Читая разную литературу про материализм, в том числе идеалистическую критику, иногда можно встретить имя врача Фредерика Энтони Хартсена (1838-1877), иногда его правда называют Гартсеном. Например почти классическим античным материалистом его называет Г. И. Челпанов в книге «Мозг и душа. Критика материализма и очерк современных учений о душе» (1900), хотя с другой стороны, на него как на идеалиста и врага позитивизма и материализма смотрел П. Л. Лавров в своей статье про позитивизм. Также в качестве скорее идеалиста, признающего врожденные идеи, его рассматривает нидерландский историк философии Сассен. Несомненно то, что ещё в конце XIX века про Хартсена знали, и он фигурирует в спорах о материализме. Даже из иностранной литературы про него известно совсем немного, а на русском языке тем более будет тяжело найти о нем хоть что-нибудь вразумительное, но именно поэтому мы и решили оставить этот очерк, пускай и сравнительно небольшой. Наш герой был членом нидерландского рода Хартсенов, в основном состоявшей из зажиточных торговцев. С 1841 года все ветви семейства Хартсен были возведены в дворянский статус. Фредерик был сыном Якоба Хартсена (1801-1845), директора компании по страхованию жизни, и Элизабет ван де Полль (1807-1882). Отец умер рано, но спустя какое-то время его мать снова вышла замуж в 1865 году за господина Германа Хендрика барона Рёлля (1806-1883), королевского комиссара. Так что назвать эту ветвь семьи бедной точно нельзя. 

Сначала Хартсен изучал медицину в Амстердаме, а затем начал изучать философию. Он получил высшее образование по специальности «Философия» в Лейдене, после чего завершил медицинское образование в Утрехте, где в 1861 году получил докторскую степень за исследование «Наблюдения над двумя случаями сахарного диабета». Затем он продолжил свои исследования в области психиатрии у профессора физиологии Шредера ван дер Колька (1797-1862); этот профессор был одним из основателей Закона о безумии 1841 года (законы очень смягчали жесткие условия содержания больных в сумасшедших домах). Страдая от туберкулеза, в 1863 году Хартсен уехал в Канны для поправления здоровья. Там он познакомился с английской католичкой Мэри, на которой женился в декабре 1863 года. Но вскоре он отвернулся от всякой веры и написал памфлет «Вера», эссе по психологическому исследованию, в котором он утверждал, что вера — это болезнь человеческого разума. Он также стал последователем дарвинизма и благодаря этому познакомился с Мэри Андерсон, подругой Мультатули (крупнейший литератор Нидерландов XIX века). На последней он не женился, но признал наличие у них сына. Умер в Каннах в 1877 году.

---

Из интересных фактов, стоит отметить, что Хартсен обменялся несколькими письмами с Чарльзом Дарвином. В письме 1869 года Хартсен пишет Дарвину, аккуратно, чтобы не обидеть, что его теория происхождения человека из Африки — бред. Сам он склоняется к полигенетической теории происхождения человека, как и все материалисты, Фогт, Бюхнер, Молешотт, Геккель и может даже Ланге, хотя он не материалист. Другими словами, что человек мог возникнуть сразу на нескольких континентах, от разных обезьян, и поэтому каждая раса сейчас это строго говоря разные люди, разные виды людей. Этот аргумент активно использовался расистами, чтобы оградить белых от других рас, но для материалистов частой мотивацией был даже не расизм (хотя и он присутствует), а желание выбить почву из под ног религии. Ведь если все люди произошли от одной пары предков, то это же буквально будет интерпретировано, как Адам и Ева. Этого они допустить не могли. Итак, Хартсен защищает эту теорию перед Дарвином. Вообще он осмелился это писать только потому, что Дарвин прочитал одну из его собственных книг и выразил похвалу Хартсену. Интересно то, что Хартсен, которого иногда называли вульгарным материалистом, выступает против Фогта. Это происходит во время перечисления авторов, которые в целом или в частностях высказываются критично против теории Дарвина.

Карл Фогт читает лекции в Голландии и переплетает ваши теории со своим материализмом. Это привело некоторых людей к убеждению, что материализм и атеизм — это последнее слово дарвинизма. Я написал популярное изложение Ваших доктрин, и показал, что они ничего не решают в главных вопросах религии. Однако маловероятно, что вы читаете по-голландски, поэтому голландские произведения вряд ли будут вам интересны.

