Это третья часть книги “Общий обзор позитивизма” (1848). Найти все остальные части можно перейдя по ссылке на основную статью. Там же находится и предисловие Конта ко всей книге. Чуть ниже я даю оглавление конкретно к этой части:

• Глава 1. – Черты сходства между философами и пролетариями.
• Глава 2. – Положение пролетария благоприятствует развитию великодушных чувств и общих взглядов.
• Глава 3. – Конвент и пролетарии.
• Глава 4. – Верховная власть народа. Позитивизм ее не допускает; но он признает, в крайних случаях, право на возмущение.
• Глава 5. – Преобразование метафизического догмата о верховной власти народа.
• Глава 6. – Способность пролетариата стать опорой для духовной власти.
• Глава 7. – Нравственная и политическая сила преобразованного общественного мнения.
• Глава 8. – Организация общественного мнения.
• Глава 9. – Рабочие клубы.
• Глава 10. – Философские органы общественного мнения.
• Глава 11. – Необходимое сочетание трех элементов общественного мнения: доктрина, сила и орган.
• Глава 12. – Коммунизм.
• Глава 13. – Социализм.
• Глава 14. – Позитивная теория собственности.
• Глава 15. – Различия между коммунизмом и позитивизмом.
• Глава 16. – Необходимое согласование между независимостью и содействием.
• Глава 17. – В промышленном строе руководители необходимы.
• Глава 18. – Коммунизм игнорирует историческую непрерывность.
• Глава 19. – Несмотря на благородство мотивов, вызвавших коммунизм, он как система не имеет никакой ценности.
• Глава 20. – Контролировать употребление богатства более целесообразно, чем оспаривать право богатого.
• Глава 21. – Институт наследства не заслуживает тех нападок, которым он подвергается.
• Глава 22. – Интеллектуальный труд, являющийся социальной силой, должен быть упорядочен.
• Глава 23. – Воздействие общественного мнения на капиталистов.
• Глава 24. – Отказ участвовать в деле или забастовка.
• Глава 25. – Позитивизм и социализм. Точки согласия и разногласия.
• Глава 26. – Необходимость в новой системе образования для разрешения социальных проблем.
• Глава 27. – Народное образование. — Краткое изложение новой системы.
• Глава 28. – Польза путешествия для пополнения образования.
• Глава 29. – Сконцентрирование знаний.
• Глава 30. – Роль государства.
• Глава 31. – Союз между философами и пролетариями.
• Глава 32. – Пролетарии не питают больше никакого доверия к теологии.
• Глава 33. – Пролетарии должны также отказаться от метафизических идей.
• Глава 34. – Слепое благоговение пролетариев перед литераторами и адвокатами.
• Глава 35. – Пролетарий должен считать себя состоящим на общественной службе.
• Глава 36. – Пролетарий не должен стремится ни к богатству, ни к политической карьере.
• Глава 37. – Свобода союзов и свобода обучения.
• Глава 38. – Пролетарии и война.
• Глава 39. – В течении переходного периода политическая власть должна быть централизована.
• Глава 40. – В продолжении переходного периода власть должна быть, в виде исключения, вверена пролетариям.

Глава I.
Черты сходства между философами и пролетариями.

В силу философской природы и специального назначения позитивизма, ему приходится искать основную точку опоры вне всех духовных или светских классов, которые до сих пор более или менее участвовали в управлении человечеством. За исключением редких единичных личностей, число которых, впрочем, вскоре значительно увеличится, каждый из этих классов, благодаря своим предрассудкам и страстям, естественно представляет серьезные препятствия для умственного и нравственного преобразования, долженствующего характеризовать вторую часть великой западной революции. Неправильное образование и эмпирические привычки мешают им создать цельное мировоззрение, которому отныне нужно подчинить все специальные понятия. Деятельный аристократический эгоизм у них обыкновенно мешает действительному преобладанию социального чувства, этого высшего принципа нашего возрождения.

Не только нельзя рассчитывать на классы, господство которых было навсегда разрушено в начале революционного кризиса, но мы должны ожидать почти столь же сильного, хотя более скрытого противодействия со стороны тех классов, которые достигли высшего социального положения, которого они так долго добивались. Их политические стремления сводятся, главным образом, к обладанию властью, не касаясь ее назначения и ее осуществления. Они не шутя полагали, что парламентарный режим, свойственный заканчивающемуся ныне переходному состоянию покоя, является завершением революции. Они долго будут сожалеть об этой эпохе застоя, так как она была особенно благоприятна для их честолюбивой деятельности. 

Полное социальное преобразование почти так же пугает эти средние классы, как и старые дворянские сословия. Как одни, так и другие охотно согласились бы, по возможности, продлить в новых формах, даже республиканских, теологическую систему лицемерия, составляющую теперь единственный реальный остаток ретроградного режима. Эта безнравственная система является для них вдвойне привлекательной, ибо она обеспечивает почтительное подчинение масс, не предписывая вождям никаких строгих обязанностей. Если их критико-метафизические предрассудки стремятся увековечить духовное междуцарствие, препятствующее окончательному преобладанию, то их страсти не менее страшатся воцарения нового морального авторитета, который, конечно, главным образом, даст себя чувствовать людям богатым.

В восемнадцатом веке большая часть вельмож и даже королей могла принять чисто-отрицательную философию, которая, избавляя их от многих затруднений, доставляла им легкую известность и не требовала от них никакой серьезной жертвы. Но это обстоятельство не позволяет еще надеяться, что наши богатые и образованные классы столь же сочувственно отнесутся к позитивной философии, которая начинает теперь дисциплинировать умы, дабы преобразовать нравы.

В силу этой двоякой причины, позитивизм может встретить искреннее коллективное одобрение только среди классов, которые, будучи избавлены от бесполезного обучения словам и сущностям и естественно одушевлены деятельной общественностью, составляют отныне наилучшую опору для здравого смысла и нравственности. Одним словом, наши пролетарии единственно способны стать решительными помощниками новых философов. Импульс к преобразованию зависит, главным образом, от тесного союза между этими двумя крайними элементами окончательного строя. Вопреки их естественному различию, — впрочем, более кажущемуся, чем действительному, — они в основе имеют много сходных интеллектуальных и моральных черт. Ум тех и других будет все более и более обнаруживать один и тот же инстинкт реальности, равное предпочтение полезного и одинаковое стремление подчинять мысли, касающиеся мелочных вопросов, цельным взглядам. С той и с другой стороны разовьются такие великодушные привычки мудрой беззаботности к материальным благам и равное презрение к светским почестям; по крайней мере, тогда, когда истинные философы, благодаря сношению с достойными пролетариями, окончательно выработают свой собственный характер.

Когда эти основные симпатии смогут достаточно обнаружится, ясно станет, что каждый пролетарий является во многих отношениях самородным философом, подобно тому, как всякий философ представляет собой с различных сторон систематического пролетария. Сверх того, эти два крайних класса проявят одинаковое отношение к промежуточному классу, который сосредоточивает в своих руках светское преобладание, и от которого поэтому обыкновенно зависит их общее материальное существование.

Все эти сходства естественным образом вытекают из их положения и назначения. Если эти последние еще недостаточно отчетливо выражены, то это обусловливается, главным образом, отсутствием настоящего философского класса, насчитывающего сейчас лишь некоторых изолированных представителей. Хотя истинные пролетарии, к счастью, не столь редки, однако, только во Франции или скорее только в Париже, они могли проявить себя достойным образом свободными от всяких нелепых верований и от всякого пустого социального престижа. Исключительно в Париже можно понять глубокую реальность вышеприведенной оценки.

Глава II.
Положение пролетария благоприятствует развитию великодушных чувств и общих взглядов.

Мы видим, что повседневные занятия пролетария гораздо более благоприятны философским размышлениям, чем занятия средних классов, ибо они не поглощают их настолько, чтобы мешать последовательному мышлению даже во время практической работы. Этот умственный досуг облегчается морально естественным отсутствием ответственности: положение труда само собой предохраняет их от честолюбивых расчетов, беспрестанно тревожащих предпринимателя. Характер размышлений того и другого определяется даже этим двояким различием, в силу которого один стремится к общим понятиям, а другой к специальным взглядам. Для достойного пролетария, столь превозносимая теперь узкая специализация прямо представляется в ее настоящем свете, т.е. как притупляющая умственные способности, ибо она обрекает ум на такую жалкую деятельность, что она у нас никогда не возобладает, несмотря на эмпирические настояния наших экономистов-англоманов. Напротив, эта исключительная и беспрерывная специализация должна казаться значительно менее унизительной и даже как будто необходимой для предпринимателя и даже для ученого, применяющих ее к вопросам, занимающим более посредственные умы, по крайней мере, когда здравое образование не развило у них вкус и привычку к отвлеченным обобщениям.

Но моральная противоположность между двумя формами практического существования еще резче выступает, чем их интеллектуальная противоположность. Гордость, внушаемая обыкновенно светскими успехами, в сущности плохо оправдывается родом достоинств, необходимых для приобретения, хотя бы вполне законного, высокого положения или богатства. Те, кто более ценят внутренние качества, чем видимые результаты, без труда признают, что практические победы, как промышленные, так и военные, зависят преимущественно от характера, а не от ума или сердца. Они требуют, главным образом, сочетания известной степени энергии с благоразумием и достаточной настойчивости. Когда эти условия имеются в наличности, умственная посредственность и моральное несовершенство нисколько не помешают использовать благоприятные обстоятельства, которые обыкновенно необходимы для подобных успехов. Можно даже утверждать, без всякого преувеличения, что бедность мыслей и чувств зачастую способствует проявлению и поддержанию соответственных наклонностей. Когда нужен большой подъем трех активных качеств, то он скорее определяется личными побуждениями жадности, честолюбия или славы, чем высшими инстинктами.

Таким образом, какого бы уважения ни заслуживало всякое законное возвышение, философия, более ясновидящая, чем религия, не может на основании его заключать о моральном превосходстве вельмож и богачей, так как это не вытекает из истинной теории человеческой природы.

Обычное существование пролетария гораздо более способно само собой развивать наши лучшие инстинкты. Даже касательно трех активных качеств, от которых зависят, главным образом, светские успехи, одно только благоразумие обыкновенно оказывается у него недостаточным, что уменьшает значение двух других в личной жизни, не вредя, однако, их социальному применению. Во всяком случае, моральное превосходство пролетарского типа определяется преимущественно прямым подъемом различных высших инстинктов. Когда окончательная систематизация мнений и нравов закрепит истинный характер, присущий этому громадную основному классу современного общества, станет понятным, что различные домашние привязанности естественно должны здесь развиваться более, чем среди промежуточных классов, которые слишком заняты личными расчетами, чтобы достойно оценить подобные связи.

Но главное моральное значение пролетарской жизни касается собственно социальных чувств, которые здесь сами собой деятельно развиваются, даже с младенческого возраста. Именно тут мы обыкновенно находим лучшие образцы настоящей привязанности, даже среди тех, кои, в силу своей постоянной зависимости, слишком часто благодаря нашим аристократическим нравам переходящей в бесправие, кажутся обреченными на нравственное убожество. Искреннее благоговение, чистое от всякой угодливости, наивно развивается тут по отношению к выдающимся лицам всякого рода, причем оно не нейтрализуется педантическим высокомерием и не смущается светским соперничеством. Великодушные побуждения поддерживаются здесь всегда невольно вытекающими из личного опыта деятельными симпатиями к страданиям, присущим человечеству. Ни в какой другой среде социальное чувство не встречает столько спонтанного возбуждения, по крайней мере, что касается активной солидарности, в которой каждый, сохраняя свою ярко выраженную индивидуальность, видит главное средство к достижению благополучия. Если инстинкт человеческой непрерывности недостаточно еще развит среди пролетариев, то это зависит, главным образом, от отсутствия у них систематической культуры, единственно целесообразной в этом отношении.

В настоящее время было бы излишне доказывать, что ни один другой класс не дает столь частых и столь решительных примеров искреннего и скоромного самоотвержения в каждом случае действительной общественной потребности. Наконец, важно отметить по этому поводу, что, ввиду отсутствия правильного образования, все эти высокие моральные качества следует рассматривать как врожденные пролетариату, с тех пор как коренное освобождение народных умов не позволяет относить эти результаты к религиозному влиянию. Хотя этот столько же непризнанный тип пролетария в действительности существует еще пока только в Париже, его первое появление в центре Запада должно дать всем истинным наблюдателям достаточное понятие о полном окончательном распространении характера, столь соответствующего здоровой теории человека, в особенности, когда позитивизму удастся надлежащим образом систематизировать эти самородные стремления.

Глава III.
Конвент и пролетарии.

Благодаря этой краткой оценке становится понятным поразительный социальный инстинкт, побудивший конвент искать среди наших пролетариев главной поддержки не только против угрожавших ему исключительных опасностей, но также для окончательного преобразования, к которому он горячо стремился, хотя и не был в состоянии определить его природу. Однако, ввиду отсутствия действительно общей доктрины и вследствие анархического влияния господствующей метафизики, этот основной союз был тогда задуман в духе, противоречившем его главной цели, так как он по обычаю призывал народ захватить в свои руки политическую власть. Подобное направление, без сомнения, определялось временными необходимостями тогдашнего состояния, когда защита республики зависела, главным образом, от пролетариев, единственно преданных и непоколебимых. Но, будучи считаемо, согласно абсолютному духу официальной теории, за окончательное, оно вскоре стало несовместимым с существенными условиями современного общества. Это не значит, что народ вообще не должен, даже в случае надобности, оказывать помощь, даже материальную, для поддержания светской власти. Такое подчиненное вмешательство, как во внутренние, так и во внешние дела, не только не является анархическим, но составляет, очевидно, необходимую гарантию всякого нормального строя. Нужно даже признать, что в этом отношении французские нравы еще весьма несовершенны, так как они располагают наше населения равнодушно относиться к повседневным действиям охранительной полиции. Но всякое прямое участие народа в политическом управлении, для решения важных социальных мероприятий в современном государстве, уместно только в период революции. В окончательном же состоянии оно необходимо будет анархическим, если не станет вполне призрачным.

Глава IV.
Верховная власть народа. Позитивизм ее не допускает; но он признает, в крайних случаях, право на возмущение.

Не допуская метафизического догмата о верховной власти народа, позитивизм систематически извлекает из него все то, что в нем заключается действительно благотворного, как для исключительных случаев, так, в особенности, для нормального существования, устраняя огромные опасности, связанные с его полным применением. В революционной практике его главное значение состоит в прямом оправдании права на бунт. Позитивная же политика представляет это право, как крайнее средство, необходимое для всякого общества, которое, при безусловном подчинении, слишком проповедуемом современным католицизмом, рисковало бы подпасть под иго тирании. С научной точки зрения, должно в нем видеть спасительный кризис, еще более необходимый для коллективной, чем для индивидуальной жизни, соответственно очевидному биологическому закону, гласящему, что болезненное состояние является тем более частым и тем более тяжким, чем организм сложнее и выше. Так что никто не может серьезно опасаться, что грядущее возобладание позитивизма, которое вызовет исчезновение собственно революционного духа,  расположит когда-либо к пассивному подчинению. Это значило бы принять болезнь за окончательный вид здоровья. Глубоко относительный характер новой социальной доктрины, напротив, делает ее единственно способной коренным образом примирить обычное подчинение с исключительным возмущением, как этого требуют одновременно здравый смысл и человеческое достоинство. Сохраняя это опасное лекарство для действительно крайних случаев, она не колеблясь, его одобрит и даже будет рекомендовать, когда оно станет безусловно необходимым. Но она выполнит эту временную функцию и не введет в обычай отдавать политические вопросы и выборы на суд очевидно некомпетентных людей, которых она, сверх того, сумеет склонить к добровольному отречению от их анархических прав.

Что касается нормального предписания, которое действительно содержит в себе, хотя в весьма неясной форме, метафизическая теория народовластия, то позитивизм особенно способен освободить его от опасной примеси и тем увеличит его социальное значение, нисколько не ослабляя его. Он различает в нем два весьма отличных друг от друга понятия, которые до сих пор смешивались — одно политическое, применяющееся в некоторых определенных случаях, другое моральное, имеющее всеобщее применение.

Глава V.
Преобразование метафизического догмата о верховной власти народа.

