Диалоги Платона очень условно разделяют на 3-4 периода по хронологии, и списки их датировок часто отличаются друг от друга. Мы взяли все доступные списки и попытались совместить все принятые подходы между собой, после чего получилась следующая картина: 

• Ранний период (90-80-е гг. IV века до н. э.): «Апология Сократа», «Критон», «Евтифрон», «Лахес», «Лисид», «Хармид», «Протагор» и 1-я книга «Государства».
• Переходный период (сер. 80-х гг.): «Горгий», «Гиппий меньший», «Ион», «Гиппий больший», «Менексен».
• Зрелый период (кон. 80-х и 60-е гг.): «Менон», «Эвтидем», «Кратил», «Федон», «Пир», «Федр», II-X книги «Государства» (учение об идеях), «Теэтет», «Парменид».
• Поздний период (кон. 60-х и 50-е гг.): «Софист», «Политик», «Филеб», «Тимей», «Критий», «Законы», «Послезаконие» (редактор и вероятный автор — Филипп Опунтский). 
• Спорные диалоги (если авторство его учеников, то это чаще всего поздний период): «Алкивиад первый», «Алкивиад второй», «Гиппарх», «Влюбленные», «Феаг», «Клитофон», «Минос», «О правосудии», «О добродетели», «Демодок», «Сизиф», «Безмятежный», «Алкион», «Гермократ», «Эриксий», «Аксиох».

Этот диалог очередной пример, где речь ведется Сократом от первого лица. События происходят где-то между около 431 года, во время осады Потидеи (город в Македонии), в которой Сократ принимал участие на стороне осаждающих. Это самое начало Пелопонесской войны. Сократ отбывает в Афины после крупного сражения, где проявил якобы немалый героизм и даже спас будущего знаменитого полководца Алкивиада. Сразу по прибытию афиняне расспрашивают Сократа, как очевидца, о ходе войны. Рядом с Сократом сидит будущий тиран, радикальный про-спартанский аристократ Критий (пока ещё юноша), а главным лицом, по которому называл диалог, станет двоюродный брат Крития, также будущий тиран Хармид. Оба они — прямые родственники Платона. Хармид считается невероятным красавцем, и его красоту обсуждают практически в порнографическом смысле («А захоти он снять с себя одежды, ты и не заметил бы его лица — настолько весь облик его совершенен»). Но Сократ всё же добавляет, что недостаточно красоты тела, если она не соответствует красоте души. Критий решает познакомить лучше Сократа и Хармида, соврав последнему, что Сократ знает средство излечения головной боли, которой страдает Хармид. Следующая сцена в своем эротизме настолько мощная, что стоит привести её всю:

Хармид же, подойдя, сел между мной и Критием. И уже с этого мгновения, милый друг, мною овладело смущение и разом исчезла та отвага, с которой я намеревался столь легко провести с ним беседу. Когда же после слов Крития, что я знаток необходимого ему средства, он бросил на меня невыразимый взгляд и сделал движение, как бы намереваясь обратиться ко мне с вопросом, а все собравшиеся в палестре обступили нас тесным кругом, тогда, благородный мой друг, я узрел то, что скрывалось у него под верхней одеждой, и меня охватил пламень: я был вне себя и подумал, что в любовных делах мудрейший — поэт Кидий, советовавший кому-то по поводу встречи с прекрасным мальчиком «остерегаться, выйдя, олененку подобно, навстречу льву, разделить удел жертвенного мяса»: ведь мне показалось, что я и сам раздираем на части таким чудовищем.

Сократ делает вид, что знает снадобье из какой-то травы и заговор от головной боли, а «если же принять ее без этого заговора, то от травки не будет пользы». В общем, видимо в их кругу такие дешевые трюки считаются нормальной темой, потому что Хармид очень даже хочет узнать формулу заговора. Сократ обещает раскрыть рецепт, если Хармид сможет его убедить, и попутно мы снова узнаем, что вся молодежь только и говорит, что про Сократа, и он очень популярный философ именно среди юношей. Выходит, опять таки, Платон подтверждает обвинения из «Апологии». Итак, Сократ утверждает, что его заговор (который не что иное, как «верные речи») лечит не только голову, но всё тело, поскольку он лечит владеющую им душу. По мнению Сократа — медицина греков глупа, потому что она лечит только отдельные органы, а не организм в целом, и только тело, а не душу. Этим мудростям он якобы научился при Потидее, у одного из местных фракийских мудрецов, учеников легендарного Замолксиса (впрочем, Сократ здесь внезапно упоминает и мистического пророка Абариса, что вообще выдает в нем, или скорее в Платоне, явного пифагорейца). Фракийские мудрецы якобы даже даруют людям бессмертие, как раз потому, что лечат всё и сразу. Цитируя якобы самого Замолксиса, Сократ говорит:

… именно тогда бывают неудачи при лечении многих болезней, когда они не признают необходимости заботиться о целом, а между тем если целое в плохом состоянии, то и часть не может быть в порядке. Ибо всё — и хорошее и плохое — порождается в теле и во всем человеке душою… 