Поэтому, вкупе с обвинениями Лаврова, возникают значительные сомнения в том, насколько вообще Хартсена можно считать материалистом. Для этого мы прочитаем одно из поздних его сочинений.

Принципы философии

Хартсен написал много книг по логике, психологии, эмпирической философии и химии. Его книга «Принципы логики» (1872) на французском языке продается в современном переиздании на Amazon, так что он даже не совсем забытый писатель. Многие его книги до сих пор можно найти в открытом доступе, но мы прочитали только одну из них — «Принципы философии» (1875) [доступ к оригиналу на французском]. Это итоговая работа, которая должна была завершить трилогию, начатую книгами «Принципы логики» и «Принципы психологии». В предисловии к «Принципам философии» Хартсен заявляет, что современные истории философии приводят его в ужас, потому что в них можно найти что угодно, только не философию, как науку. Сам Хартсен уверен, что такая философия вполне возможна, и говорит:

Да, философия действительно существует, и это действительно наука, которая заслуживает носить это имя; только эта наука не состоит из систем и произвольных теорий философов. Истинная философия — это не идеализм, не материализм, не позитивизм, не скептицизм, не критицизм. 

Типичное отношение к делу для мыслителя XIX века. Это ещё не значит, что сам Хартсен не является ничем из этого, а только показывает его отношение к навешиванию ярлыков. Его явно не устраивает тот факт, что книга за книгой, историки философии описывают только самые модные системы, такие как учения Канта и Гегеля, хотя и сам Хартсен признает, что слава немецкой философии вполне заслужена. Сама книга в общем-то скучная. Автор уверовал, что знает истинное определение философии как Науки, и что больше никто не додумался сделать полное определение предмета философии. Этим делом, определениями, и решает сначала заняться Хартсен. Но вместо того, чтобы дать какое-то короткое и вразумительное определение, он развозит это на десятки страниц. При том что определение в общем-то банальное. Философия — это истина. Это идея о самых возвышенных вещах и т.д. Философия управляет даже королями, вспомним, говорит автор, 1793 год, террор Робеспьера. Его определение философии очень примитивное и слащавое, но как есть.

Истина, знание о предмете для любого индивида — это, в свою очередь, наиболее совершенный образ (или идея), который этот индивид может сформировать в своём уме о данном предмете. Следовательно, философия — это наиболее совершенный образ, который можно сформировать о её предмете в уме человека.

Философия распадается на три главных раздела: метафизику — исследование всеобщего и первооснов; организмологию — изучение высших природных форм, преимущественно живого; и мораль — науку о благе и пути к нему, то есть к счастью. Теология здесь рассматривается лишь постольку, поскольку она логически вытекает из трёх указанных областей. От философии как знания мы переходим к понятиям о воле, о переходе знания в практическое действие. Здесь высшей целью для человека называется «быть счастливым», так что Хартсена в принципе можно считать философом эвдемонизма, или даже утилитаристом, учитывая что для него достаточно важным принципом станет поиск наслаждений и избегание боли. Но в целом видно, что он достаточно консервативный в своих понятиях о мире, в том числе он разделяет общую нелюбовь большинства историков философии к античным софистам. При чем свою задачу донесения истины Хартсен видит совершенно в сектантском свете, он говорит даже фразы типа этой: «Философ пророк, он апостол». Именно поэтому философ должен начинать с языка, и быть максимально точным в определениях и доступным для слушателя. Истина не должна быть нарочно скрываема от людей, и он особенно подчеркивает важность использования общепонятного, народного языка.

Какая путаница, например, у Гегеля, Гербарта и т. д.

