Книга под заглавием «Об искусстве», περί τέχνης, de arte, представляет собой речь в защиту медицины, произнесенную в публичном собрании или диспуте и составленную по всем правилам ораторского искусства. Как она попала в Гиппократов сборник, это остается неизвестным, но она для древних считалась неотъемлемой частью Сборника, комментировалась Гераклидом Тарентским и вошла в список Эроциана. Приписывать ее Гиппократу нет никаких оснований, так же как относить в позднейший Александрийский период, как это делал Шпренгель. Это-прекрасный образчик софистической риторики, заставивший Теодора Гомперца считать его произведением одного из старейших и уважаемых софистов — Протагора. Правда, это мнение не встретило особого сочувствия со стороны других филологов, и Фукс, например, считает автором речи софистически образованного врача. Но и этот вопрос остается под сомнением: те медицинские знания, которые обнаруживает автор, не требуют специального образования и ими мог обладать просто образованный человек; писал же Платон в «Тимее» о чисто медицинских вопросах?
Речь эта преследует двоякую цель: защитить медицину от нападок хулителей и лиц, отрицавших медицину как искусство, вернее, как техническую дисциплину, и в то же время показать, что представляет собой медицина, какие трудности она должна преодолевать на своем пути и как она достигает этого преодоления. Это-типичный образчик так называемой эпидейктической речи. Один пункт в ней заслуживает особого внимания: это правило, широко распространенное среди профессиональных врачей того времени, — не браться за лечение безнадежных и запущенных больных; оно встречается и в других сочинениях Сборника среди практических указаний. Оно настолько противоречит нашим современным взглядам на обязанности врача, что это одно должно удержать нас от чрезмерной модернизации и идеализации античного врача, тенденции к чему нередко проявляются в немецкой литературе. Цеховая в общем организация врачей, которые всегда оставались ремесленниками (δημιουργοί), была чужда сентиментальности и стремилась, насколько возможно, предохранить себя от неудачных исходов лечения, подрывающих доверие.
Как было уже сказано, сочинение «Об искусстве» представляет хороший образчик софистической речи. Из нее можно усмотреть, какого рода аргументацией пользовались ораторы для подкрепления своих тезисов; иногда она такова, что невольно приходит на память упрек Платона по адресу софистов и их искусства: «слабое дело представлять сильным». Следует иметь в виду, что цветы красноречия, в изобилии рассыпанные в речи, витиеватые обороты, алиттерации, ритмически размеренные периоды с трудом поддаются переводу, который не может дать полного представления о красотах стиля, производившего, вероятно, большое впечатление на слушателей. Из литературы кроме Фукса (1, 5 и Puschm. Gesch. I, 221) и Ковнера (223) следует указать на комментированное издание с немецким переводом Гомперца (Gomperz Th., Apologie der Heilkunst, eine griechische Sophistenrede des 5 vorchristl. Jahrh’s, bearb., übers, und eingeleitet, Wien, 1890).
1. Есть люди, которые проявляют свое искусство в злословии искусств; они, конечно, воображают, что они делают не то, что я говорю, а выставляют напоказ свое знание. А мне кажется, что стремление и задача знания состоит в том, чтобы находить нечто еще не найденное, то именно, что, будучи открытым, много лучше неоткрытого, а также точно доводить до конца сделанное наполовину. Напротив, стремление искусством бесчестных слов поносить все то, что открыто другими, ничего не исправляя, но черня открытое знающими людьми перед невеждами, никогда, по моему мнению, не будет целью и делом знания, но скорее проявлением злобной натуры или невежества. Ведь такое занятие свойственно одним лишь несведущим в искусстве.,людям честолюбивым, но никоим образом не могущим помогать своей негодности за счет дел своих ближних, унижая хорошие или насмехаясь над неправильными. Итак, пусть людей, таким: образом нападающих на другие искусства, обуздывают, если могут, те, которые заботятся об этом и для которых это важно. Наша же настоящая речь направлена против тех, которые подобным образом нападают на врачебное искусство, и эта речь будет смелою по отношению к тем, которых укоряет, приносящей благо по причине искусства, которое защищает, мощной благодаря мудрости, которою она воспитана.
