До этого момента мы рассмотрели всех классических утопистов, т.е. учения Фурье, Оуэна и Сен-Симона, и даже их продолжателей в цикле про малоизвестных социалистов и про позитивистов. В этот раз мы переходим к более радикальным формам социализма, даже коммунизма, под названием бабувизм. Здесь мы сосредоточимся скорее на цитатах, потому что наследие Гракха Бабёфа (1760-1797) весьма обширно, биография детально известна и т.д., но тратить на него много места и времени я не хочу. Основные биографические данные можно узнать из Википедии + о нем есть много добротных исследовательских статей. А все потому, что в СССР он считался гениальнейшим предтечей научного коммунизма и идей про диктатуру пролетариата, и многократно упоминался Энгельсом, как отец всего современного коммунизма в принципе. Уже только поэтому его активно изучали и было издано немало работ на русском языке. Переместиться к итоговому резюме статьи, как обычно, можно по этой ссылке.

Если вкратце о биографии Бабёфа, то это современник и участник ВФР, фанат Руссо (и более адекватного Морелли, но не сразу) и Робеспьера, который был даже радикальнее самих якобинцев. Коммунистом он стал еще до ВФР, вдохновившись работами разных современников, которые были аналогами Фурье и Сен-Симона еще до появления оных. В первую очередь работой некого Колиньона под названием «Предвестник полного изменения мира, благодаря благосостоянию, хорошему воспитанию и всеобщему процветанию всех людей», ставка которого делается на безграничный научно-технический прогресс и т.д. Почти на каждом этапе революции Бабеф умудрился сидеть в тюрьме за чрезмерный радикализм своих требований (даже при якобинцах). Освобождённый ко времени 9 термидора, он уже через несколько недель становится убеждённым противником термидорианского Конвента, выступает против него в своей «Газете свободы печати», переименованной вскоре в «Народный трибун» (что стало его второй кликухой). И вот в феврале 1795 года Бабёф вновь подвергся аресту. Освобождённый по амнистии (октябрь 1795), он возобновляет издание «Народного трибуна» и становится вместе с Ф. Буонарроти, О.-А. Дарте, Ш. Жерменом и другими организатором и руководителем коммунистического движения «во имя равенства». Весной 1796 года он возглавляет «Тайную повстанческую директорию» и готовит народное выступление, чтобы взять власть и устроить террор на манер Робеспьера (аргументы в духе Сталин мало расстрелял), только лучше, жестче и массовей, и при помощи чего планировалось ввести прямые коммунистические меры. Однако в их движении оказался предатель, который сдал всех с поличным. 26 мая 1797 года суд в Вандоме приговорил Бабёфа и Дарте к смертной казни. После объявления приговора Бабёф и Дарте пытались заколоть себя кинжалами и нанесли себе тяжёлые ранения; утром следующего дня полумёртвыми они были отнесены на эшафот и гильотинированы.

---

И как дальше пишет Википедия (и это взято из типичных работ советского времени): Идеи Бабёфа и его сторонников (бабувистов) являются предшественниками научного коммунизма. На основании опыта революции Бабёф пришёл к выводу о невозможности немедленного осуществления «чистой демократии» и необходимости установления временной революционной диктатуры в период перехода от старого общества к коммунистическому. Признание необходимости диктатуры явилось одной из важнейших черт наследия бабувизма. В случае успеха восстания Бабёф и его сторонники собирались провести ряд экономических мероприятий в целях немедленного улучшения положения народных масс и реализовать план создания «национальной коммуны», которая должна была заменить частное хозяйство. Слабой стороной их взглядов являлась «грубая уравнительность», а из-за невозможности широкой агитации — отсутствие опоры на широкие народные массы.

В первом же крупном документе, в письме к своему другу Дюбуа де Фоссе (1786), описывающем взгляды Бабефа, мы видим врага аристократических привилегий и неравенства. Он верит в естественное право и основывает свои взгляды на нем. Он сторонник децентрализации земельных участков, все зло видит в крупном землевладении, что в общем-то неплохо. Он понимает, что проблема неравенства в самом институте собственности, и поэтому вместо равного раздела земли он сразу предлагает некие кооперативные формы собственности и раздел только продуктов труда, а не средств производства. Последние должны быть общественными (ср. система Прудона). В этических взглядах у него прогрессивные позиции смешиваются с крайне консервативными (особенно в женском вопросе). Он провозглашает то самое «право на труд» еще в этих письмах, рисует утопию «коллективных ферм», и преимущества сельской жизни над городской, а общественной над индивидуальной. Но в целом это все еще обычный руссоист, хотя и очень агрессивный в плане готовности резать глотки всем не-коммунистам. Он рисует разные варианты происхождения собственности, рисует некую историческую концепцию, как и Прудон, но тут же говорит, что все это не важно. Что было, то было, а теперь задача все изменить. 

«Никаких разводов, пусть это будет общий закон. Следовательно, никаких легкомысленно заключенных браков. Имея право на развод, к тому же очень доступный, люди дадут себя увлечь мимолетным соблазнам, всякого рода вспышкам, всякого рода капризам, всякого рода разочарованиям — они будут расходиться так же, как они сошлись, по минутному увлечению, и тогда брак станет чем-то равноценным проституции: люди будут жениться, заранее думая о разводе, только ради утоления страсти.
[…] Муж и жена сливаются в супружескую чету: чета есть союз двух половин. Она образует человеческую единицу, или целостного человека (ср. «Порнократия» Прудона). Обе половины ищут друг друга и сближаются с определенной целью — целью воспроизводства рода человеческого, и до тех пор, пока эта цель не достигнута, человек, правда, целостен, но чета остается несовершенной. Чтобы она вышла из этого состояния, ей надо перестать быть бесплодной, ей нужны дети. Супружеская чета с детьми — это семья; пока нет детей, нет семьи.
[…] Но если когда-либо население возрастет до такой степени, что те, кто еще мог иметь какие-то излишки благодаря содействию и активному согласию всех тружеников, не будут иметь полностью даже того, что соответствует их праву на жизнь, это будет для всех великим бедствием. Однако мы еще далеки от того момента, когда это страшное предвидение может исполниться. До тех пор пройдет еще немало времени, и наука, каждый день продвигающаяся вперед, несомненно, откроет нам, как избежать перенаселения (см. «Апология Мальтуса»), не бросая в воду новорожденных детей, не отдавая их на съедение животным, как то делают китайцы».

