В самых разных источниках по истории философии или литературы встречаются упоминания о том, что в Риме эпохи Возрождения была собственная «Академия», возникшая даже раньше, чем платоновская академия во Флоренции. Иногда могут назвать нескольких её участников, а иногда добавляют, что эти участники были арестованы по обвинению в заговоре против Папы Римского, и совсем редко, но всё же можно встретить и утверждения о том, что члены этой академии были эпикурейцами. При чем почти все её участники сразу. Как минимум, это мнение подтверждается тем, что папское окружение использовало такие обвинения в качестве одного из оправданий для запуска репрессий. Хотя понятно, что это могло быть и просто банальным предлогом, и не обязательно коррелировало с реальностью. Тем не менее, такие обвинения звучали довольно четко и настойчиво. По свидетельству современников, Академики были последователями Аристиппа и Эпикура: считали, что «все ничего не стоит, кроме стремления к радостям и наслаждению», «отрицали все божественное, то есть утверждали, что бога нет, и отрицали существование души», приняли имена эпикурейцев. Миланский посол Агостино Росси, или, как он называет себя в гуманистическом духе, Агостинус де Рубенс, пишет 28 февраля своему господину Галеаццо Мария Сфорца: «Они (академики) придерживались мнения, что не существует иного мира, кроме этого, и что, когда умирает тело, умирает также и душа, и что все ничего не стоит, кроме стремления к радостям и наслаждениям. Будучи последователями Эпикура и Аристотеля, они стремились не допускать скандала из страха отнюдь не перед богом, а перед земным правосудием, хотя во всем заботились только о теле, так как душу не ставили ни во что».

Конечно же, это не может не заинтересовать нас, современных эпикурейцев. Поэтому мы попытаемся собрать максимум из доступных сведений о римской академии, чтобы проверить, кто из них был эпикурейцем, а кто не был. И начнем мы с обобщенного описания этой организации. Римская академия (итал. Accademia Romana, лат. Academia Romana) — это название кружка гуманистов, общества по изучению античных древностей. Она была основана около 1464-65 гг. археологом и историком Юлием Помпонием Летом (1428-1498) которого внутри группы также называли «pontifex maximus». Здесь важно отметить, что Помпоний был прямым учеником Лоренцо Валлы, одного из самых эпикурейских писателей XV века, правда сам Валла умер ещё за 7 лет до основания этой Академии. Но зато Валла фигурирует среди членов более старой, Неаполитанской Академии (тоже известную своими около-эпикурейскими мотивами), а Помпоний, как известно, переехал в Рим из Неаполитанского королевства. Поэтому не удивительно, что по признанию историков гуманистического периода (напр. John F. D’Amico — «Renaissance Humanism in Papal Rome», 1983; или даже Лосев А.Ф. — «Эстетика Возрождения», 1978), академия в Риме была похожей скорее на Неаполитанскую, и «наиболее отчетливо контрастировала с платоновской академией Марсилио Фичино во Флоренции». И не только потому, что в Риме не ставили в центр внимания философию Платона (судя по всему, в моде был скорее Аристотель), но и потому, что эта организация первоначально была неформальной и светской, клубом по интересам, который не подчинялся напрямую папской курии, тогда как флорентийцы зависели от политической верхушки города. Во времена Помпония ещё не было принято называть эту группу «академией»; в то время этот термин обычно относился к университету, Studium Urbis. Кружок учёных считал себя сообществом образованных людей и соответственно называл себя (sodalitas litteratorum). Лишь позднее термин «Римская академия» стал общепринятым. Чтобы отличить её от других римских академий, учёное сообщество, основанное Помпонием, также называют Accademia Pomponiana. Они видели свою задачу в исследовании античного прошлого Рима и в возрождении и развитии древнеримских традиций (в том числе доходило до того, что они намеревались возрождать языческие около-религиозные культы, что тоже очень напрягало священников). Их работа была сформирована концепцией Помпония о всестороннем историко-филологическом изучении античности, которая сочетала текстологически-критическое изучение античных источников с исследованием археологических памятников и находок, эдакое совмещение традиций Лоренцо Валлы и Флавио Бьондо. Известно также, что Помпоний старался жить по примерам античных писателей, и даже садоводством занимался по заветам Колумеллы и других римских авторов. Большинство членов Академии, по желанию её основателя, использовали греческие или латинские псевдонимы. Они встречались в доме Помпония на Квиринальском холме, чтобы обсуждать филологические и исторические темы и декламировать собственные латинские поэмы и речи, и часто закатывали крупные банкеты. Эти энтузиасты древности ставили комедии Плавта и Теренция, а также гуманистические пьесы.

История академии Лето делится на два отдельных периода: первые годы академии до 1468 года; и возрождение академии как религиозной sodalitas в 1478 году. Разделительной точкой в ​​этой истории стало подавление Римской академии папой Павлом II в 1468 году. История кризиса, если совсем коротко, выглядит примерно так. В 1464 году академик Платина (второй по важности человек после самого Лето), как и многие другие гуманисты, был уволен Павлом II с должности в папской канцелярии, в рамках административной реформы. Поскольку должность Платины была пожизненной и получена им от предыдущего папы Пия II, да ещё и за немалую плату, а после увольнения эти средства никому не вернули, то глубоко оскорблённый Платина не принял такого исхода, и, выступая от имени всех уволенных, пригрозил папе обращением напрямую к вселенскому собору. Теоретически там вполне могли вынести решение против папы, и с формальной точки зрения собор всегда был важнее пап (против чего все папы и боролись, хотя это и не совсем законно с точки зрения самого католицизма). Уже сам факт использования собора, как аргумента, вне зависимости от причины, было возмутительной провокацией для папства. Уже после этого случая Платина оказался в тюрьме на целый год, но был выпущен в 1465 году. Очевидно, что уже тогда он нажил себе опасных врагов, которые начали копать под него, чтобы нанести новый удар. Через три года кардиналы донесли папе о заговоре против него в Академии. Распространились слухи, что заговорщики намеревались убить папу и ввести в Риме республиканскую конституцию. Павел действовал быстро. Он приказал арестовать Платину и нескольких других академиков, обвинив их в гомосексуализме (что, кстати, имеет основания, хотя бы потому, что они писали стихи на эту тему в адрес друг к другу), республиканизме, безбожии, неоязычестве (часто фигурирует прямое обвинение в эпикуреизме) и ереси.

В итальянской рецензии на диалог Платины «De Falso et vero bono» говорится, что подозрения в эпикуреизме в отношении римской Академии звучали ещё до заговора 1468 года, но этого было ещё недостаточно (!), чтобы начать открытые репрессии, и все же куда более серьезным поводом стало обвинение в подготовке переворота. Мятежные и заговорщические усилия, ссылающиеся на древнюю Римскую республику и направленные против светской власти пап, имели давнюю традицию в Риме с XII века (см. Арнольд из Брешии). Гуманист Стефано Поркари предпринял такой республиканский заговор против папы Николая V в 1452-1453 годах, что было относительно недавно, поэтому опасения были очень сильны. Так что теперь то, что начиналось как личная проблема Платины, стало заботой всего римского гуманистического сообщества. Все мольбы кардиналов, которые хорошо относились к Академии — были проигнорированы. Папа попытался достать всех членов кружка, где бы они ни находились. Всего он поймал около 20-ти членов кружка, лишь немногие смогли сбежать. Он даже добился экстрадиции Помпония Лето обратно в Рим из Венеции, куда тот отправился ранее, чтобы подготовиться к путешествию на Восток для изучения греческого и арабского языков. При этом их ждало не обычное заключение, а особо тяжелое. Платина сначала был заключен в Палаццо Венеция (Сан-Марко) Павла, а затем переведен в Кастель Сант-Анджело, где он оставался в течение года и подвергался периодическим пыткам, как и другие академики. Как бы там ни было, но после пережитых пыток (а выжили не все), и около года тюрьмы, не найдя убедительных доказательств, папа Павел освободил всех академиков. Их деятельность пока ещё не возобновилась официально, и большинство из тех, кто остался в Риме, начали показным образом подчеркивать свою религиозность. Позже Платина отомстил Павлу II, изобразив его врагом просвещения в своих «Жизнеописаниях пап» (см. обзор на сайте), тем самым нанеся непоправимый урон репутации папы в глазах потомков. Значительная либерализация произойдет уже после смерти папы Павла и восхождения на престол Сикста IV (который и сам хотел вернуть Риму былую славу мировой столицы, и поэтому одобрял деятельность Академии). Сначала некоторые из гуманистов начинают возвращаться к своим прежним делам в частном порядке, а потом и полноценно восстанавливают Академию, но уже на формально-религиозной основе, и с прямой связью между ними и папской канцелярией. Теперь члены Академии смогут построить полноценную церковную карьеру. Но даже при этом нельзя сказать, что их взгляды серьезно изменились. Официально — да, они теперь набожные христиане. Но при этом наблюдаются и странности, вызывающие сомнения в их искренности. Хорошо видно, что Платина после выхода из тюрьмы сменил позиции и начал критиковать своего сторонника Каллимаха Опытного (самого радикального из них всех, но он избежал ареста, бежав в Неаполь, а затем в Грецию и в конце концов в Польшу), называя его безрассудным пьяницей, за которым он сам последовал по глупости. Т.е. Платина решил откреститься от эпикурейских радикалов, чтобы сохранить карьеру в Риме. Но как мы это дальше увидим, в 1470-х он издает книгу о кулинарии, в которой Эпикур снова восхваляется до небес.