Первое сводится к провозглашению, от имени социальной массы, частных постановлений, главные мотивы которых все граждане могут обыкновенно достаточно оценить и которые прямо касаются практического существования всей общины, как то: судебные приговоры, объявление войны и т.д. В позитивном строе эти благородные предписания, подсказанные привычным инстинктом всеобщей солидарности, станут еще более внушительными, так как будут обращены ко всему человечеству, а не к отдельному народу. Но было бы нелепо распространять этот обычай на те многочисленные случаи, когда население, не способное само принять решение, должно принимать решения лиц, облеченных его доверием. Эта социальная необходимость зависит либо от трудности решаемого вопроса, либо от слишком косвенного или слишком ограниченного влияния предпринимаемой меры. Типичным примером могут служить решения, — часто весьма важные — касающиеся научных понятий, а также большинство практических промышленных, медицинских и т.д. правил. Во всех этих случаях, позитивизм может легко предохранить народную справедливость от разрушительных заблуждений, которые приобретают серьезное значение только под влиянием метафизического высокомерия, почти неизвестного нашим необразованным пролетариям.

С другой стороны, нормальное толкование мнимого народовластия сводится к основному обязательству направлять всю социальную деятельность к общему благу, впрочем, весьма относительному, что касается пролетарской массы: как в силу ее подавляющего численного перевеса, так в особенности, ввиду трудностей, связанных с ее естественным положением, требующим искусственного попечения, в котором другие слои общества мало нуждаются. Но понимаемое в таком смысле, это по существу республиканское понятие совпадает с всеобщим основанием истинной морали, выражающимся в прямом и беспрерывном преобладании общественности над личностью. Позитивизм не столько не противоречит этому понятию, но как это уже было доказано в настоящем обзоре — он является единственным принципом его полной систематизации, даже умозрительной. Присвоив себе навсегда это великое социальное правило, временным выразителем которого была, после падения католицизма, метафизическая философия, он его окончательно очищает от всякого анархического духа. Ибо он переносит на моральную почву то, что революционная доктрина с такой опасностью ставит на политическую почву, благодаря свойственному ей предрассудку, касающемуся постоянного смешения двух основных сил. Я скоро буду иметь случай специально указать, насколько это спасительное преобразование не только не ослабит республиканский принцип, а напротив, увеличит его непрерывную целесообразность, не прибегая к обманам или возмущениям, которые его метафизическая форма стремится всегда вызывать.

Глава VI.
Способность пролетариата стать опорой для духовной власти.

Мы переходим теперь к прямой характеристике главного коллективного участия, которое должны принимать пролетарии в окончательном строе человечества. Оно принадлежит им в силу их естественной способности стать необходимыми союзниками духовной власти в ее тройной социальной функции — в оценке, руководстве и даже в подготовке. Все интеллектуальные и моральные свойства, которые мы только-что отметили у пролетариата, содействуют тому, чтобы указанная его роль неизменно сохранялась за ними. За исключением класса философов, — главного органа духа общности, — никакая другая часть современного общества не может так, как пролетарии, быть расположена вести себя надлежащим образом с общей точки зрения.

Превосходство пролетариев над другими слоями общества еще более очевидно в обладании социальным чувством; в этом отношении они обыкновенно стоят даже выше истинных философов, слишком отвлеченные стремления которых значительно выиграют от повседневного соприкосновения с врожденными благородными порывами народа.

Итак, пролетариат более всякого другого класса общества естественным образом приспособлен понимать и в особенности чувствовать действительные нравственные начала, хотя он и не в состоянии их привести в стройную систему. Эта прирожденная способность обнаруживается преимущественно по отношению к собственно социальной морали, являющейся наиболее важной и наиболее законченной из трех главных частей всеобщей морали.

Наконец, помимо этих естественных склонностей и сердца, коллективные потребности пролетариата по необходимости заставляют его поддерживать главные нравственные правила, которые обычно выгодны для него. Для поднятия этих правил на надлежащую высоту в активной жизни, духовная власть не может очень рассчитывать на помощь предшествующих классов, являющихся естественными носителями светского господства, злоупотребления которого ее предписания должны умерять и исправлять. Обычные эгоистические стремления вельмож и богатых, вредно отражаются, главным образом, на пролетариате, а потому именно пролетариев и нужно призвать на поддержку нравственных правил. Они тем более способны энергично поддерживать их, что они по необходимости не должны принимать участия в собственно политическом управлении. Всякое участие их в светской власти не только носило бы анархический характер, но и отвлекло бы их от главного лекарства, которым социальный порядок исцеляет все мучающие их недуги. Народная мудрость вскоре оценит несомненное ничтожество предлагаемых ныне немедленных решений. Она не замедлит понять, насколько ее законные требования преимущественно связаны с нравственными средствами, предоставляемыми пролетариям позитивизмом, хотя этот последний их призывает также не стремится к призрачной власти, вносящей смуту.

Это основное стремление народа содействовать духовной власти в ее главной социальной задаче настолько естественно, что оно уже обнаружилось в средние века по отношению к католицизму; подобным же тяготением нужно объяснить и те симпатии, которые последний, несмотря на свой общий упадок, еще вызывает у народов, не принявших протестантства. Поверхностные наблюдатели принимают часто эту привязанность за истинное признание этих верований, а в сущности это наибольшее к ним равнодушие. Но это историческое заблуждение рассеет прием, который в непродолжительном времени эти народы, неправильно причисленные к отсталым нациям, окажут позитивизму, когда они поймут его способность удовлетворить лучше католицизма основные потребности, справедливо подсказываемые им социальным инстинктом.

Глава VII.
Нравственная и политическая сила преобразованного общественного мнения.

Как бы то ни было, это врожденное тяготение пролетариата к духовной власти не могло значительно развиваться в средние века, так как народный элемент едва освободился от остатков рабства, когда католицизм пользовался наибольшим влиянием. Здравая историческая теория считает даже отсутствие этой поддержки одной из причин неизбежного крушения благородной попытки католичества. Это преждевременное духовное учение, благодаря неизбежному оскудению соответствующих верований, а также вследствие ретроградного характера духовных авторитетов, в сущности уже распалось к тому времени, когда пролетариат стал настолько значительной социальной силой, что был в состоянии оказать ему решительную поддержку, если бы оно того заслуживало.

Таким образом, вся новейшая эволюция способствовала тому, чтобы позитивизм организовал основной союз между философами и пролетариями, одинаково подготовленными к этому окончательному союзу, благодаря положительным и отрицательным переменам, совершившимся на западе в течение последних пяти веков.

Этот преобразовательные союз, главным образом, призван создать господство общественного мнения, которое, начиная с конца средних веков, согласно всем инстинктивным и систематическим предвидениям, должно стать главной характерной чертой окончательного строя человечества.

Благотворное влияние общественного мнения неизбежно станет важнейшей опорой нравственности, — не только социальной, но также частной и даже личной — среди тех народов, у которых каждый человек должен будет жить все более и более на виду у всех, что позволит обществу действительно контролировать деятельность каждого. Неизбежное падение теологических иллюзий делает эту силу особенно необходимой, так как большинство людей, даже развитых умственно, не в достаточной степени обладает естественной нравственностью. После несравнимого удовлетворения, непосредственно сопровождающего постоянное упражнение социального чувства, общее одобрение будет составлять наилучшую награду за хорошее поведение. Оставлять доступную о себе память было всегда главным желанием каждого, даже при теологическом режиме. В позитивном строе это благородное честолюбие приобретет еще больше значения, как единственное средство удовлетворить нашу внутреннюю потребность в увековечение нашего существования; и сила общественного мнения, являясь более необходимой для нового нравственного строя, развивается в нем с большей напряженностью. Реальность, свойственная всегда доктринам, соответствующим совокупности фактов, лучше обеспечивает авторитет правил нравственности и их целесообразное применение, чем смутные и авторитетные метафизические или теологические предписания. С другой стороны, прямое и постоянное воззвание к общественному интересу, как к единственному принципу позитивной морали, возбуждает постоянно вмешательство общественного мнения, являющегося единственным естественным судьей всякого поведения, направляемого, таким образом, к общему благу. Теологическо-метафизическое учение о личном значении существования каждого человека, не допускало, конечно, подобного воззвания.

Не приходится далее доказывать, что по отношению к политике в собственном смысле, сила общественного мнения должна стать ее регулирующим началом. Влияние этой силы сказывается уже теперь, несмотря на нашу умственную анархию, всякий раз, когда благодаря какому-нибудь решительному толчку, устраняются коренные общественные разногласия, обыкновенно сводящие на нет ее значение. Влияние ее обнаруживается даже тогда, когда общественное мнение увлекается по ложному пути, чему наши правительства почти никогда не в состоянии достаточно противодействовать.

Приведенные здесь двоякого рода доказательства позволяют судить о том, какое важное значение должно приобрести закономерное пользование этой силой, когда она явится результатом не случайного и временного совпадение мнений, но систематического исповедания всеобщих принципов. Отсюда можно ясно видеть, насколько окончательное возрождение социальных учреждений зависит, главным образом, от предварительного преобразования мнений и нравов.

Такое духовное основание не только необходимо для того, чтобы определить, в чем должно состоять гражданское переустройство, но оно также доставит главные средства для осуществления этого предприятия. По мере восстановления умственного и нравственного единства, оно необходимо будет руководить постепенным развитием новой политической системы. 

Таким образом, главные социальные улучшения могут быть осуществлены задолго до того, как духовное преобразование будет закончено. В средние века католический строй играл значительную роль в возрождении общества, несмотря на то, что его собственная внутренняя организация еще мало подвинулась вперед. В нашем возрождении подобное соотношение между духовным и светским прогрессом должно иметь место в большей степени.

Глава VIII.
Организация общественного мнения.

Двоякое назначение общественного мнения само определяет главные условия его нормальной организации. Его нравственное и политическое значение требует, прежде всего, истинных социальных принципов, затем публики, которая, одобрив их, санкционировала бы их специальное применение и, наконец, систематического органа, который, по установлении всеобщей доктрины, руководил бы ее повседневным приложением. Несмотря на его естественную очевидность, этот анализ общественного мнения еще настолько мало признан, что некоторые прямые указания необходимы здесь для характеристики каждого из трех общих условий.

Первое, в сущности, состоит в распространении на социальное искусство основного деления между теорией и практикой, необходимость которого в незначительных случаях никто уже не оспаривает. Именно благодаря этому обстоятельству, новая духовность вскоре будет признана выше старой. В средние века общие принципы нравственного и политического поведения могли иметь лишь эмпирический характер, освященный только религией. Все превосходство этого строя над древним ограничивалось, в этом отношении, в отделении этих правил от их частного применения, благодаря чему они становились предметом непосредственного предварительного изучения и предохранялись от влияния переменчивых страстей. Однако, не взирая на важность подобного разделения, ему не хватало осмысленности, и поэтому здравый смысл должен был в каждом отдельном случае выяснять применение принципов, которые сначала были смутны и абсолютны, соответственно природе самих верований. Ввиду этого, целесообразность этого первого спиритуализма была обусловлена его косвенной способностью развивать социальное чувство в той единственной форме, которая была тогда возможна.

Позитивный спиритуализм обладает теперь значительно более удовлетворяющим характером, так как основан на полной систематизации, одновременно объективной и субъективной. Не теряя ничего в практической ценности, социальные принципы приобретают внушительный теоретический авторитет и в особенности непоколебимое постоянство, благодаря их необходимой связи с совокупностью реальных законов нашей личной или коллективной природы. Эти законы подтвердят, по крайней мере, все те принципы, которые не будут прямо из них выведены.

Связанные, таким образом, постоянно с основной общественностью, практические правила смогут быть в каждом случае подвергнуты ясному и однородному толкованию, способному устранить всякие софизмы. Эти рациональные принципы, делающие наше поведение независимым от минутных побуждений, одни только и могут обеспечить целесообразное применение социального чувства и предохранить нас от заблуждений, вызываемых часто его произвольными внушениями. Его прямое и постоянное развитие, без сомнения, составляет в действительной жизни как общественной, так и частной, первый источник нравственности. Но это необходимое условие обыкновенно недостаточно для обуздания естественного господства эгоизма, если практическое поведение не будет намечено наперед, в каждом важном случае, согласно доказуемым правилам, принятым сначала на веру, а затем — по убеждению. Ни в каком деле искренное и пылкое желание преуспеть не избавляет нас от необходимости познать природу и условия добра. Политическая и нравственная практика не может быть освобождена от этой обязанности, хотя непосредственные внушения чувства в данном случае более действительны, чем во всех других. Множество примеров из общественной и частной жизни уже вполне показали, насколько чувство может увлечь нас на ложный путь, когда его побуждения не просвещены надлежащими принципами. Таким-то образом, за отсутствием систематических убеждений, первоначальные великодушные стремления республиканской Франции по отношению к остальному Западу вскоре выродились в жестокое угнетение, когда отсталый вождь разбудил себялюбие французов.

Обратные случаи еще более обычны и также способны характеризовать эту естественную солидарность между чувствами и принципами. Ложная социальная доктрина часто способствовала естественному главенству эгоизма, извращая понятие об общем благе. Современная история дает тому поразительный пример, именно незаслуженное доверие, оказываемое в Англии софистической теории Мальтуса о народонаселении. Несмотря на несочувственный прием, который эта теория встретила у всех других западных народов, и невзирая на то, что она уже отвергнута смелыми английскими мыслителями, это безнравственное заблуждение дает еще кажущуюся научную санкцию преступной антипатии, питаемой руководящими классами ко всякому глубокому возрождению британского населения.

После установления всеобщей доктрины следующим главным условием для создания господства общественного мнения является наличность социальной среды, способной проводить основные принципы. Вот чего, главным образом, недоставало католическому спиритуализму, крушение которого поэтому было неизбежно, даже если бы религиозные верования были более долговечны.

Я уже достаточно указал, почему современный пролетариат является прочной и естественной точкой опоры для новой духовной власти. Потребность в ней столь же бесспорна, как и ее естественное возникновение. Хотя позитивная доктрина сама по себе несравнимо более целесообразна, чем все недоказуемые заповеди, тем не менее, не нужно рассчитывать на то, что внушаемые ею убеждения смогут когда-либо сделать совершенно излишней эту сильную поддержку. Рассудок отнюдь еще не может быть таким прямым авторитетом в нашей несовершенной организации. Даже социальное чувство, несмотря на его чрезвычайно большое значение, было бы недостаточно для обычного и надлежащего руководства активной жизнью, если бы общественное мнение не укрепляло благие личные намерения.

Для того, чтобы чувство общественности одержало верх над личными интересами, требуется не только постоянное вмешательство настоящих общих принципов, способных рассеять всякое сомнение касательно поведения в каждом отдельном случае, но требуется также беспрестанное воздействие всех на каждого как для того, чтобы обуздать эгоистические побуждения, так и для возбуждения симпатических чувств. Без этого всеобщего сотрудничества чувство и рассудок оказались бы всегда почти недостаточными, насколько наша несовершенная природа стремится всегда удовлетворять личные инстинкты. 

Выше мы видели, что пролетарии естественно составляют в этом отношении главный источник общественного мнения, не только в силу их численного превосходства, но, в особенности, благодаря их умственным и нравственным качествам в соединении с их социальным положением. Таким образом, позитивизм, поставив, наконец, основную проблему человеческой жизни, один только и указывает в самой природе великого организма различные существенные основания реального решения ее.

Глава IX.
Рабочие клубы.

Отныне ничто не может помешать нашим пролетариям, как изолированным, так и, в особенности, соединенным в общества, свободно судить о повседневном применении и даже об общих принципах социального режима, по необходимости затрагивающего их более, чем всякий другой класс. Памятное стремление нашего народа образовывать всюду клубы, без особого к тому понуждения и вопреки отсутствию всякого действительного энтузиазма, лишний раз доказало, насколько противоречили нашим нравам материальные стеснения, которые эти естественные наклонности раньше испытывали. Эти стремления не только не могут пойти на убыль, но должны все более и более укореняться и развиваться. Так как они вполне соответствуют привычкам, чувствам и потребностям пролетариев, составляющих главное основание этих союзов.

Истинная социальная доктрина должна их укреплять, сообщая им более правильную организацию и более важную цель. Отнюдь не являясь в каком-либо отношении анархическими, они в сущности являются незаметной и естественной подготовкой к обычаям окончательно возрожденного человечества. Эти союзы поддерживают социальное чувство посредством постоянного благотворного его возбуждения. Общественное мнение вырабатывается одновременно и более быстро, и более полно, по крайней мере, после достаточной индивидуальной подготовки к нему.

Никто теперь не подозревает, какое важное и благотворное значение приобретут эти естественные стремления, когда истинно всеобщая доктрина надлежащим образом их упорядочит. Они явятся тогда главной точкой опоры для духовного преобразования, которому будет, таким образом, обеспечена активная поддержка народа, тем более решительная, что она всегда будет свободной и мирной.

