechischen Philosophie. III, 1, стр. 378. (3-е изд.).
15. Revue des deux Mondes. 1888. 1 Aoыt, pp. 653—682.
16. Plut., Ne suaviter quidem vivi posse secundum Epicuri decreta, cap. XXIV—XXX.