(с) Гракх Бабёф — письмо Дюбуа де Фоссе, июнь 1786 года (однако в целом он еще довольно про-феминистичный автор на фоне других, я просто выбрал самый жир).

Серия избранных цитат бабувизма

Поверьте мне, милостивый государь, до тех пор, пока не будет снесено здание, неприспособленное для счастья большинства людей, с тем чтобы построить новое, начиная с фундамента, по новому плану и в совершенной гармонии с требованиями их свободного и полного развития, все будет подлежать уничтожению, все надо будет переделывать.
[…] Много слышно жалоб на участившуюся эмиграцию жителей деревень, при этом оплакивают судьбу сельского хозяйства — увы! Между тем как в академиях высказываются против деления хозяйств, постоянно остается достаточно сельскохозяйственных рабочих. Если в приходе три или четыре крупных сельских хозяина держат в своих руках обработку всей земли, то они справляются со всей работой при небольшом числе наемных рабочих, и тогда оказывается, что все остальные жители не могут найти места, даже чтобы работать на других. Они вынуждены обратиться к ремеслу, а так как в деревне они не могут им заняться, а иногда там и научиться ему нельзя, то сельский житель направляется в город, и это вполне естественно. Положение вещей не позволяет ему остаться в обители простоты, и поневоле он ищет спасения в обители разврата, и все идет наилучшим образом.
[…] Применяя мой способ раздела, я не рву на куски, не крошу и ничего не изолирую. В отношении владельца ферма сохраняется в целости. Разделу, как я его понимаю, подлежит собранный урожай. Ферма сохраняется как целое, но эксплуатируется она уже не одним фермером. На его место я ставлю группу работников, в соответствии с размерами фермы, объединенных общим договором на предмет ее эксплуатации.
[…] Среди других весьма ценных результатов коллективных ферм было бы то преимущество, что они сближали бы людей. В них несколько бедных семейств слились бы, так сказать, в одно зажиточное семейство. Эти семейства перешли бы от состояния крайней неуверенности в состояние устойчивости.
[…] мы не видели бы больше полуголодных матерей, надрывающих свое здоровье и преждевременно старящихся от того, что они продают свою грудь городским детям.

(с) Гракх Бабёф — письмо Дюбуа де Фоссе, июнь 1786 года (26 лет, еще до ВФР)

---

Каждый, кто из любви к праздности, с преступным умыслом эгоиста приравнивает себя к неспособным трудиться, чтобы поглощать предназначенный для них избыток произведенных благ, является паразитом, недостойным никакого сочувствия: ничего не заслуживает тот, кто может и не хочет применить силы и способности, данные ему природой. Такой бездельник отрекся от своего естественного права [на жизнь], и если он не исправится, он будет лишен его. Он сам себе вынес смертный приговор.
[…] Само собой разумеется, что оценка права на жизнь и установление справедливого эталона его является делом общества, которое исходит из совокупности как общих, так и местных ресурсов. Право на жизнь образуется из всего необходимого для того, чтобы человеческий организм постоянно имел то, что ему требуется, оно исчисляется подушно, но с учетом возраста. Каждый взрослый, независимо от пола, считается за одну душу. Ребенок до 7 лет — за ¼ души; до 10 лет — за ⅓ души; до 14 лет — за ⅔; до 18 лет — за ¾. В остальном это можно регулировать, как в коллективных фермах.

(с) Гракх Бабёф — письмо Дюбуа де Фоссе, июнь 1786 года

---

[THIS IS SPARTA!! Cсылок на Спарту и Ликурга, как апостола равенства там просто океаны, впрочем, любовь к Спарте касается и Робеспьера, и многих других шизов]

Нет, господа, мы не должны выступать с чисто местными и частными требованиями. Отныне столь мелкие чувства не должны более быть свойственны французам. В Спарте стремление к общественному благу было единственной целью, ради которой можно было сто раз пренебречь своей семьей, своими друзьями; можно было тысячу раз пожертвовать собой ради республики. Такой же патриотизм может возродиться и у нас. Природа вернет себе свои права: исчезнет всякое несправедливое превосходство, и каждый будет пользоваться всем, что непременно должно быть обеспечено в обществе любому человеку.
[…] Вы будете решать исключительно в пользу заслуг там, где вы их найдете, и по примеру того спартанца, который не был избран в Совет трехсот, каждый из тех, кто не соберет большинства голосов, вернется домой радостный, благодаря небо за то, что среди его соотечественников нашлось столько граждан, более достойных, чем он. Как только принят этот принцип — стремиться «делать все для наибольшего блага всех», можно быть заранее уверенным в счастливом исходе обсуждений.
(с) Гракх Бабёф — Речь на избирательном собрании, апрель 1789 года.

Вы увидите, как возрастет мое мужество, подобное мужеству деятелей Спарты и Древнего Рима. Мне сказали, что среди вас нет ни одного, кто не был бы против меня. Я оставляю вам свою речь: пусть тот, кто осмелится обвинить меня, бросит первый камень.
(с) Гракх Бабёф — Речь на заседании муниципалитета Руа, 7 марта 1790 года.

---

Можно было бы думать, что дочери Лакадемона, добродетельные спартанки, славные римлянки принимали лишь ничтожное участие в делах республики. Так можно было бы думать, если толковать показания истории лишь буквально.
[…] Чтобы составить себе верное представление о том, до какой степени у народов, о которых мы говорим, принципы воспитания внушали женщинам чувства героизма и любви к свободе, столь долгое время обеспечивавшие сохранение ими благого правления, надо вспомнить следующий факт:

«В Спарте у одной женщины было пять сыновей в армии. Она ожидала известий о ходе сражения. Прибывает илот; она с трепетом обращается к нему.
— «Ваши пять сыновей убиты».
— «Подлый раб, разве я об этом тебя спрашивала».
— «Мы выиграли сражение».
— Она бежит в храм воздать благодарность богам».

