Автор текста: Friedrich Hohenstaufen
Версия на украинском
Остальные авторские статьи можно прочитать здесь
Одина из крупнейших фигур во французской науке середины XIX века, и физиолог общеевропейской значимости, это Клод Бернар, или на фр. Claude Bernard (1813-1878), которого позже, уже в XX веке историк науки Бернар Коэн из Гарвардского университета назвал даже «одним из величайших людей науки», а его современник и крупный химик Жан-Батист Дюма говорил даже, что «Клод Бернар — не только физиолог, но и сама физиология». Клод Бернар родился 12 июля 1813 года в небольшой деревушке Сен-Жюльен на юго-востоке Франции (Божоле, близ Лиона), в семье крестьянина-виноградаря. Родители Бернара, Пьер Франсуа Бернар и Жанна Солнье, жили в очень скромных условиях. Его отец, по-видимому, оказывал на него так мало влияния, что некоторые биографы ошибочно утверждали, что он умер, когда Бернар был младенцем. С другой стороны, Бернар всегда оставался близок со своей матерью, кроткой и набожной женщиной. На исходе Первой империи Наполеона отец решил преумножить свой капитал и стал компаньоном парижского торговца винами. Однако это предприятие не увенчалось успехом, он был разорён, а виноградники пришлось продать. В результате семья должна была выплачивать долги, которые впоследствии пришлось погашать позже и самому Клоду. В связи с финансовыми проблемами отец вынужден был стать сельским учителем, обучая на дому детей соседей. В возрасте восьми лет Клод учился у кюре в Сен-Жюльене, а после этого в иезуитском коллеже в Вильфранш-сюр-Сон, где не сумел себя зарекомендовать с положительной стороны, так как был недостаточно усерден, мечтательным и необщительным. Там преподавали классические гуманитарные дисциплины, которые он продолжил изучать в коллеже в Туассе. Однако и там он проучился лишь год, так как по материальным соображениям семья не могла позволить его дальнейшее нахождение там.
Провалив экзамен на степень бакалавра, в январе 1832 года (в возрасте около 19 лет) он присоединился к другу в Лионе и устроился на работу в ту же аптеку, что и он, в качестве техника. Теперь Бернар работает почти по медицинской специальности, почти полтора года. Там он вынужден был заниматься обязанностями, которые его тяготили и даже оскорбляли (уборка, мытьё аптекарских принадлежностей, приготовление смесей, поручений владельца и т. д.). Он очень опасался попадаться на глаза знакомым и прятался от посетителей, боясь быть узнанным. Неэффективность многих лекарств, вкупе с недовольством работы в аптеке в целом, постепенно внушают ему презрение к врачебному искусству. В то время Бернар мечтал стать писателем: написанный им водевиль «Роза Роны» имел некоторый успех в одном из театров Лиона. 30 июля 1833 года он ушёл с тягостной для него работы, связывая своё будущее с литературой. Около года он находился в Сен-Жюльене, где писал историческую драму «Артур Бретанский», которая впоследствии была опубликована посмертно. В 1834 году, в возрасте двадцати одного года он отправился в Париж, чтобы представить эту пьесу критику Сен-Марку Жирардену, контакты с которым Бернару обеспечила помощь матери. Но его отговорили от того, чтобы заняться литературой как профессией. Жирарден убедил его вместо этого заняться изучением медицины.
