Диалоги Платона очень условно разделяют на 3-4 периода по хронологии, и списки их датировок часто отличаются друг от друга. Мы взяли все доступные списки и попытались совместить все принятые подходы между собой, после чего получилась следующая картина: 

• Ранний период (90-80-е гг. IV века до н. э.): «Апология Сократа», «Критон», «Евтифрон», «Лахес», «Лисид», «Хармид», «Протагор» и 1-я книга «Государства».
• Переходный период (сер. 80-х гг.): «Горгий», «Гиппий меньший», «Ион», «Гиппий больший», «Менексен».
• Зрелый период (кон. 80-х и 60-е гг.): «Менон», «Евтидем», «Кратил», «Федон», «Пир», «Федр», II-X книги «Государства» (учение об идеях), «Теэтет», «Парменид».
• Поздний период (кон. 60-х и 50-е гг.): «Софист», «Политик», «Филеб», «Тимей», «Критий», «Законы», «Послезаконие» (редактор и вероятный автор — Филипп Опунтский). 
• Спорные диалоги (если авторство его учеников, то это чаще всего поздний период): «Алкивиад первый», «Алкивиад второй», «Гиппарх», «Влюбленные», «Феаг», «Клитофон», «Минос», «О правосудии», «О добродетели», «Демодок», «Сизиф», «Безмятежный», «Алкион», «Гермократ», «Эриксий», «Аксиох».

Диалог «Евтидем», по видимому, должен высмеять логические ошибки софистов. Здесь Сократ противопоставляет свою аргументацию методам софистов. Существует мнение, что это сатира на эристику, диалектику и гносеологию киников, и в частности Антисфена, но это не точно. На протяжении всего диалога два главных спорщика, Евтидем и Дионисодор постоянно пытаются заманить Сократа в ловушку, используя заведомо лживые и бессмысленные аргументы, чтобы продемонстрировать заявленное философское превосходство. Как и во многих диалогах Сократа, два софиста, против которых выступает Сократ, действительно были реальными людьми. Евтидем был довольно известен во время написания диалога и несколько раз упоминается как Платоном, так и Аристотелем. Аналогично, Дионисодор упоминается Ксенофонтом.

Вступление к софистическим таинствам

Диалог открывает Критон, ближайший друг Сократа (см. диалог «Критон»), когда спрашивает о споре с двумя софистами, который произошел вчера. Поэтому спор этот будет подаваться как пересказ. Эти двое софистов — братья Евтидем и Дионисодор. Они родом с Хиоса, и какое-то время жили в городе Фурии, демократической колонии, основанной Периклом при участии Протагора и Геродота, а также одном из известных центров софистики (к этому моменту оттуда почему-то выслали всех про-афинских деятелей). Эти братья, как заведено у софистов, мастера сразу во всех делах, и здесь даже подчеркивается, что не только в ремеслах и науках, но ещё и в борьбе и сражениях при полном доспехе. Это совершенные люди, духом и телом. Но как это рисуется из диалога, в первую очередь они сильны всё таки телом, потому что они разбираются в военной тактике и стратегии, сами неплохо сражаются и т.д. Создается впечатление, что это даже не ложь, и будто бы это проверено на практике. Здесь, как и в диалоге «Менексен», Сократ между прочем называет некоего Конна своим учителем музыки. Теперь этого музыканта якобы высмеивают за то, что он учит стариков. Но это так, отступление. Просто Сократ намеревается стать учеником у этих новых софистов, и якобы переживает что их тоже начнут высмеивать.

Встреча Сократа с этими двумя софистами произошла по велению самих Богов, потому что он думал уже уходить из Ликея, когда вдруг знамения ему намекнули, что стоит ещё задержаться. Так он смог дождаться прихода Евтидема, Дионисодора и целой свиты их учеников, да ещё и разных других юношей. Таких вступлений, чтобы напрямую была замешана мистика, ещё не бывало в предыдущих диалогах. Сократ попытался задеть гордость софистов, как он это обычно делает, гиперболизируя их достоинства. Но софисты заявляют, что они уже не занимаются узкоспециально вопросами войны и вооруженных поединков, и не ограничивают себя судебными делами. Для них это уже несерьезные пустяки из прошлой жизни. Теперь же, как заявляет Евтидем:

Мы умеем оба, как мы считаем, лучше и скорее всех из людей прививать другим добродетель.

