Позже дополню эту статью сведениями из работы Андреа Вульф (всем советую, очень хорошая биография Гумбольдта), возможно сам прочитаю «Картины природы» и «Космос», и будет полноценная биографическая статья на сайте. А пока что пускай будет хотя бы пересказ интересных мест из ЖЗЛ. К сожалению, в нынешнем дизайне сайта невозможно разворачивать картинки в полный экран. Пока я не изменил весь дизайн, придется открывать их в отдельной вкладке, через правую кнопку мыши. В совсем краткой версии его биографии из заметки «Просвещение в Германии», где мы называем его де-факто позитивистом, а дальше приводим фрагмент из переписки, который использовал Дюринг, чтобы показать, как великий Гумбольдт разочаровался в местечковой немецкой философии. В письме Варнхагену от апреля 1841 г., которое было опубликовано уже после смерти Гумбольдта, он пишет об идиотизме двух знаменитых философов (Гегеля и Шеллинга), «гейских сатурналиях (gay saturnals), маскараде самых безумных натурфилософов». Далее Гумбольдт цитирует Шеллинга: «Алмаз — это камешек, обретший сознание; гранит — это эфир; восток — это кислород, запад — водород; дождь идет, когда смешиваются восточные и западные облака». В итоге Гумбольдт приходит к выводу, что немецкая философия его времени «была жалкой эпохой, в которой Германия опустилась гораздо ниже Англии и Франции». Это должно было усилить ощущение того, что Гумбольдт был скорее эмпириком англо-французского образца, настоящим просветителем. Однако, его общее романтическое умонастроение с тягой к Природе, как спинозистскому целому, к организму — всё равно сильно сближает его с натурфилософией Шеллинга (см. заметку об этом), даже в позднейший период деятельности.

Ранний период жизни Гумбольдта (1769-1796)

Александр Гумбольдт (1769-1859) родился в богатой и влиятельной семье, которая могла позволить нанимать самых элитных воспитателей. Эта семья проживала в Берлине и/или в окрестностях, где в сельской глуши у них был замок. Его первым значительным воспитателем в детстве был Иоахим Генрих Кампе, звезда педагогики всей Германии. Но сам Гумбольдт не считал его важной частью своей истории. Правда позже, в 10 лет, Г. восхитился «Робинзоном» (которого перевел Кампе). Основным воспитателем все же стал почти неизвестный Кристиан Кунт, который был руссоистом и повлиял на демократизацию взглядов Гумбольдта. В целом его значимость можно оценить как среднюю, но значительно позже они оставались друзьями. В 1783г. братьев Гумбольдтов отправили в Берлин для углубления их обучения, которое продолжалось до 1787г. (т.е. с 14 до 18 лет). Обучение сложное и «элитарное». Педагоги у них были из кружка «Берлинского просвещения». Основные из педагогов — Иоганн Якоб Энгель и Христиан Дом (знакомый Мирабо, Мендельсона и Лихтенберга) а также Иозиас Лёффлер и Эрнст Готфрид Фишер. Были и преподы-реакционеры. Но в целом компания весьма неплохая. Больше, чем все вышеперечисленные на Г. повлиял тогда врач Маркус Герц, которого он впоследствии называл «дорогим учителем, другом и наставником». В это же время Г. познакомился с Николаи и Мендельсоном, звездами первой величины, наряду с Кантом и Якоби. Уже тогда Гумбольдта оценивали как язвительно-ироничного парня по характеру.

В 1787г. он был отправлен в университет во Франкфурте-на-Одере, но этот универ оказался такой лажей, что менее чем через год братья покинули его. Надо было уже выбирать будущую профессию. В 1787-88гг. Г. собирается стать камералистом, по-сути политехником. За этот год он изучает вопросы практического применения математики, физики и химии в деле промышленного производства, и в первую очередь текстильного. Он изучает экономику и технологии. Но здесь же он начинает активно интересоваться ботаникой. Отчасти это происходило из-за романтической эстетики, с любовью к картинам девственной природы, отчасти от скуки, а отчасти из-за надежды найти в этом занятии практическую пользу. Ботаникой он особо заинтересовался после знакомства с Карлом Людвигом Вилльденовом, ставшим одним из его важнейших друзей. 

Влияние Форстера

В 1789 году, когда Г. было уже 20 лет, а во Франции произошла революция, он отправился, вслед за своим братом, в Геттинген, в самый крутой университет Германии по части естествознания. Универ Геттингена основан в 1737г., но уже успел сильно развиться. Здесь на Г. очень значительное влияние оказал зять Форстера, историк Христиан Готлиб Гейне (один из крупнейших историков века, находившийся в переписке с Лессингом, Гердером и Винкельманом). Но отдельно стоит отметить глубокое впечатление от реально эпичнейшего политехника Иоганна Бекманна (советую почитать) и предшественника научного расизма Иоганна Фридриха Блюменбаха. Несколько меньшее влияние на него оказали такие суперзвезды Просвещения, как Лихтенберг и математик Абрахам Готтгельф Кестнер (тоже похож на Лихтенберга), но у этих двоих Г. скорее учился остроумию. В конце года Г. отправился в путешествие по Германии, желая лучше изучить природу страны, ее рудники и богатства. Его компаньйоном был врач и ботаник Стевен Ян ван Гёнс. По пути назад Г. оказался в Майнце и здесь познакомился с Георгом Форстером, что стало главным влиянием на всю его оставшуюся жизнь. Также по пути он завел знакомство с известным философом Ф. Г. Якоби.

Встреча с Форстером была настолько важной частью жизни Г., что с этого момента можно отсчитывать второй период его жизни. До сих пор он планировал стать практическим ученым, политехником, заточенным на промышленное производство. Благодаря К. Гейне он увлёкся археологией и подготовил свою первую, неопубликованную, научную работу — «О тканях греков», и вообще интересовался состоянием технологий в древнем мире. Но именно Форстер сделал важнейший вклад, в формирование Г., как натуралиста-путешественника. Вдвоём они совершили путешествие за пределы немецких земель: отправившись в марте 1790 года из Майнца (по Рейну), побывали в Нидерландах, Англии, достигли берегов Франции и в июне прибыли в Париж. Результатом этой экспедиции, по словам Гумбольдта, стала «сильная и внезапно пробудившаяся страсть к путешествиям и посещению отдалённых тропических стран». Хотя, конечно, этот процесс несколько затянулся, ибо Г. находился под жестким влиянием деспотичной матери, которая и слышать нечего не хотела, кроме как уверений от обоих своих детей, что они пойдут по карьерной лестнице госслужбы. Поэтому Г. продолжил намеченный ранее путь.

По итогу первого года обучения и проделанных поездок, он написал своё первое геологическое сочинение — «О рейнских базальтах» (1790). И уже этой работой умудрился наделать шуму, как один из передовых геологов страны, при том что он слушал курс геологии менее полугода, и ему был всего 21 год. Он влетел в полемику «вулканистов» и «нептунистов» (скорее на стороне последних). Если кратко, то вулканисты считали, что горы образовались из жидкого подземного расплава, а нептунисты — путем осаждения ила из морской воды. Первые базировались в Англии и Франции, а вторые в Германии (см. заметку про два дискурса, в конце статьи о позитивизме). Очевидно, что нептунисты мыслили в рамках представлений уровня античности, о том, что земля выступила на поверхность после всемирного затопления. На счет Форстера, даже незадолго до своей смерти (июль 1858 года) Гумбольдт писал:

В течении полувека и повсюду, где мне пришлось побывать за всю мою долгую странническую жизнь, я постоянно говорил себе и другим о том, сколь многим я обязан моему учителю и другу Георгу Форстеру — и в обобщении множества частных взглядов на природу, и в развитии всего того, что до той счастливой близости во мне лишь смутно брезжило. Теперь, когда я долгими ночами предаюсь печали, чувствуя, как быстро идут на убыль мои силы, во мне еще явственнее оживают воспоминания об этом человеке, резче бросаются в глаза странные параллели и контрасты в его и моей жизни: родство политических мнений и пристрастий (рождено оно было, собственно, не Форстером, а существовало и ранее, им только укрепилось); море я увидел впервые, находясь рядом с человеком, совершившим кругосветное плавание, в тот момент, когда мне и в голову не приходило, что через какие-нибудь двенадцать лет я и сам смогу выйти в открытый океан; моя остановка в Лондоне, когда еще была жива вдова Кука, и то, как приласкал меня, двадцатилетнего юнца, сэр Джозеф Бэнкс; во время сибирской экспедиции я ступил на землю Самары, откуда Форстер-старший послал Линнею в Упсалу несколько экземпляров странно одичавшей пшеницы, я же там был в 1829 году, а Рейнгольд Форстер с мальчиком Георгом — в 1765-м, за четыре года до моего рождения; при императоре Александре I я был в 1812 году приглашен графом Румянцевым совершить большое естественнонаучное путешествие по азиатской части страны, подобно тому, как Георг Форстер при императрице Екатерине II был приглашен совершить кругосветное путешествие с научными целями капитаном Муловским; та же горечь обманутых сладчайших надежд, те же препятствия на пути экспедиции: война — то с французами, то с турками.

См. также: биографию Якоба Молешотта, который написал целое сочинение о Форстере. 

