Физиологические письма Карла Фохта. Спб. 1864.
Человек и место его в природе. Публичные лекции Карла Фохта. Т.1 Спб. 1864.
Зоологические очерки, или старое и новое из жизни людей и животных. Т. 1.

Имя Фогта принадлежит к числу известнейших имен в просвещенном мире. Он одинаково знаком как людям по призванию ученым, так и людям заглядывающим в науку только для назидания, для того, чтобы справиться с последними, по их мнению, результатами науки. Его известность имеет поэтому двойственный характер. В одних кружках его знают и ценят как человека ученого, в других как популяризатора известных идей и известного направления между естествоиспытателями. Нельзя сказать, чтобы такая известность досталась ему даром, без труда с его стороны. Оставляя за собой право сказать свое слово о значении и цене популяризаторской деятельности Фогта, мы должны сказать теперь-же, что трудолюбие и энергия его в пользу своих идей достойны подражания для его противников. В ученом мире Фогт известен главным образом как геолог, или палеонтолог, и в некоторой степени как физиолог. По геологии его можно считать в настоящее время одним из лучших представителей этой науки в Германии. Кто специально или даже с некоторым значительным вниманием изучал геологию, тот конечно оценил пользу изданных Фогтом по этой науке учебников. В физиологии, как и в анатомии тоже встречается имя Фогта, хотя в пунктах второстепенной важности, и нельзя сказать, чтобы ученые не ценили его работ и основанных на них мнений женевского ученого. Относительно ученых заслуг поэтому нам приходится повторить только общий приговор о них ученых. Они не подлежат никакому сомнению, хотя быть может ценятся и не с тех сторон и не в тех отношениях, в каких расположен ценить свои труды сам Фогт. Поэтому поднимать вопрос об ученых его заслугах мы вовсе не намерены тем более, что нет нужды в переоценке их, так как до сих пор никто в них не сомневался, да едва-ли и может быть сомнение в этом пункте, потому что труды его — на глазах всех.

Нас занимает другая сторона известности Фогта. Известность его другого сорта гораздо шире, чем ученая. Фогт служит представителем целого направления мыслей, целого миросозерцания. Когда говорят о новейшем материализме неразлучно с материализмом соединяется воспоминание о нем, как главнейшем в настоящее время его представителе. В этом отношении конечно не даром усвояется ему такое название. В самом деле, как ни деятелен он в своей специальности, в распространении и популяризировании так называемых последних результатов науки (конечно предполагается, что они клонятся только к пользе материалистического учения) Фогт еще деятельнее. Не ограничиваясь популярными сочинениями по физиологии, зоологии и палеонтологии, откуда он главным образом думает заимствовать принципы и материалы для учения о человеке, наш ученый время от времени помещает в политических и литературных газетах и журналах популярные статьи все с одними и теми-же целями, с одним и тем-же направлением. Его деятельность в пользу материализма приобрела какой-то страстный, лихорадочный характер с тех пор, как на знаменитом геттингенском съезде натуралистов два лагеря натуралистов встретились лицом к лицу. Результатом встречи было, как известно, громадное литературное наводнение брошюр, книг, статей в разных журналах. Выступивши в самом собрании представителем материализма или реального метода в естественных науках, Фогт принял самое живое участие в борьбе. Брошюры его по этому случаю были главным образом направлены против недавно умершего геттингенского ученого, знаменитого физиолога Р. Вагнера, и если кто взял на себя труд прочитать их (прим. — на книгу Фогта «Суеверие и наука» уже есть обзор), тот знает до какой страстности может доходить иногда теоретическая вражда. С тех пор все сочинения Фогта начали украшаться страстными филиппиками против людей, которых он считает за людей другого направления. Они пожалуй еще более оживляют чтение его сочинений, в них есть какая-то затаенная страстность, всегдашняя готовность переломить копье с своими противниками. Оттого его сочинения читаются легко и свободно и не без интереса, — особенно человеком, который в популярных-же книжках Фогта впервые узнает естественные науки, и то направление, которого служит он представителем.