По этому поводу великий Руссо говорит: «Вот это гражданка». Тут кстати будет привести следующие замечательные стихи:

У подлинного республиканца нет иных отца и сыновей,
Как добродетель, боги, законы и родина.

Но лишь только в Риме, как и у греков, стали пренебрегать добрыми правилами и учреждениями, произошло расслабление нравов: распущенность и роскошь пришли на смену высоким чувствам добродетели и героизма, и стало неизбежным крушение обоих этих прекрасных государств.
(с) Гракх Бабёф — в «Газете Конфедерации», 5 июля 1790 года.

---

Брат! Предписание древнего закона — люби ближнего своего, как самого себя; прекрасное правило Христово — делайте другим все то, что вы хотели бы, чтобы они делали вам; конституция Ликурга, самые прекрасные учреждения римской республики — я имею в виду аграрный закон.
[…] Я предвижу, что, когда мы достигнем аграрного закона, мы, подобно законодателю Спарты, предадим огню этот огромный свод и нам будет достаточно одного закона из 6-7 статей.
[…] Какие люди вызывают в нас наибольшее восхищение, кого мы почитаем как величайших благодетелей человечества? Это апостолы аграрных законов, Ликург — у греков, а в Риме — Камилл, Гракхи, Кассий, Брут и т. д.
[…] Возьмите Робеспьера, Вы найдете, что и он в последнем счете тоже сторонник аграрного закона.
(с) Гракх Бабёф — письмо М. Ж. Купе, 10 сентября 1791 года.

---

Конечно, отвратительно видеть, как механизм управления великой нацией окружают люди с испорченными нравами. Но нам, однако, уже не приходится терять надежду на то, что найдутся умелые работники, которые возьмутся и сумеют привести этот механизм в движение, способное очистить эти дурные нравы. Блажен тот, кто живет в полях и подобно готтентоту! Это пожелание человека честного и свободного от всякого тщеславия. Я тысячу раз высказывал такое же пожелание. Вы, пожалуй, уже замечали у меня крайние идеи, но я не отказываюсь от мечты когда-нибудь присоединиться к нему, к блаженному готтентоту, приспособиться во всем к его образу жизни и отречься навсегда от всех привычек цивилизованного человека. Но до тех пор пока мы будем жить в обществе, не будем терять надежды на возможность помочь улучшению его судьбы.

(с) Гракх Бабёф — письмо М.Ж. Купе, 21 октября 1791 года.

Трибун народа свободен. Правительство имело глупость отпустить его; посмотрим, куда заведут его последствия этого неосторожного шага.

Как это я сказал, что я свободен? Я не свободен. Я по-прежнему в заточении. Я лишь переменил тюрьму. Я ушел из одной неволи, чтобы самому приговорить себя к другой — добровольной. Эта последняя, я полагаю, хорошо охраняется и недоступна для варваров.

Это самоосуждение было необходимо. Родина хочет, чтобы я ей служил. Она жаждет услышать грозные раскаты моего голоса, разящего преступление, которое ныне стоит у власти, она ждет моих зажигательных речей, способных заставить бесчисленную фалангу угнетенных подняться против угнетения. Я не могу двух слов сказать, не совершив сразу же преступления против тирании. Вчера деспотизм оправдал меня, сегодня я сделался бы его сообщником, если б я не стал преступником в его глазах. Народ Франции! Я никогда не предам тебя. Я померюсь силами со всеми твоими угнетателями. Я открыто объявляю себя в состоянии войны с ними. Новоявленный Ахилл, я хочу один противостоять им… дерзко выдержать, защищенный моей неуязвимостью, все их удары, от первого до последнего. Вы, вспомогательные легионы бесстрашных плебеев! Будьте готовы следовать за мной… пусть ваши бесчисленные ряды образуют грозный фронт, противостоящий горстке правителей-узурпаторов, подлых организаторов ужасного и непрестанного голода, виновников максимальных бедствий, гнусных изобретателей ни с чем не сравнимой системы порабощения — апогея позора и унижения…

Народ! Вздохни… узри, узнай своего вожатого, своего защитника. Преступление господствует!.. Ему предоставлена свобода действий!.. Ты стонешь под игом гнуснейшего рабства!.. И никто не имеет смелости повести тебя на борьбу со всеми этими злодеяниями?. . Твой Трибун без колебаний встанет во главе твоих отрядов.

[…] Народы Земли! Воспользуйтесь их ошибкой. Глашатай полной и неограниченной истины, которая со времен образования общества еще никогда не была показана вашим восхищенным взорам, он существует; … он живет ради того, чтобы оживить вас. Ибо в некотором смысле вы умерли… Он вас воскресит. Он сорвет завесу с великих тайн, с помощью которых вас держат в цепях и во мраке, в омерзительном, постыдном состоянии томительного прозябания. Он заставит вас проснуться…

(с) Гракх Бабёф — «Трибун Народа» №34, ноябрь 1795 года.

---

[Ещё лопаты, ещё спартанцы, ещё мессианства и борьбы добра со злом. А Ликург оказывается построил в Спарте первый успешный пример коммунизма, даже без всяких «но».. да еще и 11-й тезис к Фейербаху подвез. И это я еще далеко не все цитирую, там было и про отличие юридического равенства от фактического, и т.д].

Милостивые государи, я продолжаю восторгаться, когда представляю себе, как каждая бедная семья трудится на наследственном ограниченном участке над какой-нибудь излюбленной культурой, доведя до совершенства земледельческий промысел, выращивая большую часть продуктов своего питания собственными руками и вынося излишки на наши рынки, на которых этот избыток создает удивительное изобилие.
(с) Гракх Бабёф — Предложение законодательному собранию, июль 1792 года.

Прежде всего Вы должны знать, что у меня характер философа. У меня нет обычного недостатка французов — склонности говорить слишком много. Напротив, я лаконичен, как спартанец, и я размышляю, я обдумываю, так же как в свое время это делал Руссо.
(с) Гракх Бабёф — письмо Макерстроту, апрель 1793 года.

Не будем закрывать глаза на истину. Что такое вообще революция? Что такое, в частности, Французская революция? Это — открытая война между патрициями и плебеями, между богатыми и бедными.
[…] Плебс ставит себе на службу все добродетели: справедливость, человеколюбие, бескорыстие. Патрициат призывает к себе на помощь все пороки: хитрость, двуличие, коварство, алчность, надменность, честолюбие.
(с) Гракх Бабёф — «Трибун Народа» №34, ноябрь 1795 года.

