Прочитал на днях ещё одну книгу от видного современного левого мыслителя из всё той же Франции (прошлая была от Мишеля Онфре), и в этот раз идет речь про Алена Бадью и его “Этику” (1993). Как неоэпикурейский философ, я просто не мог пройти мимо книги с таким названием и от столь видного современного автора. Уже с самого начала я знал, что Бадью – крупная фигура в современном левом движении Европы, но впервые прикоснувшись к его сочинениям, он всё таки сумел сильно удивить. Удивил он в первую очередь тем, что оказался не просто левым идеологом, но даже традиционным марксистом, полностью проникнутым революционным пафосом (что интересно, напечатан в Киеве, на украинском языке, в 2016 году, и прямо сейчас продается в официальных книжных сетях).
Но гораздо больше поражает даже не это, а то, насколько он консервативный и традиционный марксист; как и то, что он оказался сторонником классического университетского подхода к истории философии, по-видимому вообще некритично приняв все расхожие здесь догмы. На первой же странице его “Этики” мы успеваем заметить фамилии Декарта и Канта, и даже умеренную похвалу в сторону стоической философской школы! В дальнейшем он будет регулярно использовать методологические подходы а-ля Платон, и даже часто ссылаться на этого автора, что делает Бадью практически “платоником” (хотя конечно, как марксист, он часто ссылается и на Гегеля). К тому же, в качестве негативного примера он регулярно использует образ античных “софистов”, бичует всякий философский релятивизм, этику счастья и удовольствия и т.п. Бадью прямо говорит нам, что на основе релятивизма невозможно построить что-то не отвратительное. Поэтому косвенным образом он крайне осуждает эпикуреизм. Всему этому “ужасу” он противопоставляет свои твердые истины (на самом деле нет), четкие моральные ориентиры и гражданский пафос. А что роднит его с уже упоминаемым “неоэпикурейцем” М. Онфре – это неироничное использование наследия Ницше для продвижения левых идей.
Не всегда ожидаешь такого от современного (!) западного (!!) и левого мыслителя (!!!). Столь консервативный подход ещё можно ожидать от отечественных постсоветских марксистов (за исключением, может быть, использования Ницше), но никак не от француза, за спиной которых стоят крупнейшие эпикурейские мыслители эпохи Просвещения.
Необходимость “положительной” программы
“Этика” выстраивается по определенной линии повествования. Сначала Бадью решает эпатировать публику и поддерживает концепт “смерти человека”. Он отказывается от идеи “Человек вообще”, вместе с тем делая бесполезными и связанные с ним идеи “прав человека” и абстрактного гуманизма. Всё это выбрасывается на свалку, по одной простой причине – эти идеи активно используется современным буржуазным обществом для оправдания своих нелицеприятных поступков (Бадью, как сразу становится понятно из общего контекста, отрицает буржуазное общество и является коммунистом). Эти идеи в современном своем виде проникнуты лицемерием и двойными стандартами. Фактически они призваны сохранять сложившийся статус-кво с тотальным господством частной собственности. Принимая современный гуманизм и права человека, как нечто уже Спущенное С Небес, нам остается только наказывать нарушителей устоявшегося порядка, соблюдая полицейский надзор. Но очевидно, что “права человека” (куда входит и право на частную собственность), как и вся подобная идеология – искусственное порождение рук человека, и никакого ореола святости у всего этого быть не должно. И если обществу нужно развиваться и идти вперед, а консерваторы используют “хорошие идеи” для защиты старого порядка, то эти идеи можно и нужно выбрасывать, чтобы позже переформатировать их уже в более прогрессивном ключе (и использовать для защиты нового порядка, пока новые революционеры вновь их не выбросят на свалку).