Патронаж над новой Академией принял кардинал Доменико делла Ровере, племянник папы. В 1483 году под эгидой императора Фридриха III академическое сообщество получило право официально короновать поэтов (первым статус поэта-лауреата от имени Академии, получил молодой поэт Публио Фаусто Андрелини (1462-1518), близкий друг Эразма в 1490-х годах, распространявший «Новое учение» во Франции). Раньше право назначать поэтов-лауреатов было только у императора, и такое решение в пользу римской Академии даже вызвало некоторые недовольства в кругах немецких интеллектуалов. В апреле Академия отмечала Парилию (Palilia), древний праздник в честь основания Рима. Этот праздник был поверхностно связан с культом трёх святых, чей день памяти приходился на день Парилий. Вместе члены Академии исследовали катакомбы, где увековечили свои имена. По сути это был акт вандализма в духе «здесь был *имя*», да ещё и в священном для христиан месте, ведь в катакомбах в античности прятались от преследований первые христиане, и там же сохранены первые изображения Христа в рисунках на стенах. Написать там свои имена было довольно серьезной дерзостью со стороны академиков. После смерти Помпония Лето академические заседания общества проходили в доме разностороннего учёного и прелата Паоло Кортези (1465-1510). Разорение Рима в 1527 году положило конец деятельности кружка. Но подобная коллективная деятельность в Риме возобновлялась в 1530-х и в 1550-х, хотя уже больше в связи с архитектурной практикой. Такова общая фабула истории этого кружка.

Видными членами Академии в первые дни были сам основатель Юлий Помпоний Лето («Великий понтифик»), а также упомянутые выше Бартоломео Сакки («Платина») и Филиппо Буонаккорси (псевдоним: Каллимах Опытный, или Эксперимент). Но кроме них, о которых мы поговорим дальше в подробностях, членами Академии были ещё несколько десятков человек, которых ныне почти не знают, и информацию о которых крайне трудно отыскать. Перечислим то немногое, что мы смогли найти, и хотя бы имена тех, о которых пока не найдено ничего. Список членов ордена можно получить из различных источников, среди которых: Vitae pontificum Платины («Жизнь Павла II»); сочинение Павла Марси; De honesta voluptate et valetudine Платины; определенное письмо Иоанна Антония Кампани и надписи в римских катакомбах, сделанные самими членами ордена. В своей кулинарной книге Платина также упомянул о регулярных банкетах академиков. К слову, Якоб Волатерран описал банкеты, состоявшиеся в 1482 и 1483 годах (на первом из которых он упомянул смерть Платины) в своем дневнике. Самый полный список членов организации составлен на специальном сайте, посвященном Академии. Если не считать троих главных представителей, то неполный список известных участников выглядит примерно так. 