---

Подлинное равенство не есть химера. Практический опыт его был удачно осуществлен великим трибуном Ликургом. Известно, как он добился учреждения этой великолепной системы, при которой общественные обязанности и выгоды были равно поделены, достаток стал уделом всех и никто не мог приобрести излишков. Все честные моралисты признали этот великий принцип и стремились подтвердить его. Те, кто наиболее ясно провозгласил этот принцип, и были, на мой взгляд, наиболее достойными уважения людьми и самыми выдающимися трибунами. Еврей Иисус Христос лишь в слабой степени заслуживает этого звания, ибо выразил эту максиму слишком неясно: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», — сказал он. Это правильное изречение, но отсюда не вытекает с достаточной ясностью, что первейший из всех законов гласит: ни один человек не имеет права притязать на то, чтобы кто-либо из ему подобных был менее счастлив, чем он сам.

Сейчас революцию надо делать не в умах; не там надо добиваться ее успеха; она уже давно там свершена и совершенна. Но надо, чтобы и в вещах свершилась наконец полностью эта революция, от которой зависит счастье рода человеческого.
(с) Гракх Бабёф — «Трибун Народа» №35 (1795)

---

Нам сказали, что республика — это великолепно. Мы этому поверили, поверили до такой степени, что ради нее согласились на сверхъестественные усилия. Опыт не подтвердил этих чудесных обещаний, которыми поработили нашу волю и наши действия. Где же оно, то благо, которое нам принес новый режим? Да ведь он не выдерживает сравнения со старым. Одна ли голова у деспотизма или 700 голов — это все равно деспотизм. Мы на опыте убедились, что тирания короля все же в тысячу раз лучше сенатской тирании… Ну, да! нельзя не испытывать желания сказать это: МЫ ЖИЛИ ГОРАЗДО ЛУЧШЕ ПОД ВЛАСТЬЮ КОРОЛЯ…».

[…] Разве фунт хлеба не продается по-прежнему по 16 франков, фунт мяса — по 20, фунт масла — по 50, буассо картофеля — по 60, фунт свечей — по 40, пара башмаков — по 200 франков, отрез сукна на костюм — за 1 тыс. экю, сажень дров — за 1,5 тыс. ливров?..

(с) Гракх Бабёф — «Трибун Народа» №34, ноябрь 1795 года.

[Что же, я дошел до конца 3-го тома собрания сочинений Бабефа. Ближе к концу начался самый сок. Как, например, вышеприведенное письмо из психушки, где нам вещал «новоявленный Ахилл». В самом конце 3-го тома находится т.н. «Манифест Плебеев», почти программное воззвание Бабефа к народу. И оно даже стоит того, чтобы его читать, потому что там действительно квинтэссенция домарксистского (и даже на самом деле Марксового, но без прикрас) коммунизма]. 

Если бы ты сам уже не решил вопроса о том, не наступило ли время заговорить во всеуслышание об этих величайшего значе­ния проблемах, если бы, повторяю, ты не дал уже ответа на столь серьезный вопрос, высказываясь об этих важнейших проблемах с такой свободой, с такой силой красноречия, убежденности и так доказательно, я попытался бы теперь добавить несколько полезных соображений ко всему тому, что, по-моему, я уже высказал, и тем оправдать принятие предложения. Я возобновил бы разговор о так называемой тайне патриотов, об их политике и о поли­тике правительства. Я заставил бы еще яснее выступить превос­ходство тактики этого последнего. Я бы снова повторил, что луч­ший секрет патриотов — это не иметь никаких секретов и убе­диться в том, что они и не нужны; что любые тайны, любые обходные маневры, проявления макиавеллизма могут лишь погу­бить их, а всякое утаивание фактов в отношении людей и собы­тий — лишь убить Отечество. Я бы повторил, что истинная тактика защитников свободы, равенства, всех прав народа состоит в стремлении множить свои ряды и осведомлять каждого о су­ществующем положении и о том, что еще надлежит сделать; всем говорить о нынешних бедах и средствах их искорене­ния и привлекать каждого человека к содействию этим средст­вам. Я бы попытался заставить понять, что нет ничего более ненавистного, осмелюсь даже сказать, глупого, более очевидно не­лепого, как замкнуться в себе, ограничившись небольшой груп­пой деятельных патриотов, отделить себя от народа, отказаться от его ума и его силы, вообразить себя способными делать ему добро без его участия, без этих его ума и силы, вооружась одной осторожностью, той смешной осторожностью, которая подсказана самим правительством и проповедуется его эмиссарами, представляющими наиболее сильную часть маленькой горстки мнимых деятельных патриотов, задающих всей горстке тон, ведущих ее на своем поводу и проявляющих себя повсюду как самые яростные крикуны. И я бы кончил тем, что показал бы, как эта партия осторожных, так вот направ­ляемая, становится простым орудием, которое деспотизм исполь­зует для укрепления своей силы… Я бы обрисовал, как масса народа, народа-солдата, если можно так сказать, будучи отделена от всех тех, на кого она смотрит как на своих офицеров и руко­водителей, облеченных большим или меньшим правом командова­ния, видящая, что эти руководители отдалились от нее, едва ли не изменили общему делу, едва ли не вступили в полюбовную сделку и тесный союз с правительством тиранов, приняв от него должности; я бы обрисовал, повторяю, как в силу всех этих об­стоятельств та часть народа, которую называют простонародьем, как эта часть, и в самом деле нуждающаяся в руководстве и без него не способная никуда двигаться, сама понимающая свою не­ способность, увидя себя без вождей, предоставленной самой себе, неизбежно разбредется, падет духом, станет безразличной к сво­боде, покорится любому повороту судьбы, на какой-то миг забу­дется в своем утомлении, а потом очнется от голода и, решив, что только деспотизм может дать ей кусок хлеба, сама бросится в его объятия.

Я бы попытался внушить, что всякое промедление и безумно, и губительно, когда беды и опасности достигли крайних пределов и их опустошительная сила в полной мере способна поглотить все; что невозмутимо созерцать разгорающийся пожар и противиться действию насоса, способного утихомирить бурю пламени, пока еще жестокая стихия не превратила все в пепел, — это зна­чит стать помощником пожара.