Опасение, что эти союзы могут вызвать политические волнения, обусловлены только эмпирической оценкой нашего революционного прошлого. Вместо того, чтобы поддерживать и развивать в пролетариях желание пользоваться так называемыми политическими правами, рабочие клубы, напротив, будут отвлекать их от всякого напрасного вмешательства в политику, призывая наших пролетариев к их основной социальной службе, как главного вспомогательного элемента духовной власти. Эту благородную и нормальную будущность позитивизм представит им более привлекательной, чем могут быть для них теперь метафизические иллюзии.

Клуб, в сущности, должен, главным образом, заменить церковь или скорее, подготовить новый храм, под постепенным давлением преобразовательной доктрины, которая мало-помалу доставит первенство окончательному культу Человечества, как я это особо укажу в конце этого обзора.

Не препятствуя свободному развитию всех прогрессивных стремлений, наш республиканский строй вскоре обнаружит самопроизвольное стремление нашего народа направить отныне по этому новому руслу различные социальные чувства, единственным регулятором которых был долгое время католицизм.

Глава X.
Философские органы общественного мнения.

Чтобы закончить изложение истинной теории общественного мнения, мне остается только указать здесь на то, что должен необходимо существовать философский орган, связывающий доктрину с публикой, без чего их взаимоотношение было бы почти безрезультатным. Это последнее условие еще более неизбежно, чем первое; и оно на деле всегда имело место, ибо всякое учение предполагает наличность первоначальных основателей его и даже обыкновенных учителей. Было бы очевидным противоречием считать, что нравственные и политические принципы имеют высокое социальное значение, и в то же время допускают, что лица, которые их устанавливают или преподают, лишены всякого духовного авторитета.

Отрицательная метафизика, сперва протестантская, затем деистическая, могла, конечно, временно допустить подобную несообразность, когда разумная часть общества была преимущественно занята тем, чтобы обезопасить себя от католического регресса. Во время этой продолжительной борьбы каждый превращался в своего рода священника, толкующего по своему усмотрению учение, которое могло обойтись без собственных органов, так как оно заключалось, главным образом, в критике. Наши различные метафизические организации прямо освятили подобное положение вещей своими предварительным декларациями, которые как бы давали каждому гражданину общее средство для социальной оценки, избавляющее его от необходимости обращаться к специальным толкователям. Я, к сожалению, не могу здесь подробнее рассмотреть это неправильное распространение на прочное органическое состояние того порядка, который мог соответствовать только революционному переходному состоянию.

По отношению к простейшим искусствам никто не посмел бы требовать, чтобы общие правила существовали без теоретической разработки, или чтобы их специальное толкование было предоставлено простому инстинкту практика. Как может быть иначе относительно наиболее трудного и наиболее важного искусства, более сложные и менее точные правила которого требуют в каждом случае специального объяснения? Доказательства социальных принципов никогда не станут настолько удовлетворительными, чтобы позитивная доктрина могла когда-либо, даже при наилучшей постановке образования, избавить от необходимости прибегать в частной или общественной реальной жизни к помощи философских советов. Моральные мотивы, указывающие на необходимость такого постоянного посредствующего органа между правилом и приложением, еще более решительны, чем интеллектуальные соображения. Если, с одной стороны, философский орган один только может достаточно знать истинный дух руководящей доктрины, то, с другой стороны, он же единственно способен предоставлять гарантию чистоты, возвышенности и беспристрастия, без которых его советы не имели бы почти никакого значения для преобразования индивидуального или коллективного поведения. Именно через его посредство должно, главным образом, совершаться это воздействие всех на каждого, признанное выше необходимым для истинной нравственности. Правда, он не является главным источником общественного мнения, как высокомерные теоретики это часто полагают. Но хотя сила последнего по существу вытекает из свободного народного признания, это естественное содействие становится вполне успешным только при систематическом провозглашении единодушных суждений, кроме исключительных случаев, когда достаточно прямого выражения народной воли.

Таким образом, пролетариат и философы являются двумя солидарными элементами в специальной выработке и даже в обычном проявлении настоящего общественного мнения. При отсутствии первого из этих элементов наилучше установленная доктрина была бы обыкновенно бессилна; без другого она почти никогда не имела бы достаточной прочности, чтобы преодолеть постоянные препятствия, которые наша личная и социальная природа противопоставляет практическому господству основных правил. 

Эта потребность в систематических органах для руководства и провозглашения общественного мнения дает себя, в сущности, чувствовать даже среди нашей духовной анархии каждый раз, когда наступает настоящее проявление общественного мнения, которое не могло бы иметь места, если бы никто не взял на себя почина или ответственности. В частной жизни это вмешательство зачастую отсутствует; в наличности потребности в нем нас убеждает неудовлетворительность на практике даже наименее спорных правил, если их специальное применение не регулируется никаким постоянным авторитетом. Более легкая оценка и более деятельные чувства стремятся тогда возместить несовершенным образом этот крупный пробел.

Вследствие более трудных условий и более высоких требований общественной жизни, она никогда не оставалась вполне лишенной систематического вмешательства. В каждом из ее проявлений обнаруживается, даже теперь, необходимое участие некоторого духовного авторитета, представителями которого чаще всего являются философы и литераторы.

Итак, наше умственное и нравственное безначалие не избавляет общественное мнение от руководителей и толкователей. Только ему приходится удовлетворяться лицами, которые могут представить лишь личные свидетельства, не гарантирующие прочности их убеждений и чистоты их чувств. Поставленный таким образом позитивизмом вопрос об организации общественного мнения не может долгое время оставаться нерешенным. В сущности, этот вопрос сводится к нормальному разделению на две социальные власти, подобно тому, как главное условие позитивной доктрины было выше приведено к соответственному разделению на теорию и практику. С одной стороны, ясно, что здравое толкование нравственных и политических правил может, — как и для всякого другого искусства, — исходить только от философов, посвятивших себя изучению естественных законов, на которых эти правила покоятся. А для того, чтобы философы могли сохранять цельное миросозерцание, что единственное составляет их интеллектуальную заслугу — они должны тщательно воздерживаться от всякого участия в активной жизни и особенно общественной, под влиянием которой их умозрительная способность вскоре ослабевает. С другой стороны, это условие не менее необходимо для сохранения чистоты их чувств и духовного беспристрастия, что является двойной нравственной гарантией их общественного или частного авторитета.

Глава XI.
Необходимое сочетание трех элементов общественного мнения: доктрина, сила и орган.

Такова вкратце позитивная теория общественного мнения. Посредством своих трех необходимых элементов: доктрины, силы и органа, общественное мнение глубоко связано с совокупностью духовного преобразования; или скорее, оно составляет только самую обыкновенную оценку этого основного предмета. Все его части находятся между собой в тесном естественном согласии. Если позитивные принципы могут рассчитывать только на поддержку пролетариев, то последние, в свою очередь, не могут отныне сочувствовать какому-либо другому учению. То же самое можно сказать относительно философских органов, независимость которых может быть установлена и поддерживаема только народом.

Наши ученые инстинктивно отвергают необходимость двух властей, так как это привело бы к систематическому ограничению их честолюбия. Это разделение власти страшит также богачей, которые опасаются, что оно породит моральный авторитет, способный наложить на их эгоизм непреодолимую узду. Одни пролетарии могут теперь понимать эту реформу и сочувствовать ей, так как им более доступны цельные взгляды и социальное чувство. Лучше предохраненные, в особенности во Франции, от метафизических софизмов и от аристократических прельщений, их ум и сердце готовы легко усвоить правила позитивизма, касающиеся этого основного условия нашего истинного возрождения.

Эта теория общественного мнения ясно указывает, в каком положении находится уже организация этого важного современного регулятора и чего ему, главным образом, еще недостает. Существуют уже доктрина, сила и даже орган, но эти элементы не вступили еще между собой во взаимное сочетание. Поэтому весь успех возрождения зависит, в конце-концов, от тесного союза между философами и пролетариями.

Чтобы закончить характеристику этого окончательного союза, мне остается указать на общие выгоды, которые он может доставить народу в вопросе о нормальному удовлетворении их законных требований.

Главное улучшение, долженствующее вскоре развить и укрепить все другие, состоит в том, что пролетарии, благодаря своему благородному социальному назначению, станут отныне необходимыми помощниками духовной власти. Этот огромный класс людей, который, с самого своего зарождения в средние века, оставался чуждым новому строю, займет тогда положение, вполне соответствующее его собственной природе и общему благу. Помимо своих специальных занятий, все члены этого класса примут важное участие в общественной жизни. Такое народное сотрудничество, далеко не нарушая основного порядка, является наиболее прочной гарантией порядка, в силу только того, что оно будет не политическим, но моральным.

Таково окончательное изменение, которое позитивизм вносит в указанный революционным духом способе социальное вмешательства пролетариев. Бурный спор о правах мы заменяем мирным определением обязанностей. Напрасные споры об обладании властью заменены исследованием правил, относящихся к мудрому ее осуществлению.

При поверхностной оценке современного состояния может показаться, что наши пролетарии еще весьма далеки от подобного настроения. Но более глубокое изучение может вполне убедить, что даже производимый ими теперь опыт расширения политических прав вскоре покажет им непригодность этого средства, мало соответствующего их естественным потребностям. Не отрекаясь формально от этих прав, — что было бы несовместимо с их социальным достоинством, они, руководимые мудрым инстинктом, не замедлят еще более решительно их упразднить. Позитивизм без труда убедит их, что, если духовная власть для полного достижения своей социальной цели, должна всюду разветвляться, то для сохранения порядка требуется, напротив, обычное сосредоточение светской власти. Это убеждение явится преимущественно результатом здравой оценки чисто-нравственной природы основных затруднений, справедливо озабочивающих наших пролетариев.

Глава XII.
Коммунизм.

Пролетарии уже сделали в указанном выше направлении самопроизвольный шаг, значение которого еще очень плохо понято. Знаменитое утопическое учение, быстро распространяющееся среди них, служит им пока, ввиду отсутствия лучшей доктрины, для формулирования их собственной точки зрения на главный социальный вопрос. Хотя опыт первой части революции не разочаровал их окончательно в политических иллюзиях, он, тем не менее, выяснил, что собственность для них более важна, чем власть в собственном смысле слова. Распространяя на этот пункт великую социальную проблему, коммунизм оказывает большую услугу, которую не могут умалить временные опасения, вызываемые его метафизическими формами. Поэтому эта утопия должна быть тщательно отделена от многочисленных заблуждений, порождаемых нашей духовной анархией, призывающей неспособные или плохо подготовленные умы к наиболее трудным умозрениям. Эти ненужные теории столь мало характерны, что приходится их различать по именам их авторов.

Коммунизм не называется именем какого-либо лица и не является случайным плодом исключительного положения. В нем нужно видеть самопроизвольный прогресс, скорее аффективный, чем рациональный, истинного революционного духа, стремящегося ныне заниматься преимущественно нравственными проблемами, отодвигая на второй план собственно политические вопросы.

Конечно, эти вопросы решаются коммунистами, как и их предшественниками, исключительно политическим путем, так как они также хотят руководить поведением посредством власти. Но вопрос, который они, наконец, поставили, требует непременно морального решения, его политическое решение окажется столь недостаточным и губительным, что вскоре непременно должно одержать верх решение, указываемое позитивизмом, который станет руководителем окончательного преобразования мнений и нравов.

В коммунизме следует особенно ценить свойственные ему благородные чувства, а не напрасные теории, служащие временным выражением этих чувств в среде, где они не могут еще иначе формулироваться. Наши пролетарии, весьма мало проникнутые метафизическими воззрениями, принимая эту утопию, отнюдь не придают этим доктринам такого же значения, как люди ученые. Коль скоро они найдут лучшее выражение для своих законных желаний, они, не колеблясь, предпочтут ясные и реальные понятия, могущие служить основанием для прочного мирного строя, смутным и призрачным идеям, анархическое направление которых они вскоре инстинктивно поймут. До этого момента они должны примыкать к коммунизму, как к единственному движению, которое может в настоящее время поднимать и энергично поддерживать самый основной вопрос. Даже опасения, вызываемые решением, которое они ныне предлагают, способствует привлечению и сосредоточению общего внимания на этом важном предмете, который, без этого постоянного напоминания, устранялся бы или игнорировался бы метафизическим эмпиризмом и аристократическим эгоизмом наших правящих классов.

Впрочем, и тогда, когда наши коммунисты переработают свои идеи, им незачем отказываться от своего имени, которое указывает только на основное преобладание социального чувства. Но наше благотворное республиканское преобразование избавит их даже от этого названия и предложит им равноценное обозначение, не вызывающее тех опасений, которые связаны со словом коммунизм.

Итак, новая философия не только не страшится коммунизма, но, напротив, рассчитывает на скорый успех среди большинства примкнувших к нему пролетариев, в особенности во Франции, где отвлеченные учения имеют мало влияния на вполне свободомыслящих людей. Этот результат необходимо будет достигаться по мере того, как народ будет знакомиться с основной способностью позитивизма разрешать лучше коммунизма главную социальную проблему.

Глава XIII.
Социализм.

Новая формула, сама собой одержавшая верх среди наших пролетариев после первого издания настоящего рассуждения, уже ясно обнаружила, что их настроение изменилось. Одобрив удачное выражение “социализм”, они тем самым одновременно приняли проблему коммунистов и отвергли их решение ее, ныне как-будто безвозвратно отброшенное. Но современные социалисты могут обходить коммунизм только до тех пор, пока они занимают пассивную или критическую позицию. Если они приобретут политическое главенство раньше, чем их идеи окажутся в уровне с их чувствами, они по необходимости дойдут до анархических заблуждений, которые они теперь инстинктивно отвергают. Вот почему быстрое распространение социализма внушает основательную тревогу классам, сопротивление которых, опирающееся на опыт, составляет теперь единственную закономерную гарантию материального порядка.

В самом деле, проблема, поставленная коммунистами, допускает решение только в коммунистическом духе, пока продолжается революционное смешение духовной и светской властей. Таким образом, единодушное отрицание, встречаемое этими утопиями, должно всюду подготовить благоприятную почву для позитивизма, который отныне один только и может предохранить Запад от всякой серьезной коммунистической попытки. Основывая, наконец, современную политику на надлежащем систематическом разделении властей, впервые возникшем в средние века, созидающая партия стремится теперь удовлетворить бедных и в то же время успокоить богатых! Предлагаемое ею нормальное решение вскоре сделает бесполезными эти недолговечные обозначения. Окончательно очищенное древние наименование “республиканцы” будет всегда достаточно для обозначения истинных преобразовательных чувств, между тем как название “позитивистов” исключительно будет характеризовать воззрения, нравы и даже соответственные учреждения.

Глава XIV.
Позитивная теория собственности.

Побуждаемый свойственной ему реальностью, равно как и постоянным стремлением посвятить рассудок на службу чувству, позитивизм вдвойне стремится основать систематизацию самопроизвольного коммунистического принципа на социальный природе собственности и на необходимости ее упорядочить.

Истинные философы, не колеблясь, поддерживают своим авторитетом инстинктивные протесты пролетариев против неправильного определения собственности, принятого большинством современных юристов, приписывающих этому институту абсолютную индивидуальность, право пользоваться и злоупотреблять. Эта антиобщественная теория, исторически вызванная чрезмерной реакцией против исключительных притеснения, несправедлива и неосновательна.

Так как никакой вид собственности не может быть создан или даже передан в другие руки исключительно его обладателем, без необходимого специального и общего сотрудничества общества, то поэтому пользование им никогда не должно быть чисто-индивидуальным. Всегда и всюду общество более или менее вмешивалось и подчиняло пользование им социальным потребностям. Налог действительно делает все общество участником каждого частного владения; и общий ход цивилизации не только не уменьшает этого участия, но, напротив, постоянно его увеличивает, в особенности среди современных народов, все более и более расширяя связь каждого со всеми.

Другой всеобщий обычай показывает, что в некоторых крайних случаях общество даже считает себя в праве завладеть всецело собственностью. Хотя право конфискации было временно отменено во Франции, тем не менее, этот единственный случай отмены его, обусловленный недавними злоупотреблениями этим бесспорным правом, не может оказаться устойчивее традиций, поддерживающих это право, и власти, установившей его. Наши коммунисты, таким образом, прекрасно опровергли юристов относительно общей природы собственности.