Бернар последовал его совету, и в том же году поступил на медицинский факультет Парижского университета. Затем его родители заплатили 1800 франков за его возвращение на военную службу, что дало ему возможность начать медицинское обучение в Париже, но он и тут провалил экзамен на аттестат зрелости. Он жил в Париже скромно, делил квартиру и жизнь в Латинском квартале со своими друзьями Шарлем Ласегом (будущим выдающимся неврологом) и Казимиром Давеном, отплачивая родителям уроками, которые давал, как частный репетитор. В это время Бернара особенно воодушевляли лекции Франсуа Мажанди в Коллеж де Франс, и он быстро стал учеником дерматолога Пьера Рейера и другом его бывшего студента Эмиля Литтре (будущего лингвиста, лидера материалистического крыла в позитивизме, после раскола с Контом). Но во время их знакомства Литтре ещё не был позитивистом. Бернар завершил свою стажировку в 1839 году, и затем стал стажером в отделе Рейера, после чего уже смог стать полноценным научным сотрудником Франсуа Мажанди. С 1841 по декабрь 1844 года Бернар работал в качестве подготовительного врача Мажанди в Коллеж де Франс, помогая ему в экспериментах, касающихся физиологии нервов (особенно проблемы «возвратной чувствительности» корешков спинномозговых нервов), спинномозговой жидкости, вопроса о месте окисления в организме лошадей (путем важных экспериментов с катетеризацией сердца) и физиологии пищеварения. Собственная лаборатория Бернара находилась в сыром, тёмном помещении в полуподвале, и многолетняя работа в нём сказалась на здоровье учёного: он тяжело заболел. Но и больной он продолжал работать. В первой половине 1840-х годов опубликовал ряд работ, составивших ему имя: «Анатомические и физиологические исследования барабанной струны», «О роли желудочного сока в пищеварении» (диссертация на соискание степени доктора медицины), «Экспериментальные исследования функции спинального, или добавочного виллизиева, нерва и особенно его отношения с блуждающим нервом». В 1844 году Бернар обнародовал работу «О красящих субстанциях человеческого тела», предназначенную для конкурса по избранию на должность адъюнкт-профессора анатомии и физиологии.
Но иконоборческий и модернистский взгляд Бернара на медицинские исследования не позволил ему найти работу. Его диссертации не получила должного признания, и за его кандидатуру проголосовал лишь один из шести членов комитета. В 1845 году его кандидатура было отвергнута в качестве члена Медицинской академии. Казалось бы, дела его идут не слишком хорошо. Но благодаря очень удачной женитьбе по расчету с Мари Франсуазе «Фанни» Мартин, он наконец получил необходимое финансирование для продолжения своей работы. Затем началась карьера, полная открытий и почестей.
С 1846 года Бернар занялся исследованиями в области изучения поджелудочной железы, а уже с 1847 года приступил к исполнению обязанностей заместителя Мажанди: в том числе в его функции входило ведение лекций во время летнего семестра. Как раз в это время в Германии и начинаются первые скандальные публикации, что вскоре запустят «спор о материализме». Результаты его работы были представлены в начале 1849 года и получили значительное признание в научном сообществе. Кроме того, он был удостоен премии Академии наук по экспериментальной физиологии. В то время все еще считалось, что сахар поступает только с пищей, и что он разрушается в результате процессов горения, особенно во время дыхания. Именно в это время он начал понимать роль печени в регуляции уровня сахара в крови. Он продолжил свои исследования пищеварительной системы, нервной системы и кровообращения, но область его исследований вышла далеко за рамки этого. По сути он работал в смежной области с материалистом Якобом Молешоттом, но цитировал ли он Молешотта этого мы не знаем. В 1848 году Бернар, вместе со своими друзьями и коллегами основывает «Общество биологии», позже признанное общественно полезным императорским указом 1864 года, и существующее до сих пор, даже за пределами Франции. В том же году, совместно с физиологом Шарлем-Луи Барресвилем он провёл ряд опытов по изучению печени, увенчавшиеся крупным успехом — открытием гликогенообразовательной функции этого органа. Его итоговый труд «Новая функция печени у человека и животных» в 1851 году был премирован Академией наук за достижения в области физиологии. На основе этой работы им была создана диссертация на соискание степени доктора естественных наук. В 1854 году Бернар получил последнюю из четырёх своих премий Академии наук по физиологии. Начиная с 1853 года он полностью заменил Мажанди в качестве лектора Коллеж де Франс. Он параллельно занимался карьерой исследователя и преподавателя, записывая все свои впечатления и идеи в блокнотах. Бернар превратил физиологию в самостоятельную дисциплину, а эксперимент стал основой всей теории. Иногда его описывают как агностика, а его коллеги даже в шутку называют его «великим священником атеизма». Несмотря на это, после его смерти кардинал Фердинанд Донне утверждал, что Бернар был ревностным католиком, и его биографическая запись была в Католической энциклопедии. Но репутация атеиста и материалиста если и не преследовала Бернара, то по крайней мере слегка бросала на него тень.