• Лука да Тоцио, или Лука Тоццоли (??) — псевд. «Лука Тотий». Римский гражданин, участвовавший в республиканских движениях в Риме при правлении папы Пия II (1458-1464) и изгнанный за это в 1460 г. в Неаполь, но и там продолжавший интересоваться судьбами своего родного города, мечтая вернуться в него. В официальном обвинении 1468 года фигурировало его имя, что он должен был вернуться в Рим и по сути возглавить восстание, в которое было замешано по меньшей мере 500 человек. Но оказалось, что он даже не был в курсе о том, что происходит в Риме.
• Николо Перотти (1429-1480) был одним из известных учеников Валлы, а также был в некотором роде спорщиком, что участвовал в споре своего учителя против стоика Поджо Браччолини, а в 1453 году даже подослал убийцу, чтобы убить Поджо (неудачно). Также он открыто критиковал Домицио Кальдерини за его работу над «Эпиграммами» Марциала. Написанный им учебник по латинской грамматике, описанный Эразмом как «точный, но не педантичный», стал бестселлером своего времени, выдержав 117 изданий и продав 59 000 экземпляров в Италии, Испании, Германии, Франции и Нидерландах к концу века. Вместе с Помпонием Лето он создал версию перевода «Эпиграмм» Марциала в 1470-х гг. Еще одним его бестселлером стала впоследствии книга о Марциале. Как мы уже знаем, сам Марциал был писателем, наиболее близким к эпикурейской философии в своем поколении авторов. Но всё же Перотти вряд ли был эпикурейцем. Он также переводил Плутарха, Эпиктета, защищал кардинала Виссариона (платоника) от нападок Григория Трапезундского (аристотелика) и т.д.
• Деметрий Луккский или Гуасселли (ок. 1440-1511), хранитель библиотеки Ватикана. Редактор флорилегий (сборников изречений) Александра Младшего из Сиены. Близкий друг Платины и издатель его сочинений. Считается, что ошибочно, но всё же его считали одним из четверки руководителей заговора 1468 года под псевдонимами «Петрей» или «Деметрий». Этот Петрей бежал из Рима, но затем был пойман на юге Италии, допрошенный следственной комиссией и подвергнутый пыткам вместе с другими своими товарищами. Если же Петрей это другая личность, то в любом случае Деметрий тоже пострадал, но в итоге был оправдан и работал папским библиотекарем вместе с Платиной. Если верить папским докладам, под давлением он признал вину Академии, планы по свержению папы и т.д. Но сам вряд ли был эпикурейцем.
• Мариино Венето (??) — псевд. «Главк». Будучи одним из четырех основных участников заговора 1468 г., он бежал из Рима в ночь его раскрытия (вместе с Каллимахом и Петрейем). Дальнейшая судьба его неизвестна. 
• Братья Квадратии — рядовые члены Академии Помпония Лето: Марио Квадрати — врач и Франческо Квадрати — юрист и поэт, друг предшествовавшего папы Пия II. 
• Лучидо Фосфоро Синьино (??) — псевд. «Луцид», по иным данным он же может быть и Марко Лучидо Фазини (??-1503), по прозвищу Аристофил, или Асклепиад. По-видимому, мало причастный к заговору, но все же наказанный и переживший пытки; впоследствии, в 1484 г., он был поставлен папой Сикстом IV епископом Сеньи. Он познакомил лично Платину с новым участником кружка Паоло Кортези. Тоже много спорил о правильности изданий Марциала. Псевдоним Асклепиад, вполне возможно, может отсылать и на известного древнегреческого врача-эпикурейца, впрочем, этот псевдоним мог принадлежать и кому-то другому, так что гарантий эпикурейских взглядов Фосфоро/Фазини всё таки нет.
• Паоло да Песчина (1440-1484) — псевд. «Марс», рядовой член Академии, автор комментариев к «Фациям» Овидия и «Фарсалии» Лукана. Писал гомоэротические стихи в стиле Марциала, посвященные другим участникам кружка, а после пережитых репрессий издал вместе с Платиной сборник стихов. Также возможно, что «Марсом» был и младший брат Паоло по имени Пьетро Марсо (1441-1511), довольно крупная фигура в литературном мире того времени, что видно даже из его биографии на Википедии. Он же был среди учителей Паоло Кортези, в доме которого Академия собиралась уже после смерти своего основателя. И Паоло и Пьеро одинаково были членами кружка, но скорее всего именно Паоло подвергался репрессиям папства, тогда как Пьетро всё обошло стороной.
• Агостино Маффей (1431-1496) — рядовой член Академии под псевдонимом «Августин». Апостольский скриптор и куриальный чиновник; гуманист, коллекционер книг и древностей; друг и покровитель Помпония и других членов Академии. В 1476-1477 годах у Агостино, которого он называет своим «меценатом», гостил падуанский поэт Никколо Лелио Космико (см. ниже), а Полициано был гостем Агостино во время его визита в Рим в 1484 году. 
• Антонио Сеттимулейо Кампано, или Джованантонию Кампано — также рядовой член Академии под псевдонимом «Кампан». Первый из них был крупным поэтом-гуманистом (подражал Катуллу, Проперцию, Марциалу), который написал предисловие к одной из работ Лоренцо Валлы, и был любовником Помпония Лето. Будучи ещё совсем молодым человеком, он умер в тюрьме, не пережив пыток. Это почти наверняка и есть основной Кампано. Но согласно второй версии, под этим именем нужно понимать епископа Котроне и позже епископа Терамо. При папе Сиксте IV он играл и большую политическую роль. Оба этих Кампано, по-видимому, являются родственниками, и скорее всего оба были связаны с Академией, поэтому нередко их путают между собой. Джованни Антонио позже обличал лицемерие Платины, когда тот пытался рисовать себя моралистом, это косвенно может указывать на более свободные взгляды Кампано, и о возможном его эпикуреизме.
• Луцилл — один из членов Академии, которого, по-видимому, не следует смешивать с Луцидом. Полное имя его неизвестно. Он был уроженцем острова Крита и в момент заговора находился в Сабине — области Папского государства, расположенной к северу от Кампании.
• Джакомо Птоломео из Сьены (??) — гуманист и поэт, живший в середине XV в. в Риме. Псевдоним «Яков Птоломей». Он был посажен в тюрьму по обвинению в атеизме. Будучи выпущен, он написал посвященное папе Павлу II стихотворное описание своих злоключений.
• Анджело Колоччи (1467–1549), преемник Помпония в управлении Академией, коллекционер древностей в своем поместье-саде (ср. эпикурейские сады), корреспондент крупных гуманистов Венеции.
• Паоло Эмилио Боккабелла (ок. 1430-1482), один из типичных поэтов своего времени.
• Илия Цриевич (1463-1520), или латинизировано Элий Лампридий Цервин — хорватский поэт и прозаик, писал на латыни и далматинском языке. Себя считал потомком римлян, а славян считал скорее варварами. Написал сочинения о Вергилии, о комедиях Плавта.
• Никколо Лелио Космико (1420-1500), очередной гедонистически настроенный автор, который считается одним из ранних представителей сатиры и макаронической поэзии (ср. Теофило Фоленго). Работая в таких низменных жанрах, часто обвинялся во всевозможных грехах и порках, из-за чего обрел репутацию почти что эпикурейца.
• Марк Антоний Сабеллик (1436-1506), бежавший во время репрессий в Венецию, где стал главным предшественником Пьетро Бембо в написании «Истории Венеции». Его раннее стихотворение в гекзаметрах, «De rerum et artium Inventibus» оказало влияние на Полидора Вергилия (см. обзор).

Огромное большинство их них — типичные гуманисты, которые писали стихи в подражание древним, комментировали Цицерона, Тацита, Лукана, Сенеку, Теренция и т.д. Среди них были и историки, и юристы, и вообще все возможные представители модных направлений в гуманизме. В литературе всегда принято фокусировать внимание на Флоренции, и кажется что гуманизм на Юге или на Севере Италии гораздо слабее представлен, но это совершенно не так. Даже в этом поколении, и в одном лишь Риме мы насчитали около 20-ти человек, а ведь в Риме были и другие академии, другие кружки интеллектуалов, более консервативных по своим взглядам, но вполне сопоставимых с флорентийскими консерваторами. И если в Риме счет идет на десятки, то точно также и в Неаполе, Венеции, Милане и т.д. Не стоит думать, что все эти люди, которых мы теперь не знаем — ничего из себя не представляли и поэтому не вошли в историю. Вот посмотрим, например, на уже никому неизвестного и ненужного Джорджо Мерлани (ок. 1430-1494). Он родился на самом отшибе, в Пьемонте, а работал почти полностью в Милане и Венеции, в самых неприметных центрах культуры. Из его связей значимым контактом может считаться только Фр. Филельфо. И тем не менее, послужной у него не хуже, чем у ведущих звезд Италии. Он произвел издания Плавта (1472 г.), Катона, Варрона, Колумеллы, Палладия (1472 г.) и, возможно, Марциала (1471 г.). Также опубликовал комментарии к отрывкам Цицерона (особенно к «De finibus»), Авзонию, Ювеналу, Курцию Руфу и другим классическим авторам. И это если не говорить о других его занятиях. Или вот ещё два ученика Помпония Лето, которые рано покинули его и пошли своим путем (и поэтому не совсем могут считаться членами Академии). Первый из них, Иероним Бальб (1450-1535), отличался сварливым нравом и некоторое время вел очень разгульный образ жизни. Но в последующие годы он стал пользоваться большим уважением и считался одним из самых образованных людей своего времени. В 1485 году он стал профессором Парижского университета. Его властная манера поведения вскоре привела его к конфликту с различными учеными, и вследствие нападок, которые эти люди сделали на его характер, он был вынужден покинуть Париж в 1491 году. Обвиняли его и в гомосекусализме, и в ереси и т.д., прямо как римских академиков в свое время. Но все же он смог построить неплохую карьеру под патронажем императоров СРИ. Другой пример — Эрмолао Барбаро (1454-1493), в какой-то момент даже венецианский сенатор. Помимо того, что он написал самый влиятельный трактат по дипломатии того времени, он перевел ряд классических произведений, и главным образом «Этику», «Политику» (1474) и «Риторику» (1479) Аристотеля, а также сделал самый авторитетный в Европе комментарий к «Естественной истории» Плиния с 5000 исправлений в тексте, на что ссылались в том числе и такие гуманисты, как Эразм Роттердамский. Оба последних автора, Бальб и Барбаро — родились в Венеции и работали в основном там (а уже скоро там же начнет работать Пьетро Бембо, крупнейшая фигура своего времени). И оба учились у Помпония Лето. Такие люди и есть тот самый фон, те десятки и сотни людей в каждом крупном городе Италии, которых мы не выносим на первые строчки книг, но все они создавали достаточно значимые работы. И северные города, и южные — связаны с Римом. Но конечно же немало было и связанных с Флоренцией. Это будет слишком серьезным упрощением, если концентрировать всё внимание только на одном или двух городах.

