Самая ранняя из комедий Аристофана, дошедших до наших дней, датируется 425 годом. В этом же году Эврипид публиковал свою пьесу «Андромаха» (за его спиной уже были «Алкеста», «Медея», «Гераклиды», «Ипполит», и это только из дошедших). Аристофан был на 35 лет младше Эврипида, и свою первую комедию Аристофан поставил ещё до «Ахарнян», в 427 году, когда ему было всего 18-ть лет (комедия «Пирующие»). Год спустя он осмеял в своих «Вавилонянах» Клеона, одного из лидеров Афин и продолжателя экспансионистской политики Перикла. Клеон обвинил Аристофана перед советом в том, что он в присутствии уполномоченных от союзных государств порицал и выставил в смешном виде политику Афин (что собственно правда). Тогда в город прибыли иностранные сановники, а в пьесе города Делосского союза изображались как рабы, мелющие на мельнице. Позднее Клеон выдвинул против него довольно обычное в Афинах обвинение в незаконном присвоении звания афинского гражданина.
Клеон считается во всей античной историографии отвратительным персонажем, лидером «партии войны». Однако всё не так однозначно; мнение о Клеоне строится либо на свидетельствах реакционеров и сторонников Спарты, либо на свидетельстве Фукидида (которому Клеон перешел дорогу в политике и убил всю военную карьеру, и который также недолюбливал демократию). Мы не имеем оценок с другой стороны баррикад, но каким-то образом он находился в верхах власти не менее 5-ти лет подряд, и списывать это всецело на тупость и наивность большинства афинян, развешивающих лапшу на своих ушах — будет слишком наивной верой в нытье Аристофана и консерваторов. По своей политике Клеон не слишком отличался от Перикла, разве что был немного агрессивнее. Но Перикла обычно никто не считает отвратительным персонажем (кроме реакционеров, таких как Аристофан). Однако, Клеон действительно заслужил часть нападок в свою сторону, по большей части из-за вызывающего поведения и характера.
В общем, для Аристофана начало Пелопонесской войны относится к совсем юношескому возрасту, и отношение его к войне также совершенно другое, нежели Эврипида, по целому ряду причин (которые мы увидим в дальнейшем). Так что уже первая его комедия пронизана антивоенным пафосом.
Олигархический прихлебатель Аристофан
Пьеса открывается сразу же с философского вопроса о соотношении радости и горя в мире. Герой, живущий в городской культуре развитых и богатых Афин — страдает. Везде упадок нравов и разврат; даже в театре, который был его главной отдушиной, наступил период мрака. Здесь Аристофан отдает предпочтение Эсхиловым (наиболее архаичным, консервативным по содержанию) драмам перед всеми прочими; но как раз их-то и не ставят теперь. Из этого уже становиться видно, что наш главный герой максимально политизирован. Естественно, он не пропускает ни одного народного собрания, приходит туда даже заранее и безустанно продвигает тему мира со Спартой. Поэтому персонаж является практически воплощением «стоической» добродетельности, он интересуется только гражданским долгом и бичует всех нарушителей закона.
Интересным представляется момент, что герой не просто сторонник мира со Спартой, но и сторонник спартанского полит-экономического устройства, консервативный любитель старины. Всё это лучше всего подчеркивается сравнением «города и деревни»:
А мыслями я в поле, мира жажду я.
Мне город мерзок. О село желанное!
Там не кричит никто: «Купите уксусу!»,
«Вот угли! Масло!». Это там не водится:
Там всё своё, и нет там покупателей.
В этих безнравственных и упадочных Афинах, на народном собрании оказывается даже не пахнет демократией; а любого оратора, вызывающегося заключить мир (ну, то есть, военного изменника) — о чудо, прогоняют стражники. Приведенный в пример оратор-прорицатель Амфитей правда выглядит скорее комично, когда в неистовом ЧСВ заявляет о себе, как о потомке богов и бессмертном существе. Весьма странный прием для Аристофана, продвигающего тему мира, продвигать её устами клоуна (возможно это и самоирония, только даже положительная критика так не считает). Но возможно это, наоборот, искренняя попытка подчеркнуть, что только лучшие из лучших людей выступают за мир. Если это так, то стоит удивиться бездарности пьесы.
Наш доблестный герой Дикеополь, который воспевает сельскую бедность, почему-то вдруг очень возмущается, когда прибывшие из Персии послы (тут же высмеянные им за женскую изнеженность: «Ба, что за платье! Ай да Персия!») начинают жаловаться на свои злоключения таким образом, что скорее вернулись из отпуска на курорте. Возмущается герой именно тем, что он-де тем временем страдал в Афинах. Но было бы чему завидовать — зависть разврату и роскоши! Весьма странный прием для Аристофана, продвигающего тему сельской умеренности. Но вряд-ли это были моменты самоиронии, скорее обычная глупость и двойные стандарты. Ему хочется жить так же хорошо и богато, но только в спартанском и сельском антураже.