Поэтому Хартсен мечтает о создании философского словаря, который решит все проблемы с определениями и уберет все возможные недоразумения ещё до начала любого спора. Он настаивает на таких банальностях, как то, что философия и история философии — принципиально разные вещи. Кроме того, его не устраивает то, что философы слишком заняты критикой других, вместо того, чтобы просто напрямую излагать истину: «Мир устроен так, что истина постоянна, а заблуждение преходяще». Если кто-то упорно не соглашается с истиной, то нет смысла тратить кучу времени на критику. «Поэтому философу не следует тратить время на попытки совершить невозможные преобразования. Пусть он не мечет бисер перед свиньями!». Одним из важнейших принципов, декларируемых автором, является примат истины над новизной. Хартсен убеждён, что философ не должен гоняться за эффектной оригинальностью: напротив, даже старые идеи ценны, если они истинны. Сам философ должен быть воплощением всех консервативных добродетелей, спокойным, лаконичным и т.д. Все эти банальности дальше перечислять нет смысла. Поэтому попытаемся только найти здесь что-то содержательное, помимо очередного предвосхищения аналитической философии с любовью к четкости определений. 

---

Чтобы найти путь к истине, нужно знать, что такое истина и как её распознать, отличив от ошибки. Тут он повторяет свой основной тезис: всякая истина, всякое знание есть образ (или идея) предмета в сознании субъекта, и этот образ должен быть как можно более совершенным. Вся философия, говорит он, сводится к этой простой формуле: истина есть образ. Чтобы пояснить это, он исследует природу образа. Образ, замечает он, не существует сам по себе — он всегда предполагает: 1) объект, который изображается, 2) носитель (например, зеркало), в котором он отражается, и 3) определённые отношения между объектом и носителем. Изменяя эти отношения (например, угол зрения, форму зеркала), можно получить разные образы одного и того же предмета. То же самое происходит в сознании: разные умы, разные условия создают разные представления об одной и той же вещи. Поэтому существуют ошибки, искажения, ложные истины.

Истинный образ — это тот, который соответствует объекту, и который можно проверить, сравнив его с самим объектом. Но как это сделать, если образ в сознании, а объект во внешнем мире? Именно здесь начинается философская задача. Человек сопоставляет образы, проверяет их на согласованность между собой, выявляет постоянные соотношения, ищет аналогии и различия. Познание есть не только восприятие, но и обработка воспринятого, выстраивание связей, анализ и синтез. Хартсен выделяет три источника знаний: 1) ощущения, 2) размышление и 3) свидетельства других. Из них самым прямым является ощущение, но оно не всегда даёт истину, потому что зависит от органов чувств. Размышление необходимо для того, чтобы обработать чувственные данные, проверить их, привести в систему. Свидетельства других людей полезны, но ненадёжны: они должны быть подтверждены либо ощущениями, либо логикой. Истинное знание — это то, что подтверждено всеми тремя источниками, а особенно ощущением и размышлением.

Образ истины формируется по законам подобия и аналогии. Подобие это основа всякого знака, всякого символа. Мы узнаём вещь по её признакам, сопоставляя с предыдущими опытами. Поэтому язык играет такую важную роль: он хранит и передаёт образы. Но язык также источник ошибок, особенно когда термины используются без чёткого определения. Поэтому философ должен стремиться к точности терминов, к ясности и согласованности. Затем Хартсен переходит к вопросу о различиях между вещами. Чтобы построить верное знание, нужно уметь различать: отличать существенное от случайного, общее от частного, необходимое от возможного. Наука начинается с различений. «Кто хорошо различает, тот хорошо учит», — пишет он, повторяя scholastische maxima. Отличие это начало всякой классификации, а классификация — основа науки.

Однако недостаточно различать, нужно также объединять. Образы вещей соединяются в более сложные конструкции — в теории, законы науки. И это возможно только благодаря общим признакам, которые сохраняются при изменениях. Философ должен уметь выделять эти признаки и прослеживать связи между ними. Далее Хартсен обсуждает природу ошибки. Ошибка есть искажённый образ, то есть представление, не соответствующее действительности. Ошибка может происходить: 1) от несовершенства чувств, 2) от поспешного суждения, 3) от влияния страстей и предрассудков. Истина же требует усилия, самодисциплины, любви к правде, и даже жертвенности. Философ должен быть готов поставить истину выше собственного удобства, даже выше общественных мнений. Он не должен быть слугой власти или моды, но служителем истины. В завершении этой части Хартсен отмечает, что философия стремится познать самое важное, а это крайние пределы: величайшие и наименьшие части бытия. Проблема в том, что органы чувств не достигают ни того, ни другого: они ограничены «средним уровнем». Поэтому философ использует разум, который может отталкиваться от доступного и делать выводы о недоступном. Он строит умозаключения, выстраивает гипотезы, проверяет их, и так достигает знания об общем устройстве мира.