(с) Гракх Бабёф — «Трибун Народа» №37, декабрь 1795 года.

---

Благородные сеньоры! Вы совсем заморочили голову «черни»; но это лишь потому, что возле не оказалось нас, чтобы открыть ей глаза. Несмотря на ваши уловки, на лживые ваши увертки, она все еще не до конца верит вам; она не решается полностью поло­житься на людей вашего круга: вы чересчур часто злоупотреб­ляли ее доверчивостью!.. Вы долго говорили с нею; только вы и были в состоянии с нею говорить. Но теперь мы намерены в свою очередь беседовать с нею, пусть и одновременно с вами. Мы уже обращались к ней и успели заметить, что ей пришлись по душе наши речи, что она находит их более естественными, чем ваши, более честными, более способными внушить ей доверие. Она уже услышала от нас, и мы не перестанем ей это повторять, что вы никогда не принесете ей счастья. Мы постоянно будем указывать ей тот путь к счастью, который, как она без труда поймет, является более верным; и мы надеемся, что вскоре мы перехватим у вас все эти легионы простого люда.

Такой перехват — необходимое предварительное условие. Только осуществив его, можно ожидать что вновь завяжется борьба между двумя партиями, но уже отличающимися от тех, которые я только что описал, т. е., с одной стороны, партии, со­стоящей из горстки стойких и энергичных республиканцев, а с другой — КОАЛИЦИИ правительства, чистой пуб­лики и простого народа.

Теперь картина изменится, и нам предстанут, с одной сто­роны, большинство народа вместе с твердыми и несгибаемыми патриотами, а с другой — люди до­стопочтенные вместе с представителями вла­сти.

(с) Гракх Бабёф — «Трибун Народа» №39, январь 1796 года.

В защиту Бабёфа

Стоит сказать, что я по старой памяти относился к Гракху Бабёфу, как к клоуну, позорящему имя коммунизма. Но теперь, спустя много лет, и что особенно иронично, только после того, как я перестал быть марксистом и сильно ушел в «лево-либеральную» сторону, текста Бабёфа больше не кажутся такими уж плохими. С одной стороны да, он вещает аки Мессия, наделяя самого себя большей важностью, чем она была на самом деле, и всех вокруг рисует как греко-римских героев. Но разве не такими же были более знаменитые революционеры ВФР? Или разве не говорили с Богом лицом к лицу Сен-Симон, Прудон и т.д.? А если отвлечься от клоунского костюма (в том числе к нему относится знаменитая цитата Маркса про драму в римских одеяниях) — то по содержанию речей Бабеф в среднем говорит неплохие вещи.

Он принципиальный коммунист, при чем местами даже не особо отличающийся от марксиста-ленинца. У него есть свой «февраль» и свой «октябрь», он смотрит на политику максимально принципиально, и даже в его пафосе есть какие-то нотки благородства. По крайней мере человек верил во что говорил, и вполне реально был последним издыханием «левого» крыла ВФР. Даже его газета «Трибун Народа» смогла набрать какое-то количество подписчиков, и минимальные связи. Он заслужил уважение как достойный враг в глазах правительства и полиции, что уже ничего себе какой уровень. 

Но если говорить о все том же содержании речей, то они «неплохи» (с моей т.з. безусловно плохи, но с марксистской они волне даже норм) только в общем плане. Он задает «здравый» вектор. Но в деталях не говорит почти ничего. Это чистой воды популизм, где надо как можно больше грязи вылить на неважно какую власть, и обещать что вот при его власти все будет на пару порядков лучше. Но те рецепты, которые он предлагает, в общем-то и не могли исправить ситуацию и сделать людей менее нищими. По его собственной классификации — революция это когда всеобщее счастье, контрреволюция это когда нищета и страдания остаются. Очередной популистский прием, но приход Бабефа к власти по его же примеру быстро оказался бы контрреволюционным. По сути он предлагает в первую очередь аграрную утопию, где каждый будет обладать земельным участком, достаточным для обеспечения минимальной продуктовой корзины, и не больше этого. За пределы земли он не смотрит от слова вообще, хотя благо, что пока ещё не предлагает сносить города (это уже будет заслугой его соратников, но вполне возможно, что соратники высказали ту часть его собственных идей, которую он в своих газетах замолчал). Но даже так, поскольку здесь нет конкретики, то это звучит менее идиотски, чем лопаты Оуэна, а по взглядам на женский вопрос или рабство он прогрессивнее всех доселе рассмотренных утопистов. Да, Бабеф граничит с сумасшествием, но имхо — это внезапно лучший пример раннего социализма, чем сен-симонизм, фурьеризм и оуэнизм. По крайней мере в прямом сравнении. Единственный его грех — простота и детская наивность (ну и кровожадность, есть немного).

---

Все мемы о том, как социализм возник в результате реакции на недостаточность ВФР, о том что свобода и равенство оказались юридическими, а не фактическими. Мемы о том, что Робеспьер был вершиной революции, а термидоринаский переворот главным контрреволюционным ударом, и многое-многое другое, что стало основой марксистской историографии (местами верно, местами слишком обобщенно и натянуто) — Бабеф высказывает почти в таких же формулировках уже через несколько месяцев после Термидора. Это буквально моментальная реакция. Ну и стоит все таки отметить один факт про лопаты. Это все таки вполне мейнстримная позиция для XVIII века. Физиократы, экономисты, которые выросли в атмосфере господства эпикурейского по духу материализма, считали все классы общества паразитами на плечах земледельцев. Третий президент США, Томас Джефферсон, который открыто назвал себя эпикурейцем, был фанатом Франции, и внёс в конституцию США фразу, близкую Бабёфу, о праве на счастье — тоже считал мелкого землевладельца-фермера основой здорового общества, и даже противостоял политике, поощряющей промышленный рост (см. Джефферсоновская демократия). Не говоря уже о том, что Джефферсон был глубоко верующим христианином, как и многие христианские социалисты. Так что весь этот христиано-земледельческий кринж был во многом даже санкционирован «эпикурейской» философией. Не случайно, что сами античные эпикурейцы проповедовали утопию равенства, основанную на всеобщем земледельческом труде.