Почести следовали одна за другой в быстрой последовательности. Правительство создало для него кафедру общей физиологии на факультете наук в Париже, и 1 мая 1854 года он прочитал свою вступительную лекцию в Сорбонне. В 1854-1868 годах он возглавлял кафедру, и по сути олицетворял все достижения Франции в области физиологии. По истечении этого срока продолжал там же чтение лекций. Начиная с 1855 года и до второй половины 1870-х годов он издал серию своих лекций по различным вопросам в области физиологии, которые прославили его в европейском масштабе. В 1856 году он купил себе дом в родной деревне Сен-Жюльен, где сейчас находится музей, посвященный ему. С этого момента он стал регулярно возвращаться в Божоле, чтобы присутствовать на сборе винограда и отдохнуть от непрекращающейся суматохи Парижа.
В 1860 году Бернар был избран международным членом Американского философского общества, а со 2 декабря 1860 года он член-корреспондент Санкт-Петербургской академии наук, а с 1861 года член Французской академии медицины. Переход от лабораторной работы к догматическому синтезу был отражен в учении Бернара и в его «Cahier de notes» (1850-1860). Эти работы ясно демонстрируют изменение акцента с упорного преследования конкретных фактов на концентрацию на исследовательских методах и принципах биологической науки и, можно сказать, отмечает стык между аналитической и философской работой Бернара; так он подходит к формулированию всеобъемлющей и дидактической теоретической разработки своего лабораторного опыта. Еще в 1858 году Бернар задумал «план догматической работы по экспериментальной медицине» с учетом нового направления, указанного его учением. Начиная с 1860 года Бернар проводил все свои каникулы на своей усадьбе в Сен-Жюльене. В марте 1860 года он приехал сюда, чтобы выздороветь от первой из серии болезней, которые должны были отметить его последние годы, и здесь, во время досуга, вызванного периодом выздоровления в 1862-1863 годах, он написал свой главный теоретический труд «Введение к изучению экспериментальной медицины». Этот труд был задуман как предисловие к большому трактату «Principes de médecine expérimentale», для которого Бернар написал черновики нескольких глав. Само Введение было переписано в течение следующих двух лет и обрело окончательную форму в версии, опубликованной в августе 1865 года. Тяжелая болезнь в октябре 1865 года, от которой он оправился через восемнадцать месяцев, заставила Бернара отказаться от «Принципов». Этот период его деятельности и его взгляды неплохо отражены в статье «Прогресс в физиологических науках» [см. на сайте], которую мы ещё вкратце опишем в конце этой статьи.
Тем не менее, даже несмотря на все успехи, область исследований Бернара считалась в то время второстепенной, и лаборатория, отведенная ему, была «обычным подвалом». После разговора с Бернаром в 1864 году император Луи Наполеон построил для него лабораторию в Национальном музее естественной истории в Ботаническом саду. В то же время Наполеон III учредил профессорскую должность, которую Бернар принял, покинув Сорбонну в 1868 году. В том же году он был также принят в члены Французской академии и избран иностранным членом Королевской шведской академии наук. Таким образом, 12 декабря 1868 года кафедра общей физиологии была переведена из Сорбонны в Музей естественной истории; как титулярный держатель кафедры, Бернар сменил Флуранса (который занимал кафедру как профессор сравнительной физиологии) в совете профессоров музея. Кафедра Флуранса была переведена в Сорбонну и была вручена Полю Беру, одному из самых верных учеников Бернара, ко всему прочему ещё и активному лево-либеральному политику и борцу против клерикализма. Во время выздоровления в 1865-1867 годах Бернар обратил внимание на философию, прочитал и аннотировал философские труды Теннемана и Огюста Конта; эти заметки выявили тонкое и критическое отношение к позитивизму. В 1866 году по просьбе министра народного образования он подготовил свой «Rapport sur les progrès et la marche de la physiologiegénérale en France», который был опубликован по случаю Всемирной выставки 1867 года, должен был стать объективным, историко-энциклопедическим исследованием физиологии во Франции. Однако Бернар воспользовался возможностью, чтобы выпустить страстное заявление о своих личных взглядах и представить единую синтетическую физиологию, основанную на понятии «внутренней среды» и на регуляторных функциях, которые под контролем нервной системы поддерживают стабильность жидкостей и живых тканей.
