Автор текста: Friedrich Hohenstaufen
Версия на украинском и английском языках
Статья входит в цикл «Утопический социализм и коммунизм: авторитеты для Маркса».
Остальные авторские статьи можно прочитать здесь
Ну а теперь мы переходим к ровеснику и соратнику Бабёфа, который стал лидером коммунистического движения практически для всей Европы в 1797-1830х годах, вдохновителем движения «Карбонариев» и тактики заговорщиков всего мира, и который написал главное сочинение в теории бабувизма — «Заговор во имя равенства, именуемый заговором Бабёфа» (1828). Этого товарища звали Филиппо Буонарроти (1761-1837). Он обычный аристократ из Италии, дальний потомок того самого художника и скульптора Микеланджело. Уже с юности Филиппо — руссоист, и за свой радикализм он был из родной Пизы на Корсику, где познакомился с семейством пока ещё никому неизвестных Бонапартов. Когда во Франции была провозглашена Первая французская республика, Буонарроти явился в Париж и сразу занял влиятельное положение в клубе якобинцев и партии монтаньяров. 27 мая 1793 года Национальный конвент даровал Буонарроти звание французского гражданина. Но после падения Робеспьера (1794) он, как сторонник якобинства, был арестован термидорианским властями, хотя через несколько месяцев его выпустят. В тюрьме Плесси он познакомился с Гракхом Бабёфом и стал поклонником его идей. Позже Филиппо вошел в состав руководителей «Заговора Равных». Большинство якобинцев после провала заговора были в опале, их опасался также и Наполеон, но вот конкретно Филиппо получил от Наполеона предложение о сотрудничестве, которое тот отклонил. Дальше Буонарроти жил в районе северной Италии, французских Альп и Швейцарии, откуда имел серьезное влияние на итальянских карбонариев. В 1828 году он принужден был оставить Женеву и отправился в Брюссель, где издал во исполнение предсмертной воли Бабефа историю его заговора (которую я и собираюсь сейчас прочитать и порезать на цитаты). Как пишет Википедия: «В обосновании коммунистических идей Буонарроти отличался от Бабёфа следующим: значительным приятием рационализма и деизма, сочувствием возможности бессмертия души и, вследствие того, религиозному обоснованию социализма у Анри Сен-Симона. Признавал необходимость установления революционной диктатуры сразу после восстания. Оказал влияние на взгляды Л. О. Бланки и других представителей французского утопического коммунизма 30-40-х гг. В процессе подготовки революции Буонарроти придавал решающее значение созданию нелегальной, иерархичной и строго законспирированной организации. Эти взгляды были восприняты бланкистами». Как обычно, краткое резюме содержания этой статьи можно найти по этой ссылке.
Поскольку эта работа биографического характера, то здесь будет много таких вещей, что уже были в обзоре самого Бабёфа. Да и к тому же сами их идеи очень похожи. Поэтому я постараюсь доставать только какие-то фрагменты, которые дополняют уже сказанное, или открывают новые грани старого кринжа. И вот Филиппо практически сразу начинает с классической левой темы — апологии Спарты.
«Все политические и общественно-экономические системы служили мотивом или предлогом к раздорам в Национальном конвенте. Одни превозносили исключительное влияние класса, пользующегося благами богатства и воспитания; другие считали существенным условием прочного общественного блага и спокойствия участие всех в осуществлении суверенитета; первые мечтали о богатстве, роскоши и блеске Афин: вторые желали умеренности, простоты и скромности лучших дней Спарты».
В общем, Буонарроти рисует борьбу двух тенденций не только как конфликт Афин против Спарты, но и глобально как противостояние системы эгоизма против системы равенства. Приведем пример того, что с его точки зрения есть плохо: «Вспомним, что многие писатели усматривали процветание наций в многообразии их потребностей, во все возрастающем разнообразии их материального потребления, в обширной промышленности и неограниченной торговле, в быстром обращении металлических денег и, в конечном счете, в беспокойной и ненасытной алчности граждан». А теперь наоборот, что такое добро: «Этот общественный строй, подчиняющий доле народа частные действия и частную собственность, поощряющий общеполезные профессии и упраздняющий те из них, которые служат лишь интересам незначительного меньшинства, способствующий без всякого предпочтения умственному развитию каждого, заменяющий алчность любовью к отечеству и доблести, превращающий совокупность граждан в единую мирную семью, подчиняющий каждого человека общей воле и никого воле одного какого бы то ни было лица, был во все времена предметом скрытых желаний истинных мудрецов и имел во все века выдающихся защитников. Таковыми были в древности Минос, Платон, Ликург и законодатель христианства, а в более близкие к нам времена — Томас Мор, Монтескье, Мабли. Строй, провозглашенный экономистами, назван строем эгоизма, или аристократическим, строй, провозглашенный Руссо, — строем равенства. […] умы, введенные в заблуждение развращенными сердцами, примкнули к инициаторам строя эгоизма; чистые же сердца, направляемые честными умами, непременно должны были оказаться заинтересованными в полном торжестве строя равенства».
Не трудно заметить, что представления Буонарроти пропитаны банальным аристократическим консерватизмом. Здесь прямо с порога, и при этом с полной сознательностью злом объявляется стремление к развитию промышленности, а благородная ролевая игра в спартанцев — лучшим из вариантов для сознательного коммуниста. Буонарроти ультра-хорош с первых строчек. Нравственность, нравственность и еще раз нравственность в благородной нищете.
Однако некоторые из тех, кто принимал участие в составлении этой конституции, которую патриоты с тех пор называли демократической, понимали, что она одна не может обеспечить французам счастье, которого они требовали. Они считали, что пользование свободой должно наступить лишь после реформы нравов; им было известно, что прежде, чем вверить народу суверенитет, следует сделать всеобщей любовь к добродетели; бескорыстием и скромностью заменить алчность, тщеславие и честолюбие, поддерживающие постоянную войну между гражданами; уничтожить существующее по вине наших учреждений противоречие между потребностями и любовью к независимости и вырвать у подлинных врагов равенства средства обмана, запугивания и сеяния раздора; они знали, что принудительные и чрезвычайные меры, необходимые для осуществления столь счастливой и великой перемены, несовместимы с формами упорядоченной организации; они, наконец, знали,— и опыт впоследствии вполне подтвердил их точку зрения,— что устанавливать конституционный порядок выборов без этих предварительных мер значит отдать власть в руки любителей всяких злоупотреблений и навсегда утратить возможность упрочить общественное благо. Поэтому по просьбе 8 тысяч посланцев народа они до заключения мира заменили конституцию 1793 г. такой формой власти, которая сохраняла за теми, кто начал это великое дело, возможность завершить его, и одновременно вместо превратностей открытой войны против внутренних врагов свободы применяла быстрые и законные способы для того, чтобы их обессилить. Эта форма была названа революционным правительством и имела руководителями членов Комитета общественного спасения, которому человечество чуть было не оказалось обязанным полным искуплением.
Буонарроти восторженно описывает эпоху Террора, в первую очередь он восхищен системой конфискаций имущества, обеспечением армии, общественными складами и вообще государственной регуляцией всего и вся. Тотальный контроль это панацея: «еще немного времени, и счастье и свобода людей были бы обеспечены учреждениями, которых они непрерывно требовали!». Но кто напартачил, кто мудак? Роялисты? Нет! Жирондисты и прочие либералы? Нет! Виноваты левые радикалы, которые мало чем отличались от Бабефа… Но в изложении Буонарроти все они редкие мудаки (т.е. на самом деле даже неплохие ребята). Вот как, например, он проехался по сторонникам Эбера:
Фракция, внушавшая народу тревогу за сохранение ею суверенитета. Эбертисты
Но судьба решила иначе, и дело равенства, которое никогда не одерживало таких больших успехов, снова должно было потерпеть неудачу в результате объединенных усилий всех антисоциальных страстей. Те, кто имел благородную смелость взять на себя столь славное начинание, должны были одновременно бороться против заблуждений слабовольных людей, как и против интриг людей недобросовестных, жертвами которых они в конце концов и явились. Одни считали, а другие делали вид, что считают, будто революционное правительство, при котором часть граждан не пользовалась временно политическими правами, существенным образом угрожало свободе нации; эти люди в большей мере вредили отечеству софизмами, вводившими в заблуждение массу добрых граждан, чем кознями, которые они строили против главных руководителей преобразования. К несчастью люди, проникнутые теориями о свободном и мирном социальном строе, обычно с трудом постигали природу чрезвычайной и необходимой власти, при посредстве которой нация может полностью овладеть свободой, несмотря на коррупцию, являющуюся следствием ее прежнего порабощения, вопреки козням и враждебным действиям внутренних и внешних врагов, замышляющих заговоры против нее.