Гумбольдт на шахте

Вскоре Г. приехал в Гамбург (1791), где занимался минералогией и ботаникой, а также, в качестве студента торговой академии, обучался языкам. Академию тогда возглавлял Иоганн Георг Бюш, человек демократических и гуманистических воззрений, нередко пускавший в ход свое политическое влияние, с целью облечения участи беднейших слоев населения (среди многого прочего, друг Клопштока). Свои ботанические занятия он продолжил уже в Берлине, куда приехал ближе к середине года, и в итоге подготовил несколько научных заметок, одна из которых была посвящена феномену ускоренного прорастания семян под воздействием хлора. По настоянию матери, Г. должен был выбрать «нормальную» профессию, вместо того, чтобы быть вечным студентом. Поэтому Г. начал искать компромиссные варианты, которые позволили бы заниматься любимым делом — геологией и ботаникой. Летом 1791 года Александр приехал во Фрайберг, чтобы изучать геологию в горной академии под руководством А. Г. Вернера, лидера партии «нептунистов», крупнейшего геолога страны, и одного из крупнейших в мире. Гумбольдт уже сразу попал в поле зрения одного из государственных министров, и даже оказался под его протекцией. Поэтому после обучения ему самому светила министерская карьера в области экономики. Обучение у Вернера нравилось Г., ему дали достаточно много простора, чтобы изучать новые образцы пород. Но друзьями они не стали, потому что Г. в ходе работы начал переходить на сторону партии «вулканистов». В августе 1791 года, в сопровождении одного из друзей по академии, И. К. Фрайеслебена, Г. посетил Богемию. Он станет одним из ближайших друзей Гумбольдта на всю жизнь, равно как и еще один ученик из Фрайберга — Леопольд фон Бух. В феврале 1792 года обучение закончилось. А через три дня после отъезда Г. из Фрайберга в Берлине было выпущено министерское распоряжение: 

Его величество…, постановили, что теоретические и практические знания, приобретенные Александром фон Гумбольдтом в математике, физике, естественной истории, химии, технологии, горном деле, металлургии и коммерции, надлежит использовать в вверенном Его Величеству горнорудном и металлургическом ведомстве и назначить его на должность асессора cum voto в администрации горнорудной и металлургической промышленности.

Вскоре Г. отправили во Франконию, изучить состояние горнодобывающих предприятий, и он быстро заручился личной благосклонностью местного правительства. По прямому ходатайству князя, король назначает 22-летнего Г. королевским обербергмейстером (начальником горнорудной промышленности) обоих франконских княжеств. И он тут же принялся за дело. Г. поселился не в резиденции, а в горах, и начал тут же внедрять технологические новшества, стараясь повысить производительность шахт. Он буквально половину дня проводил внутри шахт, чтобы лучше понять весь процесс работы. Вскоре доходы действительно выросли в несколько раз (в одном из писем стороннего наблюдателя звучит даже цифра 14). Но помимо чистой эффективности Г. занимался также внедрением новых стандартов безопасности на шахте. Он сделал более удобной логистику, чтобы горнякам было проще добираться на работу, за свой счет основал школы для повышения их грамотности, и самое главное — внедрил инновационные методы для вентиляции. При чем в процессе экспериментов он серьезно рисковал жизнью. Не удивительно, что в письме середины 1793 года Г. пишет: «Всеобщее доверие, которое мне оказывают повсюду простые горняки, заставляет меня еще больше любить свою работу». В других местах он неоднократно пишет, что озабочен судьбой «трудящейся части человечества», и гордится тем, что смог облегчить им работу. В результате этой работы — Г. напишет несколько научных статей о подземных газах и о химии газов в общем смысле. Само собой, в перерывах между работой «геологического» характера, Г. находил время изучать и ботанику, сама работа вполне это позволяла. 

В 1793 году, значительно прославившись своей работой, Г. написал исполненную в духе Линнея книгу «Флора Фрайберга», которая получит гос. награды, и в дополнение к ней «Афоризмы к химической физиологии растений». В различных экспериментах Г. подтверждает открытие Пристли (крупный английский просветитель-материалист) о взаимном обмене веществ при дыхании у животных и растений. Г. обнаруживает, что разными веществами можно влиять на развитие растений, замедлять и ускорять их рост. Так он оказывается на пороге новой науки — агрохимии, и находит практическую пользу от развития ботаники. 

Принятие и отказ от теории витализма. Уход из службы.
Мечты о путешествии.

Экспериментируя с раздражимостью растений, Гумбольдт обращает внимание на феномен «жизненной силы» (т.н. теория витализма). Он знал о недавних экспериментах Гальвани с электричеством и сокращением мышц лягушки, и о возражениях Вольта. Так что теперь Г. решил пойти еще дальше, и раскрыть тайну раздражимости животных и растений, надеясь тем самым раскрыть тайну жизненной силы и единства природы. Поскольку лягушки ничего нового уже не давали, Г. решил ставить эксперименты на себе самом, чтобы проверить, как это ощущается «изнутри». Он делал раны по всему телу, прикладывал к ним разные металлы и проводил разряды электричеством. Само собой, это ничего не дало, но позже, в 1798 году, он напишет двухтомное сочинение «Опыты над раздражимостью мышечных и нервных волокон наряду с догадками о химических процессах жизни в животном и растительном мире». В упомянутой книге он писал:

«Дело не в каких-то особых жизненных силах, а, вероятно, лишь во взаимодействии отдельных, давно известных веществ и материальных сил. Трудность удовлетворительного объяснения жизненных проявлений организма физическими и химическими законами определяется большей частью… сложностью самих явлений, множеством одновременно действующих сил, а также условиями их действия».

Подобного рода высказывание заслуживает тем большего уважения, что всего двумя годами ранее (в июне 1795г.) Г. по просьбе Шиллера написал для журнала «Оры» рассказ «Жизненная сила, или Родосский гений», в котором он выступал сторонником этой самой «жизненной силы», одухотворяющей «каждый зародыш органического творения». А уже в 1797г. писал: «Размышления и углубленное изучение физиологии и химии пошатнули до самого основания мою прежнюю веру в так называемые собственные жизненные силы». Обратившись к другим, старым своим темам и предметам, он вскоре перестал заниматься «вопросом вопросов», решить который, как он понял, наука была еще не способна, а по прошествии некоторого времени, видимо, вообще забыл о том, как в феврале 1796 года с самоуверенным оптимизмом и почти торжеством он сообщал в письме к Фрайеслебену: «Думаю, что теперь близок час, когда я развяжу гордиев узел жизненного процесса». Но вернемся назад, к 1793 году. Сейчас Гумбольдт все еще чиновник, занимающийся развитием шахт, и пока еще он заинтересован раскрытием тайны жизни, чем будет заниматься еще ближайшие 3-4 года. По мере разочарования в метафизическом решении витализма, в это же время определилась задача его жизни — «физическое мироописание».

---

В общем и целом, мы видим максимально практико-ориентированного ученого, действительно «политехника». И возможно он так и остался бы горным инспектором, развиваясь дальше до министра промышленности или просвещения, если бы не ряд событий, случившимся в очень краткое время. Наблюдая за успехами Гумбольдта, министр металлургии отправляет его в командировку по Южной Германии и Австрии (в т.ч. в современную Западную Украину). В это время его избрали членом Академии естествоиспытателей. Чуть позже, в марте 1794 года Г. совершил еще две поездки по стране, во время которых он заскочил к брату в Йену (и заодно близко сошелся во взглядах с Гёте). Карьерный рост не замедляет темпов, и его назначают горным советником министра. В этой должности ему назначают командировки в регионы севера, и таким образом он должен был объездить всю германоязычную территорию. Но поскольку Г. рассматривал эту работу только как удобный предлог для занятия любимыми науками, то карьерный рост в сторону кабинетного чиновника его совсем не радовал, в одном из писем он говорит:

«Меня переводят горным советником в Берлин и положат, наверное, тысячи полторы талеров жалованья (здесь я получаю четыреста). В Берлине я пробуду всего несколько месяцев, а потом меня ждет директорский пост в Вестфалии или в Ротенбурге с окладом в две-три тысячи. Но, скажу я тебе откровенно, мой добрый Карл, я намерен им отказать. Съезжу вот только с инспекторской поездкой на балтийское побережье и в горные районы Польши и вернусь сюда опять обербергмейстером. Мои старые планы остаются без изменений: года через два я со всем этим распрощаюсь и отправлюсь в Россию (в Сибирь) или еще куда-нибудь».

Он был знаком со многими высокопоставленными чиновниками и лицами, приближёнными ко двору; наследный принц лично знал обоих братьев Гумбольдтов и ценил их. Всё это нередко заставляло Александра принимать участие в делах государства. Так, он сопровождал Гарденберга, ездившего во Франкфурт-на-Майне для переговоров с голландским и английским уполномоченными (1794). Вскоре его действительно пытаются повысить и сулят хорошее жалованье, но он резко отказывает министрам, прямо заявив, что вся его работа до сих пор была только подготовкой для крупного путешествия. Ему даже идут на встречу, предлагают место еще лучше прежнего, и возможность отпуска для заграничного путешествия, но Г. отказывается от любых предложений. В феврале 1795 года он приезжает в Берлин, чтобы убедиться, что его мать тяжело больна раком, и долго не протянет. И хотя в письмах он жалуется, что придется до конца лета, а то и дольше, оставаться дома, все же к началу лета он покидает мать и уезжает в поездку по Италии. По возвращении его снова привлекают к дипломатической миссии. 

После заключения Базельского мира Гумбольдт был послан к Моро, французскому главнокомандующему, для переговоров о владениях Гогенлоэ (прусское правительство боялось опустошения их французами), и успешно выполнил данное ему поручение. Двенадцать дней он колесил по всей Швабии, ведя переговоры с французскими генералами. Наблюдая, как генерал Сен-Сир парил в воздухе на привязанном аеростате, наблюдая позиции противника, Гумбольдт выразил искреннее восхищение этим изобретением. Но на предложение доверенного лица Бонапарта присоединиться к запланированной экспедиции в Египет, Гумбольдт ответил вежливым отказом (не понятно, почему, может из патриотизма?). Но дальше сотрудничать с Пруссией в качестве дипломата он тоже не захотел. Ему даже решили дать бессрочный отпуск с сохранением жалования (!), но и от этого Г. отказался, мотивируя это тем, что лучше бы эти государственные средства потратили на повышение зарплаты школьным учителям.

Американская экспедиция Гумбольдта (1797-1804)

Интересные факты: Гумбольдт и Гегель практически ровесники. Но биография Гегеля во много раз скучнее. То же можно сказать и про Шеллинга, Шлегеля и о многих романтиках. Де Траси, Кабанис, Форстер и Фихте — несколько старше Гумбольдта, но в принципе могут считаться его поколением. С тем большим правом можно и нужно сравнивать Гумбольдта с представителями немецкой «классики».