2. Кажется мне, что нет вообще такого искусства, которое бы не существовало, ибо нелепо считать не существующим что-либо из существующего. Когда мог бы кто-либо наблюдать какую-нибудь сущность из несуществующего и объявлять, что оно существует? Ведь, если бы можно было видеть несуществующее как существующее, то я не знаю, каким образом мог кто-либо считать несуществующим то, что можно и глазами видеть, и умом понимать как существующее. Но подобного не может быть: то, что существует, всегда видится и познается, а несуществующее не видится и не познается. Познаются, следовательно, искусства показанные, и нет из них ни одного, которое бы не было видимо вследствие известной своей формы. Думаю я, что и имена свои они получили через свои формы, ибо не согласно с разумом думать, что формы произведены от имен, да этого и быть не может. Имена ведь суть законоположения природы, а формы-не законоположения, а произведения природы. Но если кто-нибудь всего того, что сказано, недостаточно понимает, то может найти более ясное поучение в других рассуждениях.
3. Что касается медицины, к которой относится настоящая наша речь, то я установлю доказательства ее, и прежде всего определю, что такое, по моему мнению, есть медицина: она совершенно освобождает больных от болезней, притупляет силу болезней, но к тем, которые уже побеждены болезнью, она не протягивает своей руки, когда достаточно известно, что в данном случае медицина не может помочь. Каким образом она выполняет свои задачи и что вообще всегда может делать, это я исследую в нижеследующей части речи. Доказывая, что есть искусство медицины, я вместе с тем разрушу основания тех, которые бесстыдно думают нападать на нее, поскольку каждый из них воображает, что он может что-нибудь успеть против нее.
4. Начало моей речи, с которым все согласятся, таково: что медицинским искусством некоторые из лечившихся восстановляются в своем здоровьи, это признается, но, так как выздоравливают не все, то за это уже самое искусство подпадает порицанию. И говорят хулители: раз некоторые умирают вследствие болезней, те, которые избежали смерти, избежали ее случайно, а не по милости медицины. Я же с своей стороны не исключаю случайности во всяком деле, но в то же время полагаю, что плохое лечение болезней весьма часто сопровождается неудачей, а хорошее-счастливым исходом. Затем, как возможно выздоровевшим приписывать чему-либо иному причину выздоровления, кроме медицины, если только, поручая себя ей и повинуясь ее предписаниям, они достигли выздоровления? Ведь они не пожелали созерцать голую случайность в тот момент, когда доверили себя искусству, так что свободные от принесения благодарности случаю, от благодарности искусству они не могут себя освободить, ибо, когда они ему себя поручили и доверили, то в это время они увидали его сущность, а могущество его узнали по завершении дела.
5. Но здесь нам возразит противник, что весьма многие больные выздоровели и без помощи врача. С этим и я совершенно согласен. Но мне кажется возможным, что те, которые и не приглашают врача, пользуются все же медицинским искусством не так, чтобы понимать, что в нем правильно и что не правильно, но в смысле того, что им удалось, леча самих себя, вылечиться так же, как если бы они пользовались врачами. И это есть великое доказательство существа искусства, что оно существует и что оно велико, раз даже думающие, что его нет, оказываются спасенными благодаря его помощи. Ведь те больные, которые выздоровели от болезней, даже не пригласивши врачей, необходимо должны понимать, что они получили выздоровление потому, что или делали то или другое, или не делали чего-нибудь. В самом деле, они выздоровели или от воздержания от пищи, или от более обильной пищи, от обильного питья, или от жажды, от ванн или воздержания от них, от трудов или покоя, от сна или бодрствования, или, наконец, от смешения всех этих условий. Те, которые почувствовали пользу, уже по необходимости знают, что именно им помогло; а если получили вред, то уже хорошо знают, как то, что они получили вред, так и то, что именно им повредило. Но не всякому свойственно знать, какие вещи различаются между собою своею пользою или вредом. Если, следовательно, болевший сумеет хвалить или порицать тот образ жизни, благодаря которому он достиг здоровья, тот найдет, что все это относится к медицине. И все то, что повредило, не меньше доказывает существование медицины, как и то, что принесло пользу, ибо последнее принесло пользу благодаря правильному применению, а принесшее вред повредило вследствие неправильного применения. Но когда правильное и неправильное имеет каждое свой предел, то кто не признает, что это именно есть искусство? И в самом деле, имени искусства по моему мнению нельзя придавать тому, в чем нет ни правильного, ни неправильного. Но где то и другое будет налицо, там уже искусство не будет отсутствовать.