Но античных эпикурейцев, и даже людей XVIII века, включая Бабефа, ещё можно было понять, только труднее понять социализм и коммунизм XIX века (не считая Маркса и небольшого количества других левых), который умудрился даже радикализировать лопатные требования. И поскольку Бабеф и прочие были для них образцами, то и наше негативное отношение к сельской романтике «новых» переносится на тех «старых» коммунистов, которым ещё было простительно предлагать человечеству лопату. Мы же ориентируемся на тех, кто даже в XVIII веке (и ранее) противопоставлял город деревне, правда среди них было не так уж много «эпикурейцев». Это один из главных недостатков исторических эпикурейцев, который здесь стоило отметить.

Будет меньше статуй и больше людей

Забавно, что один из ближайших соратников Бабефа — Антонель (1747-1817), как и Буонарроти, пережил раскрытие их заговора практически без потерь, но в отличии от Буонарроти, Антонель практически тут же пошел на сделку с Директорией, и даже был избран в парламент. Наполеона он, правда, не поддержал, и ушел в оппозицию (но это касается и вполне либеральных «идеологов»), зато после Наполеона кинул зигу за конституционную монархию, и в целом довольно благоприятно дожил до старости в качестве помещика. А ведь Бабеф в «Трибуне Народа» рисует Антонеля чуть-ли не как второго себя. Поэтому я решил в качестве эксперимента перевести при помощи ИИ текст этого самого друга Бабефа, товарища Антонеля: «Катехизис Третьего сословия» (1788). Сам текст в общем-то ниочемный, просто подтверждает общепринятое в историографии отношение к тому, как интеллигенция видела ситуацию до Революции в радужных тонах, но в принципе, вроде более-менее справился с переводом. После этого перевел еще один небольшой текст (как оказалось зря, потому что он уже был переведён) от ещё одного из лидеров бабувизма и соратников Бабефа: «Манифест Равных» (1796) авторства Сильвена Марешаля.

Иногда считается, что это был их реальный манифест, хотя подтверждений этому я так и не нашел. Куда более программным выглядит «Манифест Плебеев», написанный самим Бабёфом. И тем не менее, произведение Марешаля тоже имеет значение. На него ориентировались Маркс и Энгельс, как на первое яркое воззвание бабувистов, и возможно здесь впервые ярко прозвучал коммунистический тезис: «Пусть погибнут, если нужно, все искусства, лишь бы у нас осталось реальное равенство!». Этот тезис звучал ещё с нескольких ракурсов, но возможно здесь он был озвучен впервые (кстати, из-за этого Генрих Гейне так и не принял коммунизм). Это мнение встречается в общих книгах про аграрный коммунизм, причем судя по описанию, это ссылка еще на дореволюционное сочинение Марешаля:

Идеи безгосударственного коммунизма обосновывал Сильвен Марешаль. Возвращение человечества к первоначальной свободе Марешаль мыслил как отделение от современного общества маленьких ассоциаций, или семей (по 100 человек), поселяющихся на пустующих землях. В конечном счете распад гражданского общества на общины-поселения приведет к исчезновению политической власти, законов, кодексов, конституций. «Человек не должен подчиняться человеку; только его отец имеет право им командовать». При новом патриархальном правлении не должно быть других различий между людьми, кроме различий по полу, возрасту и семье. Не будет больших городов, исчезнут многие искусства. «Ну и что же? Будет меньше статуй и больше людей».

Причем здесь прекрасно все. Села более сельские, чем даже у Оуэна! Прямо и смело завалено, что не будет городов и даже искусства, но самое главное, под «будет больше людей» скрывается та самая, упоминаемая нами в «Апологии Мальтуса» любовь коммунистов к идее безграничной рождаемости (стоит упомянуть, что Марешаль ещё был против прав женщин, наверное не просто так, рождать же кто-то должен). Максимальное комбо.

НОВАЯ ПЕСНЬ ДЛЯ ПРЕДМЕСТИЙ (авт. Сильвен Марешаль). На мотив: «Вот, что меня огорчает».

Народ, лишенный прав своих,
Ты, мучим голодом, притих
И только стонешь, бедный,
Меж тем как наглый мироед,
Тобой щадимый столько лет,
Возносит клич победный.

Мошны набившая орда,
Ни сил не тратя, ни труда,
Жрет мед, забравши улей,
А ты, трудящийся народ,
Попробуй — может, впрок пойдет —
Глотать, как страус, пули.

Тень Гракхов, Брута призови,
Народной баловней любви,
И дрогнут богатеи.
Трибун, услышь наш скорбный стон,
Святого равенства закон
Нам начертай скорее.

Все привилегии долой!
Пусть Люксембург перед тобой
Склонится и Верона.
В стране, где граждане равны,
Султаны пышные смешны —
Пусть делят участь трона.

Ел долго желуди народ.
Под властью тяжкою господ,
Он стал теперь умнее.
Шуанов люксембургских нам
Не надо, как и тех, что там
Бесчинствуют, в Вандее.

Вы, мудрых планов мастера!
Спасти их от огня костра
Напрасны все усилья.
Оставьте же в покое нас,
Сумеет равенство без вас
Создать в стране обилье.

Нам Директорией писать
Запрещено, на нас печать
Наложена молчанья.
Так в братский заговор молчком
Для счастья общего войдем,
Собратья по призванью.

Двойной Совет, ценимый в грош,
Директора, которых в дрожь
Приводит слово «пика»,
Кормимый ласками солдат
И ущемленный демократ —
Вот лик республики великой.

Солдаты! Королевский трон
Был нами вместе сокрушен,
Нам святы ваши раны,
Но — ах! — вас нынче не узнать:
Ужель вы согласитесь стать
Дворцовою охраной?

Когда с войсками шел народ,
Он трона сокрушил оплот
И с ним Бастильи узы.
Тираны новые! Солдат
Поймет, что бедняку он брат,
Страшитесь их союза!

Себе пою я на беду:
За эту песню попаду
В узилище, я знаю;
И все же говорю я: пусть!
Ее заучит наизусть
Народ родного края.