Подготовка и череда неудач

16 ноября 1796 года в родовом поместье под Берлином умерла мать Гумбольдта. Правда, он не был огорчен, и скорее даже обрадовался тому, что последняя преграда пала, и теперь совсем не нужно играться в государственного чиновника. Своему другу Фрайеслебену он писал: «Ты же знаешь, дружище, с этой стороны меня не мог постичь сокрушительный удар, мы всегда были чужими друг другу». И тут же Г. подает в отставку со своей службы. Более того, теперь ему светило кое-какое наследство, что еще более упрощало будущее путешествие. Правда, реализовать деньги прям сразу не получалось, нужно было еще подождать. Посредничество в реализации наследства взял на себя старый воспитатель Кунт. Сам Гумбольдт уже распланировал, что несколько лет потратит на сбор инструментов и подготовку, в частности полтора года проведет в Италии, изучая вулканы. А потом отправится в Англию, чтобы оттуда добраться до Латинской Америки.

Первым делом он решил навестить своего брата Вильгельма в Йене. Тот снимал квартиру напротив дома Шиллера, и поэтому Г. вновь имел возможность тесно общаться с Гёте. Еще раньше, в 1794г., после встречи с Гумбольдтом Гёте писал: «Столь долгожданный Александр фон Гумбольдт, едва приехав из Байрейта, втянул нас в беседу на общие темы естествознания». После этого приезда Гёте был в еще большем восторге. Они вместе посещали лекции по анатомии, вместе проводили эксперименты с электричеством. Гёте очень заинтересовался экспериментами Г. по поиску «жизненной силы», и после отъезда Г. он писал: «С Гумбольдтом я провел время с большой приятностью и пользой; мои естественноисторические работы благодаря его присутствию разбужены от зимней спячки». Немного позже, в 1799 г. Гёте снова вспоминал Г. словами: «Думаю, что его вполне можно назвать единственным и неповторимым в своем роде, ибо мне не доводилось встречать человека, у кого подобная целеустремленность соединялась бы с такой разносторонностью духа. Трудно представить себе даже, как много он способен сделать для науки». Вообще есть и другие, более поздние упоминания Г. в письмах Гёте, с ними можно ознакомиться здесь. Гумбольдт тоже хорошо отзывался о Гёте и признавал некоторое влияние натурфилософских воззрений последнего:

«Повсюду, где бы я ни странствовал, я снова и снова проникался ощущением того, насколько могучим было воздействие на меня тех йенских встреч, когда я, духовно обогащенный взглядами Гёте на природу, чувствовал себя как бы вооруженным новыми органами чувств».

Шиллер сначала было очень высоко оценил Г., но позже резко поменял мнение, в первую очередь из-за личных качеств Г., якобы отсутствия поэтического воображения, сухость и крайнюю заносчивость. Возможно, на это повлияли и перемены взглядов Г. на теорию «витализма». В общем, Гумбольдт решил действовать согласно плану, и, покидая Йену, взял с собой брата, чтобы тот отдохнул в Италии после продолжительной болезни. Брат еще болел, и поэтому поездка в Италию задерживалась, а Г. занимался подготовкой к будущему крупному путешествию (изучал работу секстанта, занимался ботаникой), сначала в Дрездене, потом в Праге и в Вене. Только к началу осени 1797 года Вильгельм Гумбольдт прибыл в Вену. Но теперь возникла еще более серьезная трудность. Наполеон в северной Италии, который уже вроде как победил Австрию, но мирное соглашение задерживалось. Ехать во время незавершенной войны было опасно, а ждать до зимы казалось бессмысленно, поэтому Вильгельм решил провести отдых в Париже, а Александр решил изучать геологию в Швейцарии. Как только они разъехались, Италия вновь стала безопасной, мир был подписан. И может быть Г. передумал бы и поехал в Италию, да только в Зальцбурге он случайно встретил университетского друга, Леопольда фон Буха, и поэтому застрял в горах на всю зиму.

Позже Бух станет одним из лидеров немецких «вулканистов», и возможно общение с Гумбольдтом укрепило их обоих в том, что «непутинизм» их учителя Вернера (да и Гёте) был ошибочен. Пять месяцев они проработали в горах Зальцбурга и кажется были невероятно довольны тем, что им довелось встретиться. Сам Г. был в восторге от Буха, о чем пишет в письме к Фрайеслебену: «Встреча с ним была несказанной радостью — это удивительный, неподражаемый, гениальный человек, которому удается делать массу тонких научных наблюдений». Так наступил 1798 год, а в Италии он так и не побывал. Денег еще не было, поэтому целый год можно было продолжать готовиться к походу. Но уже надо бы продумать, как добраться до Америки. Война между Англией и Францией делала морское путешествие почти невозможным. К тому же надо было найти себе компаньона в дорогу, желательно с такой же специализацией, чтобы делить с ним свою работу. Леопольд Бух не подходил, но пока никаких вариантов не было. Как вдруг, мелькнул хороший вариант. Английский лорд Бристоль предложил Г. поездку по Египту (а Г. решил, что сам сможет потом посетить Палестину и Сирию). Но и здесь помешал Наполеон. Планы по Египту рухнули, как только Наполеон начал свою египетскую кампанию.

Гумбольдт двинулся к своему брату в Париж. В Париже Г. внезапно для себя обнаружил, что уже стал достаточно знаменитым ученым, с которым все хотели познакомиться получше. Национальный институт в Париже (тот самый, который был базой «идеологов») пригласил его прочитать доклад с анализом атмосферного воздуха, и о химической активности окиси азота. В основном Г. общался здесь с химиками, в т.ч. по теме применения химии для стимуляции аграрного производства. Но также он добился общения с Луи Антуаном де Бугенвилем (1729-1811), крупнейшим французским путешественником, первым французом, совершившим кругосветное путешествие. От Бугенвиля Г. добивался информации о том, что ему самому стоит ожидать от путешествия через океан. Бугенвиль тогда планировал новое кругосветное путешествие, с упором на изучение Южного полюса, и уговорил Гумбольдта отправиться с ним. Как писал сам Гумбольдт своему другу Вилльденову: 

«Он уговаривал меня пойти вместе с ним. Я преисполнился было самых радужных надежд, как вдруг Директория принимает решение послать в кругосветное путешествие не семидесятилетнего Бугенвиля, а капитана Бодена. Не успел я об этом услышать, как получаю приглашение от французского правительства занять место на «Вулкане», одном из трех корветов, отправляющихся в эту экспедицию. Мне открыт доступ во все национальные хранилища и лаборатории, где я могу выбрать все необходимые мне инструменты. В подборе ученых, а также во всем, что касалось оснащения, каждый раз обращались за советом ко мне. Многие из моих друзей с неудовольствием восприняли весть о том, что я ухожу в плавание и подвергаю себя опасностям пятилетнего морского путешествия, но мое решение было твердым, и я стал бы себя призирать, если бы упустил такую возможность принести большую пользу людям… Каково же было мне, когда две недели спустя эти надежды лопнули, как мыльный пузырь!».

А весь план «лопнул» потому, что начала собираться новая коалиция против Наполеона, и под угрозой войны правительство отложило экспедицию и перенаправило средства на армию. И снова неудача! Но Гумбольдт не унывает, и теперь надеется отправится с экспедиционным корпусом французской армии в Сирию, откуда все же должен попасть в Каир и получить возможность изучения Египта. В свой план он посвятил одного из участников несостоявшейся кругосветки — Эме Бонплана. Это был местечковый врач средней руки, но главное, что он очень интересовался ботаникой, и поэтому Г. решил, что он будет идеальным компаньоном, который ему был так нужен. 

---

Как раз к этому времени Кунт решил проблему с наследством, и всю экспедицию Г. мог профинансировать из своего кармана. Частную экспедицию было проще провернуть во время войны, нежели правительственную. Нужно было только добиться всех нужных разрешений. И как раз кстати, у них появился шанс добраться до Алжира, куда хотел попасть шведский посол, и любезно пригласил Г. и Бонплана. И снова неудача, по прибытии в Марсель они узнают, что корабль разбился и плыть не на чем. Тут же Г. решает отправиться в Тунис с ближайшим парусником в этом направлении. Но и здесь тоже не повезло, потому что в ответ на высадку Наполеона в Египте — все страны северной Африки начали сажать граждан Франции.

В Париж они решили больше не возвращаться, чтобы не тратить зря время, и единственным выходом показалось поехать в Испанию. В конце декабря 1798 года они отправляются в путь, и в начале февраля 1799 года прибывают в Мадрид. По пути Гумбольдт изучает геологию страны, совершает восхождение на гору Монтсеррат. При помощи секстанта, хронометра, барометра и термометра он собирает данные для геологического и картографического профиля Кастильской возвышенности, а Бонплан собирает и классифицирует местные растения. Здесь они готовятся, репетируют поездку в Латинскую Америку, возможно пребывание в Испании и знакомство с местным языком даст преимущество в испанских колониях, кто знает. Таким образом, Г. побывал во Франции, Англии, Италии и Испании, не считая того, что объездил всю Германию с Австрией. И большинство из этих путешествий были отнюдь не туристического характера. Теперь он достаточно подготовлен к изучению новых стран. 

Испания того времени была в плохом состоянии. Изнеможенная войнами, находясь почти под протекторатом французской Директории, она управлялась королем Карлом IV, который де-факто отдал управление своей жене и ее любовнику, забросив интерес государственными делами. Политика в отношении колоний у испанцев к тому времени все еще была очень жесткой, равно как и у португальцев. Свежи были случаи, когда исследователей-географов сажали в тюрьмы, чтобы те не разболтали лишнего про стратегически важные колониальные владения. Фактически колонии были закрытой зоной, и поэтому настроения Г. не были совсем уж позитивными. Но в этот раз ему наконец-то повезло. При дворе он нашел двух влиятельных союзников, которых частично знал и раньше, и они смогли добиться расположения королевы. Так что благодаря стараниям первого статс-секретаря (а-ля премьер министра) Мариано Луиса де Уркихо, Гумбольдт и Бонплан получили особые паспорта с неограниченными полномочиями относительно сроков пребывания в испанских колониях и права пользования научными инструментами. Как писал Гумбольдт:

«Никогда еще никакой путешественник не получал столь неограниченных возможностей, никогда еще никакой иностранец не бывал облечен большим доверием со стороны испанского правительства, чем это выпало нам».