Извините, я просто не могу проходить мимо этих цитат, но впредь постараюсь быть хотя бы немного экономнее, а не то придется переписывать всю книгу. Буонарроти это просто квинтэссенция коммунистического убожества, он один заменяет собой всех. То что я уже увидел — прекрасно, почти каждая строчка без исключений — шедевр. То, что меня еще ждет, наверняка не хуже. А ведь пока ещё он просто выкладывает свою оценку ВФР! Что будет, когда он покажет НЕДОСТАТКИ Робеспьера и более «базированный» коммунизм… в общем, я в предвкушении. Но чем мне нравятся такие авторы, так это тем, что любая критика из их уст — автоматически указывает на какую-то базированную, годную литературу/личность/явление. Даже эбертисты уже выглядят благороднее, чем я думал о них раньше. Буонарроти как царь Мидас — всё к чему прикасается критика коммуниста, превращается в золото. Но самое классное то, что он реально хорош с точки зрения формы изложения. Так что каким бы дерьмом не было написанное, это дерьмо удобно читать.
Фракция воинствующих эгоистов, присоединившись к предшествующей, убивает друзей равенства. Дантонисты
Фальшивые друзья равенства, распространявшие его принципы с намерением приберечь для себя возможность удовлетворить свою алчность, стушевались при наступлении дня, когда все должно было покориться нивелировке и склониться под бременем морали. Одни злоупотребляли широкими полномочиями, которыми они пользовались в провинции и в армии; другие помышляли о переходе богатств в руки революционеров, которых они хотели превратить в новый класс привилегированных; третьи обвинялись в том, что за свои преступные махинации получали деньги из-за границы. Эта фракция находилась также в заговоре против тех, кто вызвал к жизни демократические учреждения. Она потерпела неудачу и была свидетелем гибели некоторых из ее вождей; однако те из них, кто остался в живых, благодаря тому, что они присоединились к голосу угрожавшего им национального правосудия, угождали врагам революции всех оттенков, найдя поддержку у введенных в заблуждение патриотов, которым они внушили опасение в утрате народного суверенитета, ловко вводя в игру зависть, которую вызывает заслуга, объявили добровольное уважение, оказываемое добродетели, признаком нестерпимой тирании. С помощью самой бессмысленной клеветы им удалось добиться 9 термидора II года умерщвления депутатов, которым французский народ был обязан большей частью успехов, достигнутых в процессе завоевания им своих прав.
Добродетель названа пороком и тиранией
С этого времени все было потеряно. Чтобы оправдать свое преступление, лица, содействовавшие событиям этого дня, вынуждены были в основных пунктах обвинения представить в искаженном виде принципы, поведение и добродетели своих жертв. Корыстолюбивые проповедники демократии и старые приверженцы аристократии пришли к соглашению. Отдельные голоса, напоминавшие о доктринах и институтах равенства, стали рассматриваться как непристойные вопли анархии, разбоя и терроризма. Власть была захвачена теми, кто во имя всеобщего блага был прежде ущемлен, и чтобы отомстить за унижение, до которого они были доведены, они подвергли долгому и кровавому преследованию заодно с искренними друзьями равенства также и тех, кто проповедовал его из личных выгод, и даже тех, кто вследствие измены, зависти или ослепления так активно содействовали контрреволюции 9 термидора.
Революционное правительство становится общественным бедствием
Лишь только революционное правительство перешло в руки приверженцев эгоизма, оно стало настоящим бичом общества. Его поспешная и ужасная деятельность, которую могла бы сделать законной только добродетель его руководителей и демократический дух их намерений, отныне становится не чем иным, как страшной тиранией по цели и по форме. Она все деморализовала; она вернула вновь роскошь, изнеженность нравов, хищничество; она растратила общественное достояние, извратила принципы революции, а всех, кто искренно и бескорыстно защищал ее, отдала на растерзание ее врагам.
Описывая образ жизни патриотов в тюрьме, Буонарроти делает просто эпичнейшие акценты, благодаря которым не только казармы, но еще и тюрьмы стали отличным образцом места для воспитания пацанских понятий благородных, добродетельных нравов. «Трогательное и небывалое зрелище представляли в то время эти тюрьмы. Люди, ввергнутые туда аристократией, жили там просто, в самом тесном братстве, гордились своими оковами и своей бедностью, последствием их патриотической самоотверженности; предавались труду и учению и вели между собой разговоры только о бедствиях отечества и о способах их прекращения». Когда они уже выбрались из тюрьмы, и создали первую организацию на своем долгом пути к перевороту («Общество Пантеона»), то хотели построить его как типичную душнильскую марксистскую партию, где были бы уставы, протокол и т.д., но из-за конспирации пришлось уменьшить количество бюрократических игр, и даже отказаться от косплея на якобинцев. Зато он классно описывает их первоначальные цели, не скрывая отношения к народу, как и инструменту:
«Учредители общества ставили своей целью поскорее облегчить положение народа и заслужить этим его доверие, чтобы затем использовать его силу для восстановления его прав».
И тем не менее, нас пытаются убедить, что делать бунт ради бунта они бы не посмели, и что они шли на переворот с четкими целями и программой преобразования. Я не писал об этом в статье про Бабёфа, но там обычно предлагалось в самой карикатурной форме просто «отнять и поделить», и в общем-то и все (проблему жилья Бабёф думал решить банально по щелчку, отдав беднякам жилье богачей, очищенное от роскоши, и думал что площади дворцов хватит для решения жилищного вопроса). Но что же спустя 30 лет скажет нам старый бабувист, теперь уже имеющий возможность дофантазировать себе программу, сгладить углы, чтобы потомки думали, что он был лучше, чем на самом деле? Изменит ли он программу, исказит ли прошлое в угоду поднятия репутации? Нет, конечно. Он провозглашает всеобщую трудовую (физическую) повинность, основываясь на трудовой теории стоимости, и поскольку 1 трудодень равен любому другому, то и полностью равное распределение благ. И предлагает в общем-то все тоже самое, что было у Бабефа и любого другого уравнителя (распределение продуктов, но не средств производства и т.д.). То есть, он не сделал никаких выводов, и был убежден в правоте казарменного коммунизма до самых последних дней. Но вообще, пафосно заявив, что они были не дебилы, чтобы делать бунт без четкого плана того, что делать дальше — он показал нам этот план, который состоял ТОЛЬКО В ТОМ, чтобы отменить частную собственность и ввести уже упомянутую трудовую повинность. В общем-то и все… И в чем оказалась главная проблема? В том, что «народ не тот».
«Однако пути истины и справедливости с трудом становятся видимыми для масс. Для них недостаточны мотивы, убеждающие мыслящие умы. Мудрецы, которые хотели сделать счастливыми своих порабощенных, несчастных и невежественных сограждан, часто получали в награду смертный приговор по банальному обвинению во властолюбии, которое им лицемерно предъявляли ловкие и неизменные враги равенства».
И почему же народ вдруг стал таким плохим и глупым? Потому что нравы пали (!) под влиянием всего лишь одного года правления мудаков… Люди без никаких средств, в условиях нищеты, вдруг заразились духом хищничества и т.д. и т.п. Нравы народа на уровне флюгера. Дальше Буонарроти рисует идиллическую картину, где славные герои «Общества Пантеона» и их негласный лидер Бабеф, как единственные стражи демократии и отряд «Мстителей», пользуются все большей и большей популярностью в народе, и представляют из себя очень грозную силу. Только проникшие в их ряды предатели/вредители/троцкисты смогли остановить этот бурный рост, и после их доносов в правительство, совсем малоизвестный в то время генерал Наполеон Бонапарт закрывает «Общество..». Нам рассказывают как формировался, управлялся и рос «Заговор Равных» вместе с их «повстанческой Директорией». И между всем этим, что в основном и так известно, уже отдельно фигурирует поднятый заговорщиками вопрос о форме правления в переходной период, который должен заполнить место между победой революции и установлением нормальной конституции. Во первых, этот период вдруг растягивается на многие годы, что уже бросается в глаза, а во вторых, между заговорщиками разразились споры — призвать ли выживших депутатов Конвента времён Робеспьера (уже избранных народом ранее, а поэтому более легитимных и т.д.), установить просто банальную диктатуру, или всё таки власть специального органа профессиональных революционеров (не банальную, но диктатуру).
