Французский эпикуреизм (или материализм) вовсе не умер после ВФР. Очевидно, что какие-то его элементы встречаются даже в романтической литературе, но он также сохраняется и как видная философская школа. Обычно считается, что его популярность была перекрыта Немецкой философией (Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель), и в каком-то смысле это действительно так. Но мы знаем, что в той же Англии немецкая философия не смогла пустить сильных корней, и там укрепился как раз наследник эпикурейской традиции – утилитаризм Бентама и Милля. Но это в Англии, поэтому давайте даже допустим, что в мировых масштабах популярность утилитаризма второстепенна на фоне популярности немецкой философии. В самой Германии, тем не менее, находятся свои представители этого крыла философии.
Я не говорю здесь про Бюхнера, Молешотта, Фохта и т.п. деятелей, хотя это касается их в том числе (они всё же обрели популярность в Германии уже спустя 20-30 лет после смерти Гегеля). Были также и менее известные современники Гегеля, были и предшественники.
Итак, чтобы кратко охарактеризовать альтернативное “Немецкому идеализму” (критическое по отношению к Канту и Гегелю) движение в Германии, мы привели несколько биографий самых видных фигур, вокруг которых вращались ещё десятки ученых, философские взгляды которых ещё только предстоит выяснить в будущем.
- Георг Кристоф Лихтенберг (1742-1799)
- Иоганн Георг Адам Форстер (1754-1794)
- Карл Людвиг Кнебель (1744-1834)
- Иоганн Август фон Эйнзидель (1754-1837)
- Александр фон Гумбольдт (1769-1859)
- Иоганн Фридрих Гербарт (1776-1841), с натяжкой, благодаря гносеологии идущей от Локка.
- Фридрих Эдуард Бенеке (1798-1854)
И это не считая десятка близких к ним ученых и писателей, и не считая таких людей, как Гёте и Виланд, которые также могут считаться пропагандистами идеалов именно французского просвещения.
Отец немецкого Просвещения: Лихтенберг
Одним из наиболее видных просветителей Германии был Георг Кристоф Лихтенберг (1742-1799), о котором есть крупная добротная (пускай и советская) статья про все виды его деятельности. Мы перескажем здесь только основные моменты, для остального советуем перейти по ссылке и прочитать саму статью. Про Лихтенберга мы напишем достаточно много, т.к. он хорошо характеризует собственно Просвещение в Германии, а про всех остальных, кого можно считать достойной альтернативой Гёте, Канту, Фихте и Гегелю – скажем только самое основное.
Лихтенберг в юности получил неплохое образование в сфере математики и физики, в 1770 и 1774 годах посещал Англию. Знакомство с ней имело огромное, можно сказать, решающее значение для мировоззрения Лихтенберга. Она поразила его точно так же, как Монтескье, Вольтера или Георга Форстера, который стал позже его другом и сотрудником. Лихтенберг присутствует на заседаниях парламента, изучает промышленность Бирмингема; он знакомится с исследованиями английских ученых, совершает паломничество к домику Шекспира в Стрэтфорде и к могиле известного писателя Лоренса Стерна. Английская действительность заставила его живо почувствовать разительное убожество родной Германии. Позднее, в 1786 г., уже обреченный до конца жизни на прозябание в Геттингене, он писал Гиртанеру: “Благо вам, что вы в Англии. Поистине, мое сердце кровоточит, когда я подумаю, что Англия еще существует, а я не могу в ней находиться… Человека нигде так не почитают, как в этой стране, и здесь всем наслаждаешься душой и телом, как об этом можно только мечтать при солдатских правительствах”. Англия во многом определила его демократические убеждения.
Вернувшись в Германию, Лихтенберг становится профессором физики Геттингенского университета и неутомимо занимается научной, преподавательской и литературной деятельностью. Его интересует инженерное изобретательство и вопросы электричества. Его работы получают признание крупнейших ученых Европы. С глубоким уважением отзываются о нем Кант и Гете. Одновременно он ведет большую просветительскую работу, редактируя два журнала: “Геттингенский карманный календарь” и “Геттингенский журнал науки и литературы”, который он издавал одно время совместно с Г. Форстером. Подавляющее количество статей на самые разнообразные темы написано самим Лихтенбергом. Делая доступными передовые научные идеи, способствуя распространению хороших вкусов, он был постоянно озабочен тем, чтобы “хоть немного поднять тех людей, к которым спустился”.
Жестокая нужда преследовала известного ученого и писателя в течение всей жизни: то он репетирует знатных английских барчуков, то вынужден заниматься корректурой или просто писать “ради выгоды”, так как не в состоянии обеспечить семью. И тем не менее он всегда великодушно делился последним, помогая бедным студентам или коллегам, как, например, известному поэту Готфриду Августу Бюргеру (кстати, Евгений Дюринг по какой-то причине считал, что этот поэт стоил большего, чего Гете или Шиллер), в судьбе которого он принял живейшее участие.
