Автор текста: Friedrich Hohenstaufen
Версия на украинском и английском языках
Статья входит в цикл «Утопический социализм и коммунизм: авторитеты для Маркса».
Остальные авторские статьи можно прочитать здесь
Ну вот мы и добрались до финального босса. В моем списке домарксовых коммунистов, которых я хотел пристально вычитать самостоятельно, а не по пересказам, последним числится Теодор Дезами (1808-1850). Как обычно, краткое содержание статьи можно найти в конце, или перейдя по этой ссылке. На википедии сказано, что Дезами — нео-бабувист и предвестник марксизма. Действительно, можно вспомнить что писал об этом еще в 40-е годы молодой Маркс: «Фурье исходит непосредственно из учения французских материалистов. Бабувисты были грубыми, неразвитыми материалистами, но и развитой коммунизм ведёт своё происхождение непосредственно от французского материализма. Материализм этот в той именно форме, какую ему придал Гельвеций, возвращается на свою родину, в Англию. Свою систему правильно понятого интереса Бентам основывает на морали Гельвеция, а Оуэн, исходя из системы Бентама, обосновывает английский коммунизм. Француз Кабе, изгнанный в Англию, испытывает на себе влияние тамошних коммунистических идей и, по возвращении во Францию, становится самым популярным, хотя и самым поверхностным представителем коммунизма. Более научные французские коммунисты, Дезами, Гей и другие, развивают, подобно Оуэну, учение материализма как учение реального гуманизма и как логическую основу коммунизма».
В 1839 году Дезами участвовал в бланкистском тайном обществе «Времена года», поставившем себе задачей ниспровержение июльской монархии. Он восхищался Гракхом Бабефом и Филиппом Буонарроти. После провала заговора Дезами был арестован, но в 1840 году он был освобожден и сотрудничал с Жаком Пийо и другими в организации первого коммунистического банкета в Бельвиле (откуда вообще отсчитают возникновение коммунизма, как термина и «мема», который «бродит по Европе»). С 1840 года, после неудачной попытки издавать собственный журнал, принимал деятельное участие в коммунистическом журнале «Le Populaire», пока не разошёлся с его главным редактором, Кабе. Дезами порвал с Кабе, которого он считал слишком оппортунистическим и реформистским; и вместо того, чтобы апеллировать к буржуазии за сочувствием к пролетариату, как это делал Кабе, Дезами считал, что рабочие должны организоваться сами и добиться собственного освобождения. Вместо того, чтобы надеяться на реформы от благосклонного монарха, рабочие должны поддержать революцию и установление унитарной, централизованной, эгалитарной республики. Дезами также осуждал религиозность Кабе, считая Церковь врагом народа (ср. Бланки).
В 1842 году Дезами издает свое главное сочинение — «Кодекс общности». Сочинение в основном развивает утопические построения фаланстеров Фурье, только доводит фурьеризм до революционности и коммунизма (ср. Консидеран, ученик Фурье, который стал одним из лидеров социал-демократии и реформизма). В 1846 году Дезами основал собственную ассоциацию «Эгалитарные коммунисты». Они посвятили себя революционной пропаганде и образованию среди рабочих, готовясь к революции и созданию коммунитарного общества. Они также пытались бороться с влиянием религиозных и реформистских коммунистов, таких как Кабе и Ламенне. Главным плюсом, который заметен во всех описаниях учения Дезами является его философские основания для своего коммунизма. В противоположность Этьену Кабе он настаивает на эгоизме людей и считает, что именно себялюбие, а не что другое приведёт к торжеству коммунистического идеала. Естественное неравенство людей, физическое и умственное, выдвигаемое обыкновенно как довод против коммунизма, Дезами считал, наоборот, аргументом за него, ибо в социальном искусственном уравнении он видел единственное средство восстановить справедливость, нарушенную природой. Учитывая, что он все таки коммунист + фурьерист, ожидаю, что он запросто мешает эпикурейские тенденции с платонизмом и упирает именно на Платона, но это еще не точно, и именно это я хочу проверить.