Гумбольдт и Бонплан отплыли в Южную Америку на борту корвета «Писарро» в ночь на 5 июня 1799 года, когда британские суда, блокировавшие порт Ла-Корунья, из-за шторма были вынуждены отойти в открытое море. Когда о планах путешествия узнал Гёте, то написал Вильгельму, брату Г., такие слова: «С его гением, с его талантами и деятельной натурой результаты путешествия могут быть совершенно непредсказуемыми для науки, можно даже утверждать, что придет время, и он сам будет удивляться тем сокровищам, добыть которые ему теперь предстоит». Первой остановкой, как это всегда бывает, стали Канарские острова, где они подымались с научными целями на Тенерифский пик (3718 м), наблюдая смену высотных поясов. Здесь у Г. возникла мысль о связи растительности с климатом, положенная им в основу ботанической географии. Они заночевали в пещере, расположенной недалеко от вершины вулкана Тейде, и наутро осмотрели его кратер. Впервые Г. увидел кратер вулкана впритык, и даже смог зайти немного внутрь, после чего серные газы прожгли в его одежде несколько дырок. Здесь же он наблюдал извержение. В дороге Г. от скуки изучал звездное небо и морские течения, замерял температуру воды и т.д. Вспыхнула эпидемия на корабле, и первоначальная цель, т.е. Куба, была отодвинута, чтобы быстрее добраться до берега, поэтому 16 июля 1799 года исследователи сошли на берег в Кумане (Венесуэла).

Ориноко

В сентябре Гумбольдт посетил католическую миссию в Карипе и исследовал пещеру Гуачаро, в которой обнаружил новый для науки вид птиц — гуахаро. Вернувшись в Куману, Александр наблюдал метеорный поток Леониды (в ночь с 11 на 12 ноября 1799 года). Позднее он опубликовал описание этого астрономического феномена, что в немалой степени способствовало пониманию периодического характера подобных событий. Уже в Кумане им стало ясно, что Латинская Америка сильно отличается от всего того, что написано о ней же в европейских учебниках. Что материалов для исследований там на много поколений работы, и что это самый настоящий рай для ботаника. К декабрю 1799 года Бонплан собрал и описал около 1600 растений, семена которых были отправлены в Париж. 

Из Куманы путешественники отправились в Каракас, столицу Венесуэлы, где провели два месяца, а затем отправились (в феврале 1800 года) на юг в сторону городка Апуре. Путь лежал по суше через льяносы, где на болоте путешественники стали свидетелями жестокой битвы электрических угрей с лошадями, которую устроили индейцы для облегчения поимки угрей. Из Апуре они отправились по одноимённой реке на пироге (а-ля каноэ) с пятью индейцами. Они намеревались доплыть до Ориноко и подняться к её верховьям, чтобы проверить, соединяется ли бассейн этой реки с системой Амазонки. Обнаружив, что две речные системы связаны посредством протока Касикьяре, исследователи, двигаясь вниз по течению Ориноко, достигли города Ангостуры, столицы испанской провинции Гуайана (ныне Сьюдад-Боливар в составе Венесуэлы). Но уже во время этой части путешествия он познакомился с рабовладельческими виллами, с аристократией и трудом рабов. И это всё вызывало у Г. праведное негодование. Сам он отлично ладил с туземным населением, и даже с рабами на плантациях. И в принципе считал их «прекрасной» расой.

Описания природы в записках Гумбольдта, его будущих книгах «Картины природы» или «Зоологические наблюдения» — выше всяких похвал. Лично я обязательно их прочитаю в отдельном порядке. Привести здесь я их не могу, но могу сказать, что он отлично умудрился передать картинки джунглей из канала National Geographic и без картинок, одним только текстом. Учитывая скудность информации об этом в Европе того времени, можно понять, какой фурор он мог произвести своими данными. Я приведу целиком один только фрагмент из охоты на угрей, а дальше пойду более сухо, как это было раньше. 

---

Охота на электрических угрей с лошадьми
(из «Зоологических наблюдений» Александра фон Гумбольдта)

Индейцы устроили нечто вроде загона; рыбы были окружены со всех сторон и загнаны в болото. Захватывающее это зрелище, развернувшееся на наших глазах, — бой электрических угрей с лошадьми — трудно описать. Индейцы, вооружившись длинными бамбуковыми палками и гарпунами, обступили болото. Некоторые из них вскарабкались на деревья, склонившиеся над водой. Крича и размахивая палками, они загоняли лошадей подальше в воду. Напуганные шумом угри оборонялись, нанося электрические удары. Долгое время казалось, что, очевидно, они выйдут победителями из этой смертельной схватки. Лошади, оглушаемые мощью частых ударов, исчезали под водой; некоторые приходили в себя и с трудом добирались до берега, не обращая внимания на противодействие индейцев, где, обессилев, почти парализованные, растягивались на земле во всю длину.

Менее чем за пять минут утонуло две лошади. Угри (многие из них достигали пяти футов) забирались под брюхо лошадям и там наносили удар. Электрический разряд на какой-то момент парализует сердце, кишечник и особенно нервные волокна желудка животного. Неудивительно поэтому, что четвероногое гораздо уязвимее для этой рыбы, чем человек, который может соприкасаться с ней только нижними конечностями — в воде. Все же я сомневаюсь, что электрический угорь может убить лошадь; я полагаю, он лишь оглушает ее сильными разрядами; она теряет сознание и погружается под воду, там на нее наступают другие лошади, и в считанные минуты животное действительно погибает.

После такого начала нам показалось, что события принимают трагический оборот и все лошади утонут одна за другой… Но индейцы поспешили заверить нас, что охота скоро закончится и что только первое нападение угрей выглядит так устрашающе. И в самом деле, вскоре мы убедились, что угри пришли в состояние разряженных батарей — гальваническое электричество скапливается в них, вероятно, только в условиях покоя или, может быть, их электрический орган быстро устает при частом употреблении. Мускульные их движения по-прежнему энергичны, но смертоносные удары они наносить уже не способны. Когда борьба длилась уже четверть часа, мы заметили, что лошади перестали пугаться так, как раньше. Грива у них больше не вставала дыбом, глаза реже выражали боль, ни одна из них не исчезала под водой. Да и обессиленные угри теперь начали всплывать на поверхность, спасаясь от лошадей, на которых прежде нападали, и устремлялись к берегу…

У берега угрей легко ловить небольшими гарпунами с привязанными к ним веревками; иногда удается нанизать на один гарпун сразу двух угрей. Если веревка достаточно суха и длинна, то можно спокойно вытаскивать их ею на землю без боязни получить удар током. Через несколько минут на берегу оказалось пять больших угрей. Мы могли бы вытащить и более двадцати, если бы для наших опытов их потребовалось так много. Некоторые были лишь слегка ранены у хвоста, другие — в голову, и мы отчетливо могли видеть, что интенсивность природного электричества этих рыб прямо зависит от их жизненных сил.

Поездка на Кубу: туда и обратно.
Гумбольдт в Перу

В ходе своего путешествия они добрались до самого юга современной Венесуэлы и уперлись в границу Бразилии (португальская колония на тот момент). Встал вопрос — плыть дальше, чтобы изучить реку до конца, или вернуться назад. Поразмыслив, Г. сделал правильный выбор, и вернулся. Почему правильный? Потому что правительство Португалии с самого начала отслеживало действия Г., подозревая в нем опасного республиканца, который может быть шпионом Франции и вообще призванный дестабилизировать ситуацию в регионе и поднять восстание рабов. Поэтому в случае нахождения на территории Бразилии был издан указ немедленно его арестовать. К лету 1800 года Г. заканчивает свою экспедицию по Венесуэле и собирается плыть на Кубу. Как пишет Г. к своему брату: «Единственное, о чем можно пожалеть в этой глуши, — о том, что пребываешь в неведении относительно прогресса науки и просвещения в Европе и ощущаешь себя лишенным преимуществ прямого и непосредственного обмена идеями». Во всем остальном же Г. был в восторге. 26 августа 1800 года они отплыли из Новой Барселоны обратно в Куману, откуда началась их экспедиция, но по пути их корабль был захвачен пиратами. В этот раз Г. снова повезло, потому что их освободил английский корвет. Но этот же флот блокировал порты испанских колоний, поэтому отправиться на Кубу было почти нереально. Они вернулись в Новую Барселону, и таки смоги прорваться через блокаду. 24 ноября 1800 года друзья отплыли в Гавану. На Кубе они встретились с известным коллекционером растений Джоном Фрейзером. Сын Фрейзера помог перевезти в Европу часть собранного гербария. Исследование природы и политической географии Антильских островов заняло несколько месяцев, в течение которых был собран обширный материал для Essai politique sur l′île de Cuba.