Лихтенберг умер в нужде, с тяжелой болезнью позвоночника, раздражительным и разочарованным в жизни, и особенно в событиях и результатах Французской революции. Он так и не смог стать действительно выдающимся ученым, не смог стать и крупным писателем. Свою самую знаменитую сатирическую работу “Афоризмы” он не стал публиковать при жизни. Но его фигура в истории немецкого просвещения занимает место почти такое же, как и фигуры Гёте и Шиллера (имеется ввиду, во времена их жизни, а не та популярность, которая развилась в последующие годы).
“Афоризмы” — своего рода дневник, записная книжка, куда Лихтенберг вносил свои мысли, наблюдения, экспромты, маленькие заготовки — этюды и заглавия для своих будущих сатирических произведений. Записи охватывают длительный период с 1765 г. по 1799 г.— год смерти писателя. Исходный пункт Лихтенберга — резкая оппозиция ко всем существующим общественным нормам и порядкам, освященным традицией, глубочайшее недоверие и сомнение просветителя, выставляющего все на суд Разума: “Все зло мира часто объясняется неразумным почитанием старых законов, старых обычаев, старой религии”. В “Афоризмах” Лихтенберг выступает против монархического деспотизма, крепостного права, религии как их духовной опоры. Среди немецких просветителей он один из немногих, ратовавших за освобождение крестьян с землей, которую он считал их законной собственностью. Его симпатии на стороне наиболее демократической части “третьего сословия” — “божьей немилостью крепостных, негров, барщинников и пр.”. Писатель призывал заниматься просвещением народа и полагал более важным разъяснять крестьянам истинные понятия о свободе, нежели “постепенно выходящие из моды предписания христианства”. Он защищал свободу печати, совести и мнений. Его демократизм привел к тому, что в отличие, например, от Гете и Шиллера у него можно неоднократно встретить оправдание революционного насилия, и до кульминации якобинского террора он благосклонно относился к Французской революции. Полемизируя в 1793 г. с отвлеченными представлениями тех, кто считал, что “многое в революции могло бы произойти не так насильственно”, Лихтенберг восклицал: “Словно природа может предоставить осуществление своих планов метафизике!”. Революцию в состоянии понять не “абстрактный человек”, “с абстрактным разумом”, которого никогда не существовало, а “конкретный человек, принадлежащий к определенной партии“.
Как и для других немецких просветителей XVIII в., одним из главных вопросов, волновавших Лихтенберга, был вопрос о единстве Германии, тогда политически раздробленной и экономически отсталой. С глубокой болью и сарказмом говорит Лихтенберг об отсутствии национального сознания у немцев, которые не создали даже “общенационального проклятия или ругательства”. Поэтому он критикует немецкую культуру, подражающую иноземным французским и английским вкусам. Всюду подмечает он господство местных, провинциальных интересов, и немецкий характер он точно определяет в двух словах: “patriara fugimus”.
На протяжении всей творческой деятельности философия неизменно привлекала внимание Лихтенберга. Поэтому философские записи в “Афоризмах” занимают весьма значительное место и представляют несомненный интерес.
Лейтмотивом его философской критики является постоянное глубокое сомнение в философских догмах метафизического идеализма. Это отлично сознавал сам писатель, одно из высказываний которого могло бы служить своеобразным эпиграфом к его философии: “Если моя философия недостаточно сильна для того, чтобы сказать нечто новое, то в ней все-таки достаточно мужества для того, чтобы считать не вполне достоверным то, во что уже так давно верят”. Пройдя сложный путь философских исканий (Лейбниц, Гольбах, Даламбер, Спиноза, английские сенсуалисты), Лихтенберг в 80-е годы переходит на позиции материализма в немалой степени (как Гете и Форстер) благодаря опытному изучению природы.
Осуждая стремления идеалистов объяснить мир, исходя из сознания, в отрыве от материальной действительности, Лихтенберг остроумно замечает: “Как танцмейстер и учитель фехтования никогда не начинают изучения анатомии рук и ног, так и здоровая, полезная философия должна брать свое начало из чего-то более высшего, чем эти отвлеченные умствования. Ногу надо ставить именно так, ибо иначе упадешь. В это надо верить, потому что нелепо было бы не верить в это, и это очень хорошая основа”.
Философию, которая берет за основу объективный мир и человеческую практику, Лихтенберг называет “философией человеческой, а не профессорской”. Поэтому он полагает, что гораздо убедительней рассуждают психологи, осведомленные в естествознании (см. эмпирическая психология, о чем будет сказано ниже), чем те, которые начинают с психологии. Последние объясняют все явления окружающего мира совершенно неизвестными величинами — “богом”, “душой” и “убивают материю”, растворяя ее в духе. Материализм он образно определяет как “асимптоту психологии”, из которой она должна исходить и к которой должна стремиться. Он верно предсказывал: “Наша психология в конце концов придет к утонченному материализму, по мере того, как мы все более будем, с одной стороны, познавать материю, а с другой,— преодолевать все возможные преграды в сознании”.