Но особенностями, которые выделяют Римскую Академию (и Неаполитанскую) из всех остальных, стало подражание именно эротической лирике в духе Марциала, низкий уровень религиозности и т.д. Значит ли это, что они были эпикурейцами? В основном — нет. Большая часть представителей этого списка не смогут считаться последователями Эпикура практически ни в каком смысле, если только все формы гедонизма и аморализма не называть эпикуреизмом, а тогда список сильно пополнится самыми разными сочинителями лирики. Конечно, такие лирики делают немаловажный вклад и подготавливают почву и для принятия эпикурейской философии, но строго говоря они не больше эпикурейцы, чем любой строгий отец — стоик. И всё же, если где-то в Италии и могли возникнуть эпикурейцы, то это именно здесь. И действительно, в некоторых случаях мы можем найти сильные следы влияния Эпикура. А из тех, кто вероятнее всего не был членом Римской Академии, но подозревается в эпикуреизме и находился в том же регионе, можно назвать ещё нескольких авторов. Например Андреа Брента (1454-1484), близкий к неаполитанской школе (см. Беккаделли, Понтано), поэт и преподаватель классических языков. Традиции неаполитанской лирики в следующих поколениях продолжит Луиджи Тансилло (1510-1568). Он служил при дворе испанского вице-короля и участвовал в войне с турками. Юношеская поэма в октавах «Сборщик винограда» нежданно для Тансилло попала в индекс инквизиции не столько за безбожие, сколь за эпикуреизм. Он писал стихи, «капитоли» — небольшие поэмы, идиллии, и был поэтом лирическим, любящим природу. Тансилло свойственны рассудительность и элегантность стиля; этими качествами отличается небольшая поэма «Имение», в которой он дает приятелю ряд полезных указаний. В своих описательных поэмах он подражал Горацию. Больше чувства в поэме Тансилло о войне с турками и африканцами. Он возмущен бессмысленными убийствами мусульманского населения, и его не оставляет равнодушным участь рабов на галерах. Ещё одним близким к эпикуреизму автором был Пьер Анджело Манцолли, известный под именем Палингений (ок. 1500-1543). Произведения этого феррарского гуманиста и еретика были переведены на несколько европейских языков. Ему следовали поэты Франции, Англии и Польши. Палингения забыли в XVII в. и снова вспомнили о нем в век Просвещения. В книге «Зодиак жизни» Палингений рассуждал о преимуществах фортуны и разума над благородством, восставал против «аморализма» латинской поэзии и мифологии. Он испытал влияние антитринитаризма и отличался свободомыслием в религиозных вопросах, известны его выпады против монахов. Что самое главное, Палингений был почитателем Лукреция. Однако произведения его проникнуты стоическим пессимизмом, может быть, в большей степени, чем идеями эпикурейцев.

В конце XV-го века много следов влияния Лукреция можно найти даже во Флоренции, где они причудливо комбинируются с неоплатонизмом Фичино и стоическими мотивами гражданского гуманизма. Сильное влияние Лукреция находят даже в творчестве вполне себе сознательного стоика Бартоломео Скалы (1430-1497), флорентийского историка, или у ещё одного члена их кружка Пьетро Кринито (1475-1507). Более сильные связи с эпикуреизмом находят в творчестве поэта, математика и астронома Лоренцо Бонинконтри (1411-1491), дружившего с неаполитанскими гедонистами. Но самое сильное влияние отмечают в творчестве византийского поэта и солдата Михаила Тарханиота Марулла (1458-1500), беженца из Константинополя. Марулл написал собрание эпиграмм в четырёх книгах. Некоторые из его лучших любовных поэм получили признание у Пьера де Ронсара и других. Марулл также составил сборник гимнов, Hymni naturales, в которых он славит древних Олимпийских богов. Свои Institutiones principales, или «Образование принцев», он оставил незаконченными. Как поклонник Лукреция, он предложил некоторые значительные правки в его поэме, которые всё ещё присутствуют в современных изданиях. Как говорят, он читал несколько стихов Лукреция каждый вечер перед сном и, по слухам, когда он утонул в реке, сражаясь против Борджиа, то у него в кармане была книга Лукреция. Вероятно, он развил свою любовь к Лукрецию в Риме и Неаполе в 1480-х годах, посвятив свои «Лукрецианские гимны» изгнанному неаполитанскому покровителю Антонелло да Сансеверино, князю Салерно. Но когда он приехал во Флоренцию в 1489 году, Лоренцо ди Пьерфранческо стал его покровителем, а Бартоломео Скала — его другом, который позже стал его тестем. Вместе Марулло, Сансеверино и Лоренцо ди Пьерфранческо они замышляли свержение политических режимов Флоренции и Неаполя.

Изучение Плавта и Теренция, особенно популярных в Риме второй половины XV века, облегчило создание комедий на родном языке. Единственное литературное произведение кардинала Бернардо Довици по прозвищу Биббиена (1470-1520) — это одна из первых итальянских комедий «Каландро». Несмотря на свой сан, Биббиена был человеком вполне светским, предпочитал Эпикура апостолу Павлу, любил шумные празднества, был красив, остроумен и пользовался успехом у дам. Сохранилось два его портрета кисти Рафаэля (с которым он дружил). «Каландро», имеющего большой успех и представленного впервые в 1513 г. в урбинском дворце, играли также в Риме в присутствии папы, а затем при дворе французского короля Генриха II. Биббиена исходил из комедии переодеваний Плавта «Два Менехма», повлиявшей на многих комедиографов Возрождения, в том числе и на «Комедию ошибок» Шекспира. В прологе Биббиена признается в своих заимствованиях, однако предлагает зрителям судить об их размерах. В «Каландро» встречаются целые фразы из Плавта, тогда известные всем образованным людям, но разработка фабулы оригинальна и не зависит от латинского образца. На сцене появилась современная действительность, и характеры Плавта преобразились в итальянские живые лица. И снова это всё почти неизвестные ныне лица. И вот таких людей, как Довици, Марулл, Манцолли, Тансилло, Брента, Барбаро, Бальб и Мерлани — без преувеличения целые сотни по всей Италии. И многие более-менее лояльно могли относиться к эпикурейским идеям, формально их осуждая, но де-факто постоянно используя в личных целях. Но теперь мы возвращаемся в Рим, и рассмотрим детальнее биографии троих самых известных представителей Римской Академии.

Юлий Помпоний (Лето)

Центральная фигура Римской Академии — это её основатель Юлий Помпоний (1428-1498), вокруг имени которого, так или иначе, группируются почти все вышеназванные писатели. Как уже говорилось, он учился у Лоренцо Валлы, продолжал его традиции и основал Академию, которая считалась вражеской по отношению к церкви и схоластике. Современники и очевидцы, как враждебные так и дружественные к нему, говорили что в собраниях Академии первоначально вообще не было никакого духа религиозности. Исследования Помпония по топографии Древнего Рима в какой-то мере были новаторскими. Он стремился сравнивать информацию античных авторов с археологическими находками и определять исторические места, и поощрял своих учеников прилагать такие усилия (см. аналогичная деятельность Флавио Бьондо). Будучи редактором и комментатором в области классической филологии, он был одним из ведущих учёных своего времени и продемонстрировал исключительную способность вдохновлять своих многочисленных учеников на изучение античности. Будучи гуманистом, он рассматривал римскую античность не просто как объект отстраненного любопытства и учености, а как «классическую» модель для современности и, в частности, для его собственного образа жизни. Он был известен своим простым, бережливым образом жизни (при том, что имел два дома на одном из римских холмов) и жадно коллекционировал древности. Как и все остальные участники Академии, он взял себе латинский псевдоним «Лето» (Laetus — веселый). Также его называли, вероятно, в шутку — Pontifex Maximus (верховный жрец Римской Империи). За год до того, как попасть под каток репрессий в Риме, Помпоний оказался на территории Венеции, надеясь вскоре отправится на Восток, чтобы изучать греческий язык непосредственно в Греции. Из-за его интимных отношений с совсем юными учениками (среди которых был и сын венецианского дожа), Помпония уже тогда обвиняли в гомосексуализме, за что вполне могли осудить на казнь, но в тот раз его тоже пронесло. События репрессий 1468 года уже были описаны выше. Пережив их, в 1472-1473 годах Помпоний совершил путешествие по землям Южной Руси, впечатление о котором изложил в комментариях к «Георгикам» Вергилия. В историческом произведении «Цезари» изложил историю Римской империи и Византии с III по VII века. Он написал также многочисленные работы по археологии и античной топономике, работу по реставрации юридических норм древнего Рима и книгу по латинской грамматике. Но самые интересные его работы это биографии Вергилия, Лукана, Лукреция, Саллюстия, Стация и Варрона. Также он оставил и комментарии к «Пунике» Силия Италика, «Bellum Iugurthinum» Саллюстия, «Германии» Тацита, «De lingua Latina» Варрона, к поэзии Вергилия и разным сочинениям Цицерона, Клавдиана, Колумеллы, Горация, Лукана, Марциала, Овидия, Квинтилиана, Стация и Валерия Флакка. Некоторые из источников он издал целиком, в том числе сочинения Доната (Arsminor), Феста (De verborum Significatione), Плиния (Послание, книги 1–9), Саллюстия, Силия Италика, Теренция и Варрона (De lingua Latina, первое издание 1471 года). Помпоний имел такой высокий престиж среди интеллектуальной элиты Рима, что на его похоронах присутствовало 40 епископов, хотя в течение жизни он не проявлял особого благочестия.