В качестве предшественников современного коммунизма Дезами упоминает Пифагора, Платона, стоиков, ессеев (их, кстати, упоминает и Бланки), Иисуса, Сенеку… типичный набор кринжа от типичного коммуниста того времени. Правда в списке присутствуют и эпикурейцы. Из новых он называет своими учителями Рабле, Монтеня, Кампанеллу, Макиавелли, Фенелона, Руссо, Бабефа, Буонарроти и Сийеса. Набор у него мягко говоря странный, но самыми главными своими предшественниками и учителями он считает Морелли, Фурье и эпикурейца Гельвеция. Причем Гельвеций для Дезами является наивысшим авторитетом в философии, которого он называет «Бессмертный Гельвеций». Ещё он плохо относится к сен-симонистам, но считает, что аутентичный Сен-Симон был лучше, а школа предала учение основателя.
У него есть тяга к философии целого, мол мир очень сложный и взаимосвязанный, единое начало мира содержит в себе и материю и дух (см. субстанция Спинозы и дуализм). К тому же так удобнее, и если в самой природе есть «закон общности», тогда дальше легко доказывать, что и социум должен следовать этому закону и добиваться коммунизма. Но все таки Дезами не «холист», по крайней мере не совсем. Для него основным элементом мира является вечно движимый атом ⚛️. Мир существует сам по себе, без вмешательства бога и какой-то телеологии. Все состоит из атомов и молекул, а человек — животное, состоящее также их этих частиц. Местопребыванием мысли и чувств является мозг и только мозг. Человек от природы ни добрый и не злой, формируется под влиянием среды, как естественной, так и «искусственной», которую мы сами создаем. Во многом он просто воспроизводит Гельвеция. В том числе в вопросе роли эгоизма, страстей и т.д. Себялюбие — основной двигатель действий человека. Вопрос только в том, как грамотно направить этот личный интерес, чтобы выигрывало от этого общественное целое.
Даже самые высокие моральные качества основываются на физиологии организма. Он не верит в существование чего бы то ни было нематериального, выступает как жёсткий материалист и атеист, для него даже деизм — недопустимый уровень теологии. Он верит в могущество разума и в то, что истина едина и потенциально достижима, даже если мы не обладаем ею прямо сейчас. Для достижения истины нельзя останавливаться ни перед чем, но целью философии и науки является счастье для всех людей. Кабе считал, что философия сложна и во многом бесполезна, и в будущем ее будут изучать по желанию только какие-то особые учёные-задроты. Дезами считает, что философия обязательна для всех, и она совсем не сложна. Сложной не делает философский жаргон, который стоит изменить на более обыденный язык. В общем, в своей философии Дезами оказывается типичнейшим материалистом-эпикурейцем, повторяющим мысли Гельвеция, а иногда Дидро и Гольбаха.
Как и мыслители эпохи Просвещения, Дезами верит в «природу человека», которая не меняется со временем, и которая требует свободы, равенства, братства, единства и общности. В чистой теории он проповедует очень либеральный гуманизм. Но люди несчастны, потому что «забыли» истину, не знают ее и т.д., и вся задача состоит в открытии природы человека и просвещении народа. Эгоизм и индивидуализм Дезами осуждает, просто не считая, что они неизбежно порождаются из себялюбия. Он проповедует «разумный эгоизм», который, правда, не называет этим греховным словом. Из-за эгоизма как раз и была порождена собственность, это главное зло цивилизации. Основными недостатками своей эпохи Дезами считает убийственную анархию индивидуальных интересов, антагонизм классов, эксплуатацию и т.д. Он неоднократно возвращается к вопросу о пагубных последствиях роста городов и городской бедноты, бегства крестьян из деревни и т.д. Рост городов ведёт к росту числа бездельников и к связанной с этим «порче нравов», что напрямую связано с «буржуазностью», погоней за деньгами и т.д. Все города, не только большие, а вообще все, Дезами собирается уничтожить. Коммуны он строит по образцу фаланстеров и фаланг Фурье, с дворцами в середине, но чуть больше по размеру, в среднем на 10 тыс. человек (и конечно же, рисуется это как преодоление разницы города и деревни, а не как уничтожение городов). Отчасти это сознательная борьба с урбанизмом Кабе, и борьба с любовью других коммунистов (и даже Фурье) к централизации ради централизации. В качестве положительных примеров Дезами приводит общины дикарей на берегах Миссисипи и пчелиные ульи.