Как ученого, как одного из активных просветителей, его особенно волновали проблемы теории познания. Следуя за английским и французским материалистическим сенсуализмом, Лихтенберг признавал ощущения первым источником познания, и был убежден в познаваемости окружающего нас объективного мира. Одним из первых в Германии выступил он с критикой субъективного идеализма Беркли и Юма, а поздней Фихте. С истинно просветительской гордостью говорил он о великих успехах просвещения, которые позволяют теперь овладеть человеку за шестьдесят лет всем богатством культуры, созданной в течение пяти тысяч лет. Он призывал бесконечно расширять границы науки.
В то время, как многие современные Лихтенбергу просветители еще наивно объясняли происхождение религии невежеством людей, Лихтенберг порой пытается пойти дальше. Он догадывается, например, о том, что социальное бытие человека, в частности, общественное неравенство является источником живущих религиозных предрассудков у угнетаемых классов: “То, что собственно делает для бедняков небесную жизнь столь привлекательной — это мысль о равенстве сословий на том свете”. Следовательно, по Лихтенбергу, вера в бога — удел слабых и угнетенных людей.
В противовес метафизическому, изолированному изучению явлений природы он настаивает на изучении ее единства и взаимосвязей. В “Афоризмах” Лихтенберга можно встретить отдельные высказывания, тонко подмечающие диалектическую связь общего и единичного, великого и малого, будущего и настоящего, истины абсолютной и относительной. В некоторых суждениях он вплотную подходит к мысли о том, что развитие, движение есть единство и борьба противоположностей. Однако эти суждения во многом еще стихийны, являются наблюдениями, догадками и гипотезами ученого-физика.
Лихтенберг был современником великих и сложных сдвигов в общественной жизни, науке и промышленности в XVIII в., которые вызвали кризис старой метафизики. В немецкой классической философии постепенно зарождался новый диалектический метод. В этом процессе Лихтенберг вместе с Гете, Кнебелем, Эйнзиделем. Форстером (про последних троих в следующих ниже разделах) являлся представителем той прогрессивной материалистической тенденции, которая противостояла Канту и пыталась, до известной степени, преодолеть ограниченность кантонского идеализма и французского механистического материализма XVIII в. Кнебель и Эйнзидель — друзья Гете в Веймаре, разделявшие во многом его философские и естественнонаучные взгляды. Оба они были близки к Гердеру, плодотворные идеи которого развивали в материалистическом направлении.
Материализм и атеизм Лихтенберга не были последовательны. По собственному его признанию, начиная с 1791 г., но особенно в 1792-1793 гг. он испытывает сильные сомнения и приходит нередко к утверждениям кантианского характера. Он также заявляет теперь, что “вера в бога такой же естественный для человека инстинкт, как и ходьба на двух ногах”. Он склоняется к деизму и “естественной” религии. “Как приходим мы к понятию мира вне нас? Почему мы не верим, что то, что происходит в нас, и есть вне нас. И вообще, как мы приходим к понятию дистанции? Это очень трудно развить…”.
Подобно другим немецким мыслителям, своим современникам—например, Кнебелю, К. Ф. Вольфу, Александру Гумбольдту — Лихтенберг чувствовал также, что одними механическими законами невозможно объяснить сложное развитие органической материи. Намекая, по-видимому, на Ламетри, объявлявшего человека машиной, он писал: “Если душа проста, к чему такая тонкая структура мозга? Организм — машина и он должен следовательно состоять из такого же материала, как и машина. Это служит доказательством того, что механическое простирается в нас очень далеко, ибо даже внутренние части мозга построены столь искусно, что мы, возможно, не понимаем и сотой доли их”. По его мнению, “поразительное воздействие мысли на тело необъяснимо, если предполагать, что мысль действует только по законам механики”. Оно гораздо сложней, и Лихтенберг образно уподобляет его воздействию искры на порох.
Вслед за К. Ф. Вольфом, который в своей “Теории зарождения” (1759) нанес основательный удар метафизике и идеализму в биологии, Лихтенберг также отвергал преформизм и пытался объяснить биологическую эволюцию человека не механистически, подобно Ламетри и Робине, а как развитие, которое связано и с явственными изменениями. В общем, Лихтенберг в 90-е годы идет по стопам Канта и Бёме, и откатывается от позиций эпикурейского сенсуализма, которые активно пропагандировал раньше.
В вопросах эстетики Лихтенберг был т. н. “революционным классицистом”. Иногда в этом видят реализм, но это будет слишком громкое обобщение. Лихтенберг безусловно критиковал зарождающийся романтизм в лице “Бури и Натиска”, и критиковал во многом за бесхарактерных героев, которые не дотягивали до образов римлян из Плутарха. Он же хотел видеть литературу, где герой будет тем самым римлянином, только служащим делу революции. Иными словами, Лихтенберг был пошлым агитатором и хотел видеть не столько литературу, сколько радикальные памфлеты под художественной оберткой.