Косвенным образом Бадью сравнивает современное использование гуманизма и всю современную “этику” – с религиозной догматикой. Попробуй только поступить “неэтично”, попробуй только нарушить права меньшинств хотя бы не нарочно. Сразу получишь свою анафему и порцию нравоучений от местных квир-священников. Здесь мы имеем дело с простейшей реакцией любого консерватора на современные процессы в европейской культуре. Отчасти такой подход современного буржуазного человека держится на некоторой самоочевидности зла, которая возникает при принятии определенных идеологических аксиом. Положительная программа современной “этики” выстраивается в качестве отрицания чего-то очевидно плохого. Она звучит примерно так: “Не делай плохо – и ты будешь хорошим человеком”.
Бадью считает, что подобным образом поступали и христианские священники в прошлом. Но это первая сторона привычного всем конструирования этики, “от противного” ко Злу. Вторая сторона заключается в подходе эмпатии, в жизни “для других“. Она также не имеет никакой по настоящему “положительной” программы, а постулирует самозабвение человека в разнообразных активных действиях. Но для Бадью, который мыслит ГЛОБАЛЬНО – это слишком мелочно и несерьезно. Правда, этот свой высокомерный подход “витающего вне измерений” философа он высказывает не сразу, а критику эмпатии сначала разворачивает более отвлеченно, через фразу “для Другого”, которую он снова объявляет лицемерной и чисто западной моделью защиты буржуазного общества.
Критику эмпатического подхода Бадью разворачивает через тему мультикультурализма, тему мигрантов в Европе и тему войны в Югославии. При всей сочувственности к бедным неимущим, при всём постулировании “толерантности” и равенства всех людей, современная западная этика отказывает в принятии любой “инаковости”, которая не разделяет принципы гуманизма специфически западного образца. Иными словами, мы принимаем инаковость китайца, только если это касается каких-то внешних атрибутов моды, языка, типа поведения в обществе, не затрагивающих комфорт нашей привычной жизни. В самых фундаментальных идеологических моментах мы требуем полной ассимиляции “инаквого” человека. Точно также мы постулируем равенство всех, но не хотим приютить всех желающих мигрантов, а говорим, что можем позволить лишь определенное число. А раз так, то мы должны будем определить, кто будет жить во Франции, а кто вернется домой в нищету. И на каких основаниях мы это делаем? Здесь также возникает пространство для выявления лицемерия. Бадью при этом, как истинный левак, считает, что можно было бы принять всех и каждого, пожертвовав такой мелочью, как высокий уровень жизни. Бренное материальное не должно мешать реализации великих идей.
Тема войны в Югославии и вовсе банальна, с её помощью Бадью напоминает, что хотя война в принципе всегда ужасна, и это все признают, но никто не беспокоится о войнах в Йемене, Конго или Бирме, поскольку они “далеко”, а про случаи подобные Югославии говорили очень подробно и ярко, потому что Белград “в двух часах самолетом от Парижа”. Значит мы и тут проводим разделения, кому можно и нужно сочувствовать, а кому нет, и сочувствуем мы белым европейцам, живущим поблизости, что показывает насколько искренен наш подход этики “для другого”.
На самом деле Бадью уже здесь занимается софистикой, потому исходит из предпосылки, что “другой” в качестве простого соседа из дома напротив – это слишком мелочно (!), и надо вскрывать лицемерия на глобальных примерах. Это же касается и самоочевидности зла. Какие-то мелочные происшествия по типу ограбления одного частного лица – это же не-философский уровень, поэтому даже и злом толком не может считаться. Строить этику на противлении такому злу – нельзя просто потому что нельзя. Что нас должны интересовать какие-то Возвышенные и Величественные вещи – Бадью даже не собирается доказывать, это дескать и так самоочевидно. Но пока его основной тезис в моем вольном пересказе звучит так:
Этику строят на отрицании априорного зла, которое выводят из общественного консенсуса о зле. Общество у нас буржуазное, поэтому и зло – это зло для буржуа. Либо этику строят на эмпатии к ближнему, что заканчивается современной идеологией толерантности. Но и эмпатия и отрицание зла – недостаточны для конструирования полноценной этической системы, а в буржуазном обществе эти позиции к тому же ещё и пропитаны лицемерием и двойными стандартами. Для неё необходимо какое-то положительное ядро, какая-то Великая Идея.