Дезами враг парламентаризма и демократии, которые отвлекают массы от революции. Он даже против всеобщего избирательного права (по крайней мере при капитализме). Голоса все равно обязательно купят, а капитализм получит видимость народной поддержки. Любая политическая борьба — надувательство, нужна только социальная революция. Как и Бланки, с которым он был в хороших отношениях, Дезами напирает на необходимость массового Просвещения, без которого бедные сами часто становятся опорой для своих угнетателей. Дезами осуждает Руссо и бабувистов за их отношение к наукам и искусствам, за то, что они путают причины и следствия. Науки и искусства отличное орудие для просвещения и освобождения мысли от суеверий и лжи. Он признает природное неравенство способностей, но не считает это основанием для каких-либо привилегий.
Торговля — страшное зло и обман, брат близнец частной собственности (ср. Фурье). В обществе полно паразитов (ср. Фурье), бесполезных людей, и во многом благодаря этим людям также полно бесполезных построек, таких как египетские пирамиды, на которые было зря затрачено огромное количество труда. Интересно, что модное среди коммунистов самопожертвование для Дезами — это чуждое природе явление, отец фанатизма. Если это и добродетель, то добродетель рабства.
Как и Фурье, он считает, что если труд будет разнообразным, то он не будет ни скучным, ни отупляющим, а значит все будут кайфовать от труда. Как и Фурье, он считает что математическое равенство это слишком, и хочет «пропорционального равенства», зависящего от разных биологических потребностей людей. Он он все таки против апологии неравенства Фурье или узаконивания иерархии, как у Сен-Симона. В коммунах Дезами машины будут применяться для облегчения труда, но в основном все равно люди будут много работать, ведь это суть человека в принципе. Любовь к труду будет воспитываться с пелёнок, а лентяев будут коллективно травить, как обычно. Исчезнет много ненужных профессий, юристы, судьи («насекомые, всюду сеющие ненависть»), полиция, армия, священники и т.д., а среди учёных исчезнут почему-то только историки. За счёт разумного распределения сил, подушевое потребление вырастет в 5 раз. А проблему неприятного труда он решает как обычно, жеребьёвкой или длинной очередью с обязательным участием для всех и каждого. Хотя науки и искусства не запрещены и даже важны, художники и учёные тоже должны будут пахать на ферме. Вместо законов и судов будут пацанские понятия, т.е. нравы и принципы.
В качестве доказательства возможности существования строя общности, он ссылается на жизнь пчел, муравьёв, бобров 🦫 и т.д., как и Фурье. И точно как и у Фурье, коммунизм изменит наши организмы, и мы будем в 3 раза сильнее, дольше жить и лучше мыслить. При коммунизме вроде как будет прямая «истинная» демократия, но там насколько не нужна политика, что самому Дезами не совсем понятно, что же такого будут делать местные парламенты, чего бы не могли делать все люди сообща просто в рамках экономического самоуправления коммуны. Но парламенты все таки лепит в систему, чтобы было. Видимо это имеет значение уже на национальном и планетарном уровнях, чтобы координировать обмен между коммунами.