Сократа хлебом не корми, только дай поговорить о добродетели, и доказать что софисты этому не учат (см. «Протагор», «Менон»), поэтому он переходит в наступление вопросами. Кстати, что здесь интересно, так это форма подачи. Софисты приехали якобы для того, чтобы зарабатывать на лекциях о добродетели. Но теперь совершенно бесплатно собираются поделиться этой мудростью не просто с Сократом, а ещё и с целой толпой молодежи, своей целевой аудитории, которые их окружали. Заметно, что Платон не особо много думал, когда создавал такую сцену.

Первый же вопрос Сократа — лекции Евтидема и Дионисодора могут сделать добродетельным только того, кто уже морально готов к этому и признает их знатоками, способными научить? Или они могут убедить даже слушателей, настроенных скептично? Этот вопрос звучит даже сложнее — нужно ли, прежде чем заниматься этой темой, выяснять тему того, возможно ли вообще обучиться добродетели, и будут ли софисты это объяснять? Или ради этого надо слушать лекции кого-то ещё (см. диалог «Менон», буквально об этой теме). Софисты заявляют, что и эта тема тоже ими затрагивается, и что они смогут убедить людей в том, что философией нужно заниматься каждому, что они сами в этом деле лучше всех и т.д. и т.п. Короче говоря, они заявили, что смогут убедить скептика, и сейчас скептик-Сократ наглядно продемонстрирует, что он — царевна Несмеяна.

Теперь Сократ просит софистов показать это мастерство на деле, и убедить молодого Клиния, что ему нужно заниматься философией и учиться добродетели. Первый вопрос от Евтидема такой: тот, кто идет чему-то учиться, это мудрец или невежда? Вопрос элементарный, но брат софиста шепчет Сократу, что при любом варианте ответа юноша будет одинаково опровергнут, даже не скрывая того, что это будет какая-то софистическая уловка (ужас, просто ужас, какие же сволочи, хорошо что Сократ такого не делает буквально в каждом диалоге). Клиний ответил, что учатся всё же люди мудрые. Наверное, имеется ввиду, что они достаточно умны, чтобы вообще взяться за свое образование. Один из вопросов софиста даже косвенно отсылает на диалог «Менон»:

«Разве не обстояло дело таким образом, что, когда вы учились, вы не знали того, чему обучались?».

Евтидем банально приводит пример, что до начала образования ты чего-то не знаешь, из того, что знает твой учитель, а выходит в данном вопросе ученик на фоне учителя — невежда. Стоило только согласиться с этим, так оказывалось, по словам самих же софистов, что из двух учеников тот, кто будет старательно запоминать слова учителя, мудрее того, который этого не делает. А значит не все ученики невежды. Так что и тот, и другой ответы, по-своему верны. И так далее. С одной стороны ученики изучают то, чего они ещё не знают, и это логично. Но с другой стороны, они изучают это при помощи слов и букв, которые им уже известны. Так что, строго говоря, даже в мысли, которая им покажется совершенно новой, можно использовать все те слова или буквы, которые они уже и так до этого знали, и технически они не изучили ничего нового. Один тезис забрасывает Евтидем, а контр-тезис забрасывает Дионисодор, и этим они заставляют юного Клиния совсем запутаться.

Но Сократ предлагает терпеть этот цирк, и называет увиденное «вступлением к софистическим таинствам». Дальше он выражает надежду, что после этапа испытаний глупостями, начнется нормальное и серьезное изложение добродетели. Сейчас же нас демонстративно обучают тонкостям различий в синонимичном ряду терминов. Всё согласно максимам софиста Продика. Сократ быстро разбирает на детали эту аргументацию, выдавая в себе настоящего мастера, наученного годами личного опыта. Но делает вид, что он сам совсем не такой же, как Евтидем:

Сократ: Такова игра познания — почему я и говорю, что они с тобой забавляются, — а игрою я именую это потому, что, если кто узнает множество подобных вещей или даже все их, он ничуть не лучше будет знать самый предмет — какова его суть, — а сумеет лишь забавляться с людьми, подставлять им ножку, используя различия имен, и заставлять их падать — так кто-нибудь смеется и развлекается, выдергивая скамейку из-под ног у намеревающихся сесть и глядя, как они падают навзничь. Вот и считай, что они с тобой пошутили. Но ясно, что после этого они предъявят тебе серьезные речи, а я предупрежу их, чтобы они заплатили мне обещанный долг.

Я часто называю метод Сократа сознательным троллингом и клоунадой, но теперь сам же Сократ, услышав подобные вещи… называет их троллингом и клоунадой… Удивительные дела.