Бадью считает, что инаковость каждого человека на земле от любого другого, даже в пределах одной семьи – самоочевидная констатация факта. Поэтому она и не стоит особого внимания философа. Сам он считает, что более последовательно принимает всякие инаковости, чем даже те, кто берет этот лозунг на щит. Но в глобальном политическом разрезе он просто поддерживает идеологию В.В. Путина на счет “многополярного мира”, где к каждой культуре будут относиться с уважением, и не будут пытаться перекраивать по западному образцу. Что характерно, в предисловиях к своей “Этике”, Бадью крайне осуждает НАТО и сочувствует всем странам, которые борются против этой организации. Но что ещё характернее, в конфликте 2022 года Бадью косвенно поддерживает НАТО, хотя и выражая своё леваческое “фи”.
Мамин революционер
Подход Бадью к этическому вопросу через Великую Идею (такой термин он не использует, если что), приводит его к размышлениям в ницшеанском духе на счет обывателей и достойных. Сама Великая Идея, хотя прямо и не артикулируется, но это в первую очередь революция и построение коммунистического общества. Это и есть то “положительное”, добро, которое должно стоять в основе истинной этики. И добро не должно быть отрицательной стороной определенного нами заранее зла (как у плохих и глупых буржуа). Наоборот, основой для этики должно выступать само добро (т.е. коммунизм), противостояние которому и должно быть объявлено злом.
Обычные люди, они же обыватели – прямо отождествляются с животными, которые мыслят и общаются между собой “мнениями” (см. парменидовский концепт оппозиции истины-мнения), и не выходят из своего бытового кругозора. Даже обсуждение политической повестки, критика очередных непопулярных реформ и т.д. – является не больше чем “мнениями” для очередной светской беседы. Всё это низко, ничтожно, говорит Бадью. Настоящий полноценный человек должен стремиться к сверх-бытию, к чем-то большему, чем он сам. К “бессмертию”, как говорит Бадью, стремление к которому и выделяет человека из царства животных. Поэтому истинный человек не живет “мнениями” (хотя это настолько базовые вещи, что без них никому не обойтись, и этого он не может не признать), но его интересуют только “истины”.
Здесь включается в дело концепция “истины” и “события”, и ещё много разных терминов, которые пересказывать я уже не буду. Остановимся на этих двух, чтобы понять всю суть этики Бадью. В мире обычно не происходит ничего особенного, всё идет своим чередом, что поделать, миром правят обывалы. Но каждый раз в таком статус-кво есть некое пространство негативного, какая-то пустота, недостаточность. Иногда такие пустоты заполняются “событиями”, чем-то важным, выходящим за рамки привычного статус-кво. В разных сферах жизни это может быть что угодно, даже открытие нового музыкального жанра – событие в музыке. Событие происходит и всё, дальше его уже нет, это мгновение. Но оно оставляет за собой след. И люди, обыватели-животные, могут проникнуться событием, и начать конструировать из себя “субъект-носитель” этого нового прорывного явления. “Истиной” здесь объявляется набор взглядов и подходов, которые оправдывают “событие”, поддерживают его дальше во времени и пытаются провести через себя импульс, заряд от события к его реализации в действительности. Очевидно, что здесь имеется ввиду коммунистическая революция (сам Бадью использует образы 1968 года и Культурной революции в Китае). Настоящий не-обыватель должен хранить верность истине (т.е. партийной линии), отстаивающей “событие”. И поскольку этика конструируется на основе “истин”, то злом в этой этической системе будет отход от партийной линии.
Бадью постоянно сокрушается на тему того, что люди вместо Великой Идеи – интересуются своим простым проживанием жизни с мелкими радостями. Ещё больше его раздражает этика наслаждений, или этика поиска счастья в этом мире (т.е. бессознательный псевдо-эпикуреизм современности). Ведь такие люди могут найти счастье даже в буржуазном обществе, что для Бадью просто недопустимо. Поэтому обывателям-животным противостоят пассионарные революционеры. Эти сверхчеловеки с гордостью умирают на баррикадах за Идею, и приобщаются к чему-то Великому, стремясь таким образом к Бессмертию, к чему-то большему, чем есть сам этот человек (а сам-по-себе человек объявлен животным хищником).