Дезами убежден, что установление коммунизма приведет к большим изменениям в семейных отношениях. Он резко критикует Кабе за идеализацию патриархальной семьи со свойственным ей семейным домохозяйством, властью отца и подчинённым положением женщины. Кабе, кстати, предлагал, вслед за Платоном, регулировать половые отношения индивидов на государством уровне, предлагал селекцию. Например, два больных человека не должны были сходиться; общество допустит размножение только лучших образцов. Кто знает, что бы ещё сказал Кабе, узнай он про геном человека. Дезами выступает и строго против такого вмешательства государства в отношения людей. Идеал Дезами — свободный союз, полное равенство полов с неограниченной возможностью развода. Семейное воспитание по мнению Дезами очень ограничено и даже опасно для строя общности. Лучше всего будет обеспечить равное общественное воспитание, основанное на положениях некой «социальной науки». Дезами подчеркивает, что таких же взглядов придерживались бабувисты, у них отчество овладевает индивидом с рождения и не покидает до самой смерти. Система воспитания у него напоминает Фурье. Она основана на труде, сочетание теории с практикой (но мне кажется у Дезами дети все таки не будут с 2-3 годиков на заводе, он немного помягче). Обучение должно каким-то образом обойтись без принуждения, хотя как и Фурье, он собирается заставлять детей работать в промышленности, постепенно повышая градус серьезности работы, чтобы подросток уже мог полноценно работать на заводе. В воспитании детей участвуют так или иначе вообще все взрослые жители коммуны.
Вообще Дезами был сообщником Бланки и участвовал в его обществах как в 30-е, так и в 40-е годы, но себя он считал не бланкистом, а прямым продолжателем дела Бабефа и Буонарроти. Т.е. он сознательно мечтал быть частью самой убогой тусовки в истории коммунизма. Он тоже делит общество строго на пролетариат и буржуазию, проповедует классовую войну. Упор делается на нравственных качествах пролетариата и его близости к коммунизму, но все таки признается и необходимость привлечения на свою сторону левых буржуа.
Он тоже предлагает создать партию-авангард, установить переходной период диктатуры, в котором молодежь будет привыкать к жизни в военных лагерях, ибо по началу явно не обойдется без гражданской войны и военных интервенций со стороны врагов революции. Он тоже, как и Бланки, надеется, что получится заручиться массовой поддержкой народа и не верит в победу без такой поддержки. Всякие полумеры в переходном периоде у Кабе он осуждает (должно быть, он должен был осуждать их у Бланки, но тот все таки был революционером, а поэтому товарищем). Правда он и против террора в отношении буржуазии и аристократии. Он надеется забрать собственность и оружие из рук врагов, и в таком виде не боится их ответных мер, и такие обескровленные, враги со временем все равно смиряться с поражением. Большинство его мер на переходной период буквально повторяют Бабефа и Буонарроти (отнять и поделить, заселиться в дома богачей и т.д.), только в результате, в идеале, у нас будет некое подобие фаланстеров Фурье. Постепенно победа коммунизма в одной стране распространится на весь мир, и будет создана Мировая Республика, с единым языком, на основе латыни (примерно тоже самое предлагали сен-симонисты). Он полагает, что в том числе получится насадить коммунизм силой, для чего будет достаточно армии в 300-400 тысяч человек.
У Фурье он заимствует идею промышленных армий, а также планомерного изменения климата планеты (но вроде без океанов лимонада, а жаль), и как результат — изменения организма людей и животных. Армии разрушения превратятся после победы революции в промышленные армии, и будут ходить из страны в страну, создавая плотины, прокапывая каналы, меняя русла рек и орошая пустыни. Занимаясь строительством новейших сооружений, они смогут не только трансформировать планету, но и выровнять уровень развития на всех уголках Земли.
Избранные цитаты из сочинения Дезами
После всего сказанного мною читатель может подумать, что я считаю необходимым сохранить принцип городов-столиц, городов — центров провинций и городов центров коммун, а, может быть, также местечек, сельских местностей и т. д., — словом, всю старую территорнальную иерархию. Это меньше всего соответствует моей мысли. Я убежден, что этот вопрос не подлежит даже обсуждению: вопрос этот предполагается решенным одним из наших основных законов (о равенстве): при строе общности должны существовать только коммуны. Если бы дело обстояло иначе, то каким же образом воспитание могло бы стать в корне единообразным? (Воспитание я понимаю в самом широком смысле этого слова). Каким образом возможно было бы установить совершенно одинаковые нравы и обычаи, ту внутреннюю общность в удовольствиях и огорчениях, как и во всех желаниях, о чем мы говорили выше? Как уничтожить нынешние наименования: городской и деревенский житель? Каким образом, наконец, использовать активность детей, не навязывая им, так сказать, наследственных профессий?