Технически победил вариант #3, но выбор депутатов решили передать населению Парижа, которое поддержало бы их революцию (чтобы выбор делали те, кто делом доказал верность революции, тем более что всеобщие выборы чисто технически нельзя будет сделать быстро в масштабах всей страны). Такой вариант снял бы вопрос, почему правят те, а не другие личности, и кто вообще дал право им самим, никого не спрашивая, называть самих себя достойными кандидатами. Если это будет сделано с санкции народа хотя бы в Париже, то они получат хоть какую-то легитимность. Но интереснее всего не это вынужденное решение, а те абстрактные рассуждения, которые Буонарроти приводит для обоснования власти «партии авангарда» и доказательства, что «народ не тот», а лучшая демократия — это когда за людей подумает левак. Как по мне — эталонная речь, ни прибавить, ни отнять.
«Опыт французской революции и в особенности беспорядки и перемены, происходившие в период Национального конвента, достаточно, как мне кажется, показали, что народ, взгляды которого формировались при режиме неравенства и деспотизма, мало способен в начале возрождающей революции своим голосованием указать людей, на которых можно было бы возложить руководство революцией и ее завершение. Эта трудная задача может быть выполнена только мудрыми и мужественными гражданами, питающими большую любовь к отечеству и к человечеству, долгое время изучавшими причины общественных зол и освободившимися таким образом от общих предрассудков и пороков, опередившими познаниями своих современников и, презирая пошлость золота и власти, почитающими за счастье обессмертить себя путем обеспечения торжества равенства. Быть может, необходимо в начале политической революции, из одного уважения к действительному суверенитету народа, заниматься не столько собиранием избирательных голосов нации, сколько обеспечением того, чтобы высшая власть как можно менее произвольным путем попала в руки разумных и стойких революционеров».
И снова коммунист враг демократии
Вообще учитывая тот факт, что утописты, Прудон и теперь как видно ещё и бабувисты — выступают против демократии, часто подменяя содержание понятий и признавая в демократией только некое управление «во имя народа» и «народных» интересов — закономерно возникает вопрос. А так ли реальна та «вилка», которую рисуют нам левые историки, между либерализмом и демократией? Обычно считается, что либералы были врагами демократии, а сами демократы ни в коем случае не были либералами, и это слово было скорее синонимом социализма. А поэтому термин «либеральная демократия» это якобы абсурд, и тут уж либо либеральная, либо демократия. Как-то так получается, что большинство крупных примеров, которыми гордятся сами социалисты, указывают нам на то, что не было более крупных врагов демократии, чем социалисты и монархисты. Тогда как именно либералы, пускай и очень медленно, но шаг за шагом продвигали расширение избирательных прав. Да, со временем возникает социал-демократия (в том числе усилиями наследников Фурье), и тогда уже можно будет говорить о том, что это антипод либерализма. Но это случится позже, к середине XIX века (и кто будут их главными врагами? Да, коммунисты-марксисты. Совпадение?), а пример с разделением либерализма и демократии обычно относят, не понятно почему, именно к периоду раннему, времён ещё до ВФР и в первые десятилетия после неё. Вы также могли заметить, что почти каждый социалист, рассматриваемый нами раньше, затрагивает вопрос истории Греции и конфликта Спарты и Афин, регулярно выступая в поддержку спартанцев. Но ведь разве Афины не представляли демократию своего времени? Разве Спарта не была оплотом аристократии и олигархии, которая душила все ростки демократизации? И опять вопрос: совпадение ли, что Спарта стала примером для подражания социалистами?
Как я уже говорил, Буонарроти сторонник если не открытой диктатуры, то по крайней мере технократии, т.е. власти «партии авангарда». Но в дальнейшем изложении он показывает, что даже мнение про авангард — вынужденная уступка общественному мнению, и диктатура одного эпичного вождя — самый лучший вариант. Эту позицию даже защищали лидеры движения (особенно Дарте), но всё таки прогнулись под страхом, что их идею осудят. Пришлось сделать уступки и разрешить демократию в очень ограниченном виде хотя бы для собственной маленькой организации.
«Им казалось, что опасность злоупотреблений, возможных при подобном правлении, может быть легко устранима, если всем будут хорошо известны достоинства гражданина, облекаемого такой властью, если будет ясно и в соответствии с законом изложена цель, которой эта власть должна достичь, и если будет заранее установлена продолжительность этой власти.
(…) Однако Тайная директория судила об этом иначе. Это не значит, что она не признавала правильности доводов, приводимых в пользу диктатуры. Но трудность выбора, боязнь злоупотреблений, внешнее сходство этого образа правления с монархической властью, а главным образом общее предубеждение, казавшееся непреодолимым, заставили отдать предпочтение немногочисленному органу, которому можно было бы вверить те же полномочия, не подвергаясь перечисленным опасностям и не будучи вынужденными преодолевать столько препятствий».
Самое страшное бедствие, с их точки зрения, это плюрализм мнений (буквально!). Именно плюрализм якобы убивает все революции. И это Буонарроти ещё говорил якобы отстранённо, как объективный историк, хотя в сносках он добавил ещё одну апологию диктатуры уже лично от себя: «Чему иному — если рассуждать разумно — следует приписать гибель демократии и свободы во Франции, как не различию взглядов, противоположности интересов, недостатку добродетели, единства и твердости в Национальном конвенте. Твердая и непоколебимая власть нужна — как мне кажется — не для сохранения, а для установления равенства среди развращенного народа. Надо полагать, что если бы во II или III году имели благоразумие облечь диктатурой, которую предлагали Бедон [Дебон] и Дарте, человека такого склада характера, как Робеспьер, то революция достигла бы своей подлинной цели». Можно представить, что бы он говорил, если бы был не просто каким-то историком движения, а полноценным политиком, облаченным властью.
Но и уступки народу они сделали пипеточными! Даже чисто парижане-революционеры, которым было дано право выбора, будут выбирать из списка, который создаст для них Бабеф и его тусовка, никакого выдвижения кандидатур «снизу», испорченное быдло может только поставить плюсик, где надо, но не дай бог управлять своей жизнью и участвовать в политике. И даже этот список, который они сами же планируют подготовить, оказывается для них слишком широк, потому что всем доверять они не смогут. А поэтому: «Директория не прекратит своей деятельности, а будет осуществлять надзор над образом действий нового Собрания». Т.е. фиктивный парламент будет действовать под строжайшей цензурой нашей избранной группы лидеров.
Как нам обустроить Францию?
От представлений о форме правления Буонарроти перешёл к административно-хозяйственным вопросам, которые станут важны уже «после победы». Я немного сокращу, тем более что здесь полно повторов. Частная собственность будет отменена на основании «естественного права», цель бабувизма — всеобщее счастье, а построится оно на всеобщей трудовой повинности. Основным занятием граждан будет сельское хозяйство и небольшое число ремесел, которые обслуживают базовые потребности жизни (мебель, посуда, инструменты для работы и т.д.). Население будет не только раздроблено на маленькие общины, специально чтобы жить более по-сельски и менее буржуазно, но ещё и внутри общины все будут строго разделены по видам труда, по профессиям. И не просто разделены по факту, а ещё и обязаны больше не менять профессию. Если ты кузнец, то будь добр всю жизнь ковать подковы и т.д. Да, все верно, это возврат к средневековым цехам и гильдиям. И конечно, главным ключом к преображению мира является как обычно воспитание с детства, и конечно же это трудовое воспитание, но уже с рядом таких нюансов, что я их распишу в отдельном порядке.
«Великая цель этой всеобщей деятельности, уклониться от которой не вправе никто, кроме тех, кто вследствие старости или недуга нетрудоспособен, состоит в том, чтобы в изобилии снабдить всех всем необходимым и доставить им развлечения, не осужденные общественными нравами. Развлечения, не распространяемые на всех, должны быть строжайшим образом запрещены».