Кое что стоит сказать и на счет супружеской жизни Бернара. Его жена, брак по расчету с которой открыт Бернару дорогу к успеху, Мари Франсуаза Бернар, резко протестовала против методов, которые принимает Клод Бернар в своих экспериментах, а именно против вивисекции, опытов на животных. Бернар, и многие его коллеги-физиологи из разных стран Европы активно использовали вивисекцию для исследований, что в принципе считалось не более предосудительным, чем расизм. Ходили легенды даже о том, что Бернал ставил опыты на их домашней собаке, или что однажды сам начальник полиции потерял собаку, а потом нашел её с каким-то воткнутым прибором, и оказалось, что Бернар купил её у каких-то живодеров, а во время опыта она сбежала. Но уже тогда существовали активные общества по защите прав животных. Мари Франсуаза стала одной из самых заметных активисток этого движения, хотя ещё долгое время продолжала ему ассистировать и до развода дело дошло аж в 1870 году. Неурядицы в этом браке были почти все время, и скандалы по этому поводу продолжались даже после смерти Бернара. Вплоть до сегодняшнего дня эта тема относится к одной из самых темных в его биографии. За год до развода, в 1869 году Бернар познакомился с Мари-Сарой Раффалович (1832-1921), одесситкой, мигрировавшей из Российской Империи, и женой банкира Германа Раффаловича (1835-1893). Встреча с этой молодой женщиной стала причиной искренней дружбы. Будучи полиглотом (она свободно говорила на русском, идиш, немецком, французском и итальянском языках), она помогает ему переводить его работы и распространять их за рубежом. Также она переводит для него иностранные произведения на французский язык и играет роль доверенного лица. За девять лет они обменялись почти 500 письмами. В библиотеке Института хранятся только оригиналы писем Клода Бернара к Мари Раффалович, поскольку сама Мари Раффалович уничтожила свои собственные письма, по неизвестным причинам.
В январе 1869 года, после трехлетнего перерыва, Бернар возобновил свои курсы экспериментальной медицины в Коллеж де Франс. Хотя он был посредственным лектором, он был способен удерживать внимание своей аудитории новизной и живостью своих аргументов и экспериментами, которые он импровизировал в амфитеатре для подкрепления своих утверждений. Преподавание Бернара в Колледже было аналитическим и посвященным его собственным исследованиям — демонстрациям, как он имел обыкновение говорить. Науки в процессе становления, а не уже созданной. Его методы привлекали таких слушателей и сотрудников, как д’Арсонваль, Поль Бер, Дастр, Греан, Жуссе де Беллем, Моро, Пастер (чьи записи лекций Бернара остались неопубликованными), Ранвье и Трипье; немцев Кюне и Розенталя; русских Ильи Цеона, Сеченова и Тарханова; итальянцев Моссо (кстати слушатель и материалиста Молешотта) и Велла; датчанина Панума; англичан Болла и Пави; таких американцев, как Дж. К. Дальтон, Остин Флинт, У. Э. Хорнер и С. У. Митчелл; и императора Бразилии Педру II. Даже те физиологи и врачи, которые на самом деле не посещали лекции Бернара, знали его идеи из десяти томов лекций, прочитанных в Коллеж де Франс. Луи Пастер однажды написал такие строчки:
«Я ищу у Бернара слабую сторону и не нахожу ее. Его благовоспитанность, благородная красота его лица с отпечатком большой мягкости, любезной доброты пленяют с самого начала. Нисколько педантизма, никаких странностей ученого, античная простота, естественная манера речи, весьма далекая от какого-то притворства, но наиболее богатая глубокими и справедливыми мыслями».
На всех курсах, которые он читал в Музее, Бернар стремился продемонстрировать жизненное единство всех организмов. В отличие от натуралистов, Бернар интересовался только жизненными проявлениями, которые не отличались от вида к виду. Воодушевленный общим развитием клеточной теории и собственными исследованиями неспецифичности процессов питания, он распространил свою работу на физиологию растений. Бернар был осыпан почестями в последние годы своей жизни: он был командующим ордена Почетного легиона (1867), президентом Общества биологии (1867), сенатором Империи (6 мая 1869), членом Французской академии и ее президентом (1869). Его юридическое расставание с женой и Франко-прусская война глубоко повлияли на него, но он находил удовольствие в длительном пребывании в Сен-Жюльене. Бернар умер, вероятно, от болезни почек, 10 февраля 1878 года. Он получил национальные похороны, честь, которая до тех пор оказывалась только военным и политическим лидерам Франции. Он был похоронен на кладбище Пер-Лашез в Париже.