В этом произведении, как и пьесах Эврипида, высмеиваются варвары:
У варваров считаются мужчинами
Лишь те, что могут есть и пить без удержу.
Только Аристофан при этом намекает, что нравы в Афинах настолько низко пали, что и греки становятся такими же, как персы. В общем, в довольно таки смешной манере мы выясняем, что Персия отказывается помогать Афинам в войне. Послы из Фракии вернулись хоть с чем-то, но они получили помощь в качестве варварских наемников. Наш сельский консерватор Дикеополь конечно же недоволен. Во-первых он не верит в искренность дружбы Фракии (в его изложении нагнетается впечатление, что весь мир тайно или явно на стороне Спарты, ну не могут же адекватные люди любить Афины). Во-вторых, как истинный консерватор он выступает против мигрантов. Не успели фракийцы поступить на службу афинянам, так тут же ограбили нашего бедного старика.
Да как же вы, пританы, допускаете,
Чтоб это дома я терпел от варваров?
В общем, герой находит того самого «бессмертного» Амфитея, дает ему деньги и просит заключить со Спартой мир, только от его собственного имени, сепаратный мир для его родной деревни. Он сумел заключить мир, при чем из трех вариантов выбрал наиболее длительный. Однако жители родного города нашего героя — не оценили такого предательства.
Критика Эврипида
Старики из дема Ахарны («Ахарняне») врываются в Афины, чтобы отомстить Амфитею, предавшего родину. Они не могут примириться со Спартой, которая нанесла им в ходе войны столько вреда, и требуют равноценного отмщения. Они быстро понимают, что мир заключил Дикеополь, и обнаружив его в городе прямо в процессе проведения ритуала по поводу мира — нападают всей толпой. Но Дикеополь просит выслушать свои оправдания:
Я уверен, что спартанцы, на которых злимся мы,
Не во всех повинны бедах, что терзают нас теперь.
Огромную жажду мести и кровавой расправы, казалось бы, ничто не способно остановить. Но тут Дикеополь выносит символического «заложника», в виде корзинки угля (видимо, дем Ахарны добывал уголь), и угрожает этому углю расправой. Старики, увидев родной уголь, из «классовой» солидарности смягчаются, и решают выслушать земляка.
Мы теперь согласны слушать. Если хочешь, говори,
Почему ты любишь Спарту, чем хорош Лакедемон.
От нас даже не скрывают, что его речь будет апологией Спарты. Не ожидаемым сравнением, где окажется, что обе стороны «хороши», и что цикл страданий будет вечным, если только кто-то его не оборвет. Нет, это именно апология спартанцев. Но прежде чем начать, Аристофан отправляет своих героев… к Эврипиду, своему главному литературному конкуренту. При чем мотивация к этому походу уже изначально критическая. Дикеополь хочет одеться оборванцем и бедняком, чтобы держать свою речь. Он надеется выдать себя предельно ничтожным, и божится, что таким себя и чувствует. В общем, он набивает себе цену показной добродетелью. Увы, у него нет лохмотьев для переодевания, но зато они есть у Эврипида, «ведь недаром нищие герои драм твоих«.
Уже с порога дверей, в разговоре с привратником-рабом начинаются колкости в сторону творчества Эврипида. Раб не отвечает, где сейчас его хозяин: «Он дома и не дома. Коль умен — пойми«. Это прямая отсылка на фразу Эврипида из «Алкесты«, где героиня была «жива и не жива». Очень уж занятой делами Эврипид с неохотой выкраивает пару минут выслушать старика, который начинает долго и методично клянчить самый разный театральный инвентарь. С точки зрения консервативного любителя гомеровского пафоса и трагедий Эсхила, выводить на сцену «неблагородные» образы — это крайняя безвкусица. Он перечисляет, кого Эврипид сделал хромыми и босыми, и мы находим целый список эпических героев. Получается, Эврипид их «опошлил», одев не в подобающие им царственные одеяния. В общем, в попытках критики Аристофан демонстрирует собственное отсутствие вкуса и пошлость в оценках трагедий. Доходит до того, что персонаж Эврипида говорит:
Ты всю растащишь у меня трагедию.
Возьми и убирайся.