Ж.-Ж. Руссо во многих местах своих произведений решительно высказывается против больших городов и столиц, и в этом вопросе его мнение совпадает с мнением многих знаменитых философов: Фенелона, Мабли, Гельвеция и т.д. Однако никто не клеймил этот жалкий институт с большей силой и прозорливостью, чем достойный уважения Ф. Буонарроти [тут приводится огромная цитата про уничтожение городов]. Автор «Путешествия в Икарию» вначале принял без оговорок систему городов и столиц. В настоящее время Кабе, как видно, отказался от этой иерархической формы. В предисловии ко второму изданию своей книги он допускает возможность организации строя общности с наличием и без наличия городов.
[…] Я полагаю, что в этом вопросе Руссо, Буонарроти и др. были слишком категоричны в своей критике. Озабоченные неудобствами крупных городов, они впали в противоположную крайность. Они, по-видимому, хотели бы построить мир из одних деревень. Самое большое обвинение, которое эти добродетельные граждане выставляют против городов, состоит в том, что города всегда являлись грязной клоакой мерзости и тирании, ибо сюда стекаются со всех сторон богатые и нищие, и первые приобретают в таких городах, легче чем где бы то ни было, возможность превратить последних в своих шпионов, в своих сыщиков! Такое рассуждения ещё и сейчас является весьма убедительным против общественного строя, заражённого принципом частной собственности. Но что произойдет при режиме общности после упразднения денег? Коммуна, как я ее понимаю, будет представлять все преимущества города и сельской местности [прим. далее нам предлагают село не более, чем на 10 тыс. человек, но с парой заводов, поэтому уже якобы не село, мысль такая же, как и у всех остальных утопистов].
Я могу подкрепить это утверждение [прим.: о том, что очень круто питаться исключительно в общей столовой и сразу всей общиной] двумя доводами, из которых оба весьма убедительны. Первый заключается в том, что любое необоснованное нарушение этого благотворного, созданного в интересах народа правила будет лишь актом безумия, так как в нормально устроенном обществе ничто не сможет заменить прелесть общих трапез. Если эта истина внушает сомнение, пусть обратятся к истории, особенно к истории Крита или к истории республиканской Спарты. Тогда легко можно будет понять, к каким великолепным результатам привел в этих двух странах режим общности хозяйства! Станет ясно, что на протяжении более пятисот лет было достаточно существования одного этого института, чтобы искупить все основные пороки законов Ликурга; можно будет убедиться в том, что в Крите ни разу, а в Спарте только один раз один единственный гражданин, король Агесилай, вздумал отступить от общего правила. Однако, несмотря на то, что этот король накануне вернулся победителем, одержавшим победу над могущественным королем Персии, этот факт возбудил против него всеобщее негодование, ибо все усмотрели в нем зловещее предзнаменование упадка республики.
[…] В Спарте здравый смысл, дух равенства и согласия устраняли все затруднения.
[…] Спартанцы, по признанию всех историков, были самыми нравственными и самыми свободными людьми в мире, а между тем, они были художниками и философами. В Спарте ковали шлемы, брони и мечи. Архитектура спартанцев была простого, изящного и прекрасного стиля. Их дома отличались хорошим расположением, меблировка была очень удобна, опрятна и прочна. Спартанцы выделывали чеканные чаши и вазы. Скульптура также не была чужда им. Их музыка была мужественной и гармоничной. Их одежда совершенно соответствовала законам гимнастики и гигиены. Наконец, говорит Плутарх, если в Спарте отсутствовала ослепляющая роскошь, эти глупые пустяки, доставлявшие наслаждение персам, то все, без исключения, наслаждались там всем необходимым, полезным, удобным. Я бы добавил, что эти различные сведения предполагают еще бесконечно много других.