Церковно-ориентированные авторы критиковали религиозную позицию Помпония, но мнения потомков в основном формировались на основе восторженных отчетов из круга его учеников. Маркантонио Сабеллико написал биографию ученого (Vita Pomponii), которая является основным источником по его жизни; она была опубликована в 1499 году. Другими биографическими источниками из круга его учеников, которые рисуют весьма позитивную картину, являются письмо Микеле Ферно (Iulii Pomponii Laeti elogium historicum, 1498) и надгробная речь, произнесенная Пьетро Марсо. Паоло Кортези, современник Помпония, хвалил его элегантный стиль, а Джованни Понтано подчеркивал его скрупулезность. В начале XVI века Помпоний считался авторитетом в области римской археологии а Пьетро Бембо ценил его как филолога. Был ли сам Помпоний эпикурейцем? Почти наверняка нет. От своего учителя Валлы он перенял скорее формальную сторону латиноязычной критики и т.д. Но всё таки и обвинения в его сторону не были совсем голословными, и даже друзья Помпония заявляли, что он далек от набожности и религиозности. То, что он был автором биографии Лукреция и носил псевдоним «веселый», всё же оставляют лёгкий гедонистический оттенок.

Бартоломео Сакки (Платина)

Второй по значимости Академик — Бартоломео Сакки (1421-1481) с латинским псевдонимом «Платина», как мы уже видели выше, оказался одним из главных виновников кризиса 1468 года. Платина был родом из Пьядены (по-латыни Platina, отсюда и его прозвище) близ Кремоны, был одно время солдатом у Сфорцы. Он учился с 1449 года в Мантуе, в 1457 году переехал во Флоренцию, где учился у философа Иоанна Аргиропула (переводчик Аристотеля), а в 1462 году оказался в Риме. Пережив волну репрессий, после смерти папы Павла II и уже при папе Сиксте IV в 1475 году был назначен первым библиотекарем современной Ватиканской апостольской библиотеки. В 1481 году Платина умер от чумы в Риме. Он писал письма почти всем участникам кружка, помогал им выпускать свои работы и часто писал предисловия к ним в соавторстве с кем-то ещё, так что может считаться одним из связующих звеньев этого кружка. Сам Платина был автором политических трактатов «О наилучшем гражданине», в котором восхвалял Флоренцию как образец «народного государства» и трактат «О государе». Самая известная его работа — «Книга о жизни Христа и всех понтификов» (1475) (см. обзор на нее), а также он был автором нескольких около-философских сочинений «Dialogus contra amores», «De falso et vero bono»  («О мнимом и истинном благе») и «De principe vero» («Об истинном благородстве»), изданных в основном уже после его смерти. Мы уже делали обзор вступления Платины к его кулинарной книге «De honesta voluptate et valetudine» (1470), которую Платина относил к своим философским произведениям, где очевидно подчеркивается его крайнее уважение к Эпикуру и бросается в глаза критичное отношение ко всем стоикам, включая Цицерона. 

Как я это вижу, авторитет Цицерона господствует среди этих людей. Подобно тому, как Аристотель пользовался трудами Платона, Пифагора, Зенона, Демокрита, Хрисиппа, Парменида и Гераклита, так и Цицерон использует Эпикура. И, хотя спорить с умершим Эпикуром было ему безопаснее, чем с живыми, — для меня куда весомее авторитет Сенеки, Лукреция и Диогена Лаэртского, которые превозносят Эпикура как святейшего и наилучшего из мужей.

Правда, это свидетельство не может служить совсем уж прямым указанием на эпикуреизм автора. А учитывая, что большинство энциклопедических статей постоянно подчеркивают что Платина был то-ли неоплатоником, то-ли просто фанатом философии Платона в оригинальной её форме, то мы решили посмотреть ещё какие-то работы Платины, кроме этой. В статьях, которые пишут про идеалистические корни философии Платины, говорится, например, что: «его идеализм активно противостоял религиозно-теологическим и схоластическим концепциям, как новое гуманистическое миросозерцание, близкое «религии человека», которую исповедовал Джаноццо Манетти и которая составляла одну из отличительных особенностей культуры Кваттроченто. Свои взгляды Платина изложил в написанном в тюрьме трактате «О мнимом и истинном благе», в диалоге «Об истинном благородстве» и в двух политических сочинениях — «О наилучшем гражданине» и «О государе». Гуманизм Платины близок неоплатоническим концепциям флорентийских академиков, но менее созерцателен и более героичен. Человек, по мнению Платины, может реализовать заложенные в нем «божественные» возможности потому, что является существом политически деятельным. Ссылаясь на Платона, Аристотеля, Цицерона, римский гуманист критиковал идеалы аскетизма. В трактате «О наилучшем гражданине» Платина восхвалял Флоренцию как образец «народного государства», но сам он республиканцем не был, сдержанно отзывался о простом народе, видя в нем иррациональное начало, враждебное культуре и государственности, а в трактате «О государе» отстаивал принципат. Государство рассматривалось им как продукт творчества энергичной личности. Платина стремился сформулировать идеал антидворянского правителя, который, как ему казалось, мог бы обеспечить гражданские свободы, всеобщее благоденствие и общественную добродетель. Идеал правителя находил у него естественное продолжение в идеале гражданина. Гармония во взаимоотношениях правителя и подданного для Платины обязательна. Вот почему его монархизм не исключал тираноборчества. Лучшим гражданином Платина объявляет тираноубийцу, ибо тиран, разобщающий людей и истребляющий наиболее мудрых ради удержания нечестно захваченной власти, — злейший враг культуры и человечности. Тираноборческие мотивы в сочинениях Платины, питаемые чтением Аристотеля и Саллюстия и борьбой с папой Павлом II, были внутренне связаны с кваттрочентистской концепцией человека. В сочинении «О государе» Платина высказал ряд реалистических соображений, но в целом его гуманистическая концепция абсолютно свободного, могущественного человека, человека-титана, соизмеримого с Гераклом и Тесеем, приобретала черты этической утопии, довольно характерные для политической литературы Возрождения».

Проще говоря, нам пытаются сказать, что Платина был очередным гражданским гуманистом в духе флорентийцев. И действительно, прочитав ещё два теоретических трактата Платина, можно сделать однозначный вывод, что он был далек от эпикуреизма. Мы смогли найти итальянский перевод трактата «De falso et vero bono», название которого уже само по себе является прямой отсылкой на сочинение Лоренцо Валлы, но совсем не ради того, чтобы подхватить тему о наслаждении и развивать её дальше. Это сочинение было написано ещё до обвинений в перевороте, во время его первого тюремного заключения. Как говорит Платина в одном из писем к братьям Каппони: «В тюрьме я написал три книги-диалога о ложном и истинном добре, которые, я уверен, вам понравятся, поскольку в них есть и соль, и серьезность; вы увидите в этой книге, что я философствовал не бездарно». Вроде бы звучит неплохо. Свою убеждённость, что языческую традицию можно примирить с истинами христианства, Платина утверждает вполне открыто в посвящении Сиксту IV. Здесь, наконец оставив на заднем плане обязательные вежливые выражения подчинения папскому величию, которые он был вынужден использовать в скромном обращении к Павлу II, гуманист в полной мере очерчивает идеологические координаты своего труда. Обращение к цицероновскому определению философии как «руководительницы человеческой жизни, исследовательницы добродетели и изгнательницы пороков» (Tusculanae, V, 5) — неоднократно повторяемому в различных формулировках в новой редакции диалога — подготавливает отсылку ко всему полю моральной спекуляции Цицерона. Проще говоря, он определяет философию, как этику. Можно было бы ожидать, что это снова будет этика Эпикура, превращённого в стоика, но увы, это не так.