Теперь, рассмотрев в самых общих чертах некоторые идейные позиции Лихтенберга, посмотрим кто же ещё примыкал в его направлению в Германии.
Натурализм: Георг Форстер
Иоганн Георг Адам Форстер (1754-1794), один из самых разносторонних немецких исследователей XVIII в. Важнейшие его научно-философские труды: “Взгляд на единство природы” (1786), “Еще о человеческих расах” (1786), “Кук-путешественник” (1787), “О лакомствах” (1788). Еще в письме к философу Якоби (апрель 1784 г.) Форстер четко формулировал различие между ним и немецким идеалистом:
“Я хочу быть, чтобы мыслить, а вы желаете мыслить, чтобы быть”.
В первой из указанных статей он отстаивает взгляд на природу как на единое целое, в котором каждое явление связано друг с другом. Это стремление обнаружить диалектические связи в природе и обществе характерно и для его статьи “Кук-путешественник”. Отдавая должное усилиям Канта изгнать понятие бога из области рационального познания, он осуждает, однако, принцип априорности в его философии, называя Канта “архисофистом” и “архисхоластом”. Специально против Канта формулировал он тезис:
“Не существует никакой абсолютной свободы, как не существует абсолютного разума и абсолютной морали. Все только относительно…”.
Форстер – участник второго кругосветного плавания Джеймса Кука (интересно, что тематика путешествий является одной из центральных в биографиях большинства авторов этого “кружка”, того же Гумбольдта, Эйнзиделя, о которых дальше), он также был лучшим другом Лихтенберга. Форстер был наверное центральной фигурой просвещения в Германии, по уровню славы вполне сравнимым с Гумбольдтом позже (кстати, именно Форстер вдохновил Гумбольдта на путешествия). Форстер имел активные переписки с Лессингом, Гёте, Виландом, Гердером и не только.
До конца своих дней Форстер был верен идеям французской революции. После оккупации левого берега Рейна французскими революционными войсками Форстер стал якобинцем, вождем недолго просуществовавшей Майнцской демократической республики (осень 1792 г.— весна 1793 г.). Падение Майнца, взятого прусскими войсками, вынудило Форстера остаться в Париже, где он и отдал остаток своих дней служению революции. Современная Форстеру немецкая пресса постаралась ославить его как предателя, антипатриота. Ф. Энгельс, напротив, ставил имя Форстера рядом с именем Томаса Мюнцера и относил его к “лучшим патриотам” Германии.
Органицизм: Кнебель
Карл Людвиг Кнебель (1744-1834) занимал в Веймаре должность воспитателя детей веймарского герцога. Его литературное наследство невелико, наиболее значительным его трудом являются “Очерки об интеллекте” (1788). Как материалист, он считает мышление результатом длительного и сложного развития материи: “То, что мы называем духом, есть не что иное, как более высокая сила, основанная на свойствах природы”. Особенно интересовала его проблема органической материи, которую, по его справедливому мнению, нельзя “понять с точки зрения одной механики”. Критикуя древний и современный ему материализм за механистичность, он считал, что в живой материи существуют “связи и действия более высокого типа”. Т.е. он рассматривает материю как органицист.
Получив гуманистическое школьное образование в Нёрдлингене, Карл Людвиг фон Кнебель в 1764 году начал изучать юриспруденцию в Галле, но вскоре был вынужден прервать обучение. В 1765 году он получил звание офицера в полку принца Пруссии. В это время он занялся переводами древнеримской классики и получил первый поэтический опыт. В 1773 году Кнебель закончил военную карьеру и отправился в Веймар к Виланду. Там в 1774 году он был назначен герцогиней Анной Амалией воспитателем принца Константина, получил чин гофмейстера, и тут же оказался сопровождающим Карла Августа и Константина в их поездке в Париж. Во время остановки во Франкфурте встретился с Гёте и познакомил с ним принцев. Благодаря мудрому посредничеству Кнебеля состоялось примирение Гёте с Виландом. С переездом Гёте в Веймар Кнебель стал его самым близким другом. В целом Кнебеля считают важным связующим звеном для того, чтобы “Веймарский классицизм” вообще смог состояться, но как мы видим, он интересен также как и переносчик идей французского просвещения и материализма, альтернативного Канту.
Пацифист: Эйнзидель
Сын видного веймарского придворного, философ, естествоиспытатель и исследователь, Иоганн Август фон Эйнзидель (1754-1837). Некоторое время он находился на военной службе; поздней учился в Геттингенском университете, где слушал, между прочим, лекции Лихтенберга. В 1780 году перешел в Бергакадемию во Фрайберге. Авраам Готтлоб Вернер, среди прочих, был одним из его учителей (это один из крупнейших мировых геологов своего времени, был учителем Гумбольдта, который, как мы помним, также учился и у Лихтенберга; т.е. там была целая “школа” эмпирически настроенных ученых, из которых мы называем только верхушку самых громких имен). Попав на службу к герцогу, Эйнзидель знакомится с Гердером и Гёте, а также подружился с Кнебелем, который интересовался литературой и был наставником князя Константина (Кнебель, и в некоторой степени даже Гёте – также были материалистами на французский манер).