В отношении к материалистическому учению Фогт гораздо почетнейший и полнейший его представитель, чем два других его собрата, Молешотт и Бюхнер. Молешотт старее Фогта и прежде его сделался известен как материалист. Но ограничившись своим «Kreislauf des Lebens», он не подавал за тем до последнего времени почти никакого голоса. Приняв кафедру физиологии в туринском университете, он вероятно посвятил себя всецело итальянскому юношеству, а может быть, выражаясь его собственным языком, содержание фосфору в его мозгах сделалось так значительно, что утратились живость и страстность убеждения в пользе и правдивости материалистической теории. Во всяком случае, по умственной производительности Молешотт стоит гораздо ниже Фогта. Что-же касается до Бюхнера, то с ним и нельзя сравнивать Фогта; сравнительно с последним первый не более, как муха в сравнении со слоном. О Фогте по крайней мере положительно известно, что у него есть специальность, в которой он положительно мастер, а не ученик, и что его материалистические убеждения, по крайней мере по его мнению, вытекают из этих специальных сведений. О Бюхнере-же можно сказать только то, что может быть он читал две три книжки по естественным наукам, и то быть может только популярные сочинения самого Фогта или Шлейдена, Россмеслера и др.

Вот почему мы избрали сочинения его поводом, по которому хотим поговорить о целом направлении, его ученых средствах, на которых оно основывается и которыми располагает, научных заслугах, о которых так много толков среди людей, разделяющих это направление.

Если достоинство теории измерять ее древностью, то в этом отношении материалистическое учение бесспорно имеет преимущество пред всеми другими философскими учениями. Философия и началась с материализма, ибо школа ионических философов, которыми начинается история философии, полагала один материальный принцип в основу всех вещей. Левкипп и Демокрит, от которых ведет свое начало теория атомов, — всегда и везде считавшиеся родоначальниками материалистов, тоже принадлежали к ионической школе физиологов, как называет их Аристотель. Впрочем материалистам самое старинное происхождение вменяется не в заслугу, а напротив ставится в упрек. Часто говорят, что теория эта уже старая и в наш век новых мыслей и направлений ее нужно заменить чем-нибудь другим (см. как идентичным образом Маркс критикует материализм, чтобы занять его место). Очевидно выражение это имеет только один сносный смысл, что при настоящем развитии образования и науки, форма мысли, которою мог удовлетворяться Демокрит, должна оказаться недостаточной. Но в том-то и дело, что новейший материализм прилаживается к современному развитию естественных наук и, хотя совершенно несправедливо, усвояет себе значение последнего их результата, последнего слова. Что-же касается до того, чтобы измерять достоинство мысли количеством времени, в продолжении которого она господствует в умах, то это значит прилагать к ней мерку, которая ей вовсе несвойственна. Ибо мысль не сапоги; только сапоги могут изнашиваться и продырявливаться от времени. Напротив то обстоятельство, что в разные времена при весьма разных положениях образованного мира и различных формах цивилизации возникал материализм, обязывает нас глубже искать условий, помогающих расти и развиваться этому странному может быть произведению ума человеческого. И так материализм есть древнейшее направление философской мысли. Оно гораздо древней, чем дуализм или спиритуализм, — обстоятельство, говорящее в пользу материализма уже потому, что оно указывает на необходимость подготовки мысли к материалистическому учению. Любопытны черты, которыми характеризуются судьбы материализма в продолжении более 2000 лет, протекших с появления его в свете. Прежде всего мы замечаем полнейшее отсутствие в этом учении какого-либо развития, понимая это слово в строгом его значении. Три раза возникал материализм со времени его появления в свете, развивался с особенной силой и грозил убить все другие философские теории. Учение Демокрита было, как известно, усвоено Эпикуром и весьма глубоко отпечаталось на духе и форме учения стоиков. Если мы вспомним, что при падении древней цивилизации эпикурейцы и стоики были наиболее развитым и наиболее встречавшимся типом и что этот тип проник в большую часть тогдашнего образованного мира, то станет понятным, какую силу имело материалистическое направление мысли в тогдашнем образовании. Затем XVIII-й век был веком триумфа материализма: ибо на его стороне стояла тогдашняя наука, высшее общество, представлявшее собой науку, литературные силы и таланты. На распространение его было потрачено столько ума и энергии, что едва-ли когда с такой силой ревновал дух человеческий для распространения идеализма. Наконец в наше время материализм становится силой, с которой приходится считаться. Нечего говорить о распространении его в нашем обществе. Материалистический образ мыслей, или, как невежественно называем его у нас, реальное направление мысли, сделался признаком прогрессивного развития, глубокого знакомства с естественными науками, признаком молодости и свежести. За границей он тоже начинает проникать в массы и, под воображаемой защитой естественных наук, пользоваться значением неотвратимого их результата. Таким образом материализм возникал при весьма различных формах цивилизации и в разные времена, при различных обстоятельствах времени и места. Но если вникнуть в те формы, в которых он появлялся, мы не заметим слишком большого разнообразия между ними. Факт в самом деле замечательный, что формы его совершенно одинаковы, хотя обстоятельства, среди которых возникал он, были чрезвычайно разнородны. Ибо чем отличается материализм эпикурейцев от материализма Демокрита? Чем улучшено у первых учение последнего об атомах? И сказали-ли они что-нибудь новое о человеке, о строении вещей и двигавших силах при их образовании? Сравните материализм XVIII-го века и современный, Фогта например, — в чем можно указать различие между ним и материалистами древних веков? Все одна и таже история с атомами и их сочетаниями, отрицание духа как особого существа. Тогда как другие философские направления весьма видоизменялись: открывались новые методы, устанавливались более глубокие взгляды на смысл, значение и причинную связь вещей, расширялся круг предметов, объяснявшихся каким-либо философским принципом, — ничего подобного не случалось с материалистическим учением. Если взять любого современного атомиста, то мы не найдём у него ничего нового сравнительно с Демокритом, различие найдём только в количестве доказательств; ибо тогда как Демокрит не знал современной физиологии, геологии, — нынешний материалист может эксплуатировать в свою пользу часто плохо понятые и недоказанные еще истины этих наук.