Так Бадью под видом “объективной этики” продвигает своё романтическое баррикадное мироощущение, присуще многим левым в XIX веке, в Париже 1968-го и, в принципе, многим левым до сих пор. Он пытается сказать, что любой, кто не мечтает вещать с броневичка аки Ленин, или поймать пулю как Роза Люксембург – это недочеловеческие создания, животные ублюдки. И всё это постулируется при помощи идеалистической и реакционной философии Платона, стоиков, картезианцев и прочих консервативных любителей Высокого. Ты должен всегда быть “кем-то”, и это не какой-то абстрактный человек, а обязательно “маоист”, “социал-демократ”, “марксист”, “анархист” и т.д.
Единственная проблема, которую понимает и сам Бадью, что некоторые события могут привести к созданию, например, “нациста”. И он тоже может быть верным своей партийной линии и т.д., и получается, что у него также есть своя “истина”, на которой базируется вполне полноценная правильная этика. Бадью это понимает, и пытается разделить “события” на правильные и мнимые, и даже правильно понятые события он также разделяет на разные виды ошибочных интерпретаций и злоупотреблений. Всё это выглядит не более убедительно, чем попытка сделать маминого левака “истинным человеком”, поэтому даже не буду дальше это всё пересказывать.
Выше мы говорили уже, что отказ от идей по типу “прав человека”, как от консервативных идей, призван расчистить путь для дальнейшего развития. Но потом, когда наши революционные события и их “верные истине” борцы смогут построить новое общество, старые идеи вновь могут вернуться и охранять стабильность уже обновленного общества. Так, Бадью и сам говорит, что многие “события” могут перейти от статуса “истины” к статусу “мнения”. И обыватели снова будут использовать права человека как нечто самоочевидное, чтобы осуждать или одобрять поступки в нашем обновленном обществе. Но в этом всём нет истинной жизненности, нет пассионарности. Поэтому “истина” всегда есть некий процесс, некое новаторство, но не всякое новаторство, а именно существенно значимое (примерно как и с революциями, марксисты признают не каждую, но только те, которые ведут к новому мироустройству, а в наших реалиях это будут исключительно коммунистические революции). Бадью не устраивает простое проживание жизни, даже если это хорошая жизнь в хорошем обществе. И такой его подход, конечно же, имеет временный характер, ведь если бы эта “Этика” была универсальной, то Бадью должен не желать поражения буржуазии, иначе в идеальном обществе больше не будет места Великим Деяниям и революционному пафосу. Насколько Бадью сам понимает, что его подход чисто-утилитарный, и сохраняет актуальность только в рамках “буржуазной эпохи” – понять трудно. Сам он ведет изложение так, будто бы претендует на большую универсальность, и тогда действительно окажется, что этот “мамин революционер” последнее лицо в мире, которому нужна реальная победа революции. Бадью описывает этическую систему для людей, которым процесс важнее цели.
В итоге вся “Этика” сводится к тому, что надо быть верным “партийной линии” пионером, готовым самоотверженно отдать жизнь за коммунистические идеалы. И жить надо так, чтобы все твои поступки были манифестацией великих событий прошлого, и чтобы ты был ходячим напоминанием про ВФР, Октябрь, 1968-й год и т.д. В общем, будь обычным леваком пост-советского пространства, типичным подписчиком паблика “Вестник Бури” – и можешь смело считать себя сверхчеловеком на фоне этих жалких букашек из “толпы”, которые заняты своими мелочными делишками. Борись за светлое будущее коммунизма, отрицая все мирское и существуя аки стоик (хотя для проформы Бадью отдельным параграфом осудил аскетизм как не-необходимую черту для революционера). Таково это сочинение. А моё отношение к нему – всецело отрицательное, что даже расписывать не хочется. Моё критическое отношение должно быть и так заметно в самом тоне изложения материала.