Так что, вместе со своим братом Фридрихом Гильдебрандом он принадлежал к Веймарскому двору муз (его брат, кроме дружбы с Гёте и самим герцогом, был очень дружен с Виландом, близким к эпикуреизму писателем того времени). В середине 80-х годов Эйнзидель предпринял попытку исследовательской экспедиции в центральную Африку, но из-за чумы в Тунисе был вынужден передумать и вернуться.
Философские мысли и размышления Эйнзиделя были переданы главным образом через два отрывка из рукописного наследия Гердера. Он предстает перед нами как либеральный Просветитель французского образца. Как и Кнебель, он убежденный и, пожалуй, самый последовательный из немецких материалистов и атеистов, резко и несколько односторонне выступавший против философии Канта. “Почитание подобной схоластической бессмыслицы, — писал он,— свидетельство духовного обнищания”. Он придерживался мнения, что «влияние и приверженность, которые обнаружила кантианская философия, являются доказательством того, как мало развивается культура в Германии». Критика Эйнзиделя касается, например, моральной философии: «В настоящее время раздается большой шум о том, что всякая мораль отпадет, если нынешние религиозные и политические взгляды прекратятся […] Прекращение их не только не причинит вреда, но тогда истинная мораль, соответствующая человеческой природе, только начнется; Ибо, если люди продвинулись в культуре в противоположных до сих пор мнениях и институтах, противоречащих их природе и инстинктам, насколько быстрее будет их прогресс, если препятствия для их предрассудков будут устранены, институты будут созданы в гармонии с человеческой природой […]». Он находил связь культурного прогресса со смешением народов (т.е. не являлся расистом). По его мнению, культура мышления и поведения – с обычным двенадцатичасовым рабочим днем с понедельника по субботу – требовала освобождения от слишком большого количества работы, которая создавала бы досуг для размышлений. Развитие культуры связано с изобретениями технического характера, а также с организацией общества. Он подверг критике тот факт, что прибавочный труд, т.е. продукт, который рабочие создают сверх своих собственных потребностей или потребностей своих семей, присваивается другими. Таким образом, капиталист, получающий преимущество в товарообмене, также является абсурдом. Фактически, Эйнзидель выступал за трудовую собственность при развитии производительных сил ремесел, крестьянского хозяйства и торговли. Эйнзидель был более склонен к французскому Просвещению. Среди прочего, он также нападал на традиционную мораль любви, брака и близости. О том, в какой степени его размышления в 1950-х годах все еще вызывали замешательство в этом отношении, включая сексуальную мораль, свидетельствует тот факт, что редактор его «Идей» поместил три пункта, где автор «явно затрагивает гендер».
После Французской революции Эйнзидель принял исторический взгляд на культурное развитие человечества (по-видимому не без влияния Гердера). С другой стороны, как бывший офицер, он размышляет о войне и вооруженных силах. Отправной точкой его мышления является создание продуктов посредством человеческого труда и самолегитимности каждого человеческого индивида. Содержание вооруженных сил и производство оружия и снаряжения потратили бы впустую человеческий труд. Война сама по себе уничтожит продукты человеческой деятельности и человеческие индивидуумы. Похвала военным институтам в высшей степени неприлична, так как известно, что они служат только для того, чтобы делать людей хуже. Солдат часто становится братоубийцей на войне. В этом отношении солдат ничем не отличался от бандита, потому что оба были наемными убийцами, нанятыми за деньги, но бандит по крайней мере свободнее в своих решениях. На войне солдат лишается моральных ценностей убийствами, грабежами и воровством, и он становится невосприимчивым к состраданию к другим людям. Слепое повиновение, существующее в воинской иерархии, в сочетании с личным финансовым преимуществом солдата только усугубляет всё это. Во времена оправдания войн по имперскому, феодальному и наследственному праву Эйнзидель обнаруживает, что князья на самом деле извлекают выгоду, финансово-экономическую выгоду из новых стран и подданных. Таким образом, ликвидация войн связана с ликвидацией бенефициаров или выгод от войны и дальнейшим развитием культуры. Любой, кто вносит свой вклад в войну словом и делом, должен рассматриваться как преступник оскорбляющий человечность. Сама война является доказательством бескультурности. Стоит-ли добавлять, что Эйнзидель поддерживал ВФР и критиковал феодальный абсолютизм?