Афины и Спарта были самыми развитыми и самыми известными странами Греции. Как же осмелились некоторые современные историки считать грубыми, непросвещенными, врагами науки и искусства этих республиканцев, обладавших живым и справедливым умом, редким даром в течение длительного времени не давать ослепить себя ложными знаниями своих соседей и мишурой азиатской цивилизации? Ликург исключил из своей республики не настоящих ученых, как это утверждают, а только фигляров и софистов. Этот мудрый законодатель, несомненно, думал, что наука в то время не приобрела ещё достаточно уверенности и силы, чтобы было благоразумно предоставить его соотечественников распущенности одних и болтовне других. Кто посмеет назвать это преступлением с его стороны? В нашем будущем обществе все эти предосторожности будут излишними: сделавшись показательной, общественная наука станет железным щитом против всех нападок и всех дурных обычаев, если ещё сохранятся какие-либо ненормальности.
Пусть считают спартанцев невежественными и непросвещенными, отлично; но посмели ли когда-нибудь поддерживать эту ложь перед Александром Великим, перед Цезарем, Фридрихом II и Наполеоном, которые так хорошо умели пользоваться языком спартанцев, столь серьезным, точным, кратким, столь благородным, ярким, героическим? Делали ли это перед толпой литераторов и знаменитых ученых, которые по прошествии стольких веков заявляют, что никогда еще язык не был доведен до более высокой степени совершенства. Говорят, что спартанцы оставили мало письменных памятников. Но разве трудно понять, что люди, проводившие свою жизнь в лагерях или на общественных площадях, должны были значительно меньше, чем мы, чувствовать потребность в сообщении друг другу своих мыслей посредством книг? Так же как древние римляне, спартанцы больше любили творить прекрасное 🌈, чем рассказывать о нем.
«О, Бабеф! О, Буонарроти! О, Дарте! О, Марешаль! О, Жермен! О, Антонелль! и т.д., примите дань уважения от меня и от всех истинных друзей человечества за славный памятник, который вы нам завещали!».
…. Далее идут огромные пласты цитат из книги Буонарроти про воспитание, в том числе про молодежь в военных лагерях на границе.
Отрывки из произведений Дезами, отмеченные и подчёркнутые Карлом Марксом
Книга «Ламенне, опровергнутый им самим»:
Равенство проверяется балансом счетов, если можно так выразиться. Скажем более точно, люди равны, если они в равной мере могут развивать свои способности, удовлетворять свои потребности (стр. 18).
Одинокий человек — это, так сказать, неполное существо; когда человек ищет общества себе подобных, он лишь повинуется властному голосу природы, который постоянно кричит ему: Горе одинокому! Пчёлы, говорит Цицерон, собираются не для того, чтобы приготовлять мед, но влекомые по природе своей к сближению, они строят свои соты; точно также люди, по природе своей ещё более равные, чем пчелы, объединяют свои действия и свои мысли! «Неверно, что общество обязано своим существованием только тому, что без помощи других людей мы не могли бы добыть себе все необходимое для нашей физической жизни; нет, если бы даже все физические потребности человека удовлетворялись как бы по мановению божественной волшебной палочки, он не покинул бы людей, чтобы предаться покою, бездействию и созерцанию»; нет, он бежал бы от одиночества; он хотел бы учить и учиться; поистине, общественная жизнь предпочтительнее наслаждениям в одиночку (стр. 66-67).
Несмотря на пороки и преступления политики, в настоящее время дело ассоциации выиграно; стало аксиомой, что естественное общество это простой и непреложный факт. Остаётся только организовать целое из социальных элементов, имеющих отношение к человеку, т.е. основать, согласно законам природы, политическое общество (стр. 68).
Нет, наша мораль для нас это — вовсе не какое-то божество диких; она не требует ни принуждения, ни самоистязания и т.д.; мы ее определяем так: «совокупность всех верных средств, наиболее пригодных для осуществления Братства; самый верный путь, наиболее прямая линия, которая приведет человечество к счастью» (стр. 90-91).