Все будет строго регулироваться законом и государством, чтобы никто вдруг не переработал или недоработал. Но учитывается различие физических сил каждого, так что дохляки будут привилегированным классом меньше работать.
«Таким образом, в то время как большинство занималось бы вспашкой, севом, жатвой, засыпкой в амбары, одни строили бы и чинили жилые дома, общественные здания, дороги, порты, каналы; другие занимались бы разведением и содержанием скота, иные производили бы пряжу, шерсть, кожу, изготовляли мебель, кареты, суда, либо занимались бы обработкой металлов и т. д».
И дальше нам внезапно предлагают развитие науки и машин, со стандартным аргументом, что машины — это зло только при капитализме. Вроде бы отлично, но машины как-то настолько ограничены, что будто нужны только для облегчения самого тяжёлого труда. Они выглядят здесь только как вторичные вспомогательные приспособления (что-то такое было и у Оуэна). Буонарроти рассматривает даже сюжет, когда машин будет недостаточно, и это при коммунизме-то! Тогда тяжёлый труд будет разделен между всеми жителями в порядке особой очереди, чтобы каждый, кроме основной работы, какой-то день в году тратил на шахте, в канализации и т.д. В общем, мы вернулись в средневековье, отказались от развлечений, живем как монахи и трудимся ради идеи.
Но бабувисты понимают, что одно дело установить такие порядки в коммуне, а другое дело государство из тысячи коммун. Там возникают новые сложности, которые они решают плановой экономикой, где будет столичный центр статистики и особая группа логистов (ср. Прудон). От внешнего мира нужно закрыться, чтобы под дурным влиянием глупые людишки не занесли обратно заразу капитализма, а внешняя торговля будет строго контролироваться государством и только через его посредничество. Многое из этого мы уже видели в других утопиях, но то, что пойдет дальше, это эталон кринжа.
Буонарроти продолжает и развивает линию необходимости безграничной рождаемости (см. «Апология Мальтуса») и другие тезисы Сильвена Марешаля. Он надеется, что благодаря его реформам, и в первую очередь реформам воспитания и улучшения нравов (чтобы как у дедов были!) значительно возрастает…: «… могущество отечества благодаря росту народонаселения, которому не препятствовала бы ни одна моральная причина. Все в этом общественном строе благоприятствует размножению человеческого рода. Строй общности устраняет причины, препятствующие более частому сближению полов; он дает неведомый нам душевный покой, укрепляет тело приятной и разнообразной деятельностью, увеличивает общеполезную продукцию путем устранения роскоши и праздности». И он снова кидает зигу на Спарту и законы Ликурга, но теперь называет их главный минус — это идеальное место на земле, но в древности оно обеспечивалось трудом рабов. Если бы не рабство, то Спарта была бы идеалом. Буонарроти построит Спарту 2.0., учитывая ошибки предшественников. Как спартанцы ненавидели Афины и городской образ жизни, так и коммунисты, поэтому Буонарроти предлагает снести города и переселить их жителей в деревни, чтобы облегчить последним их полезный труд. Против городов Буонарроти пишет много, даже отдельную от основного текста сноску, размером в целую страницу, доказывающую что города это олицетворение всех худших сторон неравенства.
Избыток населения скопляется в городах, чтобы в изнеженности промотать в них произведенные сельскими жителями богатства либо для того, чтобы обеспечить себе легкое существование благодаря наслаждениям, которыми пользуются богачи, как и благодаря усложнению общественного управления. По мере приближения к равенству в обществе непременно исчезнут эти значительные скопления населения, оказывающие разрушительное действие на нравы и на население. Люди, которых по справедливости следует вернуть к труду, возвратятся туда, где люди им перегружены, чтобы помочь им; люди искусные украсят жизнь тех, кто их кормит.
[…] Не будет больше столицы, как и больших городов; страна постепенно покроется сельскими поселениями, построенными в наиболее здоровых и удобных местностях, расположенных таким образом, чтобы легко сообщаться между собой при помощи дорог и многочисленных каналов, открытие которых во всех направлениях будет в общих интересах.
Все цитаты про города я приведу отдельно потом, а здесь пройдем очень кратко по основному. Все граждане будут управлять государством и иметь возможность издавать законы, потому что бабувисты боятся возникновения номенклатуры и разделения на управленцев и управляемых (наконец-то отличие от СССР в пользу бабувизма). Жилье при коммунизме будет простым, но здоровым и построенным в идеальной симметрии (характерная черта утопистов). Мода в одежде отменяется, но одежда будет все таки не одинаковой для всех, а одинаковой только внутри каждой касты ремесленников и возраста человека. Например синий цвет для кузнеца, зелёный для землепашцев и т.д.
В его утопии сохраняются вражеские государства старого типа, а поэтому огромную роль играет армия и солдатское воспитание всех детей. Оружие будет доступно всем гражданам, а также будет всеобщая призывная армия на случай войны с врагами (тяжёлый опыт ВФР). Впрочем, женское и мужское образование в этом мире строжайшего равенства — будут разделены (!). Мало ли девушки, которые должны быть образово-целомудрены и заряжать мужчин на добродетель — испортятся в таких общих классах, думая только о членах, негоже это. И кстати, наибольшим уважением в обществе будут пользоваться умудрённые опытом старцы… (ср. особая роль стариков в утопиях Оуэна). На самом деле там 100 страниц описания коммунизма, и все в духе ультра-консерватизма («добродетели») и военщины, которые поддерживают друг друга. Сжато пересказать все будет сложно, так что я нарежу только самые жирные цитаты. Готовьтесь к цитатам величайшего коммуниста в истории.
Коммунистическое (или консервативное, что одно и тоже) обоснование того,
почему мы будем сносить города
Существование больших городов — если не ошибаюсь — есть симптом общественного недуга и непреложный предвестник гражданских потрясений. Крупные землевладельцы, крупные капиталисты и богатые негоцианты составляют их ядро, вокруг которого начинает группироваться множество живущих на их счет людей, заботящихся об их потребностях, потворствующих их вкусам, подчиняющихся их капризам и поощряющих их пороки. Чем населеннее город, тем более в нем слуг, выбитых из колеи женщин, изголодавшихся писателей, поэтов, музыкантов, художников, людей острого ума, актеров, танцоров, священников, сводников, воров и разного рода скоморохов. Постоянный обмен услугами и вознаграждениями за них рождает у одних привычку к власти и командованию, у других — к подчинению и прислужничеству. Пресмыкаясь, последние приобретают нравы, важный вид, спесь и манеры первых и приучаются также выказывать превосходство над теми, кому судьба менее благоприятствует. Те и другие, пренебрегая настоящим счастьем, хотят быть, и в особенности казаться, богатыми, могущественными и пользоваться предпочтением перед другими.
Эти роскошные дворцы, обширные парки, богатая меблировка, блестящие экипажи, многочисленные лакеи и шумные салоны, являющиеся, как говорят, украшением больших городов, оказывают пагубное воздействие на душу людей, чьи взоры они привлекают. С одной стороны, они раздувают надменность у тех, кто ими обладает, и располагают их видеть в людях, лишенных всего этого, врагов, которых зависть и нищета беспрестанно толкают на то, чтобы лишить всего этого их обладателей и отомстить им за унижение и нужду, до которых они доведены. С другой стороны, те, которые всего этого лишены, либо развращаются алчным желанием и ненавистью, либо, став гнусными и низкими, становятся опорой честолюбия и тирании. Все это составляет подлинное несчастье как для тех, кто этим пользуется, так и для тех, кто этого жаждет, ибо в то время как одних томят скука и подозрения, других снедает завистливое желание воображаемых благ, которыми обладают более счастливые — как им кажется — смертные.