6. К тому же, если бы в медицине и у врачей все лечение состояло только из лекарств очистительных или останавливающих, тогда речь моя была бы мало убедительной. Теперь же, когда врачи наиболее знаменитые производят лечение, назначая известный образ жизни и другие способы, то после всего этого не только врач, но даже и совершенно невежественный человек не посмеет отрицать, что все это произошло благодаря искусству. Итак, когда нет ничего бесполезного ни для хороших врачей, ни для самого медицинского искусства, но в большинстве того, что производится природой или приготовляется искусственно, заключаются некоторые способы лечения и лекарств, то после этого никто из числа тех, которые вылечились без помощи медика, не должен с достаточным основанием относить это к разряду того, что происходит само собой, ибо того, что происходит само собой, очевидно, совершенно нет. Напротив, все, что происходит, является происходящим почему-либо; и в области всего того, что происходит по известной причине, никоим образом не может существовать то, что происходит само собой, но эта самопроизвольность есть только пустое имя. Что же касается медицинского искусства, то как из причинных отношений, так и из предвидений очевидно (и всегда будет очевидно), что оно существует.
7. Вот какою речью можно воспользоваться против тех, которые получение здоровья приписывают счастью, а участие в этом деле искусства отрицают. Что же касается тех, которые на основании несчастий с умирающими пытаются до основания уничтожить искусство, то я удивляюсь, каким достаточно надежным основанием они руководствуются, когда причину в данном случае не возлагают на невоздержность умирающих, а, напротив, обвиняют знание тех, которые занимаются медициною; как будто врачам свойственно предписывать то, чего не следует, а больным не свойственно нарушать предписания врача! А между тем, гораздо более согласно с здравым смыслом допустить, что больные не могут повиноваться предписаниям врача, чем то, чтобы врачи предписывали не надлежащее. В самом деле, врачи в здравом уме и теле приступают к лечению, принимая в рассуждение как настоящее положение, так из прошедших опытов все имеющее сходство с настоящим, так что вылечившийся иногда прямо заявляет, что он спасен. Напротив, больные, не понимая ни того, какою болезнью они страдают, ни по какой причине, ни того, что может произойти из настоящего, ни того, что бывает в подобных случаях, получают совет, но, удрученные настоящею болезнью, боясь за будущее, переполненные своими страданиями, но лишенные пищи, избирают скорее то, что может скрасить болезнь, чем то, что полезно для здоровья, не потому, что желают умереть, а потому что не имеют твердой выдержки. Итак, что более вероятно? Что больные с таким настроением не делают всего того, что предписывается врачами, или делают другое, что не предписывается, или что врачи такого рода, о каких мы говорили выше, предписывают ненадлежащее? Не гораздо ли правильнее думать, что они-то предписывают надлежащее, а те больные натурально не могут повиноваться, как следует, а, не повинуясь, подвергаются смерти, И причину этого люди, неправильно рассуждающие, возлагают на совершенно безвинных, а виновных оправдывают.
8. Есть и такие, которые обвиняют медицину за то, что врачи, дескать, не хотят подавать руки помощи тем, которые совершенно покорены болезнью. Они говорят, что те болезни, которые врачи решаются лечить, могут быть излечены и сами по себе, а вот тех, именно, которые нуждаются в помощи, врачи совсем не касаются, между тем следовало бы, если действительно существует медицинское искусство, равномерно лечить болезни. Но говорящие это, если они будут обвинять врачей за то, что те не заботятся о говорящих такие речи, как о людях помешанных, будут обвинять врачей гораздо справедливее, чем за первое. Действительно, если кто будет думать, что искусство властно в том, что не есть искусство, или природа в том, что не есть природа, тот обнаружит незнание, граничащее скорее с безумием, чем с невежеством, ибо мы можем признавать себя мастерами лишь в той области, в которой мы можем овладеть средствами природы или средствами искусства, а другое нам не дано. Поэтому, если с человеком стрясется такое зло, которое превосходит средства медицины, то даже и надеяться не должно, что это зло можно победить медицинским искусством. Вот, например, огонь изо всех прижигающих средств жжет сильнее всего; другие все слабее. Конечно, о болезнях, более сильных, чем те, которые поддаются лечению, еще нельзя сказать: они неизлечимы, но если они сильнее самых сильных средств, то как они могут быть излечимы? Ведь там, где не действует огонь, разве не ясно, что не поддающееся его действию требует другого искусства, а не того, инструментом которого служит огонь. Но то же самое мне должно сказать и обо всем прочем, что служит медицине: если у врача не будет удачи со всеми средствами, вину должно, по моему мнению, возлагать в каждом случае на силу болезни, а не на медицинское искусство. Следовательно, упрекающие тех, которые не подают руки помощи побежденным болезнями, советуют предпринимать то, чего касаться не позволено, а не то, что позволено. И, советуя это, они приобретают себе славу у тех, которые врачи только по имени, но людьми, действительно опытными в искусстве, подвергаются осмеянию. И, конечно, опытные в этом искусстве не обращают внимания на невежд, будь они порицатели или хвалители, но ценят лишь тех, которые на основании правильного расчета судят, в каком отношении действия практических врачей совершенны и в каком случае они, по недостаточности своей, не совершенны, и, кроме того, какие из этих недостатков следует относить на долю самих врачей, а какие-на долю пациентов.