Книга «Клевета и политика мсье Кабе»:
Как же получается, что в то время, как вы столь благосклонно приветствуете всех писателей, критиков, писателей противников равенства и противников революции, а совсем недавно вы приветствовали парижскую газету «Le Travail», которая, говорите вы, объявляет себя другом рабочих и другом властей, газету, целью которой, несомненно, является лишь осуществление знаменитой политики диверсии, так вероломно подсказанной властям Эмилем Жирарденом, как же получается, что вы бросаете свое осуждение всем без различия публицистам коммунистам, спиритуалистам, материалистам, тем, кого вы называете эбертистами, бабувистами и т.д.? (стр. 35).
В последнем номере Вашего «Populaire» вы жалуетесь на доведенный до крайностей дух независимости и равенства. Но не претендуете ли вы, что являетесь nec plus ultra социального прогресса? Не хотите ли вы сказать: «Без меня нет коммунистов!» подобно тому, как вы, по существу, говорите в вашей Истории французской революции: «Нет революции без Робеспьера!». Полагаете ли вы, что мы повторим длинную серию ошибок, из-за которых ваш патрон Робеспьер погубил Революцию, заменяя своими мечтами святую философию и ставя диктатуру лиц выше диктатуры принципов? (стр. 38).
Честолюбие и лицемерие; тщеславие и подкупность — вот баланс нашей современной цивилизации! Ужасные и печальные истины! (стр. 43).
Логическим выводом из всего этого является то, что а заботе об общем благе никогда не следует полагаться на одного человека, каков бы он ни был, а на принцип; народ должен примкнуть только к истине, с какой бы стороны она не пришла (стр. 45).
Книга «Кодекс общности»:
Между тем, каждое производство основано на труде. Все, кто пользуются общественными продуктами, должны, стало быть, участвовать в труде (стр. 14).
Разве не очевидно, в самом деле, что именно с целью предохранения себя от опасностей, страхов, подчинённого положения, от возможных в будущем и, следовательно, никому неведомых несчастий, люди с самого начала, — каждый в отдельности и все в совокупности — чистосердечно отказались от случайных преимуществ, которыми располагал каждый из них, и сообща провозгласили социальное и политическое равенство (стр. 19).
А когда во цвете лет, но уже рахитичные, хилые и вялые, они дряхлеют и никнут, словно высохшее в пустыне растение, что такое их смерть, если не убийство, которое в наших кодексах фактически совершенно не предусмотрено и в котором починен скорее порядок вещей, нежели люди, но, тем не менее, это — подлинное убийство (стр. 60).
Лечебная медицина — эта наука почти полностью будет упразднена. Искусство врачевания и сохранения здоровья будет ограничиваться тогда гигиеной, с которой будут знакомы все.. (стр. 70).
Каждый будет счастлив откликнуться на призыв, с которым руководители работ обратятся ко всем трудоспособным гражданам, и, свободно включившись в ту или иную отрасль сельскохозяйственного труда, займется садоводством, землепашеством и т.д (стр. 75).
Коммунист: При строе общности плотной гармонии не может быть речи о какой бы то ни было диктатуре, если только под этим словом не подразумевают власти природы, науки, разума. Поэтому не является ли верхом идиотизма, безумия обвинять в деспотизме или тирании то, что имеет одну цель, одно намерение: вести людей к счастью посредством самой неограниченной свободы и самого совершенного строя? (стр. 249).
Просвещение же принадлежит исключительно богатству, а власть — исключительно просвещению; власть сосредоточивает богатства и просвещение в немногих руках, которые выпустят ее только, уступая силе социальной организации народа.
До тех пор, пока в этой привилегии, более одиозной, чем нелепой, не будет прямо и энергично пробита брешь, большинство народа не сделает ни одного шага, — разве только народ одним прыжком преодолеет пространство, отделяющее его от благосостояния! (стр. 252).
Какого уважения можно требовать к законодательным декретам, бесстыдно превратившим избирательную урну в сосуд разварта? (стр. 253).
Пусть из всего предыдущего не делают вывода, что в случае введения всеобщего избирательного права мы потеряли бы надежду на применение наших принципов; мы имеем полную уверенность в возможности их применения (стр. 254).