[Перевод О. Румера]

Ещё один из важнейших соратников Бабефа, который даже усыновил его детей и продолжал быть республиканцем и сторонником бабувизма аж до самой смерти — Феликс Лепелетье (1767-1837). Потомственный дворянин, якобинец, друг Барраса (это глава Директории, но за счёт этого Феликсу удалось добиться помилования). В подполье во времена Наполеона, хотя в самом конце его правления, во время 100 дней и при угрозе возвращения Бурбонов, решил все таки Наполеона поддержать. После возвращения Бурбонов Лепелетье был арестован и отправлен в тюрьму. Освобожденный, он попытался вернуться на свои земли, где его чуть не убила банда роялистов, опустошивших его имение. Когда он поехал в Париж, чтобы подать жалобу, полиция арестовала его во второй раз. Покинув затем Францию, он присоединился в многим другим мигрировавшим якобинцам в Бельгии. Вскоре пришлось бежать из Бельгии в Германию, там о жил сначала в Аахене, потом в Кёльне, Кобленце и Франкфурте-на-Майне. Наконец, в апрелье 1819 г., он смог вернуться во Францию.

Здесь он продолжал вести активную политическую деятельность, посещая либеральные круги, особенно в Нижней Сене, в 1820-х годах, а также кружки «Карбонариев». В конечном итоге воссоединился с бабувистом Филиппо Буонарроти в 1830 году. Когда появилась возможность восстановления республики, Лепелетье после падения Бурбонов в 1830 году принял идею конституционной монархии, которая была обязана своей властью народу. Но, разочарованный консервативным поворотом режима Луи-Филиппа с конца 1830 года, он стал участвовать в республиканской и демократической оппозиции к Июльской монархии и присоединился к республиканским обществам. В частности, он, судя по всему, вступил в Ассоциацию защиты свободы прессы.

Приближаюсь к концу 4-го тома Бабефа. На самом деле крутой том, читать стало интересно, но делиться особо нечем. Это просто гора риторических упражнений по демонизации Директории и Термидора. Интереснее стало, когда Бабеф начал раздавать приказы о сборе оружия и необходимой информации, в том числе о патриотах и предателях, и мало не начал восстание раньше времени (а по итогу так и не начал вообще, как известно, сцапавшись полиции). Атмосфера там неплохая, прям блокбастер. Пафоса выше крыши. Но когда за ним пришла полиция, он вдруг переобулся и впал в отрицание, даже говорит что не планировал никого из Директории расстреливать и вообще не одобряет методы Робеспьера. Совсем не понятно зачем он это делает, потому что в личных письмах он на 100% уверен, что его казнят и нет никаких шансов договориться.

В самом конце приводится огромная защитная речь Бабефа перед судом. Скорее всего заготовка, потому что не представляю, чтобы ему дали это читать вживую пару часов подряд. Но кроме простых отнекиваний и оправданий, эта речь также служила и последним документом пропаганды его взглядов, так что ее можно рассматривать как очередной манифест бабувизма. Представляя оппонентов, он сам себя называет анархистом, террористом и т.д., что позволяет оценить, какой у него был имидж. Его обвиняли в первую очередь в покушении на легитимное правительство республики. В глазах Директории он был тем же, чем были левые революционеры в глазах уже взявших власть большевиков, не более. Но среди обвинений фигурирует и руссоизм, причем как «основной пункт обвинения». Мол Бабеф хочет ниспровергнуть общество на уровень дикости, а откатив цивилизацию мы вернёмся к войне всех против всех и полной катастрофе. Лучше приведу целиком: 

Эта доктрина, по-видимому, и составляет существенную и основную часть заговора. Она фигурирует в обвинении под заголовком «Разграбление собственности», ею государственные обвинители пугают, давая ей всякого рода одиозные наименования. Они последовательно именуют ее аграрным законом, разбоем, опустошением, дезорганизацией, ужасною системой, страшным потрясением, ниспровержением общественного порядка, жестоким проектом, результатами которого неизбежно были бы только «уничтожение рода человеческого; возвращение тех, кто вы жил бы, в состояние дикости, к бродячей жизни в лесах… отказ от всякой культуры, от всякой промышленности… предоставление природе довольствоваться ее собственными усилиями… при чем сильный возводил бы в единственное право свое превосходство над слабым; люди в результате удачи становились бы более жестокими, чем звери, и яростно дрались бы друг с другом за попадающиеся им предметы питания…» (стр. 68 «Доклада»).

Спрашивается, и в чем обвинение не право? Особенно учитывая то, что мы знаем про Марешаля. Но Бабеф, просто повторяя, но уже более дотошно, каждый элемент своих взглядов, пытается это обвинение оспорить. Правда, у него как-то не особо получается. Мы просто должны поверить, что благородная идея не может привести ни к чему плохому, даже если звучит странно и абсурдно. Ну и отдельно он давит на то, что такие идеи (действительно) можно найти у Руссо, Дидро, Гельвеция и т.д., а если их уважают, то нечего осуждать и Бабефа. Даже при монархии их не судили за сочинения о собственности. Как будто Бабефа судят за идеи, а не за попытку вооружённого восстания.

Войдя в кураж Бабеф даже забывается, и снова оправдывает природную необходимость убивать богатых (методы Робеспьера, которые он демонстративно отвергает по линии своей же защиты). По сути он пересказывает «Манифест плебеев», но немного ярче, и теперь добавляет про путь достижения идеала, со ссылкой на вооруженные силы, где в принципе уже коммунизм (ср. любовь Фурье, Оуэна и Сен-Симона к военщине и их «промышленные армии»). Только в этот раз даже без ссылок на Спарту… цитата дальше.

Единственный способ достигнуть этой цели состоит в том, чтобы установить общее управление; уничтожить частную собственность, прикрепить каждого человека соответственно его дарованию к мастерству, которое он знает; обязать его сдавать в натуре плоды своего труда на общий склад и создать простую администрацию продовольствия, которая, ведя учет всех сограждан и всех изделий, распределит последние на основе строжайшего равенства и распорядится доставить их по месту жительства каждого гражданина. Такое правление, осуществимость которого доказана на опыте, поскольку оно применяется к 1,2 млн. человек в наших 12-ти армиях (что возможно в малых размерах, то возможно и в больших), такое правление единственное, которое может обеспечить счастье для всех, неизменное, безоблачное: всеобщее счастье, цель общества.