Люди, которые в больших городах ищут развлечений, роскоши и почестей, могут обходиться без работы и уже взвалили на других часть труда, которую природа возлагает на каждого человека. В таком случае обязанности тех, кто остается на полях, переходят естественные границы, и сельскохозяйственные работы, как и необходимые ремесла, становятся для них более тягостными и мучительными. Зло, все возрастая, доходит до того, что положение земледельца и рабочего мало чем отличается от положения каторжника, становится в конце концов позором, и от него отказываются. Любой крестьянин обращает тогда свои взоры к большому городу и, если только может, мчится туда в поисках богатства, привлекательность которого преувеличивается его воображением. Раз уже совершено безумие и он отправился туда, надо там существовать. Примеры соблазнительны; сутолока укрывает порок от критики; чувства воспламеняются; то, что казалось отвратительным, мало-помалу превращается в признак хорошего тона и умелости; деньгам и рукоплесканиям скоро отдается предпочтение перед долгом и добродетелью; посредством изворотливости и лощености становятся лицемерными, лживыми и плутоватыми и, если судьба улыбнется, достигают той высоты, когда кажутся счастливыми, не будучи на деле таковыми, когда становятся объектом стремления для множества неблагоразумных людей, устремляющихся навстречу несчастью, по пути просчетов и иллюзий. Между тем число конкурентов, скопившихся в больших городах в силу привлекательности богатства, наслаждений и легкомысленного образа жизни, до такой степени возрастает, что большинство из них, получающее незначительное жалованье, истощенное излишествами и обремененное детьми, вливается в толпу неимущих, оскорбляющих зрение и удручающих сердце повсюду, где существуют большие города.
Поскольку сельское хозяйство и ремесла первой необходимости являются подлинными кормильцами общества, то люди, естественно, и призваны жить именно там, где ими занимаются, обрабатывать землю или доставлять удобства и отдохновение земледельцам. Огромные размеры государств, централизация управления, чрезмерные налоги, государственные долги, роскошь обихода и обманчивый блеск дворцов прибавляют к бедствиям, являющимся непосредственными следствиями неравенства, множество других бедствий, неотделимых от этих крупных столиц, в которых женщины, по выражению Жан-Жака, не верят более в честь, а мужчины — в доблесть. Чем значительнее эти скопления населения, тем большее неравенство состояний и условий существования они предполагают, и так как вместе с неравенством возрастает общественное неблагополучие и недовольство, то там, где имеют место эти скопления, существует больше причин для раздора и потрясений: именно там приходится преодолевать больше препятствий при установлении подлинной свободы.
Обычно жалуются на надувательство священников, на необузданность военщины, двуличие придворных, вероломство шпионов. Выразим гораздо большее недовольство по поводу чудовищного неравенства, делающего все это необходимым. Как можно обольщать себя надеждой на сохранение без обмана и запугивания видимости мира среди этого множества людей, которых обычаи, учреждения и законы вынуждают завидовать друг другу, ненавидеть и вести борьбу друг с другом? Эти столицы, порождаемые неравенством, где куются элементы революций, эти столицы, так много раз служившие орудием тирании, были иной раз также очагами свободы; они могли бы оказать существенную помощь в деле установления подлинного порядка, если бы разумным людям удалось взять в них движение в свои руки, и если бы эти люди сумели затем избавить их от переполнения и пустого тщеславия.
Избранные цитаты из наследия Буонарроти
Если — говорил Комитет — в государстве создастся класс, который один только будет сведущ в принципах социального искусства, в законах и управлении, то этот класс скоро найдет в своем умственном превосходстве и особенно в неосведомленности своих соотечественников секрет того, как создать для себя отличия и привилегии. Путем преувеличения важности оказываемых им услуг ему легко удастся заставить смотреть на себя как на необходимого отечеству покровителя. Прикрывая свои дерзкие начинания предлогом общественного блага, он все еще будет твердить о свободе и равенстве своим мало проницательным согражданам, уже подверженным тем более жестокому порабощению, что оно будет казаться законным и добровольным.
Комитет считал крайне порочным обычай включать в число граждан без обсуждения всех, кто в силу случайности родился в данной стране.
[…] Пользоваться правом голосования можно было бы, лишь прожив известное время в сельской местности и побывав на военных занятиях.
[…] Подобное установление [всеобщая военная повинность, раздача оружия и обязательное обучение военному ремеслу] не только предохранит республику от опасности, о которой мы только что говорили, но и даст ей то преимущество, что заставит соседей больше уважать ее и не менее ценное преимущество — приучит граждан к установленному законом повиновению и увеличит их жизненные силы благодаря труду, как и благодаря презрению к боли и смерти. Поэтому, как только дети окрепнут, их будут приучать к военным занятиям. […] По мысли членов Комитета, относящиеся сюда учреждения имели бы своим результатом то, что молодые люди приобщались бы к общественной жизни лишь после того, как они оказались бы подготовленными к соблюдению дисциплины и к походным лишениям, проникнутыми пламенной любовью к отечеству и горячим желанием служить ему.
[…] Народ, занимающийся сельским хозяйством, не пользующийся денежными знаками и живущий без всякой роскоши, народ, граждане которого являются его солдатами, вкушающий сладость равенства, свободы и изобилия, не имеет ни желания, ни возможности браться за оружие, чтобы угнетать своих соседей или продолжать войну, когда он оказался вовлеченным в нее для самообороны. […] Комитет полагал, что при том состоянии, в каком находилась тогда Европа, необходимо будет, до тех пор пока разум и свобода не достигнут новых успехов, постоянно держать французскую молодежь в лагерях или расквартированной у границ республики.
[…] Согласно взглядам Комитета, старики должны были играть большую роль в управлении республикой, внося ясность в обсуждения, бдительно следя за соблюдением обычаев и, наконец, руководя воспитанием молодежи. Им, которых можно было бы отличать по их особому костюму и по определенному месту на публичных собраниях, должна была всецело принадлежать инициатива в выражении мнения о всех сделанных народу предложениях; за ними должны были быть сохранены важные функции и главное влияние на критику; вознаграждая их за безупречную жизнь сыновним уважением, полным почтительности, предохраняли бы публичные обсуждения от поверхностности и поспешности, свойственных менее зрелому возрасту.
Все эти установления и республиканские нравы, ими созданные и хранимые, должны были найти последнюю важную опору в религиозных идеях, семена которых должны были быть заложены в умах законами и воспитанием. Не признавая откровения, французская республика не приняла бы никакого особого культа; но она сделала бы равенство единственной угодной божеству догмой, благодеяния которой провозглашались бы на народных торжествах и запечатлели бы в сердцах добрых граждан надежду на счастливое бессмертие.
В Комитете считали, что догмы о существовании верховного существа и бессмертии души являются единственными, веру в которые возрожденное общество поистине было бы заинтересовано сохранить, так как, — говорили они, — для общества важно, чтобы граждане признавали непогрешимого судью их тайных помыслов и деяний, которые не могут быть постигнуты законом, и чтобы они считали достоверным, что необходимым следствием их преданности человечеству и родине будет вечное счастье. Что касается культа, то хотели, чтобы он был ограничен уважением к общественному договору, защитой равенства и известными публичными празднествами. Все так называемые откровения должны были быть изгнаны законами вместе с болезнями, зародыши которых должны были быть постепенно искоренены. До того, как это должна было произойти, каждый волен был сумасбродствовать, только бы общественный строй, всеобщее братство и власть законов не были нарушены. Такова была религиозная доктрина главных защитников равенства во время французской революции, такова была религиозная доктрина Робеспьера, который в значительной мере навлек на себя кровавую проскрипцию, жертвой которой он пал, из-за мужества, с каким он эту доктрину защищал. Заблуждение атеистов, ошибки эбертистов, безнравственность дантонистов, ущемленная гордость жирондистов, тайные происки роялистов и английское золото обманули 9 термидора ожидания французского народа и всего человечества.
Члены Повстанческого комитета считали, что с помощью такого рода учреждений можно прочно основать свободу и путем постепенного преобразования нравов сделать французов счастливыми, сплоченными, любимыми, уважаемыми и непобедимыми. Однако стараний реформаторов было бы недостаточно, если бы они не подумали о средствах предохранения их творения от покушений грубой силы и от коррупции и не позаботились о его постепенном усовершенствовании. Как бы мудро ни были устроены учреждения, они при своем падении скоро увлекли бы за собой установленное ими равенство, если бы законодатель не предоставил им поруки, более действенной, нежели усилия эгоизма. В данном случае нет ничего более верного, чем объединение всех индивидуальных сил в единую великую общую силу, всегда готовую подчинить общему интересу тех, кто уклоняется от этого правила. Это означает создание единого политического целого.