На Кубе они собирались отправиться далее в Мексику, а оттуда в район Калифорнии, и далее аж на Филиппины. Но вышло иначе. Из газет они узнали, что то самое кругосветное путешествие капитана Бодена из Франции таки состоялось, и что они уже в пути, и направляются в сторону Чили и Перу. Поэтому друзья решили срочно отправляться на юг, и ожидать Бодена, чтобы уже с ним отправиться на Филиппины (уже гораздо позже оказалось, что тот огибал не Южную Америку, а Южную Африку, и в газете была допущена ошибка). По пути обратно на Юг, прямо у самого порта Картахены с Г. снова произошли эпичные приключения, о которых он напишет брату:

«Мы попытались было войти в ее гавань, двигаясь навстречу шквальному ветру. Море неистовствовало. В какой-то момент наше суденышко не выдержало яростного натиска волн и резко накренилось. Его тут же накрыла огромная волна, готовая, казалось, потопить его. Штурман хладнокровно оставался на своем месте, и вдруг он выкрикнул: „No gobierna el timon!“ («Руль заклинило!»). Мы решили, что теперь нам точно конец. Команда уже делала отчаянные усилия, чтобы спасти судно, был срезан парус, бессильно захлопавший на ветру, но тут наш кораблик, сойдя с гребня волны, выпрямился, и мы благополучно укрылись за горным отрогом Гиганте, выдающимся глубоко в море. Благополучно миновав одну опасность, мы оказались перед лицом новой и едва ли не более грозной. Дело в том, что именно в это время происходило затмение луны, и, чтобы рассмотреть его получше, я попросил отпустить меня к берегу на лодке. Не успели мы с моими спутниками вступить на берег и пройти несколько десятков шагов, как услышали лязг цепей: ватага здоровенных негров (Cimarones), сбежавших из картахенской тюрьмы, выскочила из кустов и с ножами в руках ринулась на нас, явно намереваясь завладеть нашей лодкой: они видели, что мы безоружны. Опрометью мы бросились назад, едва-едва успели прыгнуть в лодку и отплыть от берега. На следующий день мы, наконец, преспокойно и при полном штиле вошли в гавань Картахены…».

30 марта 1801 года в Картахене, на карибском побережье Колумбии, начался второй этап экспедиции. Продолжительное время было посвящено исследованию плато Сабана-де-Богота. Первым делом они направились в столицу нынешней 🇨🇴 Колумбии (Богота), и поскольку Бонплан заболел, они пробыли здесь до 9 сентября. Благо, здесь жил интересный им испанский ботаник Хосе Селестино Мутис (который даже находился в переписке с Линнеем, и был незаурядным ученым), и им было что обсудить и посмотреть, ведь у Мутиса была собственная коллекция растений. Дальнейший маршрут пролегал через проход Квиндиу (Кордильеры) в Кито (столица современного Эквадора). Это был утомительный и опасный переход: пешком, по узким ущельям, под проливным дождём, без обуви, которая быстро износилась и развалилась. Как бы то ни было, в январе 1802 года путешественники достигли Кито. В этой части Америки они оставались около года, изучая со всевозможных точек зрения её богатую природу. Гумбольдт поднимался на вулканы Пичинчу, Котопахи, Антизану, Тунгурауа, пытался взойти на до тех пор никем не покорённый Чимборасо (путь преградила расщелина, оценки высоты, до которой поднялся Гумбольдт, варьируют от 5350 до 5878 м) и другие. Хотя на вершину он взобраться не смог, наткнувшись на непреодолимое препятствие и высотную болезнь, это оставалось мировым рекордом высоты для альпинистов в течение 30 лет. 

Во время пребывания в Кальяо (совр. Перу) 9 ноября 1802 года Гумбольдт наблюдал прохождение Меркурия по диску Солнца. В пути он изучал культуру и язык инков, а также доинкские рукописи, написанные на некогда распространённом в Кито языке пуругвай. В Кито к путешествию присоединился третий участник — фанат Г. и будущий борец за независимость Карлос Монтуфар. И здесь они наконец узнали, что экспедиция Бодена не прибудет. Вот пример описания Г. своего второго восхождения на вулкан Пичинчу: «Мы двигались как в облаке. Резкий запах серной кислоты хотя и возвестил нам о близости кратера, но о том, что мы находимся уже как бы над ним, мы даже не подозревали. Мы осторожно ступали вдоль заснеженной площадки в северо-западном направлении — индеец впереди, я — чуть левее — за ним. Мы не произносили ни слова, как бывает со всеми, у кого за плечами порядочный опыт трудных восхождений. Вдруг от волнения у меня перехватило дыхание, когда, взглянув случайно на каменную глыбу, нависавшую над пропастью, я увидел, как между нею и краем снежного наста, по которому мы шли, во мглистой глубине вспыхнул свет, похожий на двигающийся огонек. Я с силой потянул индейца за его пончо назад и заставил лечь вместе со мной на землю — на незаснеженный горизонтальный участок скалы длиной примерно 12 и шириной 7–8 футов. И вот мы оба лежали на каменной плите, выступавшей наподобие террасы над кратером. Жуткое, глубокое черное его жерло зияло перед нами в устрашающей близости как на ладони. Из этой бездны там и сям поднимались кверху клубы пара. Осмотревшись, мы стали определять, в каком именно месте мы находимся. Мы поняли, что наша каменная площадка была отделена от покрытой снегом массы, по которой мы сюда добрались, щелью в каких-нибудь два фута. Щель эта была не до конца покрыта замерзшим снегом, образовавшим своеобразный мостик. Мостик этот, длиной в несколько шагов, выдержал нас, когда мы направлялись к этой площадке. Свет, который мы вначале увидели через щель между снежным покровом и зависшей над кратером глыбой, не был обманом; мы увидели его и при третьем восхождении — в том же месте и через ту же щель. Подходя к кратеру, всегда можно было видеть, как в его сумрачной глубине вспыхивают небольшие языки пламени, видимо, возгорающегося серного газа».

Мексика и США

23 октября 1802 года экспедиция добралась до Лимы. Но столица Перу уже не представляла особого интереса, основная работа в Андах была проделана по пути сюда. Они отправились вдоль побережья обратно на территорию Эквадора, в сторону Кито. В декабре 1802г. они добрались до порта Гуаякиль. Ехать на Филиппины казалось теперь слишком дорого и неоправданно, поэтому исследователи решили закругляться, и по пути домой заехать в Мексику. В марте 1803 годов исследователи перешли морем через Гуаякиль к порту Акапулько в Мексике и через три недели уже были в Мехико. Там они прожили до января 1804 года, совершая экскурсии по стране.

Гумбольдт определял географическое положение различных пунктов, изучал деятельность вулканов — в том числе знаменитого Хорульо, образовавшегося в 1759 году, — произвёл множество барометрических измерений, исследовал пирамиды и храмы древних обитателей Мексики — ацтеков и толтеков, изучал историю и политическое состояние страны. Он первым издал в 1810 году ацтекский рукописный Кодекс Теллериано-Ременсис. Здесь Г. совершал массу коротких вылазок из Мехико в разные части страны, а основной его план был в составлении полноценной книги о географии, демографии, политическом и экономическом устройстве страны. Позже эта книга таки будет закончена и получит название «О политическом состоянии королевства Новая Испания» (1809), и станет бестселлером. Подобных комплексных исследований стран не было даже в Европе, и Г. стал пионером подобного рода литературы. И наконец, 7 марта 1804 года команда отплыла из порта Веракрус снова в Гавану, на Кубу, а еще через месяц, 29 апреля они отправляются в США.

Остановка в США была недолгой, около месяца, но за это время Г. успел прибыть в Вашингтон и лично познакомиться с президентом Томасом Джефферсоном. И хотя демократическое устройство штатов Г. очень понравилось, как и личные качества президента-эпикурейца, но увидев также и здесь институт рабства, Г. был крайне недоволен, и критиковал рабовладение в США даже на склоне лет. Еще находясь на Кубе, он написал отдельное сочинение по типу того, которое взялся писать о Мексике, но теперь с еще большим упором на вопросы рабовладения. Чуть позже он напишет: 

«Покидая Америку я исполнен такого же отвращения к рабству, какое я испытывал и в Европе. Напрасно изощряются некоторые хитроумные писатели в попытках приуменьшить и прикрыть жестокость рабства фарисейскими словесами, вроде: „негры — крестьяне на Антильских островах“, „бесконечная преданность чернокожих“, „патриархальная идиллия“ и т. п. Все это лишь прискорбные факты профанации благородных свойств нашего духа и нашей мысли, постыдные уловки, оскорбительные для нашего человеческого достоинства. И если эти люди заявляют, что положение чернокожих в Америке ничуть не хуже положения крепостных в средние века или даже нынешнего положения отдельных классов на севере и востоке Европы, то неужели они думают, что одного такого сравнения достаточно, чтобы перестать сочувствовать неграм? Подобные сравнения, словесная эквилибристика и эта высокомерная досада, с которой здесь отметают даже самое надежду на постепенное смягчение рабства, в наше время — оружие бесполезное. Глубочайшие перемены, последовавшие одна за другой с начала XIX века на Американском континенте и Антильском архипелаге, оказали серьезнейшее воздействие на идеи и образ мыслей в тех странах, где рабство еще сохраняется. Многие рассудительные люди, а также те, кто заинтересован в сохранении мира и спокойствия на этих островах, чувствуют, что путем свободных договоренностей с рабовладельцами, путем принятия соответствующих мер, исходящих от людей, знающих местные условия, можно избежать кризиса, опасность которого из-за равнодушия, беспечности или упрямства хозяев только усиливается».

Еще позже, в своей основной книге «Космос» Гумбольдт напишет: «Утверждая единство рода человеческого, мы выступаем против неприемлемого тезиса о высших и низших расах. Есть более образованные, облагороженные духовной культурой, но не более благородные народы. Быть свободными — их общее предназначение; в грубые эпохи человечества эта свобода является достоянием частного индивида, в условиях же развитой государственности и развитых политических институтов она становится достоянием всеобщим».

Французский период Гумбольдта (1805-1827)

Наконец, после почти пятилетнего пребывания в Америке, 9 июля 1804 года Гумбольдт и Бонплан отплыли в Европу и уже 3 августа того же года высадились во французском Бордо. Прибытие Гумбольдта во Францию вызвало тем большую сенсацию, что европейская общественность уже несколько раз получала «достоверные» вести о его гибели. Летом 1803 года, например, разнесся слух, что Александр Гумбольдт убит североамериканскими «дикарями». Шиллер просил своего друга Кернера написать ему, если тот узнает что-нибудь определенное о младшем Гумбольдте: «Для меня было бы большим утешением, если бы слухи о его смерти оказались беспочвенными». А в июне 1804 года в немецких газетах промелькнуло сообщение, будто Гумбольдт умер в Акапулько от желтой лихорадки.