Чем же объяснить этот факт неподвижности целого направления? Откуда в нем эта окристаллизованность, которая мешает ему развиваться и принимать более развитые формы? Она может быть в нем конечно от двух следующих причин. Или оно совершенно развито, так что далее некуда идти, все объясняется им легко и удобно, все равно как трудно идти далее и особенно ожидать каких-нибудь переворотов для себя современной астрономии и оптики. Или-же материализм и неизбежный его спутник — атомизм совершенно лишены внутреннего богатого содержания, лишены плодотворного зерна, из которого могло-бы развиться что-нибудь стройное и цельное. Есть причины полагать, что первая вероятность не может иметь приложения в данном случае. Ибо где у материализма та астрономическая точность в объяснении явлений? Откуда противоречия и сбивчивость в учении? Следовательно скорей можно предположить последнюю вероятность. В самом деле, где то плодотворное зерно в материализме, которое могло-бы иметь какую-нибудь будущность, допускать углубления в своем понятии? Какая жизнь и какое разнообразие содержания попадут в сеть, связанную из однообразных атомов, отличающихся между собой только одной фигурой?

Этим именно недостатком внутреннего богатого содержания и объясняется, почему нет непосредственного преемства между материалистами разных времен; почему после некоторого господства над умами оно сходило со сцены и забывалось, чтобы потом опять с малыми изменениями воскреснуть в умах. Оно не могло быть на столько жизненным, чтобы постоянно вербовать для себя адептов, и никогда не могло так глубоко пустить корни в человечестве, чтобы быть всегдашним, хотя второстепенным и по временам нераспространенным элементом образования. В самом деле, после Демокрита оно скоро забывается и только с учением эпикурейцев и отчасти стоиков снова является в истории философии. С падением Рима до XVIII столетия оно снова почти совсем исчезает и только принципы Локка снова вызывают его на сцену. В XIX веке оно поднимает голову с 40-х годов и затем может уже гордиться успехами до нашего времени, конца которым теперь еще нельзя с точностью предсказать. Анализируя ближе причины этих фактов, мы увидим, что материализм никогда сам не стоял на собственных ногах и не выдвигался на историческую сцену собственными силами. Если об идеализме можно и должно сказать, что никогда неуничтожаемые, вечно снова и снова оживляющиеся эстетические и нравственные потребности человека поддерживали в людях постоянный интерес этой формы философской мысли, служили стимулами, почему ум и талант постоянно хлопотал в поисках за удовлетворительными ответами, вечно тревожащими людей, и если этими обстоятельствами объясняется, почему идеализм большею частью имел преобладающее значение и никогда не сходил ни с исторической, ни с философской сцен, то о материализме нужно сказать совсем противное. Об идеализме можно сказать, что он всегда кроме generatio ab ovo имел еще силу в generatio Équivoca, т. е., имея в прошедшем всегда готовые задачи и в настоящем всегдашние потребности в решении их, — он имел силу самозарождения вместе с готовым от прошедшего плодотворным зерном. Материализм сам по себе никогда не имел в себе этой производительной силы. Он являлся на сцену в качестве необходимого придатка со стороны. Ибо эпикурейский материализм возник вовсе не на почве логики и был выдвинут на сцену вовсе не силою движения философской мысли вперед, а явился для осмысления практических потребностей. Жизнь упадавшей Греции сложилась уже так, что человек ценил свою жизнь только как средство к наслаждению и при упадке серьёзных нравственных интересов мог хлопотать только о