Нам прямо заявляют, что всё трагичное у Эврипида — это не сам сюжет пьес, а превращение известных героев в голодранцев. При чем Аристофан изобильно издевается над матерью Эврипида, сильно растягивая мелкую отсылку на то, что она была бедной сборщицей и торговкой травами (как это должно уязвлять, если ты сам проповедуешь благородную бедность и критикуешь роскошь — та ещё загадка). В общем, приодевшись «по-эврипидовски», герой надеется найти сочувствие у граждан даже с речью в защиту Спарты.
Апология Спарты
Апология Аристофана строится довольно интересным образом. Уже и раньше он обращался напрямую к публике, вовлекая зрителя в процесс (что является, несомненно, техническим новшеством на фоне трагедий), но перед своей речью Дикеополь вообще напрямую обращается к зрителям зала, заранее оправдываясь. И действительно, за прямое сотрудничество с врагом Аристофана вполне могли бы повесить, поэтому определённый «дисклеймер» всё таки необходим. Насколько это искренне — остается только гадать, но Аристофан божится, что сам ненавидит спартанцев и хочет им поражения в войне.
Зачем одних спартанцев обвиняем мы?
Ведь среди нас — речь не о целом городе,
Запомните, речь не о целом городе —
Людишки есть негодные, беспутные,
Бесчестные, фальшивые, доносчики.
Уже здесь видно, насколько Аристофан боится быть плохо принятым публикой. Но если речь действительно идет лишь о каком-то меньшинстве, тогда разве может это быть аргументом? В каком городе не бывает исключений с порочными людьми? Такие везде найдутся, тогда в чем аргумент? Но ладно, от такой заявки ожидается как раз это сравнение, доказательство что все одинаково плохи, но добродетельным станет тот, кто первый осмелится разорвать бесконечный круговорот насилия. Это было бы речью поистине нейтрального сторонника мира ради мира. Но увы, Аристофан не таков, он именно что сторонник врага.
Причины войны он рисует просто, во всём виноваты Афины, когда её граждане похитили неизвестную девушку из города Мегары. Обиженные мегаряне, вполне справедливо, как потерпевшая сторона, нанесли ответный удар и похитили двух девушек из борделя жены Перикла (ай-ай, какой у афинян безнравственный вождь).
И тут война всегреческая вспыхнула,
Три потаскушки были ей причиною.
Перикл объявил экономические санкции против Мегар, но Аристофан выступает против санкционной политики. Он заявляет, что из-за эмбарго Мегары страдают от голода, и просто ну вынуждены были просить о помощи. Они не хотят опустошительных войн, нет! Бедные и несправедливо уязвленные жертвы только «спартанцев просят отменить решение«, просто хотят мирно торговать. Но тут вдруг, как неожиданно! «Началось бряцанье оружием».
«Вот не бряцали б», — скажут. Но, помилуйте,
Что оставалась им?
Аристофан убеждает, что если бы это спартанцы начали репрессивную политику против союзника афинян, те точно также собрали бы военный флот и начали бы войну. А значит нечего мол жаловаться, что спартанцы плохие, если сами не лучше. Но за этим оправданием не стоит равенства сторон, вся вина всецело лежит на Афинах, и поэтому они должны сдаваться в войне.
Это никудышная речь, которая просто констатировала «Афины — плохо; Спарта — хорошо», но по сюжету Аристофана она положила начало споров в обществе. Люди разделились на лагеря, кого-то это убожество даже убедило. Но особо рьяные не сдаются и призывают на помощь военных. Теперь полководец Ламах вступает в препирательство с Дикеополем, и также не выдерживает натиска. Наш недо-спартанец попрекает всех тем, что он вообще-то служил в армии против Спарты, а этот вот Ламах получил командование = большой оклад. По сути речь выставлена так, будто это обычный завистник; но подается словно Ламах поддерживает войну только ради денег, и даже «пороху не нюхал». А вот настоящий ветеран и патриот Афин — хочет сдаться Спарте; ой, ну то есть, он понимает ценность мира.
Более того, Аристофан рисует заведомо невозможную ситуацию. Если ему верить — воюют одни старики. А молодежь тем временем купается в золоте государственной казны, и на эти деньги то и дело массово катается на отдых в Вавилон. Удивительно, что 20-летний парень ставит основным конфликтом пьесы борьбу стариков и молодых, и всецело становится на сторону стариков и «дедов надо уважать» (как раньше он становился на сторону деревни и осуждал жизнь в городе). Основная же горесть, на которую жалуется Аристофан, это засилье софистики. Над героями битв при Марафоне и Саламине (образы №1 в обиходе реакционеров, при Марафоне афиняне сражались ещё в стиле Спарты), которые спасли Афины от врага, потешаются молодые мальчишки-риторы. Молодые люди засыпают их вопросами и загадками, что приводит к тому, что отложенные на гроб деньги уходят на уплату судебных штрафов. Возможно это и справедливо, возможно единственный аргумент деда в свою защиту, даже без софистических уловок, это просто «я же дед, уважай…», но это не важно. Аристофан считает обязанностью для всех — молиться на дедов. Какими бы эти старики ни были, уважать их прописано в моральном кодексе человечества.