Вполне приемлема также их основная критика экономистов, метафизические правила которых препятствуют всякому социальному упорядочению личного владения. Это догматическое заблуждение, вызванное, как и предыдущие, неправильным вмешательством, прямо противоречит здравой философии, хотя оно и признает, что общественные явления подчиняются естественным законам, и тем как-будто к ней приближается. Похоже на то, что экономисты одобрили этот основной принцип только для того, чтобы тотчас обнаружить, насколько они неспособны его понимать; ибо прежде, чем распространять его на наиболее важные явления, им следовало рассмотреть его относительно самых незначительных; пренебрегши этим, они показали свое полное непонимание тенденции естественного порядка — становиться, по мере своего осложнения, все более и более изменяемым. Так как вся наша деятельность покоится на этом понятии, то нельзя извинить педантизма экономической метафизики, с которым она осуждает непрестанное вмешательство человеческой мудрости в различные отрасли социального движения. Естественные законы, управляющие этим движением, на самом деле, не только не препятствуют нам его беспрестанно видоизменять, но должны, напротив, способствовать лучшему приложению нашей деятельности, которая здесь оказывается более целесообразной и более необходимой, чем относительно всех других явлений.

Итак, с этих различных сторон основной коммунистический принцип поглощается позитивизмом. Значительно укрепляя его, новая философия также расширяет его, так как она применяет его ко всем формам человеческого существования, которые, согласно истинному республиканскому духу, все, без исключения, должны быть отданы на служение общества. 

Эгоистические чувства и мелочные взгляды необходимо преобладали в течении долгого революционного переходного состояния, отделяющего нас от средних веков. Но как те, так и другие, не соответствуют окончательному строю современного общества. Во всяком нормальном состоянии человечества, каждый гражданин является государственным чиновником, более или менее определенные преимущества которого обусловливают одновременно его права и обязанности. Этот всеобщий принцип должен, без сомнения, распространяться также на собственность, которую позитивизм рассматривает, главным образом, как необходимую социальную функцию, состоящую в накоплении и управлении капиталами, с помощью которых каждое поколение подготовляет поле деятельности для следующего за ним. Эта нормальная оценка облагораживает владение собственностью, не ограничивая его справедливой свободы и даже внушая к нему больше уважения.

Глава XV.
Различия между коммунизмом и позитивизмом.

Но именно в этом пункте здравые социологические теории совершенно расходятся с инстинктивными взглядами народной мудрости. Принимая и даже значительно дополняя коммунистическую аргументацию, позитивисты совершенно отбрасывают коммунистическое решение, которое считают недостаточным и разрушительным. Наше решение, главным образом, отличается от последнего введением моральных средств вместо политических.

Таким образом, главное социальное различие между позитивизмом и коммунизмом относится, в конце концов, к нормальному отделению светской власти от духовной; эта мера, отсутствовавшая до сих пор во всех представлениях об обновлении, всегда оказывается в основе каждой важной социальной проблемы, как единственный окончательный выход для человечества. Характеризуя лучше коммунистическое заблуждение, позитивизм его оправдывает, так как эту ошибку он разделяет со всеми другими признанными ныне доктринами. Как почти все высоко образованные умы не понимают основного принципа современной политики, разве можно порицать народный инстинкт за то, что он до сих пор находился под этим всемирным влиянием революционного эмпиризма?

Мне нет надобности, в особенности здесь, предпринимать специальное исследование древней утопии, основательно опровергнутой двадцать два века тому назад великим Аристотелем, провозгласившим, таким образом, органический характер позитивной философии даже на первой стадии ее возникновения. Сверх того, крайняя непоследовательность современного коммунизма указывает на полное отсутствие в нем рассудительности и в то же время на благородный сентиментальный источник его. Ибо он отличается от древней утопии, представленной преимущественно Платоном, главным образом тем, что последний, кроме общности имущества, проповедовал также общность жен и детей, что на самом деле и являлось необходимым следствием этой утопии.

Как бы связаны ни были эти два заблуждения, эта утопия понимается в таком смысле только немногими учеными, плохо направленный ум которых тревожат мало деятельное сердце. Наши же необразованные пролетарии, будучи благородно непоследовательными, принимают только ту часть этой неделимой ложной утопии, которая относится к их социальным потребностям, энергично отвергая все то, что оскорбляет наши лучшие чувства. 

Не вдаваясь в подробное обсуждение всех этих иллюзий, важно отметить главные недостатки соответствующего им метода, так как за исключением позитивизма, они более или менее присущи всем обновляющим школам. Они состоят, с одной стороны, в незнании или даже отрицании естественных законов, управляющих социальными явлениями и, с другой, в обращении к политическим средствам там, где на первом месте должны стоять нравственные средства. Действительно, эти две связанные между собой ошибки обуславливают недостаточность и опасность различных утопий, тщетно оспаривающих друг у друга руководство нашим возрождением. Чтобы сделать эту оценку более ясной, я буду применять ее к наиболее яркому заблуждению, откуда всякий без труда может распространить ее и на все другие.

Глава XVI.
Необходимое согласование между независимостью и содействием.

Незнание реальных законов общественности обнаруживается, прежде всего, в опасном стремлении коммунизма подавлять всякую индивидуальность. Помимо того, что таким образом игнорируется естественное преобладание личного инстинкта, опускается также из виду одна из двух основных характерных черт коллективного организма, в котором разделение функций столь же необходимо, как и их участие. Если бы между всеми людьми установилась такая солидарность, что люди стали бы материально неотделимыми, как это наблюдается в некоторых уродливых случаях внешнего сращения двух людей, общество немедленно перестало бы существовать. Эта крайняя гипотеза позволяет понять, насколько индивидуальность необходима для нашей социальной природы, так как она создает почву для разнообразия одновременных усилий, благодаря чему общественная жизнь стоит выше всякого личного существования.

Великая задача человечества состоит в согласовании, по возможности, этого необходимого разделения с не менее необходимым единением. Исключительная забота об этом последнем условии привела бы к уничтожению всякой реальной деятельности и даже истинного человеческого достоинства, так как всякая ответственность перестала бы существовать. Несмотря на радости домашнего очага, часто отсутствие независимости делает нестерпимым существование под постоянной опекой семьи. Что же было бы, если бы каждый находился в подобном положении по отношению к безразличной общине?

Таков огромный недостаток всех утопий, приносящих в жертву истинную свободу анархическому равенству или даже преувеличенному братству. В этом смысле позитивизм по существу присоединяется — хотя и на основании иного принципа, — к решительной критике, которой коммунизм подвергся у наших экономистов, в особенности в почтенном трактате наиболее передового из них (Дюнойе).

Глава XVII.
В промышленном строе руководители необходимы.

Коммунизм противоречит также социологическим законам в том, что он игнорирует естественную организацию современной промышленности, откуда он хочет устранить необходимых руководителей. Армия не может существовать без офицеров, равно как и без солдат; это простое понятие одинаково приложимо к промышленному строю, как и к военному порядку. Хотя современная промышленность все еще бессистемна, однако, естественно установившееся деление на предпринимателей и рабочих составляет, без сомнения, необходимый зародыш для окончательной организации. Никакое великое предприятие не могло бы существовать, если бы каждый исполнитель должен был быть также управляющим или если бы управление было неопределенно вверено косной и неответственной толпе.

Современная промышленность, очевидно, стремится беспрестанно увеличивать свои предприятия, причем всякое увеличение вызывает тотчас и большее расширение. А эта естественная тенденция, будучи далеко не неблагоприятной для пролетариев, одна только и даст возможность действительно систематизировать материальную жизнь, когда она будет надлежащим образом упорядочена моральным авторитетом. Ибо философская власть наложит именно на крупнейших руководителей предприятий обязанности, благоприятные для их подчиненных. Если бы материальное могущество не было достаточно сконцентрировано, мы не имели бы необходимых сил для выполнения великих нравственных предписаний, или пришлось бы требовать чрезмерных жертв, несовместимых ни с каким промышленным движением.

Таков неизбежный недостаток всякой реформы, которая ограничивается заботой о захвате общественной или частной власти, вместо того, чтобы упорядочить пользование ею, в чьих бы руках она ни находилась. Таким путем сводятся на нет силы, целесообразное употребление которых составляет наше главное средство для устранения чрезвычайных социальных затруднений.

Глава XVIII.
Коммунизм игнорирует историческую непрерывность.

Итак, несмотря на почтительное чувство, внушаемое современным коммунизмом, он, ввиду отсутствия в нем истинно-научного обоснования, совершенно не годится, как средство для исцеления общественного недуга. Можно даже сделать нашим коммунистам более тяжкий упрек, именно в прямой ограниченности их социального инстинкта. Ибо чувство солидарности, которым они так гордятся, ограничивается настоящим временем, и в нем отсутствует историческая беспрерывность, составляющая, однако, главную характерную черту человечества. Когда они укрепят свой нравственный порыв на историческом основании и проследят исторически ту связь, которую они видят только на ограниченном промежутке, они тотчас заметят необходимость всеобщих условий, которые ими теперь игнорируются. Они поймут тогда важность института наследства, как естественного способа передачи одним поколением другому уже выполненных трудов и средств для их усовершенствования.

Расширение этого института на индивидуальную жизнь является только следствием его очевидной необходимости в коллективной жизни. Но упреки, которые заслуживают в этом отношении наши коммунисты, могут быть направлены также по адресу всех других новаторских сект, которые, вследствие своего анти-исторического направления, имеют в виду всегда общество без предков, даже в том случае, когда они интересуются, главным образом, потомками.

Все эти бесспорные недостатки не могут помешать здравой философии снисходительно судить настоящий современный коммунизм, принимая во внимание или его истинный источник, или его действительное назначение. Было бы весьма несправедливо судить в отдельности об учении, которое имеет смысл и ценность только относительно среды, в которой оно возникло. Оно здесь своеобразно выполняет необходимую функцию, прямо указывая на главную социальную проблему, которую только нарождающийся позитивизм мог лучше формулировать.

Было бы совершенно неосновательно предположить, что достаточно одной постановки вопроса без сопровождающего ее теперь опасного решения. Это значило бы совершенно игнорировать реальные требования нашего слабого ума, который даже в области простейших предметов не может долгое время останавливаться на вопросах, лишенных всякого ответа. Если бы, например, Галль и Бруссе только ставили те проблемы, которые они дерзнули разрешить, их принципы оказались бы бесспорными, но бесплодными, ввиду отсутствия побуждения к обновлению, могущего вытекать только из систематического решения, каким бы рискованным оно ни казалось вначале. Каким образом можно было обойти эту потребность ума в наиболее трудных и наиболее страстных вопросах?

Наконец, если внимательно сравним коммунистические заблуждения с другими социальными доктринами, занявшими в наши дни, даже официально, господствующее положение, наше заключение будет в пользу первых. Разве они, например, более бессмысленны и в основе более опасны, чем эмпирические утопии, которые в течение целого столетия пользовались во Франции большим успехом и еще теперь увлекают многих ученых, — утопия о завершении великой революции путем установления парламентарного режима, пригодного только для переходного состояния Англии?

Сверх того, наши мнимые консерваторы избегают коммунистических заблуждений, только отбрасывая или обходя соответственные вопросы, становящиеся, однако, все более и более неустранимыми. Когда же они начинают их рассматривать, они, в свою очередь, впадают в те же самые опасные ошибки, по необходимости общие всем школам, отвергающим отделение духовной власти от светской и стремящимся заменять воспитание нравов созданием законов. Так, например, официальные доктрины предлагают ныне чисто-коммунистические учреждения: детские приюты, ясли и т.д., между тем как народный инстинкт справедливо осуждает их, как противные всеобщему развитию семейных привязанностей.

Глава XIX.
Несмотря на благородство мотивов, вызвавших коммунизм, он как система не имеет никакой ценности.

За исключением временного противодействия другим ложным доктринам, коммунизм имеет ценность только в силу благородства вызвавших его чувств, но его призрачное и разрушительное решение социальной проблемы никогда не может быть допущено. Однако, один этот благородный нравственный источник сохранит за ним все возрастающее влияние до того времени, когда наши пролетарии признают, что удовлетворения тех же потребностей можно достигнуть более мягкими и более действительными средствами.

Наш республиканский строй, который с первого взгляда кажется столь благоприятным для этой утопии, должен, однако, вскоре уменьшить ее значение, так как он стремится непосредственно санкционировать социальный принцип, являющийся заслугой коммунизма, но освобождая его от опасных иллюзий, искажающих его. Во Франции, где легкость приобретения всюду развивает естественную склонность к собственности, особенно нечего бояться практических последствий этих заблуждений; напротив, их благотворное влияние выразится в том, что отныне будет обращено серьезное внимание на справедливые народные требования. Но в тех западных государствах, где вследствие того, что аристократия менее пришла в упадок, а пролетарии более угнетены и менее развиты, преимущественно же в Англии, опасность станет более серьезной. Даже среди католических народов, где истинное братство представляло лучшее сопротивление для анархического эгоизма, коммунистические волнения могут быть окончательно избегнуты только при быстром распространении позитивизма, призванного рассеять все социальные заблуждения и дать истинное решение всем вызывающим их вопросам.

Природа социального недуга показывает, что средство для его исцеления должно быть преимущественно моральное, и народный инстинкт не замедлит понять эту необходимость, покоящуюся на действительному знании человечества. В этом смысле коммунизм, сам того не ведая, подготовляет практическое главенство позитивизма, ставя с непреодолимой энергией проблему, которую только новая философия может на самом деле мирно разрешить.

Глава XX.
Контролировать употребление богатства более целесообразно, чем оспаривать право богатого.

Не вдаваясь в бесполезный и бурный спор о происхождении и объеме частной собственности, новая философия прямо устанавливает нравственные правила, относящиеся к ее социальному назначению. Распределение реальных сил и в особенности материальных, настолько недоступно нашему вмешательству, что мы потратили бы нашу недолгую жизнь на бесплодные и нескончаемые споры, если бы мы, главным образом, занялись исправлением, именно в этом отношении, несовершенств естественного порядка. Для публики важно знать не то, в чьих руках находится та или иная социальная власть, а то, как обладатели таковой ею пользуются; и с этой стороны наши усилия могут быть приложены с большим успехом. Сверх того, регулируя назначение собственности, мы производим косвенное воздействие на владение ею.

Эти необходимые правила должны быть, по своему происхождению, моральными, а не политическими, в своем же применении — общими, а не специальными. Все те лица, кои им подчиняться, примут их добровольно, в силу воспитания, и будут их соблюдать, сохраняя достоинство свободы так, как это понимал уже Аристотель. Благодаря моральному приравнению частной собственности к общественной обязанности, они не будут вынуждены исполнять тиранические предписания, которые глубоко унижают человеческую природу, так как уничтожают добровольность и ответственность. Эта нормальная оценка будет часто применяться даже в обратном смысле, дабы упрочить положение общественных служащих, вместо того, чтобы потрясать собственников.

Истинный республиканский принцип состоит в направлении всех сил общества к общему благу. Для этого нужно, с одной стороны, точно определить то, что в каждом случае требует общая польза, и с другой, всюду создать соответственные настроения. Эта двойная и постоянная функция может быть выполнена при наличности, прежде всего, основной доктрины, надлежащего образования и правильно руководимого общественного духа. Так что она должна, главным образом, зависеть от философского авторитета, который позитивизм поставил во главе современного общества.

Без сомнения, вследствие человеческой слабости впредь будут необходимы, кроме чисто-нравственного управления, еще и законы в собственном смысле слова для обуздания наиболее прямых и наиболее опасных правонарушений. Но это неизбежное дополнение вскоре станет еще менее нужным, чем оно было в средние века при социальном главенстве католицизма. Духовные наказания и награды берут верх над светскими по мере того, как, благодаря эволюции, в человеке развивается чувство связи каждого со всеми; эта эволюция совершается по трем естественным путям: через чувство, рассудок и деятельность.

Глава XXI.
Институт наследства не заслуживает тех нападок, которым он подвергается.

Являясь более мирным и целесообразным, чем коммунизм, в силу своей большей истинности, позитивизм дает также более широкое и более полное решение крупных социальных затруднительных проблем. В отношении собственности нужно считать столь же узким, как и разрушительным поверхностное и зачастую завистливое осуждение института наследства за то, что он ведет к нетрудовому владению. Рассматривая эти эмпирические обвинения с нравственной точки зрения, тотчас замечаешь их коренной недостаток, выражающийся в совершенном игнорировании основного свойства подобного способа передачи, а именно, развивать лучше всякого другого склонности, благоприятные для правильного употребления богатства. Ибо ум и сердце избегают в этом случае скряжнических или неблаговидных привычек, порождаемых обыкновенно медленным накоплением капиталов. Наследственное владение богатством заставляет нас быть более отзывчивыми. Таким образом, те, которых клеймят именем паразитов, могут при мудром преобразовании воззрений и нравов, легко стать наиболее полезными из всех богачей.