Вскоре после смерти Клода Бернара, в сентябре 1879 года Эмиль Золя опубликовал в санкт-петербургском журнале «Вестник Европы» теоретическую статью «Экспериментальный роман», взяв на вооружение научный метод Бернара, который был изложен последним в его «Введении в изучение экспериментальной медицины» (1865). В литературе отмечается, что работы Бернара оказали значительное влияние на становление ведущего представителя литературного натурализма. Кроме того, ещё в начале 1850-х годов всё тот же Золя делился с братьями Гонкур своим замыслом написать об роман про Бернара, в котором намеревался отразить его семейные неурядицы и ссоры по поводу вивисекции.
Научно-философские взгляды Бернара
Как посредством конкретных открытий, так и посредством создания новых концепций, работа Клода Бернара составляет основу современной экспериментальной физиологии. Его научная карьера началась с двух серий точных и четко разграниченных исследований: с одной стороны, химического и физиологического изучения желудочного пищеварения, а с другой — экспериментального сечения нервов. Но про научные достижения Бернара мы здесь говорить не будем, поскольку не они нас интересуют. Хотя Бернар утверждал, что у него «нет философских претензий», его работы — особенно «Введение к изучению экспериментальной медицины» (1865) — имеют такой общий охват, что они входят в область философии. В многочисленных лицеях Франции его «Введение» стало одним из официальных учебников философии. Почти парадоксально, что «философские» аспекты работы Бернара привели к библиографии, намного большей, чем у его строго научных работ. Если попытаться описать философию Бернара в нескольких словах, то это материалистическое развитие позитивизма Огюста Конта, с принятием неокантианского критицизма и одновременно с отрицанием его чрезмерно скептического настроя и постулированием веры в познаваемость явлений за пределами разума. Во многом он даже напоминает догматический подход к истине каких-то марксистов, по типу Энгельса, поскольку прямо заявляет про ограниченность и недостатки т.н. «эмпиризма» и выход на более возвышенные пласты научного знания. На русском языке есть краткая версия этой работы. Она есть целиком на нашем сайте, под названием «Прогресс в физиологических науках». Позже, правда, влияние кантианства станет больше, и как говорят, ближе к смерти он начал чаще обращаться к религии. Опишем его философские взгляды вкратце.
Научный метод и детерминизм
Хотя он и не был философом в академическом смысле, однако глубоко размышлял о методологии науки. Как уже было сказано, его главная философская заслуга – формулирование принципов экспериментального метода в биологии и медицине. Бернар утверждал, что истинный прогресс знания возможен только при тесном сплетении теории с опытом. Он решительно выступал против разделения учёных на «чистых наблюдателей» и «экспериментаторов», полагая, что исследователь должен сочетать оба подхода. Наблюдатель, по Бернару, – это тот, кто пассивно фиксирует явления в том виде, как их предлагает природа, не вмешиваясь в их течение. Экспериментатор же активно задаёт природе вопросы, изменяя условия и вызывая явления в обстановке, которой нет в естественных условиях. Тем самым эксперимент есть не что иное, как «спровоцированное наблюдение». Учёный сначала наблюдает феномен, затем формулирует идею (гипотезу) для объяснения увиденного и ставит опыт, чтобы проверить эту идею. Если результаты опыта подтверждают гипотезу – она становится научным фактом, если опровергают – гипотезу нужно отбросить. Затем цикл повторяется, и каждый эксперимент рождает новые наблюдения. Бернар красочно описывал эту динамику:
«Нужно наблюдать без предвзятой идеи… Но как только факт констатирован и явление хорошо наблюдено, появляется идея… и выступает на сцену экспериментатор, чтобы истолковать явление. Ум экспериментатора должен быть деятелен… но с того мгновения, когда обнаруживается результат опыта, экспериментатор должен исчезнуть, превратиться в наблюдателя».
Иначе говоря, исследователь должен уметь вовремя «замолчать» и беспристрастно выслушать природу, не пытаясь подгонять результаты под свою гипотезу. Такой подход предвосхищает более поздние требования к объективности эксперимента. Бернар признавал большую роль интуиции и творческого воображения в постановке научных вопросов – «чувство или идея… есть исходный пункт всякого творческого исследования», – однако настаивал, что любая идея должна быть проверена опытным путем, иначе она ничего не стоит. Он говорил: «метод сам по себе ничего не производит», подчеркивая, что главное тут не формальные рецепты, а умение сочетать теоретическое мышление с мастерством экспериментатора, «голову» с «рукой». В этом он видел залог научной истины. Фундаментом мировоззрения Бернара был строгий научный детерминизм – убеждение в закономерности и причинной обусловленности всех явлений природы. По сути это почти самоназвание его экспериментального метода, но детерминизм он сам строго отличает от фатализма. Однако он все же оспаривает свободу воли в духе «осознанной необходимости», и особенно когда это касается необходимости для ученого подчиняться законам природы, чтобы овладеть каким-либо явлением.