Поиски счастья

Но перед тем, как продолжить, Сократ озвучивает, что именно он хочет услышать. Он заявляет, что мы все стремимся к благополучию и хотим быть счастливыми. Как обычно, в форме вопросов, но так, что сам же соглашается. Путь к этому — обладание многими благами. Среди них богатство, красота, здоровье, власть, аристократическое происхождение, а также мужественность, справедливость, рассудительность и т.д. и т.п. Отдельно Сократ выделяет счастье, как благо, хотя, вроде как, это было тем самым, что мы приобретаем в результате обладания благами, а не самим благом… И вдруг Сократ говорит:

Сократ: А ведь мы едва не оказались в смешном положении перед гостями — и я, и ты, сын Аксиоха.
Клиний: Каким это образом?
Сократ: А таким, что, назвав раньше благом счастье, мы сейчас снова заговорили об этом.

Может показаться, что он заметил собственную же ошибку! Тут я вдруг решил, что Платон не идиот. Это казалось почти невозможным, примерно также странно, как если бы на Земле исчезла гравитация. Но Платон поспешил исправить ситуацию, и оказалось, что он заметил совсем не это. Он просто создал бредовую связку терминов на ровном месте, и имеет виду, что они уже говорили о мудрости, а это якобы и есть само счастье. Буквальный синоним. Теперь ещё и оказывается, что каждый специалист счастлив в своей деятельности, и флейтист, когда дудит на своей флейте, или кузнец, когда лупит молотом — оба очень счастливы. Да и других они делают счастливыми, например как хороший врач, который излечил болезнь. А все они мудры в своем деле, так что мудрость это источник счастья, ну или, вернее, прямой синоним, если принять слова Сократа без вопросов.

---

Блага будут благами только, если приносят пользу (см. как в предыдущих диалогах это мнение оспаривается), и не по своим свойствам, а только для нас лично, т.е. ими надо пользоваться. Еда, которую ты не ешь — бесполезна. Значит для счастья нужно добыть блага и пользоваться ими. В пользовании (т.е. потреблении) благ, оказывается, тоже нужна некая отдельная мудрость и наука. И снова же мудрость — это главный источник счастья. Дальше вводится альтернативный вариант, когда все блага мира по наследству получит совсем тупой человек. Будет ли это полезно для него? Нет. Выходит, что дело не в самих благах, сколько бы их ни было, а только в том, мудро или нет мы ими распоряжаемся. То, что мы называем благами, вполне может обернуться и ко злу. В общем, это как классический аргумент про кухонный нож или карандаш, как орудия убийства в плохих руках, намекающий на их изначально нейтральный статус. Вещи не хорошие и не плохие, а благом и злом является по сути лишь мудрость и невежество.

Из этого Сократ делает вывод, что ради такого великого блага, без которого все другие вещи не имеют пользы, стоит учиться у любого, кто этим благом обладает. Можно хоть в рабство продаться, если только это благо гарантированно будет получено. Таким образам, Сократ выполнил ту задачу, которую не смогли выполнить софисты — он убедил юношу слушать этих учителей и хотеть заниматься философией. И что ещё интереснее, он снова отсылает к диалогу «Менон», где Платон уже якобы доказал, что обучить добродетели в принципе невозможно, и этим намекает на то, что весь этот разговор изначально не имеет никакого смысла, кроме демонстрации заблуждений софистов.

Сократ: Особенно, Клиний, если мудрости можно научиться (а она не приходит к людям сама собою): последнее у нас с тобой еще не рассмотрено, и мы пока не пришли на этот счет к соглашению.
Клиний: Но мне кажется, Сократ, что можно ей научиться.
Сократ: Поистине прекрасно ты говоришь, благороднейший из мужей, и оказываешь мне услугу, избавив от длинного рассмотрения этого вопроса — можно ли или нельзя научиться мудрости. Теперь же, поскольку ты считаешь, что ей можно научиться и что она одна делает человека блаженным и счастливым, не будешь же ты отрицать, что необходимо философствовать и что ты сам намерен этим заняться?