наслаждении. Понятно, почему не шла для практической этики такого человека философия Платона или Аристотеля, и почему в атомизме Демокрита эпикурейцы нашли гибкий, послушный принцип, с которым легко можно было помирить практическую часть теории. В этом кажется нельзя сомневаться, приняв во внимание преимущественно практический характер всей философии после Аристотеля. Материализм явился тут следовательно придатком к практике, развившейся помимо его, и держался потому, что жизнь требовала такой теории для осмысления своих потребностей. Конечно можно выводить материализм XVIII века из последовательного развития принципов Локка. И в этом отношении мы совершенно согласны с теми, кто утверждает, что сенсуалистическая теория познания Локка легко могла привести к материализму. Но так как ни один принцип сам собою не развивается, а потребны для этого люди, способные и готовые развивать его, то и в вопросе о происхождении материализма XVIII века нужно поискать других вспомогательных причин. Вероятно мы будем недалеко от истины, если скажем, что в недостатках тогдашнего политического и общественного устройства заключались причины, давшие силу и распространение материализму. Не забудем того хода, какой приняла борьба нового направления с старым порядком вещей. Сомнение прежде всего коснулось иерархического устройства церкви, затем перешло к самым основам религии, к ее значению, происхождению, — от внешней стороны шло таким образом к внутренней, к догматическому ее содержанию. Теологическая полемика сменилась затем политической борьбой, и вот, когда была объявлена война всему прежнему порядку вещей, является материализм, как фокус, в котором, по тогдашнему убеждению, концентрировались идеи века. Нужно различать в философах XVIII века поколение Вольтера, д’Аламбера и поколение Гольбаха, Гельвеция, Дидро и Лагранжа. Материализм понадобился таким образом как элемент образования, необходимый для тогдашнего человека, и как общественная сила, которая должна была-бы заменить собой прежние нравственные силы и прежний запас идей, взглядов, убеждений. Но его подвинула вперед вовсе не его собственная сила, а сила событий, которым он мог годиться. Оттого все материалисты XVIII века кроме философского имели еще общественное и политическое значение и философская в них сторона до такой степени ничтожна в сравнении с публицистической, что только новейшие историки философии стали говорить о них как о философах, а прежде предоставляли их совершенно историкам общественной жизни. Каждая книга такого философа имела значение преимущественно публицистическое, значение памфлета против тогдашнего порядка вещей и тесно связанных с ним убеждений. Тогдашняя мысль, не умевшая еще отделить пшеницу от плевел, зерно от шелухи, обрекла на разрушение и искоренение из человеческого духа много совершенно необходимых религиозных, нравственных и эстетических истин. Она считала поэтому своей обязанностью бороться и с этим по ее мнению вредным наследием средних веков. Вот что было целью, а материализм служил только самым лучшим средством для этой цели. Ибо во-первых он действительно разрывал в человеке всякую связь с прошедшим и производя страстную борьбу внутри самого человека будил геройское в нем чувство и возбуждал силы к борьбе со старым порядком вещей. С другой стороны — вспомним распущенность тогдашних нравов, так что в этом отношении становится неизвестным, был-ли материализм порождением таких беспутных нравов или произвел их сам. Мы думаем первое; ибо нельзя отрицать, что нравственному беспутству века обязан он той силой, с какой он распространялся в массе, а ставши на ноги, и сам конечно имел большое обратное влияние на нравы.