«Мою остановку в Париже, — писала Каролина фон Гумбольдт 10 сентября Кунту, — венчает счастливое возвращение нашего дорогого Александра и радость быть свидетельницей оказанного ему необыкновенно восторженного приема. Не помню другого случая, когда бы появление частного лица наделало больше шума и вызвало более острый и всеобщий интерес».

Результаты их путешествия были впечатляющими. До Гумбольдта лишь один из пунктов Южной Америки (Кито) был точно определён астрономически; геологическое строение материка прежде не изучалось. Гумбольдт определил широту и долготу многих пунктов, исследовал орографию местности, произведя около 700 гипсометрических измерений, собрал обширные сведения о климате региона и указал его отличительные черты. Учёные собрали огромные ботанические и зоологические коллекции — одних растений около 4000 видов, в том числе 1800 новых для науки. Было доказано соединение систем Амазонки и Ориноко; определено направление некоторых горных цепей и открыты новые (например, Анды, Сьерра-Парима); уяснено в общих чертах распределение гор и низменностей; нанесено на карту морское течение вдоль западных берегов Америки, названное «Гумбольдтовым». Когда Г. отправлялся в путешествие, ему было 29 лет, а вернулся он уже в 34-летнем возрасте. Он покидал Францию, когда она была республикой под управлением Директории, а Наполеон был генералом в египетском походе. Но теперь, когда он вернулся, ситуация в стране уже совсем изменилась, а через несколько месяцев после возвращения Г., точнее, 2 декабря 1804 года, в соборе Парижской богоматери в присутствии папы римского Наполеон с большой помпой был коронован наследным императором французов. «Вы увлекаетесь ботаникой? — подчеркнуто небрежно спросил новоиспеченный император Гумбольдта, когда того представили ему, и, не дожидаясь ответа, добавил: — Моя жена тоже». 

«Император выказывал ледяную холодность Бонплану и ненависть ко мне», — писал позднее Г. своему биографу Юлиусу Лёвенбергу. Наполеон не мог простить Гумбольдту его всемирной славы — славы, доставшейся иностранцу, не мог простить того, что немецкий ученый отвлекал внимание французов от его собственной персоны. К тому же император всегда считал «этого знаменитого Гумбольдта… прусским шпионом». А однажды в порыве раздражения он дал своему министру полиции указание предложить Гумбольдту покинуть Париж в течение двадцати четырех часов. Но Г. повезло, и за него заступились влиятельные друзья из французской Академии, в первую очередь Жан-Антуан Шапталь. В книге Шапталя «Мои воспоминания о Наполеоне», опубликованной в 1833 году его правнуками, приводятся такие слова, сказанные им императору:

«Месье де Гумбольдт превзошел все науки, и когда он путешествует, то это все равно что путешествует целая академия наук. Стоит только удивляться тому, как удалось ему за три года собрать столь огромный материал, обработкой которого он занят теперь в Париже. Нашу страну он избрал второй родиной: книги свои он публикует на нашем языке и тем самым дает работу нашим граверам, нашим рисовальщикам, нашим печатникам».

---

Кстати, о ровеснике Гегеле. К тому времени он закончил универ со специальностью в области теологии, переехал в Швейцарию работать воспитателем детей аристократии, успел выразить отвращение к картинам природы и прогулкам по горной местности. Более-менее поддержал идеи ВФР и сам выступал как «вторая скрипка» рядом со склонным к натурфилософии Шеллингом. Сравнивая Шеллинга и Фихте, он еще становился на позиции первого. К 1801 году Гегель получил право преподавать в Йене, но особо не имел успеха. На момент прибытия Гумбольдта из Америки он все еще приват-доцент в Йене, вот-вот получит повышение (по ходатайству Гете и Шиллера), и как раз взялся писать свою первую значимую работу («Феноменология духа»), которую издаст в 1806 году. По идее, весь этот период он много читал по философии Нового времени, особенно увлекался античностью. Такова, вкратце, вся история Гегеля, проживающего в Германии на момент 1805 года. Вскоре он сможет посмотреть на Наполеона со стороны, когда тот захватит Йену, и восхитится им, как воплощением мирового духа. Тогда как Гумбольдт лично общался с Наполеоном, королем Испании, президентом США и т.п. фигурами. Разница просто колоссальна.

См. также: Сравнение Гумбольдта и Гегеля в инструменте Google Ngram.

Судьба Бонплана и знакомство с Боливаром

За гербарий из дубликатов растений, собранных Бонпланом совместно с Гумбольдтом и пожертвованных Ботаническому саду Национального музея естественной истории в Париже, Бонплан получил от Наполеона ежегодную пенсию в 3000 франков, звание придворного ботаника императрицы Жозефины и пост директора (суперинтенданта) садов в Наварре (Нормандия) и Мальмезоне. После этого он станет строить карьеру французского ботаника, и только аж в 1814-16гг., потеряв покровительство, он отправится в Аргентину. Там он будет продолжать исследования в духе первой экспедиции, получит множество наград, но вскоре будет арестован, и просидит в тюрьме с 1821 по 1829 гг. Причиной станет, по видимому, его хорошее отношение к рабам и туземцам. После освобождения Бонплан переедет в Парагвай, где женится на девушке из местных народностей. Так он и умер в Америке, в относительной бедности, находя доход от занятия частной медицинской практикой.

Почти сразу после прибытия в Париж, Гумбольдт и Бонплан познакомились с Симоном Боливаром, который путешествовал по Европе, и непродолжительное время Г. жил с Боливаром в одной квартире. Они делились своими впечатлениями о социо-политической ситуации в Америке, и нашли очень много общего. Именно поэтому Боливар позже попытался содействовать освобождению Бонплана из тюрьмы и пытался давить на Аргентину. И поэтому Боливар всегда очень хорошо отзывался о Гумбольдте.

Гумбольдту так и не довелось повидаться с Боливаром после тех парижских встреч, имевших место осенью и зимой 1804 года. С величайшим вниманием и участием следил он за ходом освободительной борьбы Боливара. Письма Боливара Гумбольдт бережно хранил «как драгоценные воспоминания» об «оказанной ему благосклонности», как «самую прекрасную и славную страницу» своей жизни, которая, по его убеждению, так же, как и жизнь Боливара, «лишь более мягкими средствами, служит делу человеческого разума и благоразумной свободы», — как писал он однажды «Освободителю». О делах Боливара Гумбольдт говорил не иначе как о «великих и благородных деяниях… вызывающих восхищение обоих полушарий». Мы знаем, что Боливар — полководец и государственный деятель — часто вспоминал о Гумбольдте, часто говорил о своем чувстве глубокой благодарности к нему и о том, сколь многим обязаны молодые южноамериканские государства немецкому ученому. 

«Александр фон Гумбольдт, вот кто является настоящим открывателем Америки.
Ему Новый Свет обязан большим, чем всем конкистадорам, вместе взятым».

Да и мексиканцы произносили имя Гумбольдта вместе со словами «Benemerito», что означает «человек, имеющий большие заслуги перед отечеством», и горячо приветствовали намерение Гумбольдта, высказанное им во времена мрачной реакции в Пруссии, навсегда вернуться в Мексику и основать там научно-исследовательский институт. Гумбольдта в Латинской Америке любили и уважали, как своего земляка. Путешествие Гумбольдта и Бонплана справедливо называют вторым — научным — открытием Америки. Но для обработки и издания результатов американского путешествия нужно было очень много ресурсов и времени, поэтому Гумбольдт остался в Париже, главном мировом центре науки. На старости лет Гумбольдт писал в ретроспективе: «Я выбрал Париж, потому что ни одно место на континенте в то время не предлагало столь же доступного сокровища научных ресурсов, и ни одно из них не включало столько великих и активных исследователей, как эта столица». И прежде чем основательно осесть в этой «столице мира», Г. отправился в путешествие по Европе, чтобы ознакомиться с переменами, и в том числе, чтобы все же побывать на родине, где его уже критиковали, как предателя, который предпочел Францию. Даже первый том гигантского труда «Путешествие в равноденственные области Нового Света в 1799-1804 годах» вышел в 1807-м сначала на французском, и только потом на немецком языке.

Путешествие в Италию и Германию. Переезд во Францию

Гумбольдт не чувствовал особого желания снова увидеть Берлин; летом 1805 года он предпринял поездку на несколько месяцев в Италию, чтобы изучать там вулканизм вместе с Гей-Люссаком, и в это же время он посетил своего брата Вильгельма в Риме. Именно благодаря его предупреждениям и давлению со стороны прусской королевской семьи, Г. затем отправился в Берлин. При чем с ним захотел отправится и Гей-Люссак, а по пути они посетили место жительства ученого Вольта. Сразу после возвращения Гумбольдта принял король Фридрих Вильгельм III, назначив его королевским камергером с пенсией в 2500 талеров, причем без каких-либо особых обязательств. С ноября 1805 г. он продолжал свою научную работу в Берлине, где прожил 1806-1807 годы. Здесь он занимался магнитными наблюдениями, писал «Картины природы» и, кажется, не особенно сокрушался политическими невзгодами своей родины. Космополитическая закваска была в нём слишком сильна. Будни в Берлине протекали тускло и однообразно: 

«Я ощущаю себя здесь чужаком, живу в отдалении ото всех в этой ставшей для меня чужой стране».

В 1808 году ему пришлось, однако, бросить научные занятия, чтобы сопровождать в Париж принца Вильгельма Прусского, который ездил туда для переговоров с Наполеоном. Гумбольдт, пользовавшийся большим значением в высшем парижском обществе, должен был подготовить почву для соглашения, что и исполнил с успехом. После этого Гумбольдт решил остаться в Париже и прожил во Франции почти 20 лет (1809-1827). Париж в то время блистал таким созвездием учёных, каким не мог похвалиться ни один город в Европе. Тут действовали Кювье, Лаплас, Гей-Люссак, Араго, Био, Броньяр и другие. Почти все они стали друзьями Гумбольдта, а особенно близким другом стал Араго. С Гей-Люссаком Гумбольдт работал над химическим составом воздуха, с Био — над земным магнетизмом, с Сент-Илером — над дыханием рыб. Простота и свобода отношений, общительность и отсутствие мелкой зависти были ему по душе. Гумбольдт вёл в Париже такую трудовую жизнь, что для сна оставлял едва 4-5 часов в сутки. Такой деятельный образ жизни он вёл до самой смерти и, что всего удивительнее, оставался всегда здоровым и сильным физически и умственно. 