Темы, вынесенные в эпиграф, выражают христианское истолкование истории человечества, и эпикурейский пример представляется как естественное исключение из того наследия, которое готовит «новую» философию Христа — ту самую «истину», что окончательно решает судьбу «мнений» философов. Лучшая философская этика — этика Иисуса: «ибо христианские учителя уже давно отделили посредством сита мудрости добро от зла, как пшеницу от мякины». Да, вполне ожидаемо, Эпикур здесь трактуется в основном так же консервативно, как и в кулинарном трактате Платины, т.е. как недопонятый стоик. И даже сильнее, ведь в трактате о кулинарии стоик-Эпикур противопоставлялся Цицерону и другим стоикам, как человек, признавший удовольствия как необходимость самой природы; но в этом трактате таких похвал и противопоставлений нет. И все же, мы слышим похвалу и здесь. Например, опираясь на известные места из Цицерона и Сенеки, а также на гуманистическое освоение «Жизни Эпикура» Диогена Лаэртского, Платина не осуждает Эпикура: напротив, он изображается как проповедник добродетельной жизни. Между тем фигура voluptas («наслаждение») риторически охватывает телесные страдания, вызванные напряжением учёбы, чтобы вернуть смысл voluptas «спекулятивной», то есть умозрительной:

«Феодор. Для человека, действительно стойкого и мужественного, вполне достаточно пользоваться свободой духа, то есть жить честно и добродетельно; ведь это, как говорит Эпикур, возможно даже в быке Фаларида, — для всякого человека, хорошо воспитанного». 
(Платина, De falso, с. 69–70).

И хотя Эпикур получил свою порцию похвалы, он далеко не главная фигура в этой истории. Этика не строится на его философии, даже в таком её представлении. Хорошо видно, что Платина сделал отсылку на трактат Лоренцо Валлы не столько чтобы продолжить традицию, сколько ради того, чтобы ей как-то оппонировать. Он старается не критиковать Эпикура слишком сильно, но всё таки пытается давать трактовку темы наслаждений с более консервативных позиций, и даже не для того, чтобы поставить её в основу своих взглядов, а просто так, чтобы было. В третьей книге «De falso et vero bono» предлагается в сущности своей скорее стоическая этика. В том числе защищаются провиденциализм и телеология. Правда, здесь нужно отметить, что обычно все это излагают другие участники диалога, тогда как сам Платина только задает наводящие вопросы. В одном из таких обсуждений собеседник Платины и вовсе излагает учение эпикурейцев, повторяя, прямо как в кулинарном трактате, что его исказили нерадивые последователи, Иероним и Метродор. Критика здесь довольно примитивная, и мы приведем этот эпизод не полностью:

«Последними по порядку, но не по важности, будут Эпикур и его последователи, чьи взгляды мы должны изложить. Их мнение, особенно Метродора и Иеронима, было совершенно чуждо понятию добродетели: они, кажется, чувствуют и мыслят как животные, а не как люди. Ведь так же, как животные, лишённые разума, стремятся лишь к тому, что доступно их чувствам и доставляет удовольствие, не заботясь о будущем, так и эти философы, отвергнув воздержание и пренебрегая истинным счастьем, признают наслаждение высшим благом. И, надо признать, они весьма тщательно и искусно выстроили защиту своих взглядов — словно вал и ров вокруг. «Не без причины, — говорят они, — мы по природе избегаем боли как величайшего зла и стремимся к наслаждению как к благу. И не только люди поступают так, но и все живые существа. Мы видим, — продолжают они, — что даже самые малые животные, в которых почти нет души, убегают или сворачиваются, когда чувствуют что-то болезненное или вредное, и напротив, с полной энергией устремляются к тому, что обещает им приятность и наслаждение».

Но как легко опровергнуть эти детские рассуждения! Прежде всего, что может быть глупее утверждения, будто правильно то, к чему стремится большинство существ? Ведь многие стремятся к воровству, разбою, прелюбодеянию, разврату, пьянству, неге и праздности. Если всё это справедливо и достойно, то что же тогда вообще считать правильным — непонятно. По моему мнению, а также по мнению всех благомыслящих людей, правильным должно называться то, что совершается согласно добродетели; а ничто не может быть ей более противоположно, чем жизнь постыдная и невоздержанная. Поэтому по этому пути — трудному и тяжёлому — лишь немногие достигают добродетели; по другому же пути — лёгкому и широкому — многие устремляются к наслаждению».

Учитывая что это сочинение было написано примерно тогда же, когда и кулинарная книга, тяжело сказать, какая из трактовок больше отвечает взглядам автора, но можно подозревать, что кулинарная книга была меньше скована условностями, а значит автор книги имел шанс выразить свои собственные мнения, а не только отработку социального заказа для Папы. Но в любом случае, Платина гораздо консервативнее, чем Лоренцо Валла, это более-менее очевидно и так, но ещё сильнее бросается в глаза, если прочитать другой его трактат: «Dialogus contra amores» (диалог против любви).

---

В диалоге на любовную тематику, среди всего прочего тоже упоминается Эпикур. Сам этот трактат был написан около 1465 года, и посвящен Джованни Якопо даль Пьомбо, протеже епископа Теодоро Лелли (собеседника в De falso ac vero bono) и влиятельного секретаря при Павле II. После смерти Лелли 31 марта 1466 года Платина изменил посвящение на Людовико Аньелли (ум. 1499), молодого мантуанского дворянина на службе у кардинала Франческо Гонзаги. Обращение Даль Пьомбо к Лелли как к «моему господину» (herus meus) было преобразовано Аньелли в обращение к Франческо Гонзаге как к «нашему господину» (herus noster), поскольку Платина также состоял у него на службе. Однако, по-видимому, Аньелли, который начал карьеру в курии с 1468 года, не нравилось изображение себя как вспыльчивого любовника, что объясняет, почему Платина снова изменил посвящение, теперь уже на неустановленного и, возможно, вымышленного, «Лодовика Стеллу» (Ludovicum Stellam Mantuanum). Несмотря на три разных посвящения и незначительные поправки, текст «De amore» остался по существу тем же самым. Процитирую вторую редакцию. Место действия – долина близ Марино, летней резиденции Франческо Гонзаги, – по-видимому, указывает на то, что Платина был там с кардиналом в 1465 году. Долина, тихое место, куда более подходит для их беседы, чем сам Марино (настолько шумное, что Платина невольно замечает: «Я считаю, что живу не среди людей, а среди львов и ослов»). Поскольку нога его всё ещё была распухшей от кандалов, надетых в замке Сан-Анджело, Платина испытывает значительные трудности при спуске в долину, и попутно напоминается, что виновник этих страданий папа Павел II. Сам диалог полностью посвящается одной теме — излечиванию своего собеседника Аньелли от любовной тоски, обрушивая гневную тираду на половую любовь. Этой «позорной любви» (amor inhonestus) противопоставляется дружба между мужчинами (уважаемая любовь, amor honestus) — по-видимому, перенимая платоновское разделение на «обыденную» и «небесную» Афродиту. Любовь в законном браке также представлена ​​как достойная похвалы, поскольку она способствует деторождению. «Аньелли» обвиняется в эпикурействе, ставящем удовольствие выше добродетели и пользы («Ты — настоящий Эпикур […] ибо ставишь удовольствие выше, чем честь и пользу»). В последней трети диалога он излагает свои яростно женоненавистнические взгляды, описывая мужское достоинство (dignitas virilis) и женскую ничтожность. Нет ни одной темы из средневековой мизогинии, которую бы Платина не упомянул (начиная с примеров Елены, Медеи, Клитемнестры и др., заканчивая тем, какая грязная вещь менструальная кровь, и как она способна отравлять растения, портить молоко и т.д.). Приведем небольшой пример: 