9. То, что относится к другим искусствам, требует иного времени и иной речи. А что относится к медицине-какова она и каким образом должна быть оцениваема-об этом отчасти сказано было в предыдущей части речи, а отчасти будет говориться в последующей. В самом деле, у тех, которые достаточно понимают это искусство, болезни разделяются, с одной стороны, на нескрытые (и таких немного), а с другой стороны, на неоткрытые-и таких много, ибо те болезни, которые относятся к внутренним частям тела, скрыты, а которые прорываются на поверхности тела или производят опухоль, — те открыты; ибо эти последние обнаруживают себя или для зрения, или для осязания, так что чувствуется или твердость, или мягкость, какие из них горячи, а какие холодны, а также каких именно условий присутствие или отсутствие в каждой из них делает их таковыми. И в лечении всех этих болезней не должно быть погрешности не потому, что оно легко, но потому, что оно найдено. И, конечно, оно найдено не тем, кто хочет этого, но тем, кто может. Могут же те, которые и воспитания не были лишены, и природой не обижены.
10. Так искусство должно приступать к болезням явным, но не должно оно, конечно, и перед менее явными болезнями отступать; таковы болезни, которые относятся к костям и ко внутренней полости. Но не одну такую полость имеет тело, а многие; две из них принимают пищу и выпускают ее; но, кроме этих, есть и многие другие, известные для тех, которым это знать надлежит. Все те члены, которые окружены плотью, именуемой мускулом, имеют полость. Все, что не сращено, будь оно покрыто кожею или мясом, есть полое, и это последнее в здоровом состоянии наполнено воздухом (пневмой), а в состоянии болезни ихором. Имеют, следовательно, и плечи мясо этого рода, имеют его и бедра, имеют и голени. Даже в частях, лишенных мяса, существует пустота такого рода, каковая показана в частях мясистых, ибо и так называемая грудь, в которой заключается печень, и шар головы, в котором содержится мозг, и самая спина, в которой помещаются легкие, из них нет ничего, что бы не было пустым, наполненным многими промежутками, которые ничем почти не отличаются от сосудов, из коих одни вредят, другие помогают владельцу. К этому присоединяются еще многочисленные вены и нервы, — не те, которые выступают на поверхность плоти, но те, которые протянуты к костям и соединяют сочленения. Прибавьте к этому и самые эти сочленения, в которых вращаются концы движущихся костей. Изо всего этого· нет ничего такого, что не было бы в некоторой степени пенистым и что не имело бы вокруг себя пустых пространству чем ясно свидетельствует ихор, который, по открытии их, изливается обильно и с большими болями.