Говоря о взглядах Повстанческого комитета на внешнюю торговлю, я указал, что он рассчитывал доверить руководство ею должностным лицам. Тем самым он не только последовательно высказывался в пользу принципа общности имуществ, но намеревался этим же путем устранить распространение вредных примеров, способных ослабить силу обычаев и любовь к равенству, составляющих гарантию всеобщих прав и всеобщего блага. Таким образом, между Францией и ее соседями были бы воздвигнуты колючие изгороди препятствий. Однако они не были бы непроницаемыми; любовь к человечеству раскрыла бы их перед несчастными друзьями свободы, перед благодетелями наций, привлеченными желанием ознакомиться с французскими учреждениями, как и перед изнуренными порабощением людьми, которые пришли бы с чистым сердцем искать в нашей республике равенства и счастья. Ни перед чем не остановились бы, чтобы безжалостно удалить любого, кто стал бы вводить чужеземные фривольности и манеры; любопытствующие были бы подвергнуты суровым испытаниям и строгому надзору, а что касается искренно стремящихся к получению прав гражданства, то закон потребовал бы, чтобы национальному акту, который должен наделить их этими правами, предшествовал длительный и тщательно соблюдаемый испытательный срок.
Повстанческий комитет искал эту опору в природе и по примеру древних законодателей нашел ее в опыте и житейской мудрости старческого возраста. Комитет хотел, чтобы собрание, осуществляющее народный суверенитет, могло законно заниматься обсуждением только в том случае, если оно предварительно заслушало мнение своего сената, функции которого сводились к даче советов, после чего сенаторы голосовали бы совместно с гражданами. Мы видели, что блюстители должны выделяться из состава сенатов, и стоял вопрос о том, чтобы выделить из их состава также совет старейшин, на который возлагалось бы исключительно просвещать своими советами центральное законодательное собрание.
Однако никто не скрывал от себя того, что это учреждение могло лишь со временем стать полезным и действенным. Все сознавали, что та же сила привычки, которая привяжет когда-нибудь стариков к учреждениям равенства, привязывала бы их в то время, как и сейчас, к иллюзиям наследственной монархии, к религиозным заблуждениям, к престижу собственности и к понятиям рабской морали. Сенаты, которые хотели учредить, должны были быть блюстителями равенства и демократических нравов, а большинству наших старцев незнакомо ни то, ни другое (прим. ТОГДА ЗАЧЕМ ТАК С НИМИ НОСИТЬСЯ И ДЕЛАТЬ ГЛАВНЫМИ ПО ВОСПИТАНИЮ ДЕТЕЙ?). К тому же необходимо было, чтобы вначале эти корпорации являлись распространителями нового строя, после чего они явились бы его блюстителями. Таким образом, Повстанческий комитет рассчитывал сначала ввести в состав сенатов лишь самых добродетельных, самых ревностных граждан, наиболее дружелюбно относящихся к новым учреждениям; некоторое время они привлекали бы самых почтенных старцев, пользующихся наибольшей благосклонностью населения своих округов.
Всякий, кто прочтет до сих пор данное сочинение, надеюсь, составит себе достаточное представление о политических принципах наших заговорщиков и о способах, при посредстве которых они имели в виду применить их к Французской республике. Никто, я полагаю, не оскорбит их предположением, что они питали безумную надежду осуществить эти политические принципы по мановению волшебной палочки путем акта, подобного акту сотворения мира. Они не скрывали от себя, какие препятствия им предстоит преодолеть, но они были убеждены, что проектируемое ими преобразование является единственным способом основания жизнеспособной и прочной республики, и видели в развитии общественного духа, в возрождающейся активности революционных элементов, в объединении демократов, в крайнем недовольстве народа и в мужестве преданных граждан достаточные элементы, чтобы начать и постепенно укреплять революцию, основы которой они заложили.
Воспитание, переданное в руки преобразователей, полностью изменило бы облик нации, сделало бы священными любовь к отечеству, принципы свободы и равенства. Это великое сооружение, будучи воздвигнуто, подверглось бы путем воспитания усовершенствованию, укреплению и стало бы бессмертным.
[…] В задуманном Комитетом общественном строе отечество завладевает человеком со дня его рождения и не покидает его до самой смерти.
[…] Поскольку свобода, счастье и цветущее состояние общества зависят от чувств и сил его членов, совершенно ясно, что общество вправе непосредственно осуществлять надзор за всем тем, что может оказать на их воспитание какое-либо влияние; оно должно это делать потому, что от этого зависит его будущая судьба.
[…] Чтобы создать себе представление о проектах Повстанческого комитета в этом отношении, представим себе верховный орган, состоящий из старцев, поседевших при исполнении важнейших в республике обязанностей, который руководит при помощи подчиненных должностных лиц всеми воспитательными учреждениями.
[…] Естественное разделение человеческого рода порождает две отрасли воспитания: одну для мальчиков, другую для девочек (прим: Р — значит равенство). Цель, которую общество должно себе ставить, остается той же, однако различия, установленные природой между полами, предупреждают нас о том, что нельзя применять для одного и для другого пола без различия одни и те же приемы, не нарушая законов природы.
[…] В каждом округе предполагали создать два воспитательных дома — один для мальчиков, другой для девочек; предпочтение отдавалось бы местностям с хорошим воздухом — деревне, местам, удаленным от городов, расположенным близ рек.
Мужчина, предназначенный природой к движению и действию, обязан содержать и оборонять свое отечество; женщина должна давать ему крепких граждан. Физически более слабая, чем мужчина, подверженная недомоганиям беременности, родовым мукам и нередко следующим за ними болезням, одаренная чарами, имеющими столь великую власть над противоположным полом, женщина кажется предназначенной для менее тяжелой и менее сопряженной с шумом работы; она словно получила в удел от природы дар умиротворения буйства страстей и смягчения бедствий человечества и более способна ценить проявление доблести. Из этих глубоких различий следует, что воспитание обоих полов не может быть во всем одинаковым.
[…] Для того чтобы гражданское население состояло только из крепких и трудолюбивых мужчин, необходимо обеспечить хорошим телосложением тех, кого природа предназначает давать государству граждан. Необходимо, следовательно, закалять их тело до устали трудом и физическими упражнениями. Движение и труд, говорили участники заговора, являются великими средствами республиканского воспитания; наряду с отсутствием собственности и, различий, они будут способствовать ослаблению склонности к кокетству и более позднему проявлению порывов любви.
Девушек, продолжали они, будут обучать наименее тяжелому сельскохозяйственному труду и ремеслам, ибо труд, являющийся обязанностью всех людей, служит также обузданием страстей, потребностью и очарованием домашней жизни; девушки будут целомудренны, ибо целомудрие сохраняет здоровье и служит украшением любви; они будут любить отечество, ибо важно, чтобы они внушили эту любовь мужчинам; следовательно, они будут принимать также участие в исследованиях, способных вызвать в них восхищение мудростью законов отечества; они будут обучаться пению национальных гимнов, долженствующих украсить наши праздники; они, наконец, будут участвовать на глазах у народа в юношеских играх для того, чтобы веселье и невинность преобладали при первых движениях любви и являлись предвестниками предстоящих браков.
Здоровье и сила граждан являются условиями, от которых главным образом зависят благо и безопасность республики.
[…] Отсюда необходимость труда, исполнения обязанностей, умеренного образа жизни и воздержания. Молодежь, надежда отечества, должна, следовательно, быть приучена к самым тяжелым работам в области сельского хозяйства и механических ремесел, приобретать навыки к наиболее тяжелым передвижениям и жить в строжайшей умеренности. Военные упражнения, бег, верховая езда, борьба, кулачный бой, танцы, охота и плавание — таковы развлечения и виды отдыха, которые Повстанческий комитет готовил для грядущего поколения; он хотел, чтобы лень и безделье были изгнаны из государственных воспитательных домов и чтобы дряблость характера и любовь к сладострастию не нашли себе никакого пути к сердцам молодых французов.
[…] В одном месте залы для совместной еды; в другом — мастерские, где каждый ученик мог бы приобретать навыки в мастерстве, которому он отдавал предпочтение; с одной стороны, обширные сельские местности, в которых можно было бы видеть молодежь, то занимающуюся сельскохозяйственным трудом, то располагающуюся на военный лад в палатках; с другой,— гимнастические залы для игр; в иных местах — амфитеатры для обучения.