Синтез: Александр фон Гумбольдт
Одним из крупнейших натурфилософов Германии во времена Гегеля и после его смерти был Александр фон Гумбольдт (1769-1859). Он считается основателем географии как особенной эмпирической науки, был крупнейшим путешественником своего времени и пользовался уважением, в том числе и у Ч. Дарвина (и это далеко не всё его влияние, но в рамках этого маленького очерка мы не будем слишком углубляться в значение Гумбольдта для Европы). Своей основной задачей он считал «постижение природы как целого и сбор свидетельств о взаимодействии природных сил» (т.е. фактически это уже был позитивизм); за широту научных интересов современники прозвали его Аристотелем XIX века. Исходя из общих принципов и применяя сравнительный метод, он создал такие научные дисциплины как физическая география, ландшафтоведение, экологическая география растений. В своих лекциях О. Конт упоминает, что успел получить одобрение от Гумбольдта, что также не случайность.
В юности Гумбольдт был лично знаком, например, с М. Мендельсоном и Г. Форстером, учился, помимо прочего, у Г. Лихтенберга, проводил эксперименты вместе с Гёте (что сам Гёте невероятно ценил до конца жизни). После путешествий по различным континентам и особенно по Латинской Америке, уже в 1809-27 годах жил во Франции, тесно общаясь со всеми звездами местной биологической и химической наук (среди которых Кювье и Лаплас). Очевидно, что личное знакомство с вышеназванными просветителями сказалось на его взглядах. Легко заметить, что он следует за общей установкой Лихтенберга, заимствует органицизм Кнебеля, представления о единстве природы у Форстера (и у него же – страсть к путешествиям и ботанике), принимает пацифизм и антирасизм Эйнзиделя и находит множество точек соприкосновения с Гёте. В каком-то смысле Гумбольдт может считаться завершением всего немецкого просвещения.
Период после обоснования в Берлине, с конца 1827 по апрель 1828 года, отмечен активной деятельностью Гумбольдта по популяризации науки. Она имела форму бесплатных публичных лекций, проходивших в двух местах — в Берлинском университете (61 лекция) и в Певческой академии (16 лекций) с самым большим из залов Берлина, доступных широкой публике (т.е. всё это во времена преподавания Гегеля). Лекции «О физическом мироописании» послужили основой для будущего научно-популярного сочинения Гумбольдта «Космос». Они привлекли массу слушателей — на каждой лекции собиралось до тысячи человек.
Ещё до всего этого он пользовался популярностью у прусского короля, и дальше эта популярность при дворе только росла. Востребованность Гумбольдта может быть сопоставима с популярностью Вольтера за 70 лет до этого. В конце 20-х годов он отправился в путешествие по России и Средней Азии, после которого в 1830 году, по ходатайству короля отправился в Париж (как раз после революции, для налаживание контактов с новой династией). В 1830-32 году Гумбольдт подводил итоги своей экспедиции, а также присылал отчеты в Берлин про новую политическую обстановку. В 1832 году он вернулся в Берлин, где продолжил работать над многотомным научно-философским трудом, который поначалу намеревался назвать «Очерками физического мироописания», а позднее назвал «Космосом». Первый том произведения был опубликован в 1845 году, в 1847, 1852 и 1857 годах были опубликованы три последующих тома. До последних дней своей жизни учёный продолжал работу над пятым томом, но завершить его не удалось. Сочинение Гумбольдта было переведено на многие языки и получило высокую оценку европейского научного сообщества, считаясь одним из лучших выражений научного прогресса первой половины XIX века.
При всем этом тесном отношении с королями Пруссии, он был довольно либеральным мыслителем, и вызывал открытое раздражение у консервативно настроенных придворных. А нас особенно интересует его отношение к Шеллингу и Гегелю. Если по началу он ещё интересовался Шеллингом, ибо тот пытался заигрывать с натурфилософией, то позже, когда написал “Космос”, он уже изменил своё мнение. Дюринг подчеркивает, что переписка Гумбольдта свидетельствует о неприязненном отношении к Шеллингу и Гегелю, и цитирует письмо Варнхагену от апреля 1841 г., которое было опубликовано уже после смерти Гумбольдта. В нем Гумбольдт пишет об идиотизме двух знаменитых философов, “гейских сатурналиях (gay saturnals), маскараде самых безумных натурфилософов”. Далее Гумбольдт цитирует Шеллинга: “Алмаз – это камешек, обретший сознание; гранит – это эфир; восток – это кислород, запад – водород; дождь идет, когда смешиваются восточные и западные облака”. В итоге Гумбольдт приходит к выводу, что немецкая философия его времени “была жалкой эпохой, в которой Германия опустилась гораздо ниже Англии и Франции“.
Но это всё – очень мало и скупо про такую великую фигуру, как Александр Гумбольдт. Поэтому я отсылаю вас к прочтению полноценной биографической книги о нем авторства Андреа Вульф (ссылка на магазин, но она легко гуглится бесплатно).