Но стоит учитывать, что детерминизм Бернара имел несколько важных оговорок. Во-первых, для него различие между живыми и «инертными» телами — это физический процесс, который приводит к разделению между «внутренней средой» и «внешней средой», или окружающей средой. Этот процесс подразумевает некую преемственность между неорганическим и органическим, но органическая среда становится все более специализированной и изолированной, и в конце концов, кажется, освобождается от прямого влияния окружающей среды. Таким образом, живые организмы как бы становятся автономными от материи, из которой они произошли:
«Инертное тело, подчиненное всем космическим условиям, сковано всеми их вариациями, тогда как живое тело, напротив, остается независимым и свободным в своих проявлениях».
Таким образом, живые организмы, кажется, приобретают определенную спонтанность и в каком-то смысле даже избегают детерминизма, который управляет материей. Но эта специфика живых организмов по отношению к материи лишь кажущаяся, потому что он отвергал представление о каких-либо случайных, произвольных силах, управляющих живой материей. Как объясняет Бернар ниже:
«Кажущаяся произвольность живых организмов – не более, как следствие вполне определенных отношений, основу которых составляют чисто физико-химические явления» … «Но если мы хорошенько подумаем, то вскоре увидим, что эта спонтанность живых тел — всего лишь видимость и следствие действия определенных механизмов в совершенно определенной среде».
Во-вторых, взгляды Бернара на философию и религию проникнуты идеей, что сущность вещей неизбежно ускользает от нас, и это ударяет по привычным представлениям о детерминизме гораздо сильнее. Для Бернара, любые явления имеют два вида причин: первопричины всех вещей и непосредственные, или вторичные причины. Только вторичные причины доступны научному исследованию. Остальные остаются за пределами всякой возможности доказательства и научного контроля. Долг ученого — определить путем наблюдения и эксперимента непосредственные условия явлений. Исследование первичных причин лежит за пределами Науки, и ученый, поскольку он ученый, должен отказаться от него. Иными словами, биолог должен выяснять конкретные механизмы и закономерности процессов (например, как пища переваривается или как нерв вызывает мышечное сокращение), но не стремиться ответить на вопрос о первоисточнике жизни или «абсолютной» причине тех или иных свойств живого. Более того, он активно сопротивляется любой систематизации знания, как научной так и философской, находя в этом искусственные рамки для свободного разума. Поэтому он, хотя и с оговорками, но выступает против всех философских систем применимо к науке. Наука должна быть автономна, жить своей жизнью и со своим собственным гибким методом. Этот гносеологический скромный подход сближает Бернара с позитивистской философией Огюста Конта, требовавшей от науки заниматься описанием явлений и их законов, не вторгаясь в сферу метафизических объяснений. Однако, хотя он был обязан позитивизму (не забывает также про его юношескую дружбу с Литтре), Бернар отклонился от него в нескольких пунктах и не воздержался от критики Конта с подчеркнутой грубостью. Позитивизм для него в общем-то тоже является очередной метафизической системой, которая указывает ученым, что им делать.
Материализм или витализм?