Желая избавить своих сограждан от неудобств, связанных с расслабляющими людей излишествами и любовью к наслаждениям, ценность которых состоит лишь в отличиях, показателями чего они являются, наш Комитет единодушно постановил ограничить в воспитательных домах ремесленное обучение лишь изготовлением доступных всем предметов обихода; он хотел, чтобы так называемое изящество мебели и одежды уступило место сельской простоте. Порядок и чистота — говорил он — являются потребностями разума и тела; важно, чтобы принцип равенства, которому все должно уступать, привел к исчезновению пышности и изысканности, потворствующих нелепому тщеславию рабов.
[…] Согласно системе Комитета, юноши из воспитательных домов переходили в лагери, устроенные вблизи границ. Здесь они должны были совершенствоваться в военном искусстве и быть всегда готовы отразить нападения извне. Живя в лагерях в условиях полной общности труда и развлечений, они приобрели бы трудом, прилежанием и умеренностью необходимые качества для того, чтобы по возвращении домой пользоваться гражданскими правами. От успеха первых попыток такого рода зависел, по мнению участников заговора, успех их проекта преобразования; этого одного, говорили они, достаточно будет для того, чтобы упрочить равенство и завершить революцию, ибо одно это будет свидетельствовать о наличии республиканских нравов и воззрений, которые лишь несовершенно усвоены современным поколением.
Что касается умозрительных познаний, то члены Повстанческого комитета, предупрежденные мудрецами древности, просвещенные некоторыми подлинными философами новейшего времени и убежденные в том, что ничто не имеет столь малого значения для нации, как возможность блистать и заставить говорить о себе, хотели отнять у фальшивой науки всякий предлог к уклонению от общественных обязанностей, всякий повод к тому, чтобы потворствовать спеси, вводить в заблуждение чистосердечие и доставлять страстям чисто личное счастье, отличное от общественного.
В упразднении собственности они усматривали упразднение многотомной юриспруденции, приводящей в отчаяние людей, ее изучающих, как и людей, интересы которых она претендует защищать; они твердо решили пресекать любую теологическую дискуссию и сознавали, что упразднение заработной платы скоро исцелило бы нас от мании выставления напоказ своего ума и фабрикования книг. Познания граждан — говорили они — должны побуждать их любить равенство, свободу и отечество и сделать их способными служить ему и оборонять его. Необходимо, следовательно, говорили они далее, чтобы каждый француз умел говорить, читать и писать на своем языке, ибо в столь обширной республике письменные знаки являются единственно возможными средствами общения между ее частями, как и потому, что отсюда проистекают и другие познания. Необходимо, чтобы каждый был знаком с наукой о числах, ибо каждый может быть призван охранять и распределять национальные богатства; чтобы каждый приучался правильно рассуждать, кратко и точно выражаться; чтобы все знали историю и законы своей страны,— историю, для того чтобы знать о бедствиях, которым республика положила конец, и о благах, источником которых она является; законы, чтобы благодаря их изучению каждый был осведомлен о своих обязанностях, приобрел способность занимать государственные должности и высказывать свое мнение по поводу государственных дел; чтобы все были знакомы с топографией, естественной историей и статистикой республики с тем, чтобы получить правильное представление о державе, которая их охраняет, и о мудрости учреждений, благодаря которым все части столь крупного организма способствуют благоденствию каждого отдельного индивида; чтобы с целью украшения праздников все были искусны в танцах и в музыке.
[…] Однако при рассмотрении вещей в других аспектах можно было увидеть, что утонченность искусств порождала вкус к излишествам, отвращение к простоте нравов, пристрастие к изнеженности и легкомыслию; опасались, как бы для людей, которые посвятят себя науке, их действительные или предполагаемые познания не послужили основанием для постепенного присвоения себе прав на отличия, для преимущественного положения, для освобождения от общего труда, и как бы мнение, которое сложится об их учености, питая их тщеславие, не толкнуло их в итоге на пагубные действия, направленные против прав простых и менее образованных людей, доверие которых будет ими обмануто при помощи лицемерного и опасного красноречия. К бремени этих грустных размышлений присоединялось соображение Ж.-Ж. Руссо, который говорил, исходя из опыта истории, что нравственность и свобода никогда не шли рука об руку с расцветом искусств и наук.
Во время дискуссий, имевших место несколько раз по этому вопросу, было обращено внимание на то, что поскольку большая часть бедствий, в которых повинны искусства и науки, имеют своей побудительной причиной жадность и прибыли, то вероятно, что эти бедствия исчезнут и что число учащихся значительно сократится как только установление строя общности уничтожит нищету, как и возможность удовлетворения алчности. Ничего не было постановлено по следующим предложенным пунктам:
1. Никакие знания не дают права на освобождение от общего труда.
2. Должностным лицам должно быть поручено хранить и умножать сокровищницу человеческих познаний.
3. Юноши, обнаружившие крупные дарования, будут по выходе из воспитательных домов направляться в распоряжение этих должностных лиц для продолжения обучения.
Мы видели, говоря о воспитании, что Повстанческий комитет был намерен воспротивиться тому, чтобы утонченность искусств и изучение наук ввели в республике изнеженные нравы, ложные взгляды на счастье, опасные примеры и стимулы для спеси и тщеславия.
[…] Но как только частная собственность будет упразднена и всякий денежный интерес станет невозможен, необходимо будет подумать о том, какими средствами извлечь из печати (прессы) всю ту помощь, которую от нее можно ожидать, без риска снова увидеть справедливость равенства и права народа поставленными под вопрос, а республику — отданной во власть нескончаемых и роковых дискуссий.
По вопросу о свободе печати рассмотрению Повстанческого комитета подверглись следующие пункты:
1. Никто не может высказывать взгляды, находящиеся в прямом противоречии со священными принципами равенства и народного суверенитета.
2. Всякое письменное выступление по поводу формы государственного устройства и его управления должно быть напечатано и разослано по всем библиотекам по требованию собрания, осуществляющего народный суверенитет, либо определенного числа граждан старше 30 лет.
3. Воспрещается публикование любого сочинения, носящего мнимо разоблачительный характер.
4. Любое сочинение печатается и распространяется лишь в том случае, если блюстители воли нации считают, что его опубликование может принести пользу республике.
То, чего не сумели осуществить во Франции демократы IV года, попытался недавно провести иными средствами один благородный человек на Британских островах в Америке. Шотландец Роберт Оуэн после того, как oн на свои средства основал у себя на родине несколько общин, базировавшихся на принципе равного распределения материальных благ и труда, основал в Соединенных Штатах ряд аналогичных учреждений, в которых несколько тысяч людей живут спокойно и мирно в условиях полного равенства. Согласно советам этого друга человечества, основанное в Лондоне кооперативное общество с некоторых пор работает над распространением принципов строя общности, как и над показом на практических примерах возможности их применения.
Бабеф пытался объединить многочисленный народ в единую крупную общину. Оуэну, поставленному в иные условия, хотелось бы во множестве распространить по стране мелкие общины, которые, будучи затем объединены, превратились бы в такое же количество членов единой большой семьи. Бабеф хотел, чтобы его друзья завладели верховной властью, с помощью которой он надеялся осуществить проектируемое ими преобразование. Оуэн рассчитывает добиться успеха проповедью и примером. Пусть он покажет миру без помощи власти, что мудрость может принести столь великое благо! А главное, пусть он не испытает горечи от того, что все его благородные усилия потерпят неудачу и что его безуспешная попытка даст противникам равенства аргумент против всякой возможности установления общественного порядка, которому бурные страсти оказывают ужасное сопротивление и который может явиться лишь результатом сильного политического потрясения среди цивилизованных наций! Против системы Оуэна выставлялся ряд возражений, относящихся в равной мере и к системе Бабефа. Мы изложим их вместе с ответами, показывающими их маловажность.
Итак, мы закончили с цитированием. Но в этом посте на телеграф ещё отдельно разместили те самые шесть ответов Буонарроти на возможные возражения оппонентов. Союз Оуэна и Бабефа, человек-лопата и ГУЛАГ. Интересно, что соратник Бабефа и живой лидер Заговора Равных видит в Оуэне своего брата-близнеца, с той разницей, что Оуэн добивается тех же целей другим путем, через низовую организацию маленьких коммун. А чуть позже Герцен в своей работе про Оуэна (ок. 1852 года) напрямую противопоставляет Бабефа и Оуэна, как совсем разные варианты социализма, очевидно радикальный и реформистский. Правда, он тоже замечает, что их учения родственные, но все таки сильно заостряет различия, тогда как Буонарроти старается не обращать на различия внимание.