Метафизика Хартсена: тотальность бытия

Хартсен начинает с постановки вопроса: что понимать под метафизикой? Само слово имеет туманное значение: одни употребляют его без понимания, другие отождествляют с философией в целом, третьи с теологией, четвёртые с наукой о сверхобщем. Многие видят в метафизике лишь произвольные утверждения о нерешаемых проблемах. Тем не менее, если придерживаться логики, под метафизикой разумнее всего понимать науку о наиболее общих вещах — о том, что присуще всему, или почти всему, существующему. Хартсен разбирает, что значит слово «общее» (général). Это то, что встречается во всех частях или отношениях мира. Он отличает абсолютное общее (присущее всем вещам) от относительного (присущее большинству). Следовательно, метафизика это образ в сознании того, что встречается в огромном множестве вещей или отношений, то есть наука о наиболее часто встречающемся и структурно повторяющемся. Особое внимание уделяется тому, что наиболее общее в мире — это одновременно и наиболее малое: элементы, атомы, простейшие отношения. Метафизика исследует именно эти универсальные минимумы.

Метафизика содержится во всех науках как их общий корень. Каждая наука даёт образ части мира, а метафизика это то общее, что присуще всем этим частям. Математика, логика, психология, эстетика, мораль — всё это лишь частные применения принципов метафизики. Хартсен настаивает: каждое общее положение в науке — это уже метафизика. Но чем более общее понятие, тем беднее оно по содержанию: универсальные принципы это простые, но сильные идеи. Метафизика это высшая наука по объёму охвата, но бедная по числу определений и выводов. Это не повод украшать её вымышленным: наоборот, нужно сохранять строгость и скромность. Сущность её не в количестве положений, а в фундаментальности.

Для объяснения метафизики не нужны специальные термины. Её понятия: бытие, объект, материя, сила, причина и прочие — уже и так есть в любом языке. Главное тут ясность и точность формулировки вопросов. Не нужно торопиться с ответами до постановки задачи. Многие проблемы метафизики до сих пор неразрешимы, и это следует признать. Проблемы нужно сначала сформулировать, а не создавать их искусственно. Познание наиболее общих явлений важно потому, что именно с ними мы чаще всего сталкиваемся. Метафизика развивает умение различать, точно выражать мысли и систематизировать. Кроме того, знание общего помогает понять частное, ибо частное — это модификация общего. Зная общее, можно делать выводы о частных случаях, если известны отношения между ними. Метафизику нужно строить так же, как любую науку, то есть от восприятия к обобщению. Нужно: 1) определить, что именно является общим; 2) исследовать это общее в деталях. Хартсен подчёркивает трудность первой задачи: ведь, чтобы точно сказать, что общее, надо знать всё. Но мы ограничены земным опытом. Поэтому мы считаем нечто общим, если оно повторяется во всех или почти всех наблюдаемых случаях. Это разумная гипотеза, но не абсолютная истина. Метафизик начинает с познания частного, извлекает из образов общее путём абстракции, и уже затем исследует это общее. Это двойная операция: различить, что повторяется, и исследовать повторяющееся. На этом строится всё здание метафизики.

Аристотель дал название метафизике, но сама дисциплина древнее. Она существовала во всех культурах: в Египте, Китае, Греции. Её история это в основном история ошибок, фантазий и притязаний. В этой области философы особенно склонны утверждать, не доказывая, и отвергать, не рассуждая. Хартсен резко критикует метафизическую литературу: она больше полемична, чем научна. В метафизике нужно всё переосмыслить с основания. Она не ищет экзотического или «высшего» ради возвышенности, но исследует повторяющееся, типическое, логически необходимое. 