Почти тоже самое можно сказать и о материализме нашего века, только с некоторыми изменениями и дополнениями. В некоторых отношениях его можно назвать чадом XVIII века, хотя он и отличается несколько от него. Во-первых он не имеет такого общественного и политического значения, а с другой стороны он гораздо тесней хочет примкнуть к естественным наукам, от которых он думает заимствовать для себя силу и крепость. Последняя черта особенно характеристична в современном материализме. Нет причин конечно думать, чтоб клиентизм по отношению к естественным наукам имел какое-нибудь особенное влияние на форму материалистического учения. Мы увидим, что собственно говоря ничего существенного не прибавилось к его содержанию. Весь прогресс его в разные времена при весьма различных обстоятельствах состоял только в преобразовании доказательств на одни и те же темы. Круг взглядов на мир и связь его всегда почти оставался один и тот-же; доказательства-же изменились, смотря потому, где всего удобней было найти их: в XVIII веке искали их преимущественно в физике, в настоящее время главным образом в физиологии. И так как современное развитие естественных наук ушло гораздо дальше, чем какое оно было в XVIII столетии, то и материализм принял теперь более научную форму и, если поверить чрезмерным надеждам и слишком жаркому увлечению, грозит превратиться в науку. В этом отношении его можно уподобить чужеядному растению: он берет себе соки из всего, где только можно добыть их, не делая больших усилий сам.

Но в детище, хотя и развивавшемся при своеобразных условиях, мы легко можем отыскать черты, общие ему с отцом. Мы сказали, что в наше время материализм принял более научную форму и стремится стать под непосредственное покровительство естественных наук. Он идет в этом отношении весьма далеко и старается выдавать себя за любимое их детище. Насколько справедливо — это мы увидим ниже. Но из этого еще не следует, чтобы он ограничивался только одним научным характером и лишен был всякого общественного характера. Мы должны здесь наперед сказать, что говоря о распространении материализма в массах, мы разумеем вовсе не научный материализм, а тот материалистический склад ума и настроение, какие бесспорно в наше время имеют большую силу и значение. О научном материализме мы будем говорить подробно в дальнейшем продолжении статьи. Что материализм распространяется в массах — это не для кого не тайна. Известно, как за границей распространен тип людей, которые слишком легко смотрят на жизнь, на смысл и важность жизненных задач, которые, отказавшись по крайней мере от всяких высоких эстетических наслаждений, в удовлетворении ближайших чувственных потребностей ставят цель и смысл своей жизни. Их нельзя назвать только практическими материалистами, потому что бессмысленный склад их жизни и полуобразование с своей стороны успевают развить в них хотя и не вполне ясно сознаваемое убеждение в материальности душевного мира. Французская поговорка: «apres nous le deluge», очень хорошо характеризует это сознание людей без будущего, людей совершенно поглощённых ежедневными дрязгами и хлопотами и на них положивших все свои заботы и интересы. Возьмите тип современного прогрессивного джентльмена, каким он представляется французской и немецкой буржуазии и даже работничьему классу. Он не должен иметь никаких предрассудков, легко относиться ко всем предметам, иметь соль энциклопедизма XVIII-го века с его лёгким отношением к религiи, философии, — ко всему, что не относится к телеграфам, железным дорогам, машинам, капиталу и т. д. Образованный француз не знает ничего выше этого типа. Образованный немец хотел-бы быть таким, только он слишком для того неповоротлив. Даже в типе так называемых просвещённых работников, во Франции преимущественно и в Германии отчасти, мы находим черты истого материалиста, по крайней мере в тех отношениях, что он надеется с одной стороны в новом по его мнению учении найти основания для большей полноправности и лучшего куска хлеба, а с другой — отрицание стесняющих и давящих его учреждений, принятых по его мнению старым учением под свое покровительство. Нет причин конечно полагать, чтобы этот разлив материалистических взглядов не пошел далее и не принял большие размеры. Ибо современный материализм поставлен в гораздо благоприятнейшие условия для своего распространения в массах, чем материализм XVIII-го века. Причины, помогающие его распространению, слишком могущественны, чтобы наедятся на его ослабление. Мы скажем о них несколько подробней.