Карикатурная софистика и возвышение Сократа

Теперь приходит очередь софистов. Начинает Дионисодор. Он намекает, что если они сделают юношу Клиния мудрым, то он уже будет не тем же, кем был раньше, а значит старый Клиний фактически умрет, и зародится новое существо. И вот какие они все плохие ему друзья, если хотят, чтобы он, такой как он есть — поскорее умер. За этим следует достаточно длинный перечень подобных выкрутасов. Все они гораздо примитивнее, чем софизмы Сократа или даже рассуждения софистов из предыдущих диалогов. Не берусь судить, может быть подобного рода софисты тоже были популярны в Афинах, и что это даже не соломенное чучело Платона. В таком случае придется признать, что Сократ относится к софистам высшего класса, тогда как Дионисодор и Евтидем — софисты для бедных.

Все эти уловки слишком примитивны, и они не иллюстрируют мысли самого Платона, поэтому приводить их все — нет никакого смысла. Некоторые из них бывают смешными, хотя в основном это примитивные буквалистские трактовки выражений, придирки к значениям слов. Приведу первый из этих примеров, где софисты дурачат второго из знакомых Сократа, юного Ктесиппа:

— Как, Ктесипп, — вмешался тут Евтидем, — ты считаешь, что возможно лгать?
— Да, клянусь Зевсом, — отвечал тот, — если только я не сошел с ума.
— А в каком случае — если говорят о деле, о котором идет речь, или если не говорят?
— Если говорят, — отвечал тот.
— Но ведь если кто говорит о нем, то он называет не что иное из существующего, как то, о чем он говорит?
— Что ты имеешь в виду? — спросил Ктесипп.
— Ведь то, о чем он говорит, является одним из существующего, отдельным от всего прочего.
— Разумеется.
— Значит, тот, кто говорит об этом, говорит о существующем?
— Да.
— Но ведь тот, кто говорит о существующем, говорит сущую правду. Так и Дионисодор, коль скоро он говорит о существующих вещах, говорит правду, а вовсе не клевещет на тебя.

Ложь невозможна, если врут о существующем человеке и вполне допустимых в реальности вещах. Буквально каждое возможное возражение будет встречено подобными уловками. Слово «говорить» оказывается даже синонимом слов «делать» и «создавать», и болтун окажется великим тружеником, а делать несуществующие вещи нельзя, ведь делаешь всегда «что-то». И значит всякая ложь — будучи говорением, существует; а раз существует, то она истина и т.д. Хотя в более общем смысле их логика (взятая, кстати, из философии Парменида) выглядит проще: Говорить — значит говорить о том, что есть (о сущем). Ложь — это то, чего нет (не-сущее). Говорить о том, чего нет, невозможно (ты же не можешь держать в руках пустоту). Следовательно, тот, кто говорит, всегда говорит правду (сущее).

---

Этот диалог — бесконечные перескакивания от одного синонимичного ряда к другому, разборы одной части высказывания безотносительно к другой, или в отрыве от контекста. Все подобные трюки настолько очевидны, что тяжело представить, как за такую «мудрость» вообще хоть кто-то платил бы деньги. В какой-то момент софист даже заявляет такое:

Или же я говорю о некоем деле, а ты о нем не говоришь вовсе?
А может ли противоречить говорящему тот, кто не говорит?

Конечно, он хочет этим сказать, что если софист клевещет на человека (говорит А), а ему возражают, что это ложь (говорят Б), то такое отрицание будто бы равнозначно тому, чтобы не говорить о теме вообще (не говорить об А), а не говорить о теме = равнозначно тому, что быть немым. Этим доказывается, что между утверждающим и отрицающим не возникает разногласий. А в итоге всё это развивается в тезис, что невозможно ни лгать, ни даже иметь ложные мнения. Все высказывают истину, просто по разному. Но практическая, бытовая глупость самих примеров самоочевидна.

Позже Платон определит аргументацию Евтидема и Дионисодора как «эристическую», буквально «предназначенную для споров» (ἐρίς, eris, что в переводе с греческого означает «борьба»). Как бы ни пытались опровергнуть эристические аргументы, аргументация построена таким образом, что любые средства опровержения окажутся неэффективными. Тот же метод, который пользуется Сократ — называют ещё «диалектическим», где вроде бы тоже ведется беседа двух людей, но с той разницей, что здесь уже нет спора ради спора. Это и есть, по сути, различие сортов софистики, примитивный и возвышенный её уровни.

Царское ремесло

Дальше Сократ, чтобы удерживать связность повествования, снова пересказывает ту часть диалога, где он подводил нас к поиску мудрости, и где всё не выглядит как балаган. Теперь он добавляет, что умение что-то изготавливать, например флейты; и умение потреблять этот товар, например играть на флейте — это разные вещи, часто никак не связанные друг с другом. Так он подводит нас и к тому, что умение составлять хитроумные речи (как это делают софисты), и умение пользоваться этим инструментарием приемов — тоже не связанные навыки. И этим намекает, что может инструментарий у софистов и Сократа один и тот же, но Сократ в этом деле мастер, а они пользуются им слишком глупо. 