Огромное влияние Гумбольдта в учёном кругу Парижа заставляло стремиться к нему всех приезжавших в столицу Франции учёных, тем более что он щедро расточал в пользу других своё влияние и деньги. Когда Агассис по недостатку средств должен был прекратить занятия в Париже, Гумбольдт самым деликатным образом заставил его принять денежную помощь; когда Либих, ещё неизвестный, начинающий учёный, прочёл в Париже одну из своих первых работ, Гумбольдт немедленно познакомился с ним и оказал ему деятельную поддержку. Как рассказывал Варнхаген фон Энзе (прибывший в Париж в свите одного австрийского генерала), Гумбольдт в роскошных залах резиденции австрийского посланника, графа Меттерниха, показался ему похожим на «сверкающий метеор, сопровождаемый взорами удивления…».  

«Редко выпадает человеку такое глубокое и всеобщее уважение, такое искреннее одобрение со стороны самых разных общественных групп, такая живая заинтересованность всех власть имущих […] Наполеон его не любил, поскольку он был известен как человек свободомыслящий и в своих взглядах несгибаемый; однако император, его двор и высокопоставленные государственные чиновники никогда не отрицали то глубокое впечатление, которое в лице смелого путешественника производили на них мощь науки и исходящий от нее свет. Ученые всех стран гордились своим высоким собратом, все немцы — соотечественником, а все вольнодумцы — единомышленником… Во всем: и в научной деятельности, и в практических делах, и в одиноком дерзании духа, и в шумной светской суете — всегда являть собой выдающуюся и независимую фигуру, в любых обстоятельствах настолько оставаться самим собой, как это удавалось Гумбольдту, дано редко кому из нас, и мне лишь очень нечасто встречался человек, который так же упорно, самоотверженно и плодотворно всю свою жизнь трудился бы на благо человечества».

Мечты об Азии и давление из Берлина

Хотя в Париже Гумбольдт остался на целых 20 лет, сам он такого исхода для себя не планировал, он хотел как можно скорее отправиться в Азию, в первую очередь в Индию и Тибет. Но поскольку все свои деньги от уже растратил на Америку и издание своих работ, то теперь мог надеяться только на средства и государственной казны, а спонсировать такие путешествия никто не спешил. В 1811 году, после разговора с русским послом, у него появилась возможность отправиться в Тибет, к тому же в рамках борьбы Наполеона с Англией, была перспектива похода в Индию через Россию. Но события наступившего 1812-го и последующих годов поглотили внимание русского правительства, и экспедиция не состоялась. Когда всем стало ясно, что правлению Наполеона придет конец, Гумбольдт и не подумал покидать Париж, что снова очень раздражало немецких патриотов. 31 марта 1814 года король Пруссии в сопровождении Вильгельма Гумбольдта прибыли в Париж, На следующий же день он вызвал к себе камергера Александра Гумбольдта и велел ему показать все достопримечательности Парижа, а в июне взял его с собой в Англию. Личные связи с немцами Г. использовал, чтобы защитить ученых Парижа и их институты от разграбления.

В Англии он тоже был встречен как знаменитость первой величины, но все его попытки добиться возможности поехать в Индию не закончились ничем. Он приезжал еще в 1817-18 годах, и тоже тщетно. А все потому, что Ост-Индская компания запрещала ему посещать колонии, зная как раньше он поступил с описанием рабства в испанских колониях. Периодически Г. ездил по Европе, выполняя мелкие дипломатические поручения из Берлина, но в основном занимался исследованиями в кругу друзей из Парижа. В 1818 году Гумбольдт был в Ахене на конгрессе, но хлопотал лишь об азиатском путешествии, и снова безуспешно. В 1822 году он ездил в Италию, посетил Везувий и исследовал изменения, происшедшие в нём между извержениями 1807 и 1822 годов. А главным занятием Г. в Париже была протекция молодым ученым и налаживание связей между всеми учеными. Выше упоминалось, как Г. помог стать известным химику Либиху. Впоследствии он стал одним из крупнейших химиков своего времени. Свой эпохальный труд «Органическая химия в ее применении к сельскому хозяйству и физиологии», вышедший в свет в 1840 году, Либих посвятил Гумбольдту. В предисловии к книге он писал о том, что встреча с Гумбольдтом повлияла на всю его жизнь: 

«Эта беседа с Вами явилась краеугольным камнем моего будущего; в Вашем лице я обрел влиятельнейшего в моей области и необычайно заботливого покровителя и друга… С этого дня передо мною открылись двери всех институтов и лабораторий… А сколько их я знаю еще, которые, подобно мне, своими успехами в науках обязаны Вашей бережной опеке и Вашему благожелательству! Любой — химик, ботаник, физик, востоковед, путешественник в Персию или Индию, художник — все пользовались у Вас равными правами, одинаковым покровительством, и никогда Вы не делали никаких различий — из какой бы страны ни приезжал к Вам гость и какой бы национальности он ни был. Чем науки обязаны Вам в этом особом отношении — мир еще не знает, но это легко прочесть в сердце каждого из нас».

Тем временем денег у Г. становилось все меньше, а король Пруссии все активнее давил (в тандеме с братом Вильгельмом), что пора бы вернуться на родину. В 1823 году Г. посетил Берлин, ознакомится с положением дел, которое оказалось лучше, чем 10-15 лет назад. Вильгельм уже был серьезным министром, который вполне мог ожидать назначения на должность канцлера. Поместье Гумбольдтов неплохо перестроили, в городе возник новый университет, создание которого прошло под личной протекцией Вильгельма (до сих пор этот университет носит приставку «им. Гумбольдта»). И в целом переезд в Германию уже казался не таким страшным. Но все же Г. решил пока вернуться в Париж, чтобы закончить отчет про американскую экспедицию. Фридрих Вильгельм III был лично расположен к Г., дорожил его обществом, поэтому с 1826-го он уже большую половину времени проводил в Берлине, взамен на что король повысил ему пенсию, а 12 мая 1827 года Г. окончательно поселяется в Берлине.

Немецкий период Гумбольдта (1828-1859)

С этого времени Гумбольдт жил главным образом в Берлине, часто бывал при дворе, сопровождал короля в поездках по Европе и, хотя не играл официальной роли, но по возможности старался противодействовать реакции, приверженцы которой называли Гумбольдта «придворным революционером». Из интересных фактов, которые происходили прямо перед переездом в Германию, Г. посетил Лондон, где принимал участие в строительстве тоннеля под Темзой. Если верить немецкой Вики, он нырял на дно реки в колоколе, и вместе с ним тогда был эпикуреец и утилитарист Джереми Бентам. Но эта информация еще требует уточнений.

Период после обоснования в Берлине, с конца 1827 по апрель 1828 года, отмечен активной деятельностью Гумбольдта по популяризации науки. Она имела форму бесплатных публичных лекций, проходивших в двух местах — в Берлинском университете (61 лекция) и в Певческой академии (16 лекций) с самым большим из залов Берлина, доступных широкой публике. Лекции «О физическом мироописании» послужили основой для будущего научно-популярного сочинения Гумбольдта «Космос». Они привлекли массу слушателей — на каждой лекции собиралось до тысячи человек. В это же время Гегель находился на пике прижизненной славы и был ректором Берлинского университета, но и он не мог даже близко стоять рядом с успехом лекций Гумбольдта. В двадцатых годах XIX столетия наука только ещё начинала спускаться со своих высот в сферу обыденной жизни, и лекции Гумбольдта были в своём роде неожиданным и поразительным явлением. Они знаменуют собою торжество нового направления в духовной жизни Европы — направления, характеризующего XIX столетие и состоящего в сближении науки с жизнью. В то же время они были первым очерком новой науки — физического мироописания. По окончании лекций (1828) особо назначенный комитет поднёс Гумбольдту медаль с изображением солнца и надписью: Illustrans lotum radiis splendentibus orbem (с лат. — «Озаряющий весь мир яркими лучами»).

Также в Берлине под руководством Г. происходил общегерманский съезд естествоиспытателей, включая ученых из Нидерландов и Скандинавии. Он особенно хлопотал, чтобы на съезд допустили математика Гаусса (которого тогда недооценивали, и Г. лично пытался продвигать его среди ученых) и биолога Окена (который был, среди прочего, учеником Шеллинга). Последнего не хотели пускать за его открыто демократические взгляды. Сам факт того, что Г. курировал крупнейший съезд ученых, многое говорит о той роли, которую он играл в науке своего времени. Тем временем, после обретения Мексикой независимости от Испании в 1821 году мексиканское правительство удостоило его высоких наград за заслуги перед нацией, а в 1827 году предоставило ему мексиканское гражданство. В 1859 году президент Мексики Бенито Хуарес назвал Гумбольдта героем нации.

Путешествие в Россию

В течение нескольких лет Гумбольдт переписывался с графом Канкриным, министром финансов Российской империи, который попросил маститого учёного высказать мнение о целесообразности введения в денежный оборот страны платиновой монеты. В итоге Гумбольдту пришло официальное приглашение «в интересах науки и страны» посетить уральские рудные месторождения. 12 апреля 1829 года Гумбольдт со спутниками Густавом Розе и Христианом Готфридом Эренбергом покинул Берлин, а 1 мая они были уже в Санкт-Петербурге (маршрут до российской столицы пролегал через Кёнигсберг, Куршскую косу и Дерпт, с кратковременным посещением Дерптского университета, который ещё 2 ноября 1827 года присвоил ему почётное звание доктора медицины). Поездка осуществлялась за счёт русского правительства.