«Лживая и льстивая, она виснет на шее мужа, целуя его, которого, если бы могла, расцеловала бы и на кресте [т.е. с радостью отправила бы на казнь]. Она клянется, что его жизнь ей дороже собственной, хотя, будь у нее возможность, она, конечно, не выкупила бы его [жизнь] даже душой щенка. Добавь к этим порокам души [и пороки тела]. Подумай, как безобразно их тело, как оно гнилостно, как зловонно, как подобно трупу. О, если бы их тела по природе были [хотя бы] так же подвержены тлению, как наши! Однако они живут столь развратно и невоздержанно, что становятся зловоннее трупа. Ведь у них и зубы испорчены от избытка косметики на лице, и слезящиеся глаза, и дряблая кожа, и нос, сочащийся гноем, и отвислые похотливые уши, и выпадающие волосы, и грязные губы, и ядовитые десны, и лживый язык, и оскверненная глотка, и дыхание, испорченное зловонием, в котором… ».

Конечно, эпикуреец вполне может быть женоненавистником, но проблема в том, что Платина прямо называет здесь эпикурейцем своего оппонента, этого самого влюбленного юношу, который наслушавшись подобных изречений (а их там раз в 15 больше), таки сменил позицию и уверовал, что женщины это грязь. Платина, возможно, черпал вдохновение для этого диалога из письма Энея Сильвио Пикколомини (папа Пий II), известного как «De remedio amoris» (О средстве от любви). Там Пикколомини тоже утешает своего влюбленного друга, стремясь открыть ему глаза на слабости женщин. Превосходство добродетели над удовольствием, главная тема трактата Платины. При этом другие члены Академии высмеивали Платину за эту морализаторскую позицию. Например в стихотворении Джованни Антонио Кампано. Хотя Платина и осуждает любовные связи, доставляющие удовольствие, пишет Кампано, сам он не любит женщин совсем не благородно. Конечно можно сказать, что и этот трактат писался для тех же карьеристских целей, что и «De falso et vero bono», но всё же это не оправдание. Платина явно не эпикуреец, и даже хуже того, явно не прогрессивных и не либеральных взглядов.

Филиппо Буонаккорси (Каллимах)

Во всех описаниях Римской академии всегда самым радикальным её представителем рисуется Филиппо Буонаккорси (1437-1496), принявший псевдоним Каллимаха Экспериента. Буонаккорси был дворянином по происхождению и учился в Риме, где примкнул к кружку Юлия Помпония Лета и служил секретарём епископа Бартоломео Ровереллы (того самого, кому Платина посвятил свой кулинарный трактат). Во время кризиса 1468 года всю вину на организацию заговора по ликвидации папства и установлению республики возложили именно на Каллимаха. Правда, Платина кое-как ещё пытался его выгораживать, но тоже аргументами в таком духе, что пьяница и болван никогда бы не смог реально совершить целый государственный переворот (да и позже сам Каллимах, уже в изгнании, писал в похожем духе, что у него просто не хватило бы влияния и сил). Было признано, что он сам всё спланировал, остальных затянул в дело без их ведома, и поэтому вся Академия дружно от него отреклась и получила прощение. Сам же Каллимах смог избежать наказания, убежав через Неаполь и Грецию в Польшу. Весной 1470 года он появился в Дунаёве при дворе Григория Санокского, архиепископа Львова. Осенью того же года на сейме в Пётркове епископ Форли от имени папы потребовал выдачи Каллимаха. Однако Каллимах продолжал скрываться в Дунаёве вплоть до смерти папы Павла II в 1471 году. Затем он отправился в Краков и стал учителем латыни у сыновей короля Казимира IV Ягеллона, Яна Альберта и Александра. Там он стал близким другом Станислава Шидловецкого, ещё одного воспитателя королевских детей. Он оказывал значительное влияние на восточную политику королей Казимира IV и Яна I, и ему были поручены важные дипломатические миссии. Например, он участвовал в нескольких миссиях к Сиксту IV, Иннокентию VIII (так что в каком-то смысле был тоже прощен), а также в Венецию и Константинополь. Каллимах продолжал бороться за суверенитет польского государства от Рима, неоднократно советуя королям быть независимыми правителями, а не папскими слугами. В Краковской академии Каллимах внедрил методы гуманистического обучения. Кроме этого, он написал несколько исторических трудов, а также сочинял латинские стихи (эпиграммы и любовную лирику) и прозу, например, о жизни епископа Збигнева Олесницкого, или о жизни Григория Санокского («Vita et mores Gregorii Sanocei», 1476); а также биографию короля Владислава III. По словам Каллимаха, «Санокский был эклектиком, совмещал эпикуреизм и стоицизм, выступал против аристотелевской схоластики и объяснения природных явлений с точки зрения теологической концепции целесообразности». Хотя исследователи творчества самого Санокского утверждают, что тот считал себя эпикурейцем, но трактовал Эпикура скорее в христианском духе, подобно Лоренцо Валле. Проживая в Кракове Каллимах присоединился к Конраду Цельтису и основанному им там научному обществу Sodalitas Litteraria Vistulana (Надвислянское общество), построенному по образцу Римских академий (позже будет создано аналогичное сообщество в Венгрии, а ближе к 1500 году польское общество переедет в Вену и будет называться Дунайским). 

Филипп Каллимах также был пионером антитурецкой литературы. Сохранились три его работы о Турции. Первая — «Historia rerum gestarum in Hungaria et contra Turcos per Vladislaum Poloniae et Hungariae regem». Он описывает походы короля Владислава III против турок и оправдывает все его действия. Каллимах продолжил эту тему в «De his quae a Venetis contra Turcos tentata sunt». В работе представлены дипломатические усилия Венеции с 1473 по 1487 год по привлечению татар и Персии к войне против Турции. Третье произведение итальянца — речь «Ad Innocentium VIII pontificem Maximum de bello Turcis inferendo oratio». Эта речь была произнесена Каллимахом на Конгрессе христианских государств в Риме 25 марта 1490 года. В ней излагаются действия Святого Престола до настоящего времени и его ошибки в антитурецкой кампании. Помимо резкой критики папства, в этой речи также предлагается союз Польши со Святым Престолом. Автор доказывает, что только союз с Польшей делает возможным любой крестовый поход против турок. В своих трудах он явно недооценивает военную мощь Турции. Каллимах умер в Кракове 1 ноября 1496 года, в возрасте 59 лет, готовя экспедицию против османов для возвращения Килии и Аккермана (совр. Одесса). Предположительно, причиной смерти стала чума. Его тело было торжественно похоронено в Доминиканском костеле в Кракове, а надгробие вырезал известный скульптор Фейт Штосс. На похоронах присутствовали король с высшими сановниками, знать, толпы студентов и многочисленные горожане Кракова.