Первая и самая главная причина указанного явления конечно заключается в недостатках современного социального и общественного быта. Обыкновенно мало обращают внимания на эту связь материализма масс с недостатками социального устройства. Но она несомненно есть и даже так крепка, что присутствие материализма в обществе всегда указывает на какое-нибудь существенное зло в его устройстве. Главное зло современного социального устройства на западе есть конечно пролетариат и умственный и экономический; массы людей, не имеющих ни твердого положения в обществе, ни определенных и постоянных занятий и необеспеченных в своем материальном быту. Ненормальный-же быт побуждает искать и ненормальных средств к уврачеванию его, и склонность к радикализму увлекает в теоретическом отношении к радикальному материализму. Ибо тот факт не подлежит сомнению, что материализм всего лучше усвояется людьми, по общественным убеждениям склонными к социализму и коммунизму, или наоборот — материализм легко соединяется с этими политическими убеждениями. Как одна из самых радикальных философских теорий, он легко роднится и соединяется с радикальными общественными теориями: ибо говоря откровенно, физическое понятие атома в коммунистических теориях прилагается и к человеку. Как известно, они все выходят из предположения одинаковых, совершенно равных потребностей людей и поэтому стремятся к удовлетворению их en masse. Тут нет речи об индивидуализме, об индивидуальных потребностях каждого живого человека, которые в разных людях весьма различны по степени своей или по форме. Что это в сущности, как не теория человеческих атомов, которые также точно отличаются друг от друга только фигурой (фигура — самый внешний признак), а более глубоких внутренних различий совсем не имеют? И как физик, вычисляя действия атомов, берет их как массы, вовсе не помышляя об их различиях, также точно в указанных теориях мало помышляют об индивидуальных отличиях человеческих атомов. Конечно, коммунистические теории могут существовать и отдельно от материализма; но легко приметить, что всего приличней им — существовать вместе.

Таким образом недостатки общественного устройства поддерживают и распространяют силу чисто теоретическую по-видимому. Ибо неестественная форма жизни, форма общественных отношений, вызывает неестественные теории и увлекает к радикализму во взглядах на человека, его сущность, потребности и цели его жизни. Причины эти делаютъ понятным то явление, что научный материализм легко усвояется массами; новость его и полное отрицание многих сторон быта, создававшихся историей именно в том предположении, что человек есть нечто более, чем голодное существо, — привлекают к себе головы и дают им обаяние быть новыми людьми, непохожими на старых.

Далее, самый характер века нашего как нельзя более помогает материалистическому направлению находить себе поддержку в умах. Часто превозносят век наш как век реального прогресса, реального направления. Действительно, наш век отличается строго реальным направлением. Теперь более чем когда-либо прежде ищут непосредственно полезного, ищут того, пользу чего можно осязать. Нужно вспомнить, какое громадное развитие получили теперь прикладные науки или те части наук, разработка которых может непосредственно привести к открытиям. Можно сказать прямо, что теперь более чем когда-либо ищут хлеба в науке. Оттого все, из чего нельзя извлечь непосредственно пользы, — все это сравнительно в загоне, и если прямо не причисляется к схоластике, то третируется довольно свысока. Обыкновенно принято хвалить такое направление века: в нем видят главный залог будущих успехов человечества. Однако если сообразить, что науки, имеющие предметом своим историю духа, находятся от того в сравнительно плохом состоянии, потому что главные силы устремляются на развитие непосредственно полезных наук и следовательно в такой-же мере оскудевают деятели на поприще первых наук, — то едва ли общее развитие не останется оттого в накладе. Направление века стремится даже образование и воспитание человека подчинить исключительно своим целям. И если признать, что век имеет в этом случае полнве права и действительно достойную внимания потребность, то не может быть и толков о классическом и реальном образовании. Реальное образование действительно более в духе нашего века, чем классическое. Современный человек постоянно торопится быть полезным, — себе конечно прежде всего и потом другим. Так называемое формальное развитие ума кажется современному человеку бесполезной тратой времени, уклонением от цели, следовательно бестолковой педагогией. И если признать за веком право экспериментировать над своими детьми и согласиться, что преждевременным реальным характером образования нельзя повредить солидному развитию, и следовательно тем-же самым реальным интересам, для которых конечно тоже необходимо солидное развитие, — то вопрос о характере воспитания и существовать не может. Тогда следует все классические гимназии закрыть и на место их воздвигнуть реальные. Оттого уровень эстетического, нравственного и религиозного развития чрезвычайно понизился и на место богатой внутренней жизни выступает современный деловой человек, полезный, правда, но в том-же смысле, как полезна лошадь и всякое другое удовлетворяющее практическим нуждам человека животное. Ясное дело, что между этими деловыми людьми всего легче распространяются материалистические теории. Ибо реальное воспитание не развило в них никакой способности понимать смысл тех проблем и интересов, которым нельзя удовлетворять ручными манипуляциями. Поэтому он чувствует себя совершенно неловко когда в присутствии его речь идет о вещах ему вовсе незнакомых, или лучше — он вполне равнодушен к ним, потому в нем нет ни потребностей, ни умения понимать то, что находится вне круга его зрения.