Сверх того, известно, что нетрудовое существование становится все более и более редким, по мере того, как благодаря цивилизации становится все труднее жить без заработка. Итак, стремление ниспровергнуть общество из-за наблюдающихся в нем злоупотреблений, которые имеют временный характер и могут принять даже благоприятное нравственное направление, является во всех отношениях заблуждением, заслуживающим глубокого порицания.

Глава XXII.
Интеллектуальный труд, являющийся социальной силой, должен быть упорядочен.

Позитивистское решение стоит выше коммунистического также благодаря своей полноте. Коммунизм занимается исключительно богатством, точно это в настоящее время единственные неправильно распределенные и плохо управляемые социальные силы. Однако, существуют еще и другие реальные злоупотребления большинства других человеческих способностей, в особенности интеллектуальных дарований, которые наши утописты даже не пытаются упорядочить.

Позитивизм, будучи единственным учением, способным рассматривать всю совокупность нашего существования, один только может утвердить настоящее превосходство социального чувства, распространяя его на все формы нашей реальной деятельности.

Моральное требование подчинения частных занятий общественному служению еще более применимо к ученому, художнику и т.д., чем к простому пролетарию, как относительно источника способностей, так и относительно их назначения. Тем не менее, стремясь сделать общим достоянием материальные блага, единственные, которые могут вполне принадлежать отдельным лицам, коммунисты не распространяют этой утопии на духовные блага, которые могли бы гораздо скорее подвергнуться такому превращению. Часто даже апостолы коммунизма оказываются ярыми сторонниками мнимой литературной собственности. Эта непоследовательность только подтверждает ничтожество социальной доктрины, обнаруживающей свое бессилие в случаях, наиболее соответствующих ее назначению. Ибо подобное расширение тотчас показало бы неудобство политических предписаний и необходимость моральных правил, которые одни только способны одинаково обеспечить правильное употребление реальных сил.

Самопроизвольность, которая безусловно необходима для успешного интеллектуального порыва, мешает, конечно, коммунистическому инстинкту подчинить его своей уставной утопии. Напротив, позитивизм не встречает никаких затруднений и не вызывает никакого возмущения, когда он распространяет свое моральное влияние на силы, более всего нуждающиеся в мудром руководительстве. Уважая их справедливую свободу, он укрепляет также свободу менее важных способностей, заглушение которых может иметь опасные последствия.

Когда истинная мораль гарантирует социальное направление всякой частной деятельности, свободное развитие этой последней, без сомнения, увеличивает общественное значение. Отнюдь не стесняя частную предприимчивость, современная цивилизация возлагает на нравственность все более и более функций, в особенности материальных, которые раньше выполнялись правительством в собственном смысле слова. Эта непреодолимая тенденция ошибочно привела экономистов к отрицанию потребности во всякой истинной систематизации. Она указывает только возрастающее преобладание моральных предписаний над политическими постановлениями.

Глава XXIII.
Воздействие общественного мнения на капиталистов.

Характерная способность позитивизма переносить на моральную почву разрешение главных социальных затруднений должна послужить к удовлетворению справедливых народных требований, вызываемых различными промышленными конфликтами. Очищенные, таким образом, от всякого анархического стремления, законные желания пролетариата приобретут непреодолимую силу, в особенности, когда они будут провозглашены во имя свободно господствующей доктрины и от имени философского авторитета, настолько же беспристрастного, как и просвещенного. Внушая народу обычное уважение к его светским руководителям, эта духовная власть сумеет предписать последним обязанности, от которых они не смогут увернуться. Так как все классы, благодаря всеобщему образованию, усвоят основные начала налагаемых на них особых обязательств, то чувство и рассудок, являясь единственным оружием и поддерживаемые только общественным мнением, приобретут такое практическое значение, о котором ничто не может дать теперь представления. Даже вспоминая средние века, трудно составить себе о нем правильное понятие, потому что мы приписываем чувству страха или несбыточным надеждам то, что вытекало, главным образом, из энергичного распределения похвал и порицаний. По необходимости нуждающийся в помощи общественного мнения позитивный дух сообщит ему широту и постоянство, какие не мог ему доставить католических дух, как я это указал во второй части настоящего рассуждения.

Глава XXIV.
Отказ участвовать в деле или забастовка.

Итак, единственное нормальное разрешение обычных споров, возникающих между рабочими и предпринимателями, возможно лишь путем высшего посредничества свободно уважаемого всеми философского авторитета. Чтобы дать понять всю целесообразность подобного решения, нужно его распространить на упорядочение материального антагонизма между двумя активными классами. Этот конфликт между богатыми и массой не мог еще значительно развиться, так как объединение, которое одно только и делает его значительным, было до сих пор возможно лишь для одной стороны. Хотя в Англии законодательство не воспрещает пролетариям вступать в союзы, тем не менее, недостаточное умственное и нравственное развитие английского рабочего класса мешает ему надлежащим образом использовать это право.

Когда французская трудящаяся масса получит возможность объединяться столь же свободно, как и работодатели, материальный антагонизм примет такие размеры, что вскоре обе стороны почувствуют потребность в духовном примирительном органе. Философское примирение не может, однако, претендовать на полное упразднение крайних средств; но оно значительно ограничит их применение, а также их смягчит. Эти средства сведутся с одной и с другой стороны к отказу участвовать в деле, что должно быть всюду предоставлено каждому свободному деятелю на его личную ответственность за последствия, давая ему только в исключительных случаях понять важность его обычной функции. Рабочего нельзя принуждать к работе сильнее, чем предпринимателя к управлению предприятием. Моральная власть осудит только всякое злоупотребление той или другой стороной этой крайней формы протеста, составляющей всегда право различных элементов коллективного организма, в силу их естественной независимости.

В наиболее спокойные времена всякий общественный деятель мог в исключительных случаях отказаться от исполнения своих обязанностей, как это часто делали в средние века священники, профессора, судьи и т.д. Нужно поэтому ограничиться упорядочением этого права. Его упорядочение в области промышленности составит одну из второстепенных задач философской власти, с которой почти всегда естественно будут советоваться о подобных мерах, как и во всяком другом серьезном общественном или частном событии. Когда она одобрит прекращение работ или отрешение от должности, то эта высокая санкция придаст подобному способу действия такую силу, какой он не располагает теперь. Только таким путем частичная мера сможет распространиться сперва на всех членов одной и той же профессии, затем из одной области промышленности на все другие, и даже перейти, наконец, на все западные народы, которые свободно признают одних и тех же духовных руководителей.

Правда, философское неодобрение не сможет помешать лицам, которые почувствуют себя оскорбленными, применять на свой риск эту крайнюю форму протеста; ибо истинная теоретическая власть всегда только советует и никогда не приказывает. Но в этом случае, — если только философы не ошиблись в своем осуждении, — эта мера не сможет стать широкой и значительной, что является обыкновенно необходимым для ее полной удачи.

Эта теория стачек, в сущности, сводится к упорядочению в промышленных отношениях вышеуказанного права отказаться от исполнения самых высоких социальных функций, как крайнего средства всякого коллективного организма. Она одинаково применима как к простейшим и частным случаям, так и к случаям наиболее редким и наиболее важным. Философское вмешательство, призванное или добровольное, будет всегда сильно влиять на результат: либо путем систематизации законных, но эмпирических стремлений, либо путем осуждения их особого проявления.

Глава XXV.
Позитивизм и социализм. Точки согласия и разногласия.

Совокупность предыдущих соображений приводит к точному определению главного практического различия между политикой позитивистов и таковой коммунистов или социалистов. Все обновляющие школы сходятся в том, что необходимо, главным образом, заняться народом, дабы доставить ему надлежащее место в современном обществе, которое, начиная с конца средних веков, подготовляет свое окончательное устройство. Их воззрения совпадают также относительно природы важных социальных потребностей пролетариев, — с одной стороны, в нормальном образовании и с другой в упорядоченном труде, — одинаково требующих систематизации.

Вот все то, что позитивизм действительно имеет общего с нашими различными прогрессивными доктринами. Но он глубоко отличается от их всех планом и способном осуществления организации этой двоякой потребности. Он считает, что систематизация второй должна быть основана на первой, между тем, как до сих пор они предполагались одновременными; и даже старались упорядочить труд, прежде чем организовать образование.

Хотя это различие в порядке кажется с первого взгляда незначительным, оно, однако, достаточно, чтобы коренным образом изменить ход нашего возрождения. Ибо преобладающий в настоящее время метод стремится, в сущности, начать материальное преобразование независимо от духовного; т.е. построить социальное здание без интеллектуальных и моральных оснований. Отсюда вытекает общее желание удовлетворить справедливые народные требования путем бесплодного и губительного предпочтения собственно политических мер, целесообразно которых кажется непосредственной. Напротив, позитивизм выдвигает на первое место мирное и верное, но косвенное и постепенное влияние чувства и рассудка, подкрепляемое мудрым общественным мнением, под систематическим руководством истинных философов, поддерживаемых свободным народным согласием. 

Одним словом, двоякое решение общей социальной проблемы будет всегда эмпирическим и революционным, оставаясь при этом чисто национальным, или оно станет рациональным и мирным, имея истинный западный характер в зависимости от того, будет ли организация труда предшествовать или следовать за организацией образования.

Глава XXVI.
Необходимость в новой системе образования для разрешения социальных проблем.

Моя характеристика значения позитивизма для народа была бы недостаточна, если бы я вкратце не указал здесь такую систему всеобщего образования, которое должно составлять одновременно и главную функцию новой духовной власти и наиболее могущественный способ удовлетворения законных желаний пролетариев.

Социальная заслуга католицизма состояла, главным образом, в установлении впервые, поскольку это возможно было в средние века, систематического образования общего безразлично для всех классов, не исключая даже тех, которые пребывали еще в рабстве. Эта важная реформа по необходимости была связана с началом создания духовной власти, независимой от светской. Помимо ее временных благодеяний, мы ей обязаны и некоторым вечным принципом, а именно, что мораль должна преобладать над наукой.

Но этот первый опыт должен был быть чрезвычайно неполным, как вследствие несовершенства среды, в которой он производился, так и благодаря недостаткам руководившей им доктрины. Предназначенное преимущественно для угнетенных народов, это образование должно было, главным образом, внушать почти пассивную покорность, и только правящим классам предписывались обязанности, но без всякой истинной интеллектуальной культуры. Эта двойственность вполне отвечала учению, которое полагало основную цель каждого индивидуального существования вне социальной жизни, и представляла все явления подчиненными тайной воле.

С этих различных сторон католическая система образования могла быть действительно пригодной только в средние века, во время постепенного освобождения избранной части человечества от древнего рабства, путем превращения этого института сперва в крепостное состояние, чтобы достигнуть затем полного освобождения личности. При древнем строе католическая система была бы разрушительной; при новом она была бы рабской и недостаточной. Она должна была служить лишь длительным и трудным переходом от одной формы общественности к другой. После своего освобождения от личной зависимости, пролетарии стали развивать прогрессивную деятельность, стремясь достигнуть истинного коллективного положения, но вскоре они почувствовали, что эта система никоим образом не может удовлетворить их интеллектуальные и социальные потребности.

Тем не менее, именно она до сих пор являлась единственной истинной системой всеобщего образования, ибо нельзя присвоить это название мнимому университетскому образованию, которое, благодаря метафизикам, постепенно, начиная с конца средних веков, одержало верх на всем Западе. То было только расширение специального образования, которое раньше получали священники и которое сводилось преимущественно к изучению латинского языка и диалектики, необходимой для защиты богословских догм. Этика же оставалась связанной только с теологическим образованием. В сущности, это метафизическое и научное образование способствовало переходу к новому порядку только своей критикой, хотя оно попутное и участвовало в органической эволюции и в особенности эстетической. Его недостаточность и нерациональность все более и более обнаруживались по мере того, как оно распространялось среди новых классов, истинное назначение которых, как активное, так и умозрительное, требовало совсем иной подготовки. Поэтому эта мнимая всеобщая система никогда не имела успеха среди пролетариев, даже у протестантских народов, хотя каждый верующий становился у них как бы священником.

Итак, вследствие дряхлости теологического и бессилия метафизического методов мышления, основание истинной системы народного образования выпадает на долю позитивизма, так как только он способен ныне надлежащим образом примирить два рода одинаково необходимых условий, а именно: умственные и нравственные, которые с конца средних веков постоянно противопоставлялись. Преобладание сердца над рассудком будет теперь более прочно установлено, чем при католическом режиме, причем на свободу истинного умозрения не будет сделано никакого посягательства. Ибо, как и в активной жизни, рассудок будет всегда упорядочивать чувство, естественное развитие которого, начинающееся с рождения, будет неизменно расти, благодаря троякому упражнению: личному, семейному и социальному.

Глава XXVII.
Народное образование. — Краткое изложение новой системы.

Характеризуя главное назначение новой духовной власти, я уже прямо коснулся окончательного согласования всеобщей морали. Вот почему я должен здесь ограничиться указанием на высокое положение, которое она сначала самопроизвольно, затем систематически займет во всем курсе позитивного образования и каким образом она сама собой окажется связанной со всей системой реальных знаний.

Подобное образование, а также практическая жизнь, к которой она должна подготовить, будет всегда подчинять умы общественной пользе, считая последнюю целью, а первый — средством. Оно в особенности предназначено подготовить пролетариев к их благородной социальной службе, в качестве главных помощников философской власти, а также побудить их лучше выполнять свои специальные функции.

Обнимая период от рождения до совершеннолетия, все образование делится на две общие части: одна по существу самопроизвольная, заканчивающаяся с наступлением полной зрелости или с началом обучения ремеслу, должна по возможности иметь место в семье и состоит, главным образом, в развитии эстетического вкуса; другая — систематическая — будет преимущественно состоять из ряда публичных научных курсов об основных законах различных родов явлений и будет служить фундаментом для моральной координации, которая должна направить все приобретенные раньше познания к их общему социальному назначению. К сроку, указанному долгим опытом, как на время законного совершеннолетия, когда у нас принято считать практическое обучение законченным, каждый пролетарий окажется, таким образом, подготовленным умом и сердцем к общественному и частному служению.

Первая половина домашнего образования должна быть посвящена, под руководством родителей и в особенности матерей, физическому воспитанию, до конца второго прорезывания зубов. Это предварительное воспитание, составлявшее до сих пор в грубых упражнениях мускулов, тогда будет состоять, главным образом, в развитии чувств и ловкости и тем подготовлять нас к наблюдению и действию. Никакое учение в собственном смысле не можем в этот период иметь места, ни даже обучение чтению и письму; образование сводится к усвоению всякого рода фактов, естественно привлекающих к себе нарождающееся внимание. Философия индивида, как и философия рода соответственного возраста, ограничивается чистым фетишизмом, естественное течение которого никакое ненужное вмешательство не должно нарушать. Вся забота родителей состоит в том, чтобы внушать детям взгляды и привить им привычки, которые систематическое образование потом оправдает. Беспрестанное деятельное развитие добрых чувств является в этом возрасте наилучшим основанием для истинной нравственности.

В продолжение приблизительно семи лет, протекающих между сменой зубов и половой зрелостью, это домашнее воспитание начинает принимать систематический характер, но только относительно изящных искусств; но очень важно, в особенности с нравственной точки зрения, чтобы оно еще происходило в недрах семьи.

Истинное эстетическое обучение сводится всегда к более или менее правильным упражнениям, не требующим никаких специальных лекций, по крайней мере, для общего образования, за исключением разве случаев подготовления к известным профессиям. Ничто, поэтому, не помешает производить их в домашней обстановке, начиная со второго позитивистского поколения, когда лучше развитый вкус позволит родителям руководить этими занятиями. Они обнимут, главным образом, с одной стороны поэзию, как основное искусство, и, с другой — музыку и рисование, как два наиболее важных специальных искусства. Таким образом, этот возраст при изучении поэзии будет посвящен усвоению западных языков, без которых современная поэзия не может быть достаточно оценена. Помимо своего эстетического назначения, эти занятия могут иметь высокую нравственную цель, именно — рассеивать национальные предубеждения и европеизировать позитивистские нравы. Здравая философия налагает на каждый народ социальное обязательство знать все языки пограничных наций. Сообразно этому бесспорному принципу, Франция, ввиду ее центрального положения, доставляющего ей столько выгод, вынуждена изучать четыре европейских языка. Когда все естественные связи пяти передовых народов будут укреплены путем всеобщего применения подобного правила, общий западно-европейский язык не замедлит сам собой возникнуть, без всякого содействия метафизических утопий относительно абсолютного единства человеческой речи.