Из-за истории с заговором против папы Каллимах считался очень радикальным мыслителем, эпикурейцем и республиканцем. Но как мы уже видели выше, это не помешало ему нормально работать при дворе в Польше. Множество его произведений, написанных ещё в Италии, были уничтожены, и поэтому судить о раннем периоде его творчества сложно. Представление об идеях Каллимаха дает его переписка с Фичино, Пико делла Мирандолой, Полициано и Лоренцо Медичи. Хотя он выступает скорее как критик неоплатонического кружка, но все же поддерживает с ними дружеское отношение. В ряде своих высказываний Каллимах сам характеризует свои методологические установки. Так, посвященное Фичино предисловие к «Трактату о демонах», представляющему очень большой интерес и по своему основному содержанию, Каллимах начинает такими словами: «Называя меня соплатоником, ты закрыл мне путь выступить против твоих писаний, которые кажутся мне не основанными на положениях Платона, а выдуманными тобой самим». Дальше, опровергая идеалистические концепции Фичино, он пишет: «Я не забочусь здесь о том, что в этом вопросе мы полагаем и знаем как люди верующие, а только о том, чего хочет и что допускает природа вещей». В этом же предисловии он заключает свою аргументацию словами: «Итак, я прошу, ответить мне, как это может происходить по твоему мнению, но напиши не богословски, а натурально». Страстный противник средневекового авторитаризма во всех его формах, осуждавший теологов за то, что каждый их вывод «держится целиком на авторитетах», Каллимах утверждал, что истинный мыслитель должен принимать в расчет лишь «то, что ему велит и предписывает природа». Обращаясь к другому вождю флорентинских платоников — Пико делла Мирандола он повторяет эту установку: «…не ссылайся (возражая мне) на авторитет, разве только у тебя не будет других аргументов». 

В другой работе он критиковал объяснение сна, предложенное Фичино, отвергая доктрину vacatio animae («отлучения души») и защищая единство разумной души во всех её функциях. Индивид, по его мнению, — это неделимое целое, чьи части не обладают самостоятельной реальностью и активностью вне своей связи с целым. В духе гуманизма он утверждал, что сон — часть самой жизни, просто отдых, предназначенный для будущей деятельности; он не вызван внешними силами, а исходит из природы самого сновидца. Таким образом, Каллимах последовательно отвергал вмешательство сверхъестественных сил в природный мир, отрицал существование реальностей, связанных с природой, но не подчинённых её законам. Эти натуралистические взгляды можно было бы соотнести и просто с радикальным аверроизмом, в обход Эпикура, что некоторые исследователи и делают. Весьма ясны его представления о человеке как существе вполне телесном, что так называемая «душа» есть не что иное, как свойственная всему живому, в частности животным, способность к действию. Это выражено в следующих словах обширного предисловия Каллимаха к трактату о снах Леона Тосканского: «… хотя мы и состоим из двух (частей), мы составляем тем не менее единство, дух же — не что иное как мы сами или часть наша, ведь ее нельзя видеть и она не может действовать сама собой, они пребывают в нас как часть нашего (тела), так что ни доблесть, ни мудрость не действуют сами по себе, а в человеке и с человеком. По этой причине всякое движение и действия как бодрствующих, так и спящих объясняются не духом или чем-то (являющимся) более высоким, но чисто животными (свойствами), ибо, когда мы видим сны, мы переживаем то же, что и звери, у которых, однако, нет духа». Правда здесь он все же предлагает единство с сохранением двойственности, в духе Спинозы. Но все же, полемизируя с неоплатоновским спиритуализмом с позиций материализма лукрецианского толка, Каллимах отрицал принципиальность различий между душой и телом, полагая вслед за Лукрецием, что после принятия положения о смертности души философия Эпикура становится неопровержимой. А в жизнеописании своего единомышленника Григория Санокского он даже написал, что:

«Против Эпикура нельзя ни найти, ни сформулировать ничего убедительного».

После таких утверждений эпикурейские взгляды Каллимаха просто невозможно не признать. В трактате «Quaestio de peccato» Буонаккорси считает абсурдной веру в божественные кары за человеческие проступки, поскольку «всякое его действие и движение совершается в пределах смертной природы и касается земных и преходящих вещей». Люди могут грешить против законов и обычаев, «в которых, как очевидно, нет ничего постоянного и вечного»; следовательно, всякое нарушение есть поступок против человеческого сообщества, а не против какой-то гипотетической божественности. Эпикурейским по духу является и утверждение позитивности природы, идея вины, возникающей тогда, когда человек переступает «границы природы»:

«Следует усмирять тело, которое — если его исправляет мера природы, усталость или насыщение удовольствиями — не нуждается в воздерживающем разуме души; и считать душу, управляющую им, виновной, если, превышая пределы природы, она стремится к излишнему… Если мы пожелаем вывести понятие из самой природы вещей, станет ясно, что тело повинуется неестественным влечениям только против своей воли, ибо природа ищет то, что его питает, согревает и сохраняет, а избегает противоположного как пагубного» (Quaestio de peccato, в Epistulae selectae, с. 110, 122).

После его смерти вскоре сложилась враждебная ему традиция, основанная главным образом на тексте, известном под названием «Consilium Callimachi» (Наставления, или Советы Каллимаха), сохранившемся в редакциях XVI–XVII веков. Это был сборник советов для королевича Яна Ольбрахта. Монарху советуется ввести в Польше почти тираническое управление и радикально ограничить влияние родовой аристократии. Сочинение вышло анонимно, и далеко не факт, что автором был Каллимах. Отдельные историки утверждают, что книга была написана с целью ослабить позиции королевской власти, а также скомпрометировать фигуру королевского советника при дворе. Но если допустить, что так и было, то он выступил здесь теоретиком централизованного государства, главным врагом которого он считал католическую теократию: «Будь в своем королевстве королем и ни в чем не уступай папе!». Особое внимание он уделял городам, чью автономию государь должен был укреплять в противовес дворянству. Аналогичные идеи о государстве Каллимах выражал и в своей «Vita di Attila», вдохновлённой, на деле, фигурой Матвея Корвина, с которым он познакомился во время пребывания при дворе в Буде. В биографии своего первого польского друга и покровителя Григория из Санока он достаточно откровенно высказывал мысль о религии как instrumentum regni — «орудии власти». Польская аристократия начала считать Каллимаха виновником неудач династии и вдохновителем авторитарных попыток Ягеллонов, заклятым врагом шляхетской свободы. Однако его программа централизации государства оказала влияние в первой половине XVI века: канцлер Ян Лаский заимствовал некоторые его идеи и называл себя его последователем. Таким образом, по крайней мере один явно выраженный эпикуреец в кружке Римской академии всё таки нашелся, хотя и работал в основном за пределами Италии.

Использованные источники:

• Лосев А.Ф. — «Эстетика Возрождения»; М.: Мысль, 1978 (ссылка)
• Шахнович М.М. — «Эпикуреизм в европейской философии», 2000 (ссылка, или ещё тут).
• Гуковский М. А. — «Итальянский вольнодумец XV в. Филиппо Буонаккорзи (Каллимах)». — «Ежегодник Музея истории религии и атеизма», III (1959) — (ссылка)
• Бартоломео Платина — «Книга о жизни Христа и всех первосвященников»; 1479 (ссылка)
• Annalisa Ceron — «A humanist in the kitchen. Platina’s De honesta voluptate et valetudine», 2015 (ссылка)
• Alison Brown — «Bartolomeo Scala, 1430-1497, Chancellor of Florence: The Humanist As Bureaucrat», 2015 (ссылка)
• N.S. Davidson — «Lucretius, Atheism, and Irreligion in Renaissance and Early Modern Venice», 2015
• Bartholomaei Platynae — «De Falso et vero bono» a cura di Maria Grazia Blasio, 1999 (можно скачать здесь)
• Robert Montel — «Un bénéficier de la Basilique Saint-Pierre de Rome : Demetrius Guasselli custode de la Bibliothèque Vaticane († 1511)»; Mélanges de l’école française de Rome Année, 1973 (ссылка)
• John F. D’Amico — «Renaissance Humanism in Papal Rome: Humanists and Churchmen on the Eve of the Reformation», 1983 (ссылка)
• Maria Rita Pagnoni — «Prime note sulla tradizione medioevale ed umanistica di Epicuro», 1974 (ссылка)
• Piero Innocenti — «Epicuro», 1975 (о том, как в эпоху Возрождения трактовали Эпикура, можно скачать здесь) 
• Горфункель А. Х. — «Философия эпохи Возрождения». — М.: Высшая школа, 1980.
• Richard J. Palermino — «The Roman Academy, the Catacombs and the Conspiracy of 1468», 1980.