Попутно здесь даются сравнения между охотником (добывшем дичь и не знающим что с ней делать) и поваром (который знает, что делать дальше), и другие подобные этому аналогии, намекая на недостаточность эмпирического познания и простого коллекционирования найденных фактов. Здесь даже математики становятся своего рода эмпириками, которые просто фиксируют законы чистого разума, но истолковать эти находки, и оценить их по достоинству смогут только диалектики. Также и военные стратеги в конечном итоге передают всю свою добычу политикам.

По словам Сократа, дальше они пришли к тому, что царское искусство правителя — это и есть их сверх-ремесло, способное приносить счастье своему мастеру. Выше него в иерархии деятельности людей, кажется, ничего больше нет. Но согласно их собственной сетке аналогий, царь оказывается производителем некоего продукта, и это оказывается менее важно, чем умение пользоваться этим продуктом. Только здесь всё хуже, потому что даже не понятно, какой именно продукт производит правитель. Тупик там возникает из-за бесконечной регрессии: царское искусство должно делать людей мудрыми, но мудрыми в чем? Да и если это ремесло, то оно опять же становится одним из многих. Это важный момент платоновской гносеологии — знание должно иметь предмет, но высшее знание (Блага) как бы стоит над всеми предметами. В общем, в ходе своих рассуждений Сократ снова оказался в тупике, и всё равно не понятно, какое такое знание может быть источником счастья.

«Твой отец — пёс». Критика релятивизма

Теперь, когда контраст добра (Сократа) и зла (софистов) снова подчеркнут, в игру возвращаются Евтидем и Дионисодор, и теперь они обещают показать Сократу то, что он ищет. Они намерены даже доказать, что Сократ уже и так обладает всем, что желал. Здесь снова демонстрируются крайне примитивные уловки, чтобы доказать, что Сократ одновременно является знающим и незнающим человеком и т.д. Так софист в какой-то момент даже доказывает, что разные существа, включая человека, могут быть одновременно существующими не существующими. Правда наши софисты всё это выкручивают так, чтобы из двух крайностей оказаться скорее всезнающими, чем ничего не знающими. И при помощи уловок они заявляют, что любой человек, знающий что-либо одно, знает при этом вообще все. А значит и Сократ уже обладает той сущностью, которую якобы не мог найти. И да, софисты говорят, что умеют вообще всё, и на любой вопрос, пусть даже их спросят, знают ли они, как лазером из глаз распилить Солнце (само собой, это мой собственный пример, но там и своего абсурда хватает), то они всё равно ответят, что всё знают и смогут это сделать. На этом строится отдельная серия комических сценок. Но из всего этого цирка достоин внимания, как пример комизма, трюк с отцом-собакой. Ктесипп, юноша из окружения Сократа, начинает троллить софистов в ответ. Происходит легендарный диалог, который стал мемом античной философии. Он вынуждает софистов признаться, что их отцы и матери — одновременно родители и всем людям, и разным животным, даже телятам, щенятам, поросятам, а значит они сами псы, кабаны и т.д. Ктесипп изначально подает это с иронией, мол чтобы высмеять софистов при помощи их же схемы. Но Дионисодор якобы не понимает шутки, и заявляет: 

Д. — У тебя есть пес? 
К. — Да, и очень злой. 
Д. — А щенята у него есть?
К. — Есть, тоже очень злые.
Д. — Этот пес, значит, им отец?
К. — Да, сам видел, как он покрыл суку. 
Д. — Ну что же, разве это не твой пес?
К. — Конечно, мой. 
Д. — Следовательно, будучи отцом, он твой отец, так что отцом твоим оказывается пес, а ты сам — брат щенятам! 

Ктесипп, правда, обиделся и даже попытался было угрожать, хотя сам же запустил эту тему. В этом блоке он начинает просто поддакивать софистам, доводя их бред до абсолюта. Получаются примерно такие конструкции: «Когда пьют лекарство — это благо. Значит, надо выпить целую телегу лекарства». «Иметь золото — благо. Значит, надо залить тебе золото в череп». Хотя то, что Ктесипп перешел к тактике подыгрывания троллям, Платон пытается показать как наглядное и дурное влияние софистов, будто буквально на глазах Ктесипп «испортился», и самом конце диалога снова заявит об этом уже прямым текстом.