Эмпирическая психология: Гербарт
Иоганн Фридрих Гербарт (1776-1841) был философом, психологом и основоположником педагогики как академической дисциплины. Он запомнился современникам как человек, конфликтующий с Гегелем (особенно по теме эстетики). По сути Гербарт был нео-кантианцем, но в плане теории познания полностью исходил из позиций Локка, и считал, что пускай кантовская вещь в себе и непознаваема в полной точности, но она всё же познаваема в целом, и является объективной причиной наших восприятий. Благодаря особому акценту на позициях Локка, сам Герберт быстро погрузился в вопросы воспитания (ибо оказывается, что любого человека можно воспитать как угодно, врожденных ограничений нет). В Германии возникла даже специальное направление в педагогике “гербертарианство”.
Он считается одним из основателей эмпирической психологии в Германии. И это при том, что за пределами основных предпосылок Локка, философия Гербарта включает в себя и теологию, и метафизику, и юмовский скептицизм, и множество элементов из философии Лейбница или даже Платона. Он также начал рассматривать бессознательное, как отдельную психологическую категорию, и надеялся сделать психологию наукой при помощи перевода на математический язык (что также несет в себе небольшой налет идеализма, особенно в контексте всего остального).
Особо интересен для нас Гербарт не своей педагогикой, а теорией эстетики. Гербарт явился основоположником формальной эстетики, обычно противополагаемой содержательной эстетике Гегеля. На основе психологических идей о взаимодействии представлений И. Ф. Гербарт разработал свою эстетическую теорию. Сложные эстетические переживания, вызываемые художественным произведением или явлениями природы, основаны на взаимодействии соотношений формальных элементов, на гармонических соотношениях тонов, ритмов, пропорций, красок. Эти соотношения могут быть выражены математически, что позволяет точно связать чувство прекрасного с определёнными формальными отношениями между элементами художественного произведения. В наибольшей степени такому описанию из всех видов искусств поддаётся музыка. Но при этом, всё же, Гербарт вполне мог заявлять что эстетика – наука про особые понятия, расширяющих наш опыт. 💁♂️ В общем, персонаж во всем противоречивый и непоследовательный, но очевидно был “эмпирической” альтернативой Гегелю и немецкому идеализму.
Враг Гегеля: Фридрих Эдуард Бенеке
Были также и менее известные современники Гегеля, например, Фридрих Эдуард Бенеке (1798-1854), который пытался сделать эмпирическую психологию центральной частью своей философии. Уже в 1820 году (в 22 года), успев отслужить добровольцем в войне против Наполеона и получить образование, выступил с научным трактатом, где подвергал критике Канта и Гегеля, и стал преподавателем в Берлине. При активном участии Гегеля его лекции запретили в Берлине (и были вновь разрешены только после смерти Гегеля в 1832 году).
Интересно, что его критическое отношение к Канту и Гегелю сформировалось у него в том числе благодаря чтению Шопенгауэра (который также имел исключительно большое влияние на мысли того же Дюринга). Но главными источниками для Бенеке были философы Локк и Гербарт. После смерти Бенеке, чтобы почтить его память, его родной брат основал специальную премию для лучших работ, популяризирующих науку. Эту премию Бенеке в 1871 году получит Дюринг, за сочинение по истории механики.
Вопросы подписчиков: почему тогда позитивизм там до смерти Гегеля не возник?
Ответ: Смотря что называть позитивизмом. Строго как новая школа с определенными принципами и отношением к предмету философии, которую создал О. Конт – он и в Англии не возник, хотя всецело базируется на английской философской традиции. Тогда будет вопрос, почему позитивизм возник не в Англии, а во Франции. Вопрос в принципе резонный, но ответить на него будет сложно. Технически позитивизм является всего-то школой, отвтетвлением из английской философии сенсуализма и эмпиризма. Т.н. “французский материализм” также является подобным ответвлением. И то, что я сейчас показывал на примере Германии – такое же ответвление. Это всё параллельные направления одного и того же.
Но Конт сумел сделать из этого новый “бренд” и задать пару новых векторов для рассмотрения вопросов в рамках этой общей традиции. Как только он это сделал, все остальные региональные “школы” быстро взяли этот бренд на вооружение. Тоже самое касается и “утилитаризма“, как этического направления. В принципе это тоже самое, что принимают и названные мною немцы, и французские просветители, но как концептуально-оформленный бренд Всеевропейского уровня утилитаризм возникает в Англии, и чисто технически Дидро не будет считаться утилитаристом, потому что умер до того, как этот бренд сформировался.
Дополнение: из разговоров Гёте с Эккерманом
Четверг, 18 октября 1827 г.
Здесь Гегель, которого Гете очень высоко ставит как личность, хотя кое-какие плоды его философии ему и не по вкусу. В честь Гегеля Гете нынче вечером собрал небольшое общество за чайным столом, среди гостей был и Цельтер, впрочем, намеревавшийся отбыть этой же ночью. Много говорили о Гаманне, больше других, пожалуй, Гегель, высказывавший об этом выдающемся человеке глубокие мысли, несомненно, явившиеся следствием вдумчивого и добросовестного изучения его литературной деятельности.