Каковы бы ни были граждане, населяющие эти коммуны, они всегда будут способны выполнять законодательные функции, потому что, повторяю, общественная организация будет настолько упрощена, что политическая машина будет двигаться как бы сама собой. Воспитание будет иметь такую силу, просвещение будет настолько общим, важные истины будут столь ясными и убедительными, что противники им смогут найтись только в доме умалишенных, если только при нормальном строе будут существовать умалишенные (стр. 256).
Та самая около-эпикурейская философия Дезами содержится в одной из глав его «Кодекса общности». Он намеревался развить ее позже в полноценную книгу, считая что философия это одна из важнейших вещей, инструментов для преобразования общества, но так и не сделал этого. В этом разделе мы увидим типовые еще со времен Бабефа рассуждения а-ля «Тезисы к Фейербаху», набор базовых представлений уровня Гельвеция или даже Кабаниса, которые он применяет к апологетике коммунизма. Но все таки основной мотив здесь не атомистический, а «шеллингианский» (пускай Шеллинга он не цитирует и не факт, что вообще читал). Это очередные рассуждения о природе, как великом гармоническом целом, но на эпикурейской подкладке. Вроде и кринж, а вроде и база. Ситуация в чем-то напоминает ту, которая была с Бланки.
Итоги и краткий пересказ содержания статьи
Вот мы и закончили чтение последнего «мудреца» в цикле про коммунизм — Теодора Дезами. От него у меня были самые большие ожидания, и он оказался самым большим разочарованием. Представьте себе Фурье, у которого усилили эпикурейские тенденции и которого последовательно развили до позиций Бабефа-Буонарроти, вот собственно и весь Дезами. По сути, Дезами важен только тем, что показал, как убогий бабувистский коммунизм может основываться не только на голом консерватизме, как это обычно бывает, но и на эпикурейской философии. Очередное напоминание о том, что здравая философия не гарантирует адекватности. В этом плане он полезен. Правда, если бы Маркс не сказал, что Дезами — вершина коммунизма в 40-е годы, пример «научности» и т.д., о нем бы сегодня никто не помнил, потому что Дезами никогда не был ни на йоту популярным. Он колоссально уступал в популярности как Кабе, так и Ламенне (которых сам ожесточенно критиковал).
В этом небольшом обзоре мы рассмотрели его биографию, тесно связанную с Бланки. Увидели, какие позиции из эпикурейской традиции он принимает (+ ссылка на целую «эпикурейскую» главу из его книги). Как он верит в природу человека и мечтает уничтожить города. Как он в очередной раз выступает против демократии, и язвит в сторону «паразитов» на теле общества. Как он предлагает фаланстеры Фурье вместе с трудовым воспитанием детей и административным управлением не через законы, а через понятия (см. фашист Корчинский, классика). После революции обязательно будет война, поэтому нужно воспитывать детей в военных лагерях, создать элитную партию для удержания власти на «переходной период» к коммунизму и т.д. А после войны нам снова предлагают эстетику «промышленных армий», как это было у Фурье, Оуэна и отчасти даже у Сен-Симона.
Мы привели буквальные цитаты: про уничтожение городов; похвалу спартанским «общим обедам»; апологию Спарты, которой нет равных в мировой литературе и апологию бабувистам и их воспитательным рекомендациям. А также в отдельном порядке фрагменты, которые в книгах Дезами подчеркивал сам бог-коммунизма Карл Маркс: из книги «Ламенне, опровергнутый им самим», из книги «Клевета и политика мсье Кабе» и из книги «Кодекс общности». В дополнение только советую почитать про коммунистическую газету «Гуманитарий», где писали как Дезами, так и Гей (по идее, кстати, с французского это читается как Ге). Видимо ее активно читал Маркс, но это не точно. Короче говоря, Дезами — это типичный коммунист своего времени, но все же Маркс почему-то был в восторге: «Более научные французские коммунисты, Дезами, Гей и другие, развивают, подобно Оуэну, учение материализма как учение реального гуманизма и как логическую основу коммунизма».