В течение этой последней половины первоначального образования, когда будет развиваться преимущественно воображение, индивидуум совершит свою собственную философскую эволюцию, поднимаясь от простого первичного фетишизма к истинному политеизму, как это сделал в свое время род, находясь на той же стадии. Это неизбежное сходство между личным развитием и социальным прогрессом всегда более или менее обнаруживалось, вопреки предостережениям христианского эмпиризма, которые никогда не могли отвлечь ребенка от наивных фантазий, свойственных этому фазису. Позитивное образование бережно отнесется к этому необходимому стремлению, не требуя от родителей, однако, никакого лицемерия и не давая места противоречию в будущем. Чтобы все примирить, достаточно будет быть искренним и говорить ребенку, что его первоначальные верования соответствуют только детскому возрасту и должны привести его к другим, согласно основному закону всякой человеческой эволюции. Подобное мудрое отношение, кроме своего научного преимущества приучить ребенка к этому главному догмату позитивизма, естественным образом воздействует на нарождающееся чувство общественности, наперед располагая сочувственно относиться к многочисленным народам, находящимся еще на этой ступени интеллектуальной жизни.

Вторая часть позитивного образования не может оставаться чисто домашней, так как она требует школьного преподавания, в котором большая часть родителей сможет принимать только второстепенное участие. Но эта необходимость не должна, однако, привести к лишению ребенка семейной жизни, не перестающей быть весьма важной для его нравственной эволюции, требования которой должны всегда иметь перевес. Он может слушать лучших учителей, не подвергая свои личные и внушенные семьей нравственные привычки изменениям, неизбежно налагаемым нашими схоластическими монастырями. Соприкосновение со сверстниками, которое, по видимому, вознаграждает за ущерб, наносимый в этом случае личности, может быть достигнуто еще лучше свободным знакомством с другими семьями, причем могут быть приняты во внимание чувства симпатии. Это требование, делающее одновременно более легким и более совершенным народное образование, может оказаться неподходящим только для некоторых профессий, специальное подготовление к которым, может быть, и впредь потребует обучения в закрытых заведениях. Но я сомневаюсь, чтобы даже в этих исключительных случаях эта необходимость оставалась окончательно неизбежной.

Что касается общего хода систематического образования, то он уже ясно и точно начертан энциклопедическим законом, составляющим второй необходимый элемент моей теории эволюции. Ибо научные познания пролетария, подобно познаниям философа, должны относиться сперва к неорганическому миру, затем к нашей собственной личной и социальной природе, дабы создать двойное рациональное основание для нашего повседневного поведения.

Известно, что знания о неорганических телах содержаться в двух правах предварительных наук: математико-астрономической и физико-химической. Каждой из них позитивное образование посвятит два года. Однако, на первую, вследствие ее чрезвычайной обширности и преобладающего в ней логического характера, потребуется по две еженедельных лекции, между тем как для всего остального образования пролетария будет достаточно по одной лекции в неделю. Благодаря тому, что в этот период требования ремесленного обучения будут весьма незначительны, этот первоначальный перевес теоретических занятий не вызовет затруднений. Вслед за этой подготовкой будет приступлено к изучению биологии, которая может быть легко пройдена в течение пятого года, и ее курс будет состоять из сорока лекций, вполне философских и популярных. Далее, шестой учебный год будет посвящен окончательной систематизации всех реальных умозрений путем изучения статической и динамической социологии, которая сделает общедоступными истинные понятия о строении и движении человеческих обществ, особенно современных. Подобный фундамент позволит использовать седьмой и последний год позитивного учения для направления совокупности этого образования к его главному социальному назначению с помощью методического изложения морали, каждое основное доказательство которой может теперь быть вполне оценено на основании здравого воззрения на мир, жизнь и человечество.

При прохождении всех этих наук, трехмесячные каникулы каждого года будут посвящены публичным экзаменам, имеющим целью констатировать степень усвоения учащимися учебного материала. Ученики будут охотно продолжать заниматься изящными искусствами среди научных работ, если только руководители будут мудро поощрять природные вкусы. В связи с этим, в продолжение последних двух лет философского образования, ученики добровольно захотят изучать два главных древних языка, в качестве поэтического добавления, связанного сверх того с историческими и моральными теориями, которыми пролетарий в то время будет заниматься. Если греческий язык дает, главным образом, понятие о зарождении искусства, то латинский еще более полезен для полного понимания нашей социальной непрерывности.

Философская эволюция индивида, подобно эволюции рода, завершит свое постепенное подготовление в течение этих семи лет умственного развития переходом от первобытного политеизма к врожденному монотеизму, благодаря возрастанию влияния рассудка на преобладавшее в начале воображение. Нужно будет также относиться с уважением к этому свободному метафизическому переходу, когда каждый наивно отдает последнюю дань главным условиям развития человека. Следует признать, что этот предварительный метод мышления будет всегда соответствовать отвлеченной и независимой природе математических теорий, которые поглотят первые два года учения. Покуда дедукция имеет перевес над индукцией, ум по необходимости остается расположенным к метафизическим понятиям. Их само собой совершающееся развитие вскоре приведет каждого к сведению своих первоначальных теологических идей к более или менее смутному деизму; последний благодаря физико-химическим теориям, без сомнения, выродится затем в некоторого рода атеизм, который под благотворным влиянием биологических и в особенности социологических понятий окончательно будет заменен истинным позитивизмом.

Таким-то образом окончательная систематизация морали совпадает с полным личным сознанием общей человеческой связи, что позволит новому члену человечества как следует относиться ко всем своим предкам и современникам, не переставая работать для грядущих поколений.

Глава XXVIII.
Польза путешествия для пополнения образования.

Этот план народного образования кажется с первого взгляда несовместимым с драгоценной привычкой пролетариев — привычкой, выработанной свойственной им мудростью, — посвящать последние годы обучения ремеслу, вольным путешествиям, столь полезным для ума и сердца. Но этот прекрасный обычай нисколько не противоречит оседлому образу занятий, так как он дает возможность оставаться на продолжительное время в главных промышленных центрах, где рабочий естественно найдет возможность прослушать годичный курс, соответствующий тому, который он прослушал бы на родине. Однородность философской корпорации и ее однообразное территориальное распространение устранят неудобства, связанные с подобными передвижениями. Так как каждый систематический курс требует всего только семь преподавателей, из которых каждый последовательно проходит все энциклопедические ступени, то общее число учителей будет настолько незначительным, что они всюду будут одинаково достойными и будут всюду также одинаково вознаграждаться. Отнюдь не препятствуя путешествиям пролетариев, позитивный порядок вещей придаст им новый интеллектуальный и социальный характер, распространяя их на весь Запад, где пролетарий сможет всюду легко продолжать свое образование, не встречая даже затруднений из-за незнания языка.

Эти мудрые странствования, благодаря которым разовьется братство западных народов, дополнят сверх того эстетическое образование, вследствие того, что они будут способствовать как лучшему усвоению языков, изученных в юношеском возрасте, так, в особенности, лучшему пониманию музыкальных, художественных или архитектурных произведений, которые можно правильно оценить только на месте.

Глава XXIX.
Сконцентрирование знаний.

В настоящее время могут возникать опасения, что триста шестьдесят лекций этого семилетнего обучения не позволят надлежащим образом обнять всю совокупность основных знаний. Но об этом нужно судить не по обширности соответствующих нынешних курсов, зависящей от их слишком большой специализации и в особенности от эмпирической разбросанности большинства преподавателей, пользующихся неправильным научным методом. Когда здравая философия переработает различные позитивные теории и даст перевес цельному миросозерцанию, основанному на социальном чувстве, явится привычка к концентрации понятий и к более содержательным лекциям, которые всегда будут направлять, а не заменять добровольные усилия, обусловливающие всякий истинный педагогический успех. Забытый ныне исключительный пример позволяет составить себе некоторое представление о подобном обновлении. Я имею в виду знаменитые курсы, удачно названные революционными, которые в первое время существования Политехнической Школы проходили в три месяца курса трех лет. То, что было тогда поразительным исключением, вызванным, главным образом, республиканской экзальтацией, может стать нормальным явлением, когда моральная сила будет опираться на полную умственную систематизацию, неизвестную нашим выдающимся предшественникам.

Дидактическое значение чувства до сих пор игнорировалось, так как, начиная с конца средних веков, культура ума совпадает с инертностью сердца. Но беспрерывное добровольное и систематическое подчинение ума социальному чувству, составляющее главную характерную черту позитивизма, будет плодотворно и в теоретическом, и в нравственном отношении. Родители и учителя воспользуются в каждом курсе народного образования всеми благоприятными случаями для развития у своих питомцев социального чувства, обычное обращение к которому скрасит самые сухие лекции. Ум будет главным образом посвящен укреплению и развитию сердца, которое, в свою очередь, оживит и направит его. Эта тесная солидарность между общими мыслями и великодушными чувствами облегчит научные занятия пролетария тем более, что последние будут происходить после занятий эстетических, которые породят хорошие привычки и скрасят всю нашу жизнь.

Глава XXX.
Роль государства.

Назначая этот образовательный курс преимущественно для народа, я не только хотел лучше охарактеризовать его всеобщее распространение и его философскую природу. На мой взгляд не должно существовать никакого другого организованного образования, по крайней мере, общего. Священный долг, уплачиваемый таким образом республикой по отношению к пролетариям, нисколько не распространяется на классы, имеющие возможность воспитывать своих детей по своему усмотрению. Впрочем, это специальное образование может быть только частным развитием или, самое большее, определенным применением здравого общего образования, которое позволит каждому приобретать, даже без посторонней помощи, эти второстепенные познания.

Что касается профессионального обучения, то оно даже относительно важнейших искусств должно быть чисто практическим, отдельным от настоящего образования. Господствующее ныне на этот счет ложное мнение обусловлено тем, что со времени упразднения католического режима, к сожалению, отсутствует всякое общее образование. Ибо дорогие учреждения, созданные в течении последних трех веков на всем Западе и надлежащим образом преобразованные во Франции Конвентом, составляют в сущности только научные зародыши, необходимые для окончательного обновления общего образования. Насколько их теоретическое значение бесспорно, настолько можно усомниться в их практическом значении, ради которого они, по видимому, созданы: соответственные искусства легко могли бы без них обойтись, даже без Политехнической Школы, Музея естественной истории и т.д. Они имеют крупную ценность только как временные средства, подобно всем здравым учреждениям нашей анархической эпохи. В этом смысле они могут теперь быть с пользой преобразованы под влиянием такой философии, которая, не создавая иллюзий относительно их долговечности, лучше приспособит их к важному современному их назначению. По различным соображениям она предложит даже некоторые новые учреждения, в особенности высшую школу философии, которая будет обнимать совокупность человеческих языков, согласно их истинным аналогиям, чем возместит необходимое уничтожение греко-латинских кафедр.

Без сомнения, однако, все это предварительное сооружение не доживет до конца девятнадцатого века, когда одержит верх окончательная система истинного общего образования. Теперешняя необходимость в нем не должна вводить в заблуждение относительно его истинного характера и его назначения.

Государство, в сущности, обязано дать образование только пролетариям; и, мудро организовав его, оно не будет нуждаться ни в каком специальном учреждении. Эти окончательные принципы значительно облегчают народное образование и в то же время его облагораживают.  Они побудили нации, провинции и города наперерыв просить у западной власти наиболее выдающихся преподавателей для этих курсов, и всякий истинный философ будет почитать за честь читать на них, когда все поймут, что действительная популярность образования необходимо совпадает с его систематической возвышенностью. Эта деятельность естественным образом станет главной функцией большинства носителей новой духовности, по крайней мере, на протяжении большей части их практической карьеры. 

Как видно из предыдущих указаний, это общее образование ни в коем случае не может быть теперь непосредственно организовано. Каковы бы ни были в этом отношении искренние настроения различных современных правительств, их эмпирические усилия значительно повредили бы пострению этого великого здания, если бы они пожелали его ускорить и, в особенности, если бы они попытались им руководить.

В самом деле, всякая настоящая система образования предполагает предварительное влияние истинной философской и социальной доктрины, определяющей ее природу и назначения. Дети не могут воспитываться на принципах, расходящихся с убеждениями родителей, а также без помощи последних. Хотя систематическое образование должно затем сильно укрепить мнения и нравы, уже привившиеся в социальной среде, оно, однако, невозможно, пока эти связующие принципы сами собою не приобретут достаточного преобладания. До тех пор умственной и нравственной систематизации могут достигнуть только лица, достаточно подготовленные и старающиеся, по возможности, исправить недостатки и пробелы собственного образования, руководствуясь новой всеобщей доктриной. Эти медленно созревающие личные убеждения будут указывать общий путь ближайшему поколению, если доктрине действительно суждено возобладать.

Таков, в этом отношении, естественный ход, которого не может изменить никакое искусственное влияние. Поэтому, отнюдь не приглашая современные правительства уже теперь организовать всеобщее образование, мы должны их побуждать искренно отказаться от праздных или возмутительных прав, которые они — особенно во Франции — ещё присваивают себе относительно этого предмета. Выше я указал двоякое исключение, допускаемое этим общим правилом касательно начального и высшего специального образования, которые должны все более и более привлекать к себе внимание общества, как необходимые зачатки истинного обновления. Кроме того, весьма важно, чтобы светская власть, центральная или местная, оказалась от своего странного руководства учебным делом, установив путем единовременного упразднения бюджета на поддержание богословских и метафизических учебных заведений, полную свободу обучения, два главных условия которого я выше указал. Пока всеобщая доктрина не одержит верх, усилия современных правительств, направленные к прямому возрождению народного образования, могут быть только ретроградными, так как им придется опираться на какую-нибудь из отсталых доктрин, которые следует всецело заменить другими.

Итак, в настоящее время следует, главным образом, стараться внушить взрослым систематические убеждения, которые затем создадут почву для истинного обновления образования в собственном смысле слова. Среди главных средств, как печатных, так и устных, которые можно применять на этой подготовительной стадии, я должен особенно указать на более или менее методический ряд народных курсов о различных позитивных науках, включая сюда историю, отныне заслуживающую занимать среди них место. Но эти курсы могут оказаться вполне целесообразными лишь тогда, когда они будут носить истинно-философский и, следовательно, социальный характер даже при изложении простейших математических теорий. Они должны также оставаться независимыми от какого бы то ни было правительства, дабы избежать влияния всякой официальной доктрины.

Всем этим условиям можно удовлетворить, если считать эти курсы западно-европейскими, а не чисто-национальными. Таким образом достигается активное участие свободной философской ассоциации, к которой на всем Западе добровольно будут принадлежать все, кто может достойно и бескорыстно сотрудничать в этом великом деле переходного периода. Позитивизм один только может вызвать теперь подобную организацию. И именно таким-то путем вскоре разовьётся основной союз между философами и пролетариями.

В соответствии с этим независимым движением, усилия, направленные на распространение позитивистских убеждений, естественным образом совпадут с свободным подъемом духовной власти, которая в них найдет опору для нашего возрождения. Переходной же режим будет все больше приближаться к нормальному состоянию, по мере того, как будет вырисовываться солидарность между этими двумя крайними классами окончательного строя.

Чтобы лучше понять эту постепенную тенденцию, можно сравнить позитивистские курсы с соответственными клубами. Между тем, как одни прямо подготовляют будущее, другие преследуют ту же цель, обсуждая прошлое и направляя настоящее, так что одновременно вырабатываются три главные формы нового спиритуализма.

Глава XXXI.
Союз между философами и пролетариями.