Бернар жил во времена ожесточенных споров между сторонниками витализма (учения о наличии особой жизненной силы) и механистического материализма (сведением жизненных процессов к физике и химии). Его позиция эволюционировала и была во многом синтетической. В начале своей карьеры Бернар решительно отвергал учение о «жизненной силе», якобы отличающей живое от неживого, это мы видим даже в статье «Прогресс в физиологических науках». Он продолжил линию физиологов, стремившихся объяснить функции организма в терминах биохимии и нервной деятельности, не прибегая к мистическим сущностям. Проведенные им блестящие эксперименты – например, по действию ядов типа кураре, по механизму угарного отравления, по роли нервов в работе сердца – показывали, что даже тончайшие «живые» реакции имеют материальную природу и подчиняются обычным законам. Органическая и неорганическая природа подчинены единым принципам, и в этом смысле Бернар отстаивал единство мира: «Физиолог не противопоставляет процессы органической и неорганической природы… он видит в основе их полный параллелизм». В этой статье он неоднократно сравнивал человека с машиной! Но, в то же время, Бернар не поддерживал поиск первопричин в материализме, да и не принимал редукционизм, поскольку приписывал жизни «директивную и творческую идею». Уже в этой статье можно заметить его сомнения. Он все же допускал, что где-то в области первопричин может оказаться и нечто непостижимое для науки. Например, он был почти уверен, что люди наследуют внешность и заболевания своих родителей потому, что в сперматозоиде и яйцеклетке сидит некая идея, и что никогда и никто не сможет чисто механическим образом объяснить, как в такой маленькой капле может быть скрыто столько сложнейшей информации. К середине жизни взгляды Бернара приобрели более сложный оттенок. Он критически относился и к одностороннему материализму, и к наивному витализму. Свое кредо ученый формулировал уже так, как и любой неокантианец по типу Ланге:
«Мы повторяем вместе с Декартом: мыслят метафизически, но живут и действуют физически… Мы отмежевываемся от материалистов, хотя все жизненные явления обусловлены физико-химическими процессами. Сами по себе эти процессы не в состоянии располагаться в группы и протекать в той строгой последовательности, в какой это наблюдается у живых существ. Мы отмежевываемся также от виталистов, так как жизненная сила не может проявляться как нечто самостоятельное, вне общих свойств природы. Ошибочно допускать реальное существование и приписывать материальную активность чему-то нематериальному, что является не более, как изобретением ума».
С одной стороны, он ясно утверждает полную обусловленность явлений жизни физико-химическими факторами (тем самым соглашаясь с материалистами в методологическом смысле). С другой – подчеркивает, что одних лишь химических и физических сил недостаточно, чтобы объяснить гармоничную упорядоченность живых процессов. Живой организм характеризуется сложной организацией и целесообразностью, которые не объясняются простым суммированием физических сил. Бернар любил перефразировать принцип Лейбница: «Всякое явление протекает в живом организме так, как будто в нем нет жизненной силы». То есть исследовать надо так, словно витального начала нет, но при этом нельзя игнорировать своеобразие жизни. В результате Бернар предлагал «третий путь» между двумя крайностями – то, что он сам называл «физическим витализмом». Суть этого подхода: в основе явлений жизни лежит физика и химия, но их течение управляется особыми законами живого. Он признавал, что живому присущи эмерджентные свойства – такие, которые не возникают в неживой природе, хотя и не нарушают ее законов. В поздних работах (например, эссе «Определение жизни») Бернар говорит:
«Жизнь есть творчество. Основное ее свойство – направляющая идея в эволюционном жизненном движении. В каждом живом зародыше есть творческая идея, которая развивается и проявляется в организации. Пока организм живой, он находится под влиянием этой творческой силы. Смерть наступает тогда, когда последняя не может больше выявляться».
Здесь слышится отзвук телеологических представлений – допущение некой «идеальной» составляющей жизни, направляющей развитие. Бернар не считал эту «творческую силу» сверхъестественной или внешней по отношению к материи, но признавал ее существование как внутреннего свойства живого организма. Такой взгляд действительно приближает его к нео-витализму рубежа XIX–XX вв., представители которого (Бор, Гейденгайн, Бунге, Дрейш и др.) тоже говорили о особых принципах организации жизни при полном признании физико-химической основы организмов.
Подводя итог, можно сказать, что Бернар не вписывается целиком ни в одну философскую доктрину XIX века. Он не был ни ортодоксальным позитивистом (критикуя Конта), ни убежденным материалистом (отвергая крайности того же Фогта), ни виталистом (развенчав понятие «жизненная сила»), ни спиритуалистом. Если искать ближайшее определение, то по духу своей работы он – естествоиспытатель-позитивист, ценивший факты выше идей, но широко мыслящий. По методологическим воззрениям Бернара можно назвать представителем чисто-научного подхода, сочетавшего эмпиризм и рационализм. Он пытался стоять отдельно от философских школ, ориентируясь прежде всего на практические дела науки. Именно поэтому его идеи восприняли и развили прежде всего сами ученые-естествоиспытатели (физиологи, медики, биологи), а не философы. Бернара сравнивали по своей значимости сразу и с Бэконом и с Декартом, он подвел черту под старой натурфилософией и торжественно объявил наступление эры экспериментальной биологии. Он был не просто физиологом, а истинным философом науки в лаборатории, проложившим дорогу к современной биологии и медицине.