Хартсен начинает с постановки вопроса: что такое «être», бытие, то есть что мы подразумеваем, когда говорим, что нечто есть? Чтобы ответить, он предлагает рассмотреть, в каких обстоятельствах мы обычно употребляем это слово. Каждый человек испытывает впечатления. И когда он их испытывает, в нём неизбежно возникает идея некой точки, откуда это впечатление исходит. Эту точку и называют «существующим», или «бытием». Таким образом, бытие означает действие, в частности действие на чувства. Существующее (в существительном смысле) — это источник этого действия. Его также называют силой или способностью. Но ощущение всегда сопровождается чувством ответной реакции: человек замечает, что он сам тоже может быть источником действия. Значит, он тоже есть. Далее, человек способен сравнивать нынешние впечатления с теми, которые он испытывал ранее, и если он замечает сходство условий, в которых они возникли, он заключает, что причиной обоих впечатлений была одна и та же сила, что эта сила действовала и в промежутке между двумя впечатлениями — то есть существовала, хотя её действие тогда не ощущалось. Так возникает идея скрытого или латентного бытия: того, что может действовать, хотя и не действует в данный момент. 

Кроме того, человек замечает, что некоторые источники впечатлений сами способны чувствовать и действовать. Отсюда идея, что бытие есть также способность действовать на других. Далее, человек привыкает расширять пределы этой идеи до такой степени, что допускает существование сущности, которая никому не причиняет впечатлений и никем не воспринимается — так возникает идея сверхъестественного бытия. Хартсен подчёркивает, что это расширение связано с особой способностью нашего разума — отделять идею бытия от идеи существования, как если бы они были разными. Но, по его мнению, это ошибка: быть значит существовать, и нет бытия вне существующего. Он категорически отвергает разграничение между «être» и «existence», называя его произвольным и беспочвенным. Существующее это объект, а не идея. Идея бытия проста, но сами существующие вещи крайне сложны. Некоторые философы утверждали, что бытие принадлежит лишь объектам, а не качествам и отношениям. Другие что бытие имеют лишь простые объекты, но не сложные. Всё это Хартсен отвергает. Качества и отношения тоже существуют. Сложные вещи не менее реальны, чем простые. Идея о том, что в бытии содержится противоречие, — по его мнению, парадокс, на который решались даже именитые мыслители, но который лишён основания. Бытие, утверждает он, — это самое общее, что существует. Оно настолько общее, что может служить пределом метафизики. Однако, как он поясняет, философы склонны включать в сферу метафизики не только то, что присутствует везде, но и то, что часто встречается. Поэтому он продолжит анализ и других понятий, таких как качество, отношение, объект, материя и т.д.

Качества и отношения: специфический сенсуализм

Хартсен начинает с определения качества как внешней причины простого впечатления, испытываемого живым существом. Качество — это то, что производит действие на душу, вызывая в ней ощущение. Обычно это происходит через воздействие на органы чувств: зрение, слух, осязание и т.д. Такое воздействие вызывает цепь явлений в нервной системе, что в итоге производит впечатление — сенсацию. Когда впечатление связано с телесным раздражением, мы говорим о «материальном» или «чувственном» (sensible) качестве, а результат этого воздействия называем ощущением. Однако человек неопытный, необученный склонен путать ощущение с самой качественностью: он принимает впечатление за объект. Лишь расширенный опыт позволяет ему понять, что ощущение это результат взаимодействия различных физических и психических процессов, а не сама по себе внешняя вещь.

Качество может действовать непосредственно, как при осязании, или опосредованно, через промежуточную материю, например, воздух или свет, который передаёт воздействие. Последний вариант наиболее частый: например, звук передаётся колебаниями воздуха, а свет вибрациями световой среды. Качество, таким образом, — это не статическая сущность, а динамическая способность вызывать в нас ощущения. Некоторые качества проявляются прямо, другие косвенно, третьи же вообще не ощущаются, но их наличие предполагается по результатам. Хартсен вводит понятие качества как единства: каждая простая причина впечатления считается «качеством» как бы в виде атома восприятия. Объект же это совокупность этих качеств. Таким образом, идея «качества» соотносится с «объектом» как часть к целому. При этом оба понятия относительны: то, что считается объектом в одном контексте, может быть качеством в другом.

Хартсен разделяет качества на активные и пассивные, но предупреждает против абсолютизации этой дихотомии. Даже пассивные качества обладают известной долей активности: иначе они не могли бы производить воздействие на посредствующую материю. Качества, которые участвуют в передаче или отражении чужой активности, например, в цветовых отражениях света, являются примерами такой смешанной роли. Далее он обращается к разнообразию качеств. Они классифицируются по органу восприятия: зрительные, слуховые, обонятельные, вкусовые, тактильные, мышечные и т.д. Некоторые качества воспринимаются несколькими органами, другие только одним. Также одно и то же качество может производить разные впечатления в зависимости от чувствительного органа, условий восприятия или наличия усиливающих устройств.