«Противоположность Роберта Оуэна с Гракхом Бабефом очень замечательна. Через века, когда все изменится на земном шаре, по этим двум коренным зубам можно будет восстановить ископаемые остовы Англии и Франции до последней косточки. Тем больше, что в сущности эти мастодонты социализма принадлежат одной семье, идут к одной цели и из тех же побуждений, тем ярче их различие».
(с) Герцен
По сути, правы оба. Это действительно два разных направления (Герцен), но все таки сущностно являющие собой ответвления одной школы (Буонарроти). Чем эта статья Герцена ещё примечательна, так это упоминанием Гумбольдта, а также школы Биша и Кабаниса («вульгарные» материалисты) в положительном ключе.
Итоги по величайшему коммунисту всех времен
Наконец-то закончился обзор великого Буонарроти, продолжавшего дело не менее великого Бабефа после его смерти. Этот коммунист поистине эталон, и обзор его творчества был нужен как минимум для того, чтобы иметь возможность быстро найти его эпичные цитаты «на случай важных переговоров». Как говорится, ничто не делает тебя анти-коммунистом так сильно, как чтение коммунистической литературы. Итак, в этой статье мы вкратце обрисовали биографию Буонарроти. С первых же строк он сравнивает в лоб Афины и Спарту, а также эгоизм и равенство, и становится на сторону спартанской уравниловки. Практически во всех фрагментах Буонарроти, как истый консерватор, носиться с темой падения нравов, и ставит главной задачей их исправление. Он критикует даже самых левых врагов якобинской диктатуры — эбертистов и дантонистов. А отсидев в тюрьме, вспоминает ее с теплотой, как место воспитания нравов. Народ ему не тот, поэтому не поддерживает его идеи спартанского возрождения, но народ ему нужен, как сила, без которой невозможно взятие власти. Пока народ недееспособен, править будет диктатура избранных революционеров. Впрочем, Буонарроти сам склоняется даже к единоличной диктатуре, главное чтобы вождь был что надо. Естественно, народ испортился под дурным влиянием, и реформы будут проведены во имя народа, который не понимает, что Буонарроти его главный друг. Чтобы не пугать народ, он предлагает после революции избрать Сенат, но все кандидатуры выдвинут сами заговорщики, и даже после этого сенат будет под пристальным контролем нашей элиты.
Перенося прямую демократию в далёкое будущее, де-факто бабувисты оказываются врагами демократии. Дальше мы видим конкретику в режиме, который они планируют ввести. Классический коммунизм, закрытый от всего внешнего мира, со всеобщей трудовой повинностью, трудовым воспитанием и плановой экономикой. Как и Марешаль, он предлагает безграничную рождаемость детей, снос городов с выселением всех жителей в село. Тотальную уравниловку вплоть до одежды и солдатское муштрование детей, как главный элемент воспитания коммуниста. Дальше мы перешли к конкретным цитатам Буонарроти. Среди них можно найти доводы для самых разных тематик. Здесь и развернутые тезисы про уничтожение городов, главный вред которых состоит в ухудшении нравственности людей, и даже на удивление здравое предчувствие и страх перед появлением номенклатуры, которая опасна для коммунизма. Видим здесь и спартанское и стоическое воспитание молодежи, в военных лагерях на границе республики + роль принципа «уважай старших». Оказывается что бабувисты будут поддерживать религиозность, чтобы народ лучше подчинялся (!), веруя в существо, которое следит за их поступками, а вот атеисты это мудаки с гнилыми нравами. Немало говорится и про самый радикальный коллективизм, подавляющий жалкого и ничтожного индивида. Нам предлагают тотальный железный занавес и наказания для любопытных. Заграничные нравы угрожают заразить республику и расшатать коммунизм. Чтобы нравы были защищены как следует, больше прав должно быть у дедов. Родина завладевает душой гражданина, люби Родину! Предполагается слежка государства за каждым гражданином, с пелёнок до гроба. При этом весь этот ужас Буонарроти оправдывает фразами в духе «Мы не утописты» (только потому что не верим, что все это получится по взмаху палочки, и думаем что террор и пытки над гражданами придется внедрять долго и методично). В плане этики его консервативность почти достигает уровня Прудона. Мужчина добытчик, а женщинам обязательно нужно рожать как можно больше солдат республики. Воспитание для полов будет разное, но одинаково надо пахать в сельхозе на износ. Науки мы сохраним только полезные для сохранения режима и улучшения работы на земле — всё остальное мусор. Можно развивать и мусор, но как хобби и вне основной работы. А ещё интеллигенция говно. При этом всё равно подразумевается жесточайшая цензура прессы, чтобы не дай бог не усомнились в режиме, любая критика запрещена и заочно называется «мнимой».
Так выглядит утопия Буонарроти в общих чертах. Вообще интересно отметить, что бабувизм, как и оуэнизм, фурьеризм и сен-симонизм обрели свои классические формы и достигли пика влияния в одном и том же промежутке времени, в середине/конце 1820-х. Правда, если утописты с разной скоростью и удачей росли в период 1800-1825 гг., то бабувизм уже сложился, и активно развивал революционное подполье сразу же после казни Бабефа в 1797 году. Это более серьезная организация, и в тоже время более коммунистическая. Как бы то ни было, условный 1830 год, когда случилась новая революция во Франции, стал серьезным рубежом не только для политической истории, но и для развития социалистических идей. Параллельно с этим, и под взаимным влиянием всех на всех, развивались группы радикальных революционеров под названием «карбонарии», существовали разные группы старых и новых якобинцев.
Существовали многочисленные разрозненные утописты, не связанные со знаменитой «троицей», или радикальные философы, которые будучи либералами, все таки защищали крайне прогрессивные взгляды по меркам своего времени. Это «радикалы» (Бентам и его круг друзей) в Англии, защищающие идеи всеобщего избирательного права или хотя бы шагов в его сторону, борцы против карательной судебной системы, а также аболиционисты и защитники прав женщин. И все это дополнительно создавало фон эпохи и элементы создания того левого дискурса, который мы знаем сегодня. Под влиянием всех этих «радикалов», и отчасти системы Оуэна — в Англии возникает движение чартистов (или «хартистов», за новую хартию, разрешающую всеобщее избирательное право). В отличии от рассмотренных нами социалистов, это сторонники, а не враги демократии. Влияние Оуэна здесь не было решающим. Хотя среди чартистов известны и примеры фанатов бабувизма. Один из центристов со сдвигом в радикализм, Джеймс О’Брайен (1804-1864) издал «Заговор…» Буонарроти на английском языке в 1834 году, и даже завел переписку с ее знаменитым автором. Он был фанатом Бабефа и Робеспьера, и был такой далеко не один. В этом движении были свои радикалы, свои реформисты и свои центристы, но демократия здесь не отбрасывалась. Чартизм оказался адекватнее всего трио утопистов и всех радикальных коммунистов Европы, вместе взятых.
Но нас интересует больше всего Джон Гудвин Бармби (1820-1881), который был радикальным чартистом и сторонником Оуэна. Радикальнее он стал под влиянием религии, и попытался даже одно время создать «коммунистическую церковь», но с 50-х годов полностью ушел в христианство. Чем он примечателен? Тем что считается первым, кто употребил слово коммунизм на английском в 1841 году. Он был в восторге от нео-бабувистов (Дезами, Пийо) и даже отправился во Францию, чтобы лично с ними познакомиться. По его утверждению, он впервые обсуждал «коммунизм» с некоторыми последователями Бабефа, говоря, что они «одни из самых передовых умов французской метрополии». Утверждается даже, что это он познакомил Энгельса с французским коммунистическим движением. Им было основано «Лондонское коммунистическое пропагандистское общество» в 1841 году, и в том же году «Всемирная коммунитарная ассоциация». Бармби основал «Communist Chronicle», ежемесячную газету, позже издаваемую Томасом Фростом. К 1843 году Бармби переформулировал свое движение в церковь (ср. Огюст Конт, даже по годам). За свою жизнь, неоднократно пытался построить коммунистические коммуны, в том числе на Нормандских островах. В принципе, это дополнение к серии постов «Малоизвестные социалисты».