11. Ничего решительно из всего того, о чем сказано, не может быть видимо для глаз наблюдателя, и поэтому названы мною эти болезни неявными, и таковыми они считаются в медицине; но все-таки на том основании, что они не явны, они не побеждают, но, насколько это возможно, преодолеваются. Возможно же, поскольку и природа больных позволяет рассмотреть себя, и самые исследователи хорошо одарены природой для изыскания. И действительно, без большого труда и продолжительного времени эти болезни не узнаются так, как если бы они были видимы глазами, ибо то, что ускользает от зрения глаз, постигается умственным зрением. И в том, что терпят больные вследствие невозможности увидеть быстро, виноваты не лечащие их врачи, а природа больного и природа болезни; ведь врач, когда он не может ни глазами увидеть, ни ухом услышать страдание, доходит до него путем разумного соображения, ибо все то, что пытаются рассказать врачам о своей болезни страдающие скрытою болезнью, они говорят скорее по своему мнению, чем на основании точного знания. Ведь если бы они достоверно знали, то не впали бы в эти болезни, так как тому же пониманию присуще и узнавать причины болезней и уметь лечить их с помощью средств, которые препятствуют болезням усиливаться. Если таким образом из возвещенного больными нельзя получить безошибочной ясности, то лечащий врач должен искать что-нибудь другое, и причиной такого замедления является отнюдь не искусство, а природа тел, ибо искусство, когда поймет болезнь, считает необходимым определить лечение, имея в виду лечить не дерзанием, а разумением, путем легким, а не насильственным. Что же касается до природы болезни, то, если она может быть усмотрена, она может быть и вылечена. Но если в тот промежуток времени, когда болезнь узнается, природа будет побеждена болезнью, или потому что больной замедлил обратиться к врачу, или вследствие быстроты болезни, — больной умрет. Ведь быстрее течет не та болезнь, которая идет нога в ногу с лечением, но та, которая предупреждает лечение; а предупреждает она или вследствие плотности тел, в которой невидимо скрываются болезни, или по небрежности больных. Это дело обычное: не захватываемые болезнью, а захваченные ею, они желают лечиться. Поэтому много справедливее будет удивляться силе медицинского искусства, когда оно восстановит кого-либо страдающего неявной болезнью, чем когда оно возьмется за невозможное. Да и ни в одном из существующих искусств невозможно ничего подобного; но те, которые работают с огнем, в отсутствии его бездействуют, а с ним вместе готовы взяться за дело. Также и другие искусства, которые работают с легко обделываемым материалом: с деревом, с кожей, с рисовальными принадлежностями, с медью, с железом, а также и другие, в этом роде многочисленные: хотя они и легко могут исполнять все то, что из их материала и с его помощью делается, однако, они ищут не скорости, а правильного выполнения; и, не говоря уже о чем-нибудь особенном, но если недостает у них какого инструмента, работа останавливается; и это замедление, невыгодное для их интересов, все-таки предпочтительнее других.
12. Но медицина, хотя и лишена возможности видеть и эмпиемы в груди, и болезни печени и почек, и все болезни, гнездящиеся в животе, видеть таким же зрением, каким все видят совершенно открыто, привлекла к себе, однако, вспомогательные средства другого рода; ибо по чистоте или охриплости голоса, по скорости или медленности дыхания, по истечениям, выходящим путями, какими каждому из них предоставлено выходить, — из которых каждое узнается отчасти по запаху, отчасти по цвету, отчасти по тонкости и густоте, — она судит, к чему относятся эти признаки, какие части уже поражены страданием и какие могут им поразиться; когда же все это ничего не обнаруживает и природа добровольно не выпускает этого из своих рук, тогда медицина нашла пути необходимости, посредством которых природа вынуждена без ущерба раскрываться, через что людям, сведущим в искусстве, уже явным делается, что должно дальше делать. И вот возбуждается в нас остротою пищи и питья врожденный огонь, разливающий слизь, чтобы он свидетельствовал о том, что иначе никоим образом нельзя видеть; вот и само дыхание крутыми дорогами и бегом вынуждается выступить обвинителем в том деле, в каком оно может обвинять. Вызывая, далее, поты способами, выше указанными, узнается все то, что с помощью огня узнают в испарениях теплых вод. Есть, кроме того, вещества, выходящие через мочевой пузырь, которые яснее обнаруживают болезнь, чем все то, что выходит через мышцы. Найдены также такие пития и яства, которые, становясь теплее самых теплых частей, их разжижают, и делаются текучими; а они никогда бы не истекли, если бы это с ними не случилось. Итак, разные средства, одни для одного, другие для другого, проникая в тело, возвещают болезнь; поэтому нельзя удивляться, что узнавание болезней будет слишком продолжительным и приступ к их лечению слишком медлительным, если путем посторонних истолкований они дойдут до понимания пользующего их врача.
13. Итак, о том, что медицинское искусство само в себе имеет благоприятные возможности для лечения болезней и что оно, по справедливости, не простирает своих рук к тем болезням, которые нельзя уже исправить, или невиновно в решимости лечить такие болезни, об этом ясно говорит и настоящая речь, и свидетельствуют люди, опытные в этом искусстве-охотнее на основании его самого, чем только на словах. Эти люди не заботятся о красноречии; напротив, они думают, что они приобретут себе более сильное доверие народа на основании того, что он будет воочию видеть из самих фактов, а не на основании того, что он будет слышать из многообещающих слов.