Совокупность вышеприведенных соображений уже достаточно ясно характеризует окончательную систему народного образования и долженствующую ее подготовить непосредственную переходную ступень. В это переходное время союз между философами и пролетариями даст важные для обеих сторон результаты задолго до того, как нормальное состояние станет возможным на Западе. Эта энергичная поддержка позволит зарождающемуся спиритуализму приобрести уважение и даже любовь светских вождей, особенно расположенных в настоящее время пренебрежительно относиться ко всякой нематериальной силе. Их тщеславная гордость не раз заставит их прибегать к помощи философов для усмирения справедливого негодования пролетариев. Какой бы огромной ни казалась всегда сила толпы, она, в сущности, значительно уступает силе богатства. Ибо первая, главным образом, зависит от солидарности, которая, чтобы стать продолжительной, требует интеллектуального и морального соглашения, более доступного философскому влиянию, как в положительном, так и в отрицательном смысле. Хотя философам никогда не удастся вполне управлять пролетариями, как об этом мечтали некоторые беспринципные люди, они, тем не менее, смогут во многом изменить их страсти и поведение, когда они будут надлежащим образом применять свою моральную власть в целях порядка или прогресса. Это свободное влияние может вытекать только из чувства доверия и признательности, обусловливаемого преимущественно оказанными услугами. Так как никто не может придать достаточно веса своим собственным домогательствам, то именно философам надлежит представлять правящим классам справедливые требования пролетариев, между тем как последние заставят светскую власть уважать новую духовную власть. Благодаря этому обоюдному обмену услугами, пожелания одних будут очищены от всякой анархической тенденции и притязания других будут свободны от тщеславного честолюбия. Отнюдь не унижая своего собственного достоинства своекорыстными стремлениями, каждый из двух классов получит, таким образом, удовлетворение своих главных потребностей, и будет ограничиваться благородным выполнением своей социальной функции.

Чтобы закончить характеристику позитивистской политики, единственно подобающей пролетариям, мне остаётся указать на умственные и сердечные качества, которые она у них предполагает и из которых вытекают те требования, которые пролетарии должны предъявить к своим союзникам-философам.

Эти различные условия, в конце-концов, сводятся к лучшему развитию свойственных народу склонностей, уже преобладающих в центре великого западного движения.

В интеллектуальном отношении существуют два главных условия: одно — отрицательное или освобождение, другое — положительное или подготовка.

Глава XXXII.
Пролетарии не питают больше никакого доверия к теологии.

Отрицательное условие же достаточно выполнено, по крайней мере, в Париже, относительно теологического строя, более глубоко павшего в глазах наших пролетариев, чем где бы то ни было. Беспочвенный деизм, на котором останавливаться еще многие учёные, не встречает никакого доверия в народе, к счастью, чуждом наук о словах и сущностях, — наук, которые одни только могут продлить эту чрезвычайную задержку в современном освободительном движении. Нужно только, чтобы истинные склонности народного духа проявились более резко, во избежание всяких иллюзий относительно интеллектуального характера нашего возрождения. А это решительное возрождение не замедлит совершиться в той вполне свободной среде, в которой новая философия будет служить органом систематизации. Мы должны на это рассчитывать тем более, что это возрождение тесно связано с социальными потребностями народа, так как система теологического лицемерия — система, которую нужно теперь окончательно разрушить, — была, главным образом, установлена или, по крайней мере, применена в целях противодействия справедливым требованиям народа. Этот безнравственный обман ведет лишь к умственному закрепощению пролетариев и стремится только обойти их законные желания реального улучшения, отвлекая их несбыточной надеждой на будущее.

Таким образом, только пролетарии могут и должны раскрыть этот обман, более смешной, чем гнусный, для чего им достаточно открыто и энергично заявить о своих убеждениях так, чтобы у правящих классов не осталось на этот счёт никаких сомнений. Им придется отвернуться от всех учёных, которые окажутся недостаточно свободомыслящими или сколько-нибудь прикосновенными к этому систематическому притворству, на которое, начиная с Робеспьера, опираются все ретрограды: как демагоги, так и монархисты. Тем, кто искренно считает нашу социальную жизнь временным изгнанием, в котором каждый должен по возможности меньше принимать участие, крепкая народная мудрость не замедлит ответить предложением отказаться, согласно их собственному принципу, от всякого участия в управлениях общественным строем, чуждым их единственной цели.

Глава XXXIII.
Пролетарии должны также отказаться от метафизических идей.

Освобождение наших пролетариев от метафизических идей меньше подвинулось вперед, но оно, однако, столь же необходимо, как и избавление их от теологических воззрений. У народов, не принявших протестантства, метафизические блуждания, опутывающие ныне умы германцев, без сомнения, не пользуются большим доверием. Но народ всюду, даже в Париже, в силу ложного предрассудка, с уважением относится к соответствующему образованию, хотя он сам, к счастью, этой премудрости не вкусил. Весьма важно поэтому развеять эту последнюю иллюзию наших пролетариев, которая отныне одна только препятствует подъему социального чувства. Она покоится прежде всего на слишком частом смешении образованности с умом, откуда народ простодушно заключает, что только образованные люди способны управлять. А это ошибочное, хотя весьма извинительное мнение часто приводит к избранию неспособных руководителей.

Лучшая оценка нашего общества покажет народу, что вопреки высокомерию наших образованных людей и даже ученых, большинство действительно сильных умов находятся теперь вне этих групп, именно среди столь пренебрегаемых практиков и иногда среди самых необразованных пролетариев. В средние века, когда воспитание преобладало над образованием, лучше рассуждали и умели восхищаться и пользоваться глубокой реальной мудростью весьма невежественных рыцарей. Прямота, проницательность и даже связность мыслей суть вообще качества совершенно независимые от всякого образования, и их развитие гораздо более обуславливается практической жизнью, чем теоретическим обучением. Что касается цельного миросозерцания, являющегося главным основанием всякой политической способности, то можно с уверенностью сказать, что оно отсутствует преимущественно у образованных классов.

Глава XXXIV.
Слепое благоговение пролетариев перед литераторами и адвокатами.

Предыдущее замечание приводит, далее, к оценке главного источника глубокого заблуждения, в котором я упрекаю наиболее передовых из наших пролетариев. Это заблуждение преимущественно вытекает из их ошибочного смешения всех видов образования. Политическое доверие, которое они, к несчастью, питают еще к литераторам и адвокатам, показывает, что обаяние педантов пережило у них престиж богословов и монархистов. Но естественное течение нашей республиканской жизни, при систематическом влиянии здравой философии, в конце концов рассеет и этот предрассудок. Народ вскоре инстинктивно поймет, что постоянное упражнение в письменном или устном выражении мыслей не только не создает прочной гарантии в способности понимания, но, напротив, может сделать нас неспособными ко всякой точной и решительной оценке. Покоясь на образовании, лишенном всяких истинных принципов, оно почти всегда предполагает или обусловливает полное отсутствие твердых убеждений. Большинство этих людей, изучающих искусство формулировать чужие мысли, становятся в конце концов неспособными отличить истину от лжи в простейших вопросах, даже когда этого требует их собственный интерес. Поэтому народ должен, наконец, отказаться от слепого восхищения ими и перестать доверять им свою судьбу. Уважение к людям, стоящим выше на социальной лестнице, конечно, необходимо для хорошего порядка; но это иерархическое чувство должно быть лучше направлено.

Придя таким образом к исследованию вопроса о том, какова должна быть их собственная умственная подготовка и, следовательно, умственная подготовка их умственных представителей, пролетарии поймут, что она преимущественно состоит в систематизации посредством здравых научных теорий врожденного им позитивного духа. Их повседневный труд уже имеет в себе зачатки настоящего философского метода и направляет их внимание к главным естественным законам. Поэтому парижские пролетарии — естественный тип западного народа — понимают лучше, чем большинство наших ученых, это тесное сочетание реальности с полезностью, характеризующее позитивное мышление. Их специальные занятия вызывают гораздо меньше потребность в обобщении. Но они оставляют досуг для мысли, благодаря чему могут развиваться естественные наклонности всех способных людей.

Однако, именно социальный точлек дает народу вскоре понять, насколько для него важно дополнить и согласовать свои реальные представления. Решившись теперь по возможности исправить существенный плохой порядок вещей, он убедится в необходимости познать сперва его истинные законы, как это делается во всяком ином хозяйстве. Далее он поймет, что нельзя правильно оценить настоящее, не связав его, с одной стороны, с прошедшим и, с другой, с будущим. Даже необходимость изменить естественное течение социальных явлений пробудит в нем желание познакомиться с их историей и с их характером, дабы лучше избежать всякого ошибочного или излишнего вмешательства.

Признав, таким образом, что политическое искусство зависит, еще более, чем всякое другое, от знания соответственной науки, народный ум вскоре поймет, что эта наука, будучи отнюдь не изолированной, требует предварительного изучения индивидуального человека и внешнего мира. Таким образом, он пройдет всю основную иерархию позитивных представлений и сознательно возвратится к источнику, который ему естественно указывают его специальные занятия, относящиеся, главным образом, к неорганическому миру.

Этот необходимый ход пролетарского разума вскоре представит ему позитивную философию как единственно подходящую для народа, как теоретически, так и практически, так как она обнимает ту же область, имеет то же назначение и также выдвигает на первое место социальные соображения. Народный инстинкт проникается, таким образом, сознанием, что это учение ограничивается приведением в систему того, что в нем является врожденным, и что это упорядочение значительно увеличивает общественную и частную силу морали и здравого смысла, этого обычного двоякого основания отныне неразделенных умозрительной и активной мудростей.

Тогда наши пролетарии со стыдом будут вспоминать, что они некогда вверяли наиболее трудные дознания лицам, не знавшим даже точно различия между кубическим сантиметром и кубическим дециметром. С другой стороны, не нужно особенно опасаться того, что ученые в собственном смысле слова, столь уважаемые средними классами, приобретут теперь большое влияние на народ. Они ненавистны народу вследствие их равнодушного отношения к высоким социальным вопросам, пред которыми по необходимости стушевываются их адакемические занятия пустяками. Присущим им эмпиризм делает их неспособными удовлетворять справедливые требования этих наивных умов, которые, согласно выражению великого Мольера, желают иметь ясное представление обо всем. По мере того, как суетное честолюбие современных ученых заставит их выходить за пределы той области, которой они до сих пор занимались, народный ум с удивлением станет замечать, насколько их столь хваленый метод мышления сузил их понимание, сведя его к нескольким несложным и чаще всего маловажным вопросам. Здравая философия рассеет это естественное удивление, объяснив, каким образом этот вид академического идиотизма явился результатом неправильного удлинения переходной стадии. Этот временный метод мышления, являясь прогрессивным в течение последних трех веков, именно тем, что он позволил выполнить долгую подготовительную научную работу философского обновления, предначертанного Бэконом и Декартом, должен был стать ретроградным с тех пор, когда, вследствие завершения этой подготовительной работы, оказалось возможным приступить к непосредственному построению науки, по необходимости относящейся к Человечеству. Далеко не способствуя главному современному умственному движению, он является, в особенности во Франции, серьезным препятствием к решительному расширению и согласованию этого движения, как это поразительным образом предчувствовала революционная мудрость Конвента, когда она возымела смелую мысль закрыть Академию Наук. Наши пролетарии вскоре поймут, насколько политический инстинкт великого собрания был верен. Поэтому нужно полагать, что они сумеют отказать в своем доверии метафизикам или литераторам, не ища покровительства у плохих ученых. Их социальная цель внушит им, что им нужны обобщение и позитивность. И в то время, как главные представители промышленности, в силу узости своих взглядов, будут продолжать восхищаться нашими учеными, народ будет политических тяготеть к истинным философам, чрезвычайно небольшое число которых возрастет благодаря призыву пролетариев и даже благодаря вступлению последних в их ряды.

Глава XXXV.
Пролетарий должен считать себя состоящим на общественной службе.

Что касается моральных условий народного подъема, то они вытекают, главным образом, из деятельного чувства важности основного назначения пролетариата, связанного с сознанием его нынешнего положения.

С первой точки зрения наши пролетарии могут морально считать себя истинными общественными служащими, одновременно специальными и общими. Однако, такой характер их деятельности никоим образом не должен повлечь за собой изменения нынешней формы частного вознаграждения, естественно устанавливаемого за всякую услугу, настолько непосредственную и ограниченную, что ее особая оценка может быть прямой и обычной. Нужно только дополнить это индивидуальное вознаграждение каждой деятельности справедливой социальной благодарностью по отношению к трудящемуся, подобно тому как у нас уже принято поступать относительно так называемых либеральных профессий, где плата за труд не избавляет от признательности. В этом смысле самопроизвольное республиканское направление Конвента опередило систематические указания здравой философии в характеристике народного сотрудничества.

Чтобы понять действительное значение своего специального труда, пролетариям достаточно предположить его полное или даже временное прекращение, что тотчас вызвало бы расстройство основного порядка современной жизни. Гораздо труднее для них в настоящее время оценить свое общее участие, являющееся главным источником общественного мнения и, следовательно, существенной поддержкой морального авторитета. Но, согласно моим предыдущим разъяснениям, эта нормальная функция столь неминуемо вытекает из их природы и состояния, она так соответствует их коллективным потребностям, что понимание ее станет для них все доступнее, по мере того, как течение событий позволит или даже потребует ее применение.

Это постепенно нарастающее сознание своего значения может принять существенно вредное направление только в том случае, если пролетарии сосредоточат свое внимание на том, что метафизики называют политическими правами. Занятие этими вопросами отвлекло бы народ от моральных вопросов, относящихся к пользованию властью, и втянуло бы их в бесполезные споры, касающиеся обычного обладания последней.

Но эта опасность не внушает серьезной тревоги в особенности во Франции, где инстинкт пролетариев не испорчен метафизическим фанатизмом. Наставнические увещания наших идеологов, даже официальных, не помешают народной мудрости понять, что не в этом его истинное социальное назначение. Нынешнее пресыщение избирательными голосованиями приведет вскоре к добровольному упразднению этого призрачного права, не имеющего более даже привлекательности привилегии. Тщетные усилия сосредоточить внимание народа на собственно политических вопросах не будут в состоянии отвлечь его от настоящих социальных проблем, действительное решение которых по преимуществу моральное. Он никогда не позволит свести результаты великой революции к простым перемещениям лиц или изменениям партийных группировок, ни даже к каким бы то ни было изменениям центральной власти.

Это настроение народа требует равносильных стремлений у тех, кто желает стать его духовными руководителями. Подобно ему, они должны ставить социальные проблемы выше простых политических вопросов и лучше его ценить существенно нравственную природу соответственных решений. Для этого они прежде всего должны принять, как нормальное основание современной организации, систематическое отделение духовной власти от светской. Этот принцип настолько отвечает народным потребностям, что вскоре народ потребует от всех своих интеллектуальных вождей, чтобы они его приняли. Чтобы его лучше обеспечить, он, без сомнения, заставил их формально отречься от всякого притязания на центральную или даже местную светскую власть.

Посвящая себя, таким образом, исключительно служению Человечеству, истинные философы внушат больше доверия своим союзникам-пролетариям, а также правящим классам. Избавленная от непосредственного применения, социальная теория сможет получить свободное развитие, которое, отнюдь не вызывая беспорядка, надлежащим образом подготовит нормальное будущее, не пренебрегая и нынешним переходным состоянием. В то же время социальная практика, освобожденная от напрасных наставнических притязаний, не сохранит более никакой ретроградной связи с отжившими доктринами и постепенно приспособится к прогрессивным указаниям общественного духа, энергично выполняя в то же время свою необходимую материальную службу.

Глава XXXVI.
Пролетарий не должен стремится ни к богатству, ни к политической карьере.

Чтобы лучше соответствовать своему нынешнему и окончательному назначению, народные нравы должны только более развивать свой самобытный характер. Для этого пролетарский инстинкт должен, главным образом, очистится от всякого суетного стремления к почестям или личному богатству. Метафизический эмпиризм охотно свел бы результаты великой революции к расширению для народа доступа к политической или гражданской власти. Но эта возможность, хотя необходима для окончательного строя, далеко не отвечает истинным народным потребностям, так как она может способствовать только индивидуальным улучшениям, не изменяющим судьбы социальной массы, но скорее стремящимся часто ее ухудшить, вследствие ухода из нее наиболее энергичных членов. Один только Конвент сумел надлежащим образом оценить этот факт. Только он умел уважать пролетариев, как таковых, в их частной деятельности и в их общем участии в государственной жизни, являющемся главным возмещением неприглядных материальных условий их существования. Все вожаки, как ретроградного, так и стационарного состояний, последовавшие за Конвентом, пытались, напротив, отвлечь их от социальной цели, облегчая им личный доступ к высшим положениям. Привыкшие к слепой рутине средние классы невольно присоединились к этой развращающей политике и стали проповедовать, что все должны подражать им и стремиться делать сбережения. Эта привычка к сбережению необходима для накопления и управления капиталами; она должна поэтому преобладать в промежуточной части окончательного организма. Но они были бы неуместны и даже губительны во всех остальных частях, там, где материальное существование, главным образом, зависит от какой-либо заработной платы. Философы и пролетарии должны одинаково остерегаться нравов, стремящихся унизить их моральный характер, не улучшая обыкновенно их физического положения. У тех и других отсутствие всякой серьезной практической собственности и свободный подъем, — как общественный, так и частный, — умозрительной и аффективной жизни составляют главные условия истинного счастья. Вопреки мнению наших экономистов, утверждающих, что сберегательные кассы имеют важное социальное значение, здравая философия вполне одобрит решительное отвращение, проявляемое к этим организациям народным инстинктом, видящим в них, главным образом, постоянный источник морального развращения, так как они обыкновенно заглушают великодушные чувства. Эмпирические разглагольствования против кабачков не помешают им оставаться и впредь единственными местами народных собраний, где вырабатывается чувство общественности, заслуживающее большого поощрения, чем эгоистическое посещение сберегательных касс. Что касается истинных личных опасностей, сопряженных с этой мудрой предусмотрительностью, то они вместе с ростом цивилизации постоянно уменьшаются, причем сохраняется характер пролетария, составляющий одновременно его главное достоинство и наиболее драгоценное утешение. Эта поправка вытекает преимущественно из возрастающего подъема чувств и мыслей. Призывая народ к общественной жизни, позитивная философия сумеет сделать клуб наилучшим коррективом кабачка.