Итак, от верных речей в душе укореняется рассудительность, а ее укоренение и присутствие облегчают внедрение здоровья и в области головы и в области всего тела. По сути, это диалог именно о ней, о рассудительности, хотя иногда ещё могут говорить такие слова, как благоразумие, умеренность, скромность или даже целомудрие, поскольку перевод подразумевает множества вариантов. Критий хвалит Хармида за его софросюне (благоразумие или рассудительность), и Сократ просит прояснить лучше, что это такое. Сразу видно, что это родственники Платона, потому что здесь Платон решает подробно расписать родословную Хармида, чтобы подчеркнуть всю глубину его благородства (и это при том, что Хармид на момент написания диалога уже покойник, и в общем-то выступил как сторонник тирании, которую Платон, якобы, осуждает). В принципе, не только здесь, но и во многих других диалогах можно сказать, что рассудительность, разумность — это основная способность души. Только прибавление разумности к любому делу делает это дело поистине профессиональным.

Хармид пытается дать определение рассудительности, и утверждает, что это — «умение всё делать, соблюдая порядок и не спеша», что позже также называют осторожностью и осмотрительностью. Сократ это определение не принимает, поскольку софросюне прекрасно, а мы ценим как прекрасное быстроту и лёгкость проявления разных своих способностей. Если рассудительность прекрасна, то и она не должна быть медленной. Медленное мышление Сократ вообще называет буквально тупостью. Тогда Хармид предлагает видеть в софросюне «стыдливость и скромность». Сократ парирует, что стыдливость в нужде — не благо, тогда как софросюне — это благо всегда (см. про благо в диалоге «Лисид»). Тогда Хармид предлагает определять софросюне как «умение заниматься своим». Сократ показывает, что люди проявляют софросюне, занимаясь не только своими делами, делая из этого вывод, что это определение предложил «какой-нибудь дурачок», тем самым сознательно поддевая Крития, которого подозревал в авторстве этого определения. Критий не может стерпеть такого унижения, и, защищая собственное определение софросюне как «занятие своим», предлагает различать «делать чужие дела» и «заниматься чужими делами», говоря, что только первое может делать благоразумный человек, занимаясь в то же время своим делом. Сократ приходит к выводу, что тогда софросюне — свершение хороших дел человеком, который далеко не всегда сознает себя обладающим софросюне. Забавно, что здесь Критий вслед за софистами школы Продика, строго разделяет синонимичные термины, чтобы избавиться от неудобных для себя ассоциаций. Так он, ссылаясь на Гесиода, пытается разделить термины «трудиться» и «делать», чтобы ненароком не легализировать «низкое», с точки зрения аристократа, ремесло. 

Или, думаешь ты, если бы он называл словами «трудиться» и «заниматься» те дела, что ты сейчас перечислил, он решился бы сказать, что нет никакого позора в ремесле сапожника, торговца соленой рыбой или продажного развратника? Не надо так думать, Сократ: я полагаю, что он считал «дело» чем-то отличным от «труда» и «занятия». 

Не может такого быть, чтобы ремесло сапожника и торгаша не было «низким», а значит говоря, что никакой труд не зазорный, Гесиод должен разделять свой труд и чужой. Сократ идет дальше, и предлагает называть это «хорошими» делами в противовес «плохим». И выходит, что софросюне (рассудительность) — это творение хороших дел, почти буквально добродетель. Проблема возникает в том, что для Крития рассудительность всегда осознаваема хорошим человеком, а Сократ привел пример, где врач делает нечто хорошее, но он ещё не может точно знать результат, а значит не уверен, поступил он действительно хорошо, или нет. Пространство для некоторой случайности тут всё же остается. И этого достаточно, чтобы Критий отказался от этого определения рассудительности.

Тогда Критий предлагает определять софросюне как самопознание или науку о себе (познай самого себя, почти буквально модная цитата Сократа, или вернее Дельфийского оракула). Причем, и это весьма забавно, сам Критий буквально сравнивает эту цитату оракула с пацанскими цитатами «Семи Мудрецов», хотя и ставит оракула выше, потому что для него «познай самого себя» — буквально синоним слова рассудительность. Забавно, что Критий ведет себя очень агрессивно, подозревая Сократа в издевательствах, и пытается контролировать софизмы последнего, старается не дать ему заниматься подменами понятий. Сократ, само собой, отвечает, что ничего дурного не хочет, и сам не знает куда из заведет разговор, и что такое рассудительность, он, само собой, не знает. В общем, Сократ пытается сказать, что рассудительность это про знание чего-то, выходит — самого себя. Но другие науки это знания о чем-то другом, например медицина есть наука про то, что приносит здоровье. Сократ переходит к строительству, и намекает на утилитарную пользу от разных сфер и наук. Снова скрытая критика утилитаризма. Что такого дает нам рассудительность? 