Вначале они следовали по маршруту: Санкт-Петербург — Москва — Владимир — Нижний Новгород — Казань — Екатеринбург — Пермь. До Казани добирались по Волге. На Среднем Урале исследователи провели несколько недель, уделяя время геологическим изысканиям и осмотру месторождений железных, золотоносных руд, самородной платины, малахита. Они побывали на известных уральских заводах, в том числе Невьянском и Верхнетуринском. Дальнейший путь пролегал через Тобольск, Барнаул, Семипалатинск, Омск и Миасс. В Барабинской степи учёные существенно пополнили свои зоологические и ботанические сборы. После прибытия в Миасс, где состоялись торжества по случаю 60-летия Гумбольдта, экспедиция продолжилась по Южному Уралу с осмотром Златоуста, Кичимска, Орска и Оренбурга. Посетив илецкое месторождение каменной соли, путешественники прибыли в Астрахань, а затем «совершили небольшую поездку по Каспийскому морю».

За почти шесть месяцев исследователи преодолели более 18 000 километров, запряженных более чем 12 000 лошадьми. Определяющим фактором русско-сибирского путешествия была высокая скорость, что затрудняло адекватную запись наблюдений и измерений. Хотя Гумбольдт и Бонплан за пять лет своего путешествия по Америке преодолели около 8000 километров, теперь за восемь месяцев было преодолено более чем вдвое большее расстояние. Сопутствующее сгущение научной работы оказало соответствующее влияние на тип путевых заметок и их последующую обработку. Царь Николай I и его министр финансов, осознавая его теперь уже шаткое финансовое положение, щедро выделили Гумбольдту 20 000 рублей на экспедицию, без необходимости отчитываться. Тем не менее Гумбольдт вернул добрую треть средств, которые не были использованы. Его предложение использовать сэкономленные деньги для дальнейших исследовательских проектов было принято.

На обратном пути Гумбольдт побывал в Московском университете, где ему была устроена торжественная встреча. 13 ноября 1829 года участники экспедиции вернулись в Санкт-Петербург. Несмотря на скоротечность поездки, она была весьма продуктивной: её результаты отражены в трёхтомном труде «Центральная Азия» (1843). В Дерптском университете Гумбольдт познакомился с видными учёными Российской империи: директором университетской обсерватории В. Я. Струве, минералогом О. М. фон Энгельгардтом систематиком растений К. Х. Ледебуром, естествоиспытателем И. Парротом, и их учениками.

Издание «Космоса» и революция 1848 года

По возвращении Гумбольдта из России он тут же погрузился в работу над своей главной книгой, над будущим «Космосом». Но его снова отвлекали возможными назначениями на должности и дипломатическими миссиями. Как раз тогда во Франции произошла новая революция, и теперь его отправили в Париж, налаживать отношения с новым правительством. В Париже он выкроил столько времени, сколько ему позволяли посольские обязанности, но этого хватило для подготовки работы про Центральную Азию. В апреле 1832 года, Г. по традиции заехал навестить Гёте, но того уже не было в живых. В стоило ему вернуться в Берлин, как он снова начал ощущать провинциальность и убожество Германии. Он продолжил работать над многотомным научно-философским трудом, который поначалу намеревался назвать «Очерками физического мироописания», а позднее назвал «Космосом». Но в 1835 году умер Вильгельм Гумбольдт, и Александр занялся публикацией сочинений брата (три тома вышли в течение 1836-1839 годов). Для Г. смерть брата была самым серьезным ударом в жизни, о чем он много пишет в своих письмах.

В 1837 году Г. участвовал в торжествах по случаю столетнего юбилея Геттингенского университета, где Г. величали «Нестором наук» и «самым почетным гостем на этом празднике». В 1840 году умер старый король, и на престол взошёл его сын Фридрих Вильгельм IV, который относился к учёному так же уважительно, как и отец, но также и создавал ему препятствия для занятия научной работой. В 30-е годы Г. уже ощущал, что сильно отстает от современников, что тратит много времени впустую, и ничего не успевает из ранее задуманного. Поездка в Россию явно была его последней поездкой, и он был ею совершенно недоволен (никакой экзотики). Чрезмерное влияние к его личности сильно отвлекало от дел. А помимо личных контактов, где каждый хотел поговорить со со знаменитостью, и помимо необходимости таскаться за королем и «развлекать» его величество, у Г. была также обширнейшая переписка с сотнями ученых из Европы. Получая до 2000 писем в год, учёный по большей части отвечал на них немедленно. Он работал, принимал посетителей, совершал деловые и дружеские визиты и, возвращаясь поздно домой, продолжал трудиться до 3-4 часов ночи. Тем не менее, в 1845 году все таки был издан первый том произведения, которое Гумбольдт в письме Фарнгагену (1834) назвал «делом своей жизни». Книга предварялась такими словами великого просветителя: «На склоне деятельной жизни я передаю немецкой публике сочинение, план которого почти полстолетия носился в моей душе». В 1847, 1852 и 1857 годах были опубликованы три последующих тома (соответственно, второй, третий и четвёртый). До последних дней своей жизни учёный продолжал работу над пятым томом, но завершить его не удалось. В том же письме Фарнгагену (1834) он писал о своих целях такими словами: 

«Я приступаю к печатанию труда (труда всей моей жизни). У меня безумная идея охватить и отобразить весь материальный мир, все, что мы знаем сейчас о космическом пространстве и земной жизни, от туманностей до географии мхов, растущих на гранитных скалах, — и все это в одной книге, которая бы и пробуждала интерес к предмету живым доступным языком, и отчасти служила отдохновением для души. Каждая большая и важная идея, где-либо промелькнувшая, должна быть здесь зафиксирована. Книга должна воссоздать целую эпоху истории духовного развития человечества и его познания природы».

«Космос» уже через год после выхода был переведен на английский, датский, итальянский и нидерландский языки, еще через год — на французский, а еще год спустя — на русский. Книга получила высокую оценку европейского научного сообщества. Уже после смерти Г., накануне сотого юбилея со дня его рождения, известный немецкий издатель Бернхард Котта отметил, что «Космос» является самой читаемой книгой после Библии. Уже к 1851 году общий тираж этого издания, по подсчетам Гумбольдта, достигал 800 тысяч экземпляров. 16 декабря 1847 года Гумбольдт писал Бунзену:

«Положение в северной части Германии становится все серьезнее, и оно еще более осложнится, если дело ограничится учреждением представительских комитетов, они ведь не удовлетворят ничьих ожиданий… что наверняка создаст правительству дополнительные трудности […] Я не могу вообразить себе всеобщее представительство народа иначе как представительство всего государства, а не отдельной провинции или отдельного сословия».

Гумбольдт чувствовал приближение политической бури. Ему было ясно, что намерение короля — вопреки предостережениям из Вены и Петербурга — созвать собрание представителей провинций в составе объединенного ландтага и тем самым сделать народу хотя бы кажущуюся уступку, не принесет пользы никому. 11 апреля Фридрих Вильгельм IV открыл объединенный ландтаг речью, в которой заявил, что не потерпит, чтобы естественные отношения между монархом и народом отягощались конституцией и чтобы между ним и его страной вклинивался исписанный клочок бумаги. «Всеобщий шок, уныние, горечь», — свидетельствовал Варнхаген в этот день. Гумбольдт писал 26 апреля 1847 года Бунзену: «Если таких людей, как вы и я, живо трогает слава столь высокоодаренного и человечного монарха… то события 11-го дня могут причинить лишь глубокую боль. Я сам присутствовал при этом. Все были ошеломлены поголовно, даже высшая аристократия… При таком всеобщем упадке духа… начало переговоров с представителями отдельных сословий чревато опасностью срыва».

В январе 1848 года, незадолго до начала Февральской революции в Париже, Гумбольдт вернулся в Берлин из своей последней дипломатической миссии. Здесь он стал свидетелем и участником Мартовской революции. После того как Фридрих Вильгельм IV проехал 21 марта по городу с черно-красно-золотой повязкой и произнес речи вместе со своими министрами, народ захотел увидеть Александра фон Гумбольдта на балконе дворца. Гумбольдт появился, но не произнес никакой речи, а только молча поклонился. На следующий день почти восьмидесятилетний мужчина присоединился к процессии, которая вела 183 павших бойцов баррикад на кладбище. Камергерское жалованье, редкие дотации из королевской казны и гонорары за научные публикации обеспечивали ему крайне скромный быт, не более; денег не хватало даже на то, например, чтобы погасить две ссуды, взятые им еще при переезде в Берлин, одну — в прусской фирме, занимавшейся морской торговлей, другую — в банковском доме Мендельсонов. Его долги уплатит правительство уже через много лет после смерти самого ученого.

В последние годы он испытывал неудовлетворённость общим положением дел в стране, к которой присоединялось ощущение одиночества: друзья и сверстники Гумбольдта умирали один за другим. Давно уже не было в живых ни Гёте, ни Вильгельма Гумбольдта. В 1853 году умер Л. фон Бух, с которым Гумбольдта связывала 63-летняя дружба; за ним последовал лучший из его парижских друзей, Ф. Араго. В 1857 году заболел король; а вскоре скончался последний из старых друзей учёного — К. А. Фарнхаген фон Энзе (1858), — и Гумбольдт, в ореоле своей славы, оставался одиноким, усталым и печальным. В марте 1857 года Александр фон Гумбольдт получил запоздалое удовлетворение тем, что прусский государственный парламент принял закон, направленный против рабства, за которое он решительно выступал.

«Мои силы быстро идут на убыль, — писал Гумбольдт в середине декабря 1856 года Бунзену. — Не очень-то приятно видеть, как улетучивается фосфор мысли и уменьшается вес твоего мозга, по выражению нынешней школы. Но все же я не падаю духом и продолжаю работать».

В конце апреля 1859 года он простудился и слёг. Смертельная болезнь быстро прогрессировала, но она не причиняла сильных страданий. Сознание учёного сохранилось до последнего дня: он скончался 6 мая 1859 года.