Углубляться во всю эту псевдо-аргументацию софистов нет смысла. Перед нами очередная длинная демонстрация того, как софисты играют словами и лгут, не краснея. Да ещё и очень злятся, если на их вопросы отвечают не так, как изначально прописано в схеме-ловушке, чем демонстрируют примитивную неспособность к импровизации.

Диалог заканчивается тем, что софисты заявляют, что вообще всё в мире прекрасно и правильно, потому что красивое присутствует в вещах (намек на теорию идей), но тут же превращают это в фарс. Этим Платон, видимо, пытался подчеркнуть разницу между Сократом и софистами в обсуждении своего самого популярного вопроса. А в самом конце спорщики даже осмеливаются обсуждать природу богов, демонстрируя попутно верх богохульства. 

— Так иди же вперед, — говорит Евтидем, — и отвечай: когда ты признаёшь, что Зевс и все остальные боги — твои, ты тем самым считаешь, что волен их продавать, дарить и всячески использовать по своему разумению, как и других животных?
А я, Критон, как бы пораженный насмерть этим рассуждением, остался безгласен. Но Ктесипп, желая прийти мне на помощь, воскликнул:
— Геракл меня побери! Да это чудо что за рассуждение!
А Дионисодор на это:
— Так что же, Геракл — это «тебя побери» или «тебя побери» — это Геракл?
И Ктесипп отвечал:
— Великий Посейдон! Потрясающие слова! Отступаюсь: эти мужи непобедимы.

В конечном итоге Сократ иронично хвалит их в своей длинной речи, которая в сокращенном виде выглядит так (вольный пересказ): «Вы такие молодцы! Ваше искусство уникально! Но у меня совет: не выступайте перед толпой. Вас могут не понять. Лучше разговаривайте только друг с другом». Но толпа в Ликее рукоплещет софистам. Они считают, что Евтидем победил, и что он гений. По тексту трудно понять, это притворный восторг, или искренний. Впрочем, ничего не мешает Платону показывать, будто большинство афинян были глупыми, и верили даже настолько низкопробным софистам.

Эпилог

После этого диалога нас ждет ещё некий эпилог, где Сократ, закончив свою историю, возвращается к человеку, перед которым её рассказывал, к Критону, и даже советует ему пойти поучиться мудрости у Евтидема и его брата. Но Критон отказывается, и заодно говорит Сократу, как недавно встретил уважаемого человека (составителя речей, логографа), который плевался от подобного зрелища, и насмотревшись на софистов — назвал философию «никчемным делом». Почти все исследователи согласны, что под этим анонимом скрывается Исократ, главный конкурент Платона, который открыл свою школу риторики. Исократ проповедовал «срединный путь»: это не заумная философия (как у Платона) и не совсем лживая эристика (как у Евтидема), а нормальное политическое красноречие. Казалось бы, такая реакция на споры от Исократа, тактика скорее хорошая. Но нет! Сократ в пух и прах разносит эту «промежуточную» позицию. Он говорит, что такие люди (политики-философы) — «ни то, ни сё», они хуже и чистых философов, и чистых политиков. Реакцию Исократа нам подают как обывательскую реакцию на любую философию вообще, а не только на плохую её версию.

В итоге Критон оказывается в депрессии: все учителя философии, какие-то ненормальные, и он не знает, кому передать своих сыновей в обучение. А сделать их знатоками философии очень уж хочется. Сократ дает ему совет: не смотри на учителей, а смотри на саму философию. Если она хороша — занимайся ей сам и детей учи. Реальные учителя могут быть клоунами или опасными фанатиками, но «Идея Философии» — свята. И конечно, единственный легитимный жрец этой Идеи — это сам Сократ. В диалоге такой вывод не звучит, но он очевиден; к тому же сыновья Критона в конечном итоге станут учениками Сократа.

В целом «Евтидем» — это блестящий памфлет. Платон берет реальные логические проблемы (референция, предикация, тождество и т.д.), отдает их в руки двум карикатурным клоунам, заставляет их довести эти идеи до абсурда (твой отец — пес), а потом на белом коне выезжает Сократ, который предлагает вместо этого «правильные» поиски добродетели. Единственное, что здесь смущает Критона (через речь Исократа), что Сократ беседует с недостойными людьми и что окружающие даже порицают Сократа за это. В диалоге, таким образом, содержится намек на некоторое недовольство в обществе поведением Сократа.