Критий тут же переходит в наступление и говорит, что все науки разные, поэтому нельзя требовать от них одних и тех же результатов. Критий даже дает неплохой аргумент. Разве математика, наука абстракций, может произвести материальный дом, не превращаясь при этом в архитектуру? Сама по себе — не может. Так и рассудительность, это вещь абстрактно-рациональная. Сократ правда говорит, что может «указать, к чему отличному от науки самой по себе относится каждая из этих наук», но числа отличаются от науки о числах, тяжесть отличается от науки взвешивания, рассудительность должна отличаться от науки о ней, но на деле, выходит не отличается. Более того, рассудительность не только есть наука о себе самой, но она также применяется ко всем другим наукам. Рассудительность можно применять и в архитектуре, и в скульптуре, и в политике, почти везде. Под вопросами Сократа Критий расширяет это определение: софросюне — наука о себе, наука о науках и о невежестве.

Сократ отмечает сомнительность такого видения софросюне, поскольку познание в большинстве своих форм направлено на нечто иное. По крайней мере, как наука о науках софросюне должно также включать в себя знание о предмете наук, в противном случае она не сможет по-настоящему оценивать эти науки. Но если это так, то софросюне оказывается весьма полезной, но вместе с тем чрезвычайно трудно осваиваемой (буквально Homo Universalis, что, в общем-то, и требовали софисты от знатока философии). При чем аналогии Сократ приводит весьма забавные, он как софист-сенсуалист обращается к анализу всех 5-ти ощущений в отдельности: 

Представь себе, если угодно, что существует некое зрение, которое не имеет своим объектом то, что является объектом всех других зрений, но представляет собою видение лишь самого себя и других зрений, а также слепоты; при этом оно, будучи зрением, вовсе не различает цвета, но видит лишь себя и другие зрения. Думаешь ли ты, что нечто подобное существует?

Так он проходится и по остальным чувствам, чтобы показать абсурдность ситуации. Сократ правда снова вернул Крития к тому, чтобы доказать полезность рассудительности (вообще Сократ и без иронии ссылается на поиск полезности и на сенсуализм в примерах Ксенофонта, так что возможно, это и не совсем критика сенсуализма). Итак, полезность рассудительности либо невозможна, без знания каждой науки изнутри, или возможна, но только при условии универсального знания. Она работает только в сочетании с мастерством в своей сфере. Правда… Критий все же не хочет признавать рассудительность полезной для низких и грязных, по его мнению, ремесленников. Но это уже детали его личного мировоззрения. Выходит, что рассудительность, которую Критий ещё называет сознательной жизнью, очень полезна, чтобы отличать шарлатанов в разных науках. Но Сократа всё равно много чего смущает. Например, по его мнению, софросюне как сознательность не гарантирует счастья. Тогда Критий, отрицая одно ремесло за другим и один пустяк за другим, определяет софросюне как науку о добре и зле (т.е. буквально этику). Но Сократ и здесь говорит о том, что это — не софросюне, поскольку, она не несет непосредственной пользы, как например, не наука о медицине несет здоровье, но сама медицина. К тому же, отнимая рассудительность из практических наук, Критий обрекает нас на плохих кожевников, обувщиков и т.д. Да и вообще Сократ уже начинает иронизировать, намекая, что этика и рассудительность, в общем-то разные вещи, и тут уже происходит подмена понятий, где Критий пытается назвать словом софросюне просто вещи, которые ему лично нравятся. 

На этом исследование приходит в тупик и Сократ говорит, что причиной этого явилась чрезмерная поспешность и непоследовательность в предложении разных определений софросюне, перекладывая за эту вину с собеседников на себя. Критий с Хармидом решают, что пускай они ничего и не выяснили, но всё же Сократ должен «заговаривать» Хармида сколько посчитает нужным, и что для Хармида такое общение будет очень полезным. Сократ вынужден согласиться, и по сути берет Хармида в ученики.

---

В этом диалоге самое интересное место, не считая необычных ссылок на сенсуализм, введения про-спартанских персонажей, которые осуждают городские ремесла, ставят превыше всего этику добродетели и рационализм, что для Платона ситуация стандартная, это цитата, где он упоминает некоего «учредителя имен», в самом конце диалога. Само собой имеется ввиду Демиург, и теория, согласно которой, язык выдумали не люди, а создали Боги, и слова по некой предустановленной гармонии идеально подходят для предметов, которым они предназначены. Эту теорию Платон здесь не развивает от слова совсем, но упоминание этого «учредителя» всё равно интересно:

Ныне же мы разбиты по всем направлениям и не в состоянии понять, чему из сущего учредитель имен дал это имя — «рассудительность».

Не менее интересным кажется и тот момент, где Сократ ссылается на Замолксиса и Абариса, двух очень экзотических, полу-сектанских персонажей, которые выдают в авторе текста, Платоне, уже вполне сознательного пифагорейца. Учитывая, что этот диалог относится к ранним, всё это уже очень интересно. Элементы позднего Платона здесь довольно хорошо заметны.