Если мы ко всему этому прибавим и ту причину распространения материализма, какая находится в современном состоянии естественных наук, то нам станет понятным страшный наплыв материалистических идей на умы нашего времени. Теперешнее состояние естественных наук вовсе не таково, чтобы ясно обозначились те пределы, дальше которых не могут проникнуть употребительные в них методы и приемы, и круг явлений, предмет их исследования, не сделался еще достаточно замкнутым для того, чтобы не возбуждать надежд, что и другие роды явлений, не поддававшиеся до сих пор индукции, не будут наконец подвергнуты его исследованию. Об этом обстоятельстве мы надеемся впрочем поговорить подробнее ниже. Теперь скажем, что если в кругу ученых представителей естественных наук могут быть питаемы слишком смелые надежды, то что сказать о массе, которая только слышит звон, да не знает откуда и что значит он. Неудивительно поэтому, если в ней неосновательные надежды ученых возрастают до несокрушимых предрассудков, если ожидаемые результаты ей кажутся уже добытыми несомненными выводами.

Под влиянием таких-то могущественных причин развивается и распространяется материалистическое учение. В настоящее время оно грозит из простой ученой школы сделаться историческим явлением и укоренившись в массах внести в общую жизнь человечества новое настроение, новые идеалы жизни и мир чувства устроить по своим образцам, непохожим на старые эстетические и нравственные идеалы. Во многих пунктах это настроение дает уже себя прямо чувствовать и едва-ли прав был-бы историк нашего времени, если бы он не обратил между прочим внимания и на эту характеристическую черту нашего времени.

Что материализм распространен у нас, это тоже не подлежит никакому сомнению. В самом деле, нигде так не распространена платоническая любовь к естественным наукам, как у нас, и нигде в такой замечательной обратной пропорции к действительному их знанию. О последних результатах естественных наук у нас мечтает не только большое число так называемых образованных людей, но этим мечтам специально посвящены два толстых журнала. По мнению этих мечтателей последние выводы естественных наук изменяют лицо земли, весь духовный быт человечества, и большая часть того, во что верилось ему до сего времени, и к чему оно стремилось, — должно быть сдано за негодностью в архив. Пламенеть горячей любовью к естественным наукам считается признаком хорошего тона, и держаться нового так называемого реального направления в них служит признаком глубокого знакомства с ними. В какой мере у нас распространено это реальное направление, свидетельствуют наши запустелые филологические факультеты в университетах и процветающие прочие факультеты. Никому не хочется быть отсталым, а отсталым считается тот, кто способен усомниться в количестве благ, доставляемых человечеству естественными науками, и в способности их предрешать участь тех сторон человеческого развития, которые находятся вне естественно-научных методов. В этом отношении любопытны черты нашего русского материализма, он многим рознится от материализма западно-европейского. Тогда как в последнем есть еще какой-то удерж, в нашем отечественном произведении не замечается ровно никакого. Если западно-европейский материализм не берется грубо за эстетические и нравственные стороны человека, то наши материалисты преимущественно терзают эти стороны. Они стремятся все свалить в одну кучу и связать одним цементом, будто-бы заимствованным из естественных наук. Стоит просмотреть статью одного из таких фанатиков реального направления, чтобы видеть, какой это оригинальный наш русский реальный человек, каким он подернут одноцветным штрихом и как во всех своих потребностях и желаниях справляется с системой, основанной на естественных науках. Оттого мы договорились до таких вещей, от которых волосы стали бы дыбом у любого западно-европейского материалиста. И все это говорится с таким догматическим тоном, что наверно ни один святой прозелит никогда более не считал себя непогрешимым, как наши материалисты. Недоказанные положения науки выдаются ими за аксиомы; о чем не мечтает даже ни один естествоиспытатель, то передается ими публике как последние выводы и результаты естественных наук. Возможности сомнения тут не допускаются; по их мнению она доказывает только отсталость и незнакомство с наукой. Таким образом у нас накопилось столько аксиом и выводов, что куда ни взгляни — везде аксиома или естественно-научный вывод.