Далее речь зашла о сущности диалектики.
— Собственно, диалектика, — сказал Гегель, — не что иное, как упорядоченный, методически разработанный дух противоречия, присущий любому человеку, и в то же время великий дар, поскольку он дает возможность истинное отличить от ложного.
— К сожалению, — заметил Гете, — эти умственные выверты нередко используются для того, чтобы ложное выдать за истинное, а истинное за ложное.
— Бывает и так, — согласился Гегель, — но только с людьми умственно повредившимися.
— Вот я превыше всего и ставлю изучение природы; оно не допускает такого болезненного явления, ибо тут мы имеем дело с истинным и бесконечным. Природа немедленно отвергает как несостоятельного всякого, кто изучает и наблюдает ее недостаточно чисто и честно. К тому же я убежден, что она в состоянии даровать исцеление больным диалектикой.
Понедельник, 11 декабря 1826 г.
Я застал Гете в бодром и возбужденном расположении духа. Не успел я войти, как он радостно объявил мне:
— Сегодня утром Александр фон Гумбольдт провел у меня несколько часов. Какой это человек! Я знаю его очень давно и тем не менее всякий раз заново ему удивляюсь. По части научных знаний и живого восприятия жизни ему, можно смело сказать, нету равных. И такой разносторонности я тоже ни у кого не встречал! О чем ни заговори, все ему известно, и он щедро осыпает собеседника духовными дарами. Он как родник, к которому подведены многочисленные трубы,— тебе остается только подставлять сосуды, и уж они наполнятся неиссякаемой, живительной влагой. Он несколько дней пробудет в Веймаре, и я заранее знаю, что после его отъезда мне покажется, будто я за эти дни прожил долгие годы.
Четверг, 3 мая 1827 г.
Собственный наш народ не очень-то щедро одаряет нас культурой, вдобавок наши умные и талантливые люди рассеяны по всей стране. Один засел в Вене, другой — в Берлине, один живет в Кенигсберге, другой — в Бонне или Дюссельдорфе, — пятьдесят, а то и сто миль разделяют их, так что личное общение, устный обмен мнениями становятся возможными лишь в редчайших случаях. А сколь много это значит, я убеждаюсь всякий раз, когда такие люди, как Александр Гумбольдт, например, бывают проездом в Веймаре и я за один день приобретаю множество необходимых мне знаний и за эти часы продвигаюсь дальше по своему пути, чем за годы одиночества.
Дополнение: Google Ngram
Удивительно, но Лихтенберг, Форстер, Кнебель и Фейербах согласно Ngram – одинаковые по значимости фигуры в немецкой литературе XIX-XX вв. (за исключением взлета Фейербаха в 40-е годы XIX века). Вот Бенеке уже уступает всем им, хотя в 60-70е годы даже приближается к сравнимой популярности, а Гербарт вполне сравним с Фейербахом на его пике славы, только в отличии от Фейербаха, он удерживает такой уровень цитируемости вплоть до начала Первой мировой.
Ниже чем Бенеке из приведенных нами ранее мыслителей находится только всеми забытый Эйнзидель. Евгений Дюринг, кстати, даже на пике своей карьеры мог тягаться только с Бенеке, это всё же нижний уровень популярности. Бюхнер и Молешотт также относились к уровню популярности чуть выше Дюринга, только на пиковых уровнях приближающимся к Фейербаху. Безусловно заметный уровень, но видимо относится к нижнему уровню популярности. Так что из всех привденных нами авторов, серьезной популярностью обладал только Гербарт.
Всех их вместе взятых, конечно, затмевает Гумбольдт (или даже Гегель, Фихте и Шеллинг, хотя последний немного ближе к уровню Фейербаха). Чуть выше уровня Гербарта находится Шопенгауэр, и это уже уровень близкий к Шеллингу, но всё же его можно отнести к мыслителям средней популярности. Вы можете удивиться, но Энгельс в немецкой литературе находился на уровне Фейербаха-Лихтенберга до 1890-х годов, и только с 1913 года он смог обойти популярность Гербарта, а с 1945 года – Шопенгауэра (но это уже отчасти результат появления ГДР). До 1917 года Энгельс не выходил на уровень средней популярности в немецкой литературе. Маркс сумел обойти Шопенгауэра ещё в 1891 году, к после Первой мировой смог сравняться с Гумбольдтом и прочими звездами высокой категории.
Но нас тут интересует другое. Что можно выделить условно 3 категории популярности в литературе посредством анализа цитирования, которые можно считать как достаточные для “вхождения в историю”. И некоторые фигуры, которые могут показаться малозначимыми (такие как Лихтенберг), или которые кажутся очень уж значимыми (такие как Энгельс и Маркс), могут быть вполне сопоставимы с людьми по типу Фейербаха в те времена, когда учения этих людей ещё пользовались актуальностью, как современные своему веку.