При таком правлении, продолжал я, исчезнут межевые столбы, изгороди, заборы, замки на дверях, ябеды, тяжбы, кражи, убийства, все преступления; суды, тюрьмы, виселицы, наказания, отчаяние, вызываемое всеми этими бедствиями; зависть, ревность, ненасытность, спесь, обман, двуличие, наконец, все пороки; не будет больше (и это, конечно, самое важное) червя постоянно грызущей каждого из нас тревоги относительно того, что ждет нас завтра, через месяц, через год, в старости, что ждет наших детей и внуков». Такова, граждане присяжные, объясняющая законы природы картина, которую я создал в своем уме. Своим умственным взором я видел все это начертанным на их бессмертных страницах. Я их раскрыл и опубликовал. Очевидно, потому что я люблю людей и убежден в том, что задуманная мною общественная система одна лишь способна составить их счастье, я очень желал, чтобы они захотели принять ее.

[…] Это (Манифест Равных) попросту сочинение, присланное мне для напечатания в моей газете, ибо все читающие ее знают, что я открыл в ней отдел для обсуждения идей всех философов относительно лучшей системы государственного управления. Пусть развернут номера моей газеты, там найдут множество статей такого рода. Если бы очередь дошла до этого сочинения, оно не осталось бы в стадии рукописи и нельзя было бы его приобщить к заговору. Среди других столь же энергичных сочинений такого характера, напечатанных мною, я мог бы указать в 38-м номере «Трибуна народа» статью, озаглавленную «Мнение одного человека», вполне равноценную «Манифесту Равных». В других номерах, как я уже говорил выше, находятся речь Армана из Мезы, отрывки из сочинений философов-демократов, начиная с Ликурга и Агиса, Платона и Иисуса Христа, Руссо и Дидро вплоть до Кондорсе и Антонелля, и почти постоянно встречается изложение их великих идей и возвышенных взглядов об общественном строе. Поскольку я своею неумелою кистью, чьим единственным достоинством было, пожалуй, лишь то, что я обмакивал ее в краски, замешанные на принципах чистой правды и вольной природы, тоже осмелился коснуться этих великих и восхитительных сюжетов, вполне естественно, что все мыслители-человеколюбцы обратили на меня некоторое внимание и что кое-кто из них пожелали послать мне плоды своих трудов в занимавшей меня возвышенной сфере.

(с) Гракх Бабёф — «Общая защитительная речь перед Верховным судом в Вандоме» (1796)

Итоги по Бабёфу

Сделаем промежуточный итог по классическому бабувизму. Сначала нами была сжато пересказана биография Бабефа. Еще в письмах до Революции, Бабеф уже убежденный коммунист, основывающий свои взгляды на учении Руссо. И несмотря на само-собой разумеющийся примитивизм, он выглядит более прогрессивно, чем вся троица «утопистов» начала XIX века. По женскому вопросу он конечно выдвигает мнения аналогичные «Порнократии» Прудона, особенно касаемо «андрогина» (полноценного человека, который получается только в браке мужчины и женщины), и считает долгом женщины рожать как можно больше детей. Но на фоне всех остальных утопистов в остальных вопросах он сторонник равенства полов, и единственный кто может с ним поспорить в вопросе эмансипации, это разве что Фурье.

В целом он ориентирован на аграрный коммунизм и преисполнен ненависти к городской культуре, развращающей нравы. За эгоизм и тунеядство он готов убивать, считая это законом природы. Эталоном коммунизма с точки зрения Бабефа является древняя Спарта (ссылок на нее в 4-х томах избранных сочинений — десятки), а также дикие племена в Африке. Себя он считает едва-ли не посланником Бога для освобождения всего Человечества, рисуется «новоявленным Ахиллом». Причем народ он, при всем псевдо-уважении, считает тупой массой быдла, которая ни на что не способна без поводыря и лидера (со всеми оговорками, что никто не ровнее другого, и вообще народ гениален во всем). Иногда он даже рассматривает массы просто как эффективную армию для взятия власти, которая пока что служит правительству, и которую нужно «перехватить». В принципе, каждый должен пахать на земле, ровно такого размера, чтобы обеспечить минимальную продуктовую корзину — больше нельзя, даже если можешь. Он провозглашает классовую войну, «практику — критерий истины» и успешный пример коммунизма в Спарте Ликурга. Ненависть к нынешней республике доходит у Бабефа до риторических фраз, что лучше бы остался король. А квинтэссенция его программы содержится в т.н. «Манифесте Плебеев» (1795).

В целом Бабеф — это добротный коммунист (со всеми вытекающими минусами), максимально близкий к марксизму еще до появления Маркса, особенно в плане трактовки событий ВФР. Мы рассмотрели одного из его ближайших соратников Антонеля, и даже перевели одну из ранних работ этого последнего — «Катехизис третьего сословия» (1788). Рассмотрели второго соратника, Сильвена Марешаля, и перевели его работу «Манифест Равных» (1796), а также его стихи (точнее революционную песню), которые Бабеф в своей газете выдавал за услышанное на улице народное творчество. Марешаль — тот самый «титан-прародитель» коммунистов, рисующих вилку между коммунизмом и сохранением искусства, проповедующих неограниченную рождаемость и уничтожение городов.

Мы рассмотрели вкратце защиту Бабефа на суде, где он по сути только себя закапывал. И пример его утопии, которая является централизованной казармой на манер французской армии (и снова военщина как образец), даже с элементами средневекового крепостного и цехового права. Вдохновлялся он в первую очередь сочинениями Дидро и Руссо, а также Платоном, Иисусом и спартанцами. Хотя в принципе, большая часть этих примеров относится и к признанным «адекватным» (нет) деятелям, от Дантона до Робеспьера и т.д., так что нельзя сказать, что Бабеф какой-то особенный сумасшедший (см. пример контекста эпохи, и связи этой шизы даже с эпикуреизмом). Единственное его отличие — более последовательное требование равенства. Но стоило ли даже при этом ориентироваться на это, как на хороший пример для подражания даже в середине XIX века? Это решайте сами.