В этом отношении философам надлежит прислушиваться к великодушным внушениям народного инстинкта. Всякая жадность к деньгам, как и всякое светское честолюбие, лиц, стремящихся к духовному управлению человечеством, будут вызывать законное подозрительное отношение к ним со стороны народа, так как они таким образом выкажут свою моральную несостоятельность, обыкновенно связанную с тайным бессилием мысли.

Моральная власть философов, которым помогают пролетарии, преимущественно заключается в позитивном строе в том, чтобы беспрерывно изменять, путем справедливого распределения уважения, социальную группировку, в которой должно всегда перевешивать материальное значение. Хотя субординация должностей не перестает существовать, каждое должностное лицо будет, однако, оцениваться сообразно качествам его ума и сердца, что предохранит и от анархии, и от рабства. Ничто не сможет помешать народу понять, что истинные качества, необходимые для отправления различных общественных должностей, весьма несоразмерны с доставляемым ими светским господством. Он будет все более и более сознавать, что настоящее человеческое счастье отнюдь не связано с тем или иным высоким положением и что оно может скорее стать уделом скромного положения, кроме разве тех исключительных личностей, которые должны стремиться к власти — по суждению, может быть, более пагубному, чем полезному нашей коллективной мудрости в применении к общественному благу. Истинные пролетарии, равно как истинные философы, вскоре перестанут завидовать высокому положению, неизбежно связанному с серьезной ответственностью.

Когда это взаимоотношение не будет более призрачным, народ убедится, что все социальное искусство имеет целью удовлетворить его справедливые потребности путем совместной деятельности его духовных вождей с его светскими руководителями. Поэтому он не пожелает ни славы, купленной ценой тяжелых размышлений, ни могущества, сопряженного с постоянными заботами. Давая возможность свободно проявляться необходимым теоретическим и практическим дарованиям, социальная масса сможет наслаждаться состоянием, соответствующим нашей обычной организации, сообразно которой действительное благополучие преимущественно связано с умеренным упражнением чувства и рассудка и умеренной же деятельностью. Так как материальная нужда будет устранена, то каждый будет искать справедливого вознаграждения за свое хорошее поведение в неизменном, даже посмертном, уважении той части человечества, которая могла его оценить.

Одним словом, определение, сохранившееся в силу ложной скромности, но вытекающее из инстинктивно понятной социальной действительности, будет все более и более соответствовать характеру высших должностных лиц, которые будет невольными слугами своих добровольных подчиненных. Позитивное общество будет так организовано, что его теоретические и практические вожди, несмотря на личные выгоды, связанные с их положением, будут часто сожалеть, что они не родились или не остались пролетариями. Для великих душ светское или духовное первенство доставляло всегда прочное удовлетворение лишь потому, что оно открывало им более широкое социальное поприще и позволяло принимать большее участие в созидании общественного блага. Главное же достоинство окончательного порядка будет состоять в том, что для всех станет доступна эта благотворная связь частной жизни с общественной, и самому ничтожному гражданину будет обеспечено социальное влияние, не распорядительное, но совещательное, всегда соразмерное с его усердием и заслугами.

Все соображения, изложенные в этой третьей части, подтверждают положение, высказанное в начале ее, о необходимой способности пролетариата составлять главную опору не только окончательной системы, но также нашего временного строя, который рассматриваемый таким образом, будет невозможно меньше отличаться от подготовляемого им нормального состояния. Главные условия этой политики переходного времени, которые я указал, заканчивая вторую часть, находят наилучшую гарантию в естественных настроениях западно-европейского народа, и в особенности во Франции. Нашим светским руководителям следует благоразумно сообразоваться с народными стремлениями вместо того, чтобы пытаться ими управлять: ибо они сами собой соответствуют нашим истинным современным потребностям в свободе и в общественном порядке.

Глава XXXVII.
Свобода союзов и свобода обучения.

Свобода критики и свобода слова существуют во Франции с большей полнотой, чем где либо, и покоятся, главным образом, на умственной эмансипации наших пролетариев, в особенности парижских. Они освободились от всех богословских воззрений, не примкнув ни к какому метафизическому учению. Но полное отсутствие систематических убеждений поразительным образом согласуется у них с покорностью ума, побуждающей их принимать те убеждения, в которых соединены реальность и полезность. Все другие классы современного общества головы принудительно навязать доктрины, не выдерживающие критики. Только народ может укрепить и расширить свободу, необходимую истинным философам для выполнения их функции. И никакая сила закона не может внушать такого чувства безопасности, как эта моральная гарантия. Каковы бы ни были покушения некоторых главарей или партий оставаться на одном месте или идти вспять, им не удастся притеснить такой народ. Это является наиболее решительным обстоятельством, утверждающим за Францией естественную роль руководительницы великого западно-европейского возрождения.

Народ вскоре преодолеет отрицательное отношение к свободе союзов и свободе обучения. Население со столь сильным общественным инстинктом не позволит окончательно лишить себя права устраивать свободные союзы, которые позволят ему удовлетворять свои главные наклонности и преследовать свои главные интересы. Глубоко сознаваемая им потребность в настоящем образовании, дать которое одинаково неспособны как метафизики, так и теологи, все более и более будет его побуждать содействовать с непреодолимой энергией установлению истинной свободы обучения, главные условия которого при отсутствии такой поддержки, еще долгое время не были бы возможны. Что касается политики, как внешней, так и внутренней, то народная гарантия здесь не менее необходима. Мир, как и свобода, зависит от основного настроения наших пролетариев.

Глава XXXVIII.
Пролетарии и война.

Поразительное спокойствие, царящее ныне на Западе, обусловлено преимущественно непреодолимым отвращением, питаемым нашими пролетариями к войне. На это не столько указывают напрасные сожаления различных ретроградных партий об упадке военного духа, сколько необходимое учреждение сперва во Франции, затем на всем Западе принудительного набора, ясно характеризующего наши современные нравы. Таким образом, вопреки ложным разглагольствованиям, надо признать, что в наши армии добровольно идут только офицеры. Пролетарии, сверх того, менее, чем какой либо другой класс проникнуты национальными предрассудками, которые хотя и значительно ослаблены, но все еще сеют рознь в великой европейской семье. Они более деятельно проявляются у средних классов, преимущественно из-за промышленного соперничества. В глазах пролетариев они всюду сушевываются перед основным сходством склонностей и состояний трудящихся всего Запада.

Это благотворная солидарность вскоре приобретет надлежащую прочность, вследствие всеобщего участия народа в разрешении поднятого им теперь великого социального вопроса об отведении подобающего ему места в новом строе. И ввиду повсеместного преобладания этого интереса, никакое военное или промышленное заблуждение не в состоянии будет его преодолеть и вызывать войну на Западе.

Глава XXXIX.
В течении переходного периода политическая власть должна быть централизована.

Могущественные социальные волнения, правда, менее благоприятны для внутреннего порядка, чем для внешнего мира. Но тревога, не без основания внушаемая нам нынешней духовной анархией, не может нам помешать по достоинству оценить гарантии, которые дают нам, даже в этом отношении, истинные стремления пролетариев. Преобладание центральной власти над местной, которое, как мы выше видели, необходимо для общественного порядка, может быть достигнуто лишь при содействии народа. Правительство, в собственном смысле слова, если оно только не будет вызывать опасений в ретроградности, без труда встретит в нем поддержку против собрания депутатов, где почти всегда будет господствовать анти-пролетарская тенденция. Между этими двумя видами светской власти народный инстинкт естественно предпочтет тот из них, более практический характер и менее двусмысленная роль которого лучше отвечают его главным желаниям.

Пустые конституционные споры выгодны для честолюбцев из средних классов, так как они облегчают их политическую карьеру. Но эта бесплодная агитация вызывает мало интереса и часто справедливое презрение у народа, которому она не может принести никакой пользы и законные требования которого она стремится обойти, увеличивая непрочность единственной власти, способной их удовлетворить.

Итак, народное предпочтение обеспечено всякой администрации, которая сумеет его заслужить, в особенности во Франции, где политические страсти уже улеглись благодаря непреодолимому влиянию поднятых социальных вопросов.

Поддержка пролетариев должна не только укрепить центральную власть, но и значительно улучшить ее обычный характер; ибо она приведет ее к ее истинному практическому назначению тем, что освободит ее от пустых теоретических притязаний. Ввиду всех этих соображений, стремление философов к систематизации отныне встретят более благоприятные условия для своего осуществления, благодаря добровольному влиянию их союзников-пролетариев.

Чтобы лучше охарактеризовать это спасительное вмешательство народа в современную политику, мне остается еще указать, какая группа населения могла бы выставить из своей среды центральное правительство, способное руководить переходным состоянием светской власти до момента прекращения духовного междуцарствия.

Удачная двусмысленность, выражаемая, в особенности на французском языке словом народ (peuple), постоянно напоминает, что пролетарии не образуют настоящего класса, но составляют социальную массу, откуда вытекают, как необходимые органы, различные специальные классы. Со времени уничтожения каст, последним остатком которых была королевская власть, наши светские вожди вербовались, главным образом, в пролетарской среде. В нормальном государстве требуется только, чтобы эти новые властители, прежде чем занять какой либо государственный пост, предварительно приобрели в частной практике умение властвовать, необходимое для их политической деятельности.

Во всяком правильном строе правительство, в собственном смысле слова, может быть только расширением гражданской власти. Вот почему окончательный порядок современных обществ обеспечивает главным представителям промышленности обладание светской властью. Хотя они кажутся еще малоспособными для этой власти, они не замедлят ее получить, когда духовное преобразование сделает их более достойными ее, и облегчит им пользование ею, упростив ее и придав ей чисто практический характер.

Однако, ни одно из этих двух условий в настоящее время еще не выполнено, что затрудняет доступ к светской власти лицам, которые, в конце концов, станут ее законными представителями. Они могут уже взять на себя различные специальные обязанности, как мы это недавно видели, даже относительно функций, кажущихся на первый взгляд совершенно чуждыми промышленным способностям. Но за исключением единичных личностей, на возможность появления которых ничто не указывает и от которых не должен зависеть наш временный режим, — эти классы еще не способны заменить королевскую власть в ее роли центрального органа. До сих пор они слишком далеки от той возвышенности взглядов и чувств, которые могла бы им позволить такой политический подъем. Впрочем, это двоякое условие практического первенства и вне промышленности вообще выполняется не лучше. Наличность его еще менее наблюдается среди ученых, особенно во Франции, где академический режим так сузил ум, иссушил сердце и расслабил характер, что большинство ученых стало неспособно к действительной жизни и в особенности к малейшему руководительству, даже научному.

Глава XL.
В продолжении переходного периода власть должна быть, в виде исключения, вверена пролетариям.

Неспособность к общественной службе наших различных специальных классов заставляет искать другого средства для удовлетворения этого революционного требования и обратиться туда, где цельное миросозерцание менее сдавлено и чувство долга лучше развито. Здравая историческая теория дает мне основание решительно заявить, что одни только наши пролетарии могут выставить из своей среды достойных представителей высшей светской власти до окончания духовного междуцарствия, т.е. на время, по крайней мере, одного поколения.

Освободившись от всякого педантократического или аристократического обаяния, легко видеть, при рациональном исследовании, согласно соображениям, приведенным в начале этой третьей части, что у народа общность мыслей и благородство чувств более возможны и более непосредственны, чем у всех других классов. Обычный недостаток административных понятий и привычек делает наших пролетариев малоспособными к различным специальным должностям практической государственной деятельности. Но это обстоятельство не является для них препятствием к пользованию высшим авторитетом, ни к исполнению высоких социальных функций, требующих истинной широты взглядов и не предполагающих никаких специальных знаний. Когда эти важные посты будут заняты достойными пролетариями, их мудрый и скромный инстинкт сумеет найти подходящих лиц из недр тех классов, откуда они до сих пор вербовались. Так как их умелый выбор обеспечит практический характер и прогрессивный дух правительства, они смогут без опасений использовать все специальные способности даже тех лиц, которым, как стоящим очень высоко, наиболее может быть противна служба республике.

Таким образом, все светские элементы окажут, — под влиянием могучего импульса со стороны пролетариев, — надлежащее содействие нашему окончательному преобразованию, в особенности среди военных и судей, особенно способных к превращению в истинных республиканцев. В то время как это обладание верховной властью ободрит и успокоит народную массу и сделает излишними обычные приемы обуздания, оно воздействует на представителей промышленности в том смысле, что они будет делаться все более и более достойными предстоящего им светского высокого назначения, по мере того как их чувства будут очищаться и их взгляды расширяться.

Итак, условия свободы и общественного порядка создадут почву для передачи революционным путем центральной власти нескольким выдающимся пролетариям на время духовного междуцарствия. Их воцарение не породит в пролетарской массе опасных честолюбивых стремлений, подобно тому, какие вызывает теперь в этой среде жажда обогащения; ибо все ясно поймут исключительную природу и необходимые условия этого редкого величия.

Назначение этой политической аномалии определяет также ее форму осуществления. Надо на самом деле освободиться от корыстной рутины, которая в последнее время сделала из местной власти род обязательной подготовки к центральной власти, хотя в действительности именно центральная власть была всегда предметом честолюбия парламентариев. Неопровержимый опыт достаточно подтвердил, в этом отношении, здравые теоретические соображения, согласно которым такая школа может воспитывать только бесполезных болтунов, лишенных всякой настоящей политической способности, каковыми были, например, жирондисты. Помимо того, что наши пролетарии, идя таким путем, вряд ли могли бы восторжествовать, следует признать, что если бы они имели несчастье достигнуть успеха, они потеряли бы прямоту и самобытность, составляющие теперь их истинные качества, делающие их достойными этой исключительной ответственной роли.

Таким образом, временный пост, который позитивизм предназначает для вождей пролетариев, последние должны будут занять сразу, без всяких парламентарных околичностей. Тогда наше прямое движение к окончательному возрождению приобретет тот характер, который ему должен быть свойственен: мирный и энергичный, благодаря добровольному и систематическому сотрудничеству философов, свободных от всякого светского честолюбия, и диктаторов, чуждых всякой духовной тирании. Общественный разум будет отныне считать мятежником и в то же время ретроградом всякого ученого, который будет домогаться светской власти, и всякого правителя, который пожелает поучать. Одним словом, наше революционное правительство подвергнется тому внутреннему преобразованию, в котором нуждалось правительство Конвента, если бы это удивительное политическое создание могло, как того хотели его творцы, просуществовать до наступления всеобщего мира.

Таков окончательный договор между истинными философами и истинными пролетариями относительно руководительства органическим завершением великой революции, путем мудрого восстановления режима Конвента, не искаженного опытами, произведенными его различными преемниками эпохи реакции и застоя. Цельное миросозерцание и социальное чувство одинаково присущи обоим элементам этого основного сочетания, что является необходимой гарантией для настоящего переходного времени и верным залогом нормального будущего.

Если один из них является спонтанным представителем этого будущего, то другой должен стать его систематическим органом. Теоретические пробелы наших пролетариев будут легко восполнены философами, которые, подчиняясь непреодолимому требованию социального чувства, ознакомят своих союзников со здравой исторической теорией, без которой человеческая солидарность представляется лишенной своей главной особенности — непрерывности. Хотя нравственное несовершенство современных философов создает много затруднений для пролетариев, тем не менее народное движение встретит поддержку в их высоком убеждении о всеобщем преобладании сердца; это убеждение в состоянии будет преодолеть пустое высокомерие, которое могло бы расстроить этот союз, имеющий целью обновление.

---

Часть четвертая: Роль женщины в позитивизме (продолжение).