И на чем-же основывается внутренняя сила этих апостолов естественных наук и почему увенчивается это апостольское усердие? Ибо нельзя сомневаться, что они действуют особенно не без успеха на молодежь. Откуда у них сила убеждения, доказательства чему можно видеть во всяком произведении этих доморощенных философов. Мы кажется ошиблись бы, если бы сочли эти убеждения выросшими на почве действительного знания естественных наук. Действительное знание вовсе не говорит так, как говорят наши публицисты; оно не признает за истину то, что ими признается за несомненную аксиому. Читая произведения их, скорей кажется, что рассуждают о нервах и мозгах люди никогда не бывавшие в анатомическом театре, о нервных токах и физиологических отправлениях — никогда не только не делавшие сами, но и никогда не видавшие физиологических опытов. Это скорее химики, не пошедшие далее той истины, что в природе только 62 неразложимых химических тела, и знающие, что кроме неорганической химии есть органическая, которая со временем вероятно станет приготовлять в лаборатории человеческие мозги. Даже популяризаторство не только естественных наук, а только хороших книжек по ним, — и то не удается им, потому что и в этом случае требуется действительное, а не воображаемое знание. У нас слишком легко смотрят на условия, требуемые от популяризатора естественных наук. Воображают, что довольно прочитать две три книжки по науке и после этого можно уже браться за дело популяризации. Между тем дело это требует, кроме таланта писать просто и ясно, еще полного знакомства с наукой, и если бы эта истина сознавалась и уважалась всеми, то не вышло бы у нас физиологов, учившихся собственно филологии и не было бы комических промахов. Если когда поэтому приходит на ум печальное состояние нашего образования и просвещения, то это именно тогда, когда попадают в руки творения наших русских людей, неумеющих в естественных науках отличить десницы от шуйцы. Что-же сказать о читателях, среди которых расходятся они и читаются с увлечением и похвалами? Очевидно отпору этому невежеству de cathedra не может быть в беззащитных умах, и едва пережеванные новооткрытые истины поступают в круговорот общественной мысли и делаются достоянием просвещения. Конечно в этом упадке просвещения и нужно искать причины, почему у нас материализм распространен и распространяется с особенной силой. Недостаток знания и развития не могут создать в человеке самостоятельного чувства, сознания крепости собственных ног и способности стоять на них. Оттого всякой старается опереться на чужие ноги, и таким образом большая часть незрелого общества в конце концов опирается на те убеждения, которые высказываются громко, с ловкостью, силой и некоторой нахальностью. Факт этот объясняет многое из истории нашего развития особенно по части господства у нас теорий, которые неизвестно откуда взялись, Бог знает чем держатся и на что опираются.

Что мы сказали относится собственно к материализму масс как общественному явлению. Мы сочли нужным сказать о нем несколько слов, потому что игнорировать эту сторону материализма нам казалось и невозможным и неуместным. Мы чувствуем, что мы здесь кое-чего не досказали. Мы надеемся впрочем возвратиться снова к этой теме в продолжении нашей статьи. Но материализм масс опирается на материализм научный, думающий быть законным порождением современной науки. Им питается материализм масс, от него последний получает силу, значение и авторитет. На него поэтому мы и обратим внимание в следующей статье. [Но следующей статьи уже не найти, потому что журнал мракобесов Достоевских был закрыт].