Торжество измены
После заключения сепаратного мира (который Дикеополю конечно же не помешали заключить), к герою являются купцы из соседних стран. Создается впечатление, что весь мир хочет только мирной торговли, а злые афиняне мешают этому и настаивают на войне. Поэтому стоит афинянам только предложить мир, так сразу все согласятся и Афины будут только в плюсе.
Обе сцены с прибывшими купцами по сути своей отвратительны, и вероятно планировались именно такими. Мегарцы, изнывающие от голода, скучали за афинским рынком «словно по родной матери«. Но из-за своей нищеты они не могут предложить равноценного обмена. Ради спасения семьи от голода, мужчина выдает своих маленьких дочерей за жертвенных свинок, и совершает их обмен на еду. Он считает, что в условиях войны не сможет их прокормить, а в мирном доме они найдут пропитание. Дикеополь, хоть и видит обман, покупает детей за связку чесноку и мерку соли. Другая делегация привозит товары за которыми скучали афиняне, например угрей:
Смотрите, дети, угорь превосходнейший
Явился к нам. Шесть лет о нем мечтали мы,
Приветствуйте ж его, о дети.
Оказывается за какие-то маленькие потребительские радости «благородный афинян» готов душу продать, не хуже чем проклятая молодежь продает ценности предков за персидские платья. Каким образом Аристофан пытается использовать потребительство в качестве аргумента против ненавистной городской культуры — настоящая загадка. Но и здесь всё довольно сомнительно, потому что купцы взамен на редкие товары захотели чего-то редкого из Афин, а ничего особенного Дикеополь не имеет. Тогда он предлагает им… надсмотрщика в рабство. Дело в том, что по Аттике ходят государственные чиновники и доносчики, которые сообщают о нарушении санкционного режима. Дикеополя они по закону не могут трогать (он же заключил сепаратный мир!), но это не мешает герою схватить надсмотрщика и продать его. Ну плохой же человек, явно, за войну выступает, торговать мешает, не жалко.
Во всём этом цирке уродства, который якобы демонстрирует плюсы от снятия санкций (!), появляется и посол от военачальника Ламаха, который тоже очень уж захотел угрей. Но ай-ай-ай, говорит Дикеополь, не ты ли хотел продолжать войну, Ламах? Не будет ему угрей, чтоб знал! Итоговые сцены очень пространно расписывают прелести богатой жизни Дикеополя, который то и делает что закатывает пиры. В одной из красочных сцен Афины объявляют новый военный поход, и Ламах собирается, приказывая рабам выносить по очереди все элементы оружия и брони, а Дикеополь тут же приказывает ровно тоже самое, заменяя названия инвентаря наименованиями пищи. Этот контраст должен забить последний гвоздь в теме превосходства мира над войной. В конце-концов Ламах возвращается со сражения сильно раненным, вот и всё, что он получил от войны.
Итоги
В защиту пьесы можно сказать только две вещи: 1) она написана очень хорошо с точки зрения формы, читать это намного приятнее, чем любого из трагиков; 2) если предположить, что ты поддерживаешь позиции реакционеров, то юмор и подколы Аристофана действительно звучат остроумно, это хорошая комедия в очень бодром духе.
Но с точки зрения содержания — нет ничего хуже Аристофана, даже его любимый Эсхил далеко не настолько откровенный спартанофил и консерватор. Выпущенная в том же 425 году пьеса Эврипида — прямая противоположность Аристофану в содержательном плане. Эврипид выступает с осуждением Спарты, и рисует её насильником и нарушителем всех божественных законов. При этом Аристофан настолько «последовательный» консерватор, что все преимущества, которые получает его положительный герой — это сплошная похоть, обжорство и пьяные гуляния. Не имеем ничего против, но за что-же тогда он хулит молодое поколение?
Отдельно стоит подчеркнуть, что в 427-24 гг. ход войны переломился на сторону Афин, и в год публикации пьесы — успехи Афин были на самом пике. Именно в такой благоприятный момент, (а не в момент тяжелых поражений или безрезультатности войны) — Аристофан выступает с подобным политическим манифестом.