В научном познании, замечает Хартсен, существует стремление редуцировать все качества к визуально воспринимаемым — как наиболее определённым. Например, звук в физике описывается как вибрация, а цвет — как отражённый свет. Следующим шагом является признание качества, воспринимаемого через чувства, желания и эстетическое восприятие. Такие качества, как красота, доброта, возвышенность, не относятся к обычным ощущениям, но вызывают в нас чувства и желания. И хотя они не объективны в узком смысле, они всё же производят устойчивые впечатления, а потому заслуживают философского анализа. Хартсен указывает, что некоторые отношения между вещами также принимаются нами за качества. Например, тяжесть тела это его отношение к земле. Также местоположение, длительность, отсутствие запаха, тени, — всё это можно рассматривать как качества, хотя они фактически выражают отношения.

Он подчёркивает существование отрицательных качеств, как, например, отсутствие цвета или запаха. Мы считаем их «качествами» потому, что они влияют на наше восприятие, вызывая определённый тип реакции или даже его отсутствие. Качества также делятся на сознательные и бессознательные, в зависимости от того, осознаёт ли объект их в себе. Человек может быть носителем качества, не зная об этом: например, обоняния или внешнего облика. Качества также можно классифицировать по степени общности. Существуют универсальные качества, присущие почти всем объектам — форма, протяжённость, вес, продолжительность, положение в пространстве, отношения с другими. Также выделяются качества второго порядка, то есть свойства самих качеств, например, их количество, интенсивность, характер специфичности. В завершении, Хартсен подводит философский итог: всякая вещь — это совокупность качеств и отношений. Но так как и качества, и отношения могут быть качествами друг друга, возникает иерархия, в которой каждое новое качество может быть элементом другого — более сложного. Это ведёт к концепции качеств высшего порядка, из которых выстраивается структура сложных объектов.

---

Главу про отношения Хартсен начинает с феноменологического анализа: когда человек, находясь в состоянии сознания, испытывает две впечатления — одновременно или подряд, — он почти неизбежно сравнивает их. Это сравнение даёт третье впечатление, которое и есть восприятие отношения между двумя первыми. Если первые два впечатления считаются образами двух внешних качеств, то третье становится образом связи между ними. Так возникает идея отношения, одного из фундаментальных понятий мышления. Отношение предполагает два и только два члена. Не бывает отношения с одним или с тремя членами, это всегда бинарная структура. Это базовое условие. И всё же философы часто игнорировали анализ этого понятия. Особенно, замечает автор с уколом в сторону немецкой традиции, мыслители Германии недооценивали роль отношений, предпочитая «субстанции» и «сущности». Однако многие философские вопросы (например, о времени, пространстве) требуют прояснения понятия отношения.

Далее Хартсен ставит ключевой вопрос: имеет ли отношение онтологическую реальность, или оно всего лишь мыслительная конструкция? Некоторые философы вообще обходили стороной этот вопрос, другие приписывали отношениям самостоятельное существование. Сам Хартсен считает, что отношения не имеют независимого бытия, но всё же они реальны, поскольку могут оказывать воздействие на психику, вызывать впечатления. И всё, что воздействует на душу, имеет по меньшей мере психическую реальность. Он вводит понятия количества и специфического характера отношения: каждое отношение может быть измеримо и качественно определено. Например, расстояние между двумя объектами это количественное и качественное отношение одновременно.

Отношения делятся на взаимные и необратимые. Взаимные отношения это те, где порядок членов не меняет сути (например, сходство). Необратимые — такие, где порядок важен (например, следование во времени, причинность). Также различаются непосредственные (прямые) и опосредованные (косвенные) отношения, в зависимости от того, связываются ли члены напрямую или через третий элемент. Отношения ещё бывают действующие (влияют на природу членов) и недействующие (формальные, не меняют содержания членов). Первые Хартсен называет также отношениями действия. Некоторые отношения возможны между любыми объектами, другие только между объектами определённой природы. Иногда два объекта могут состоять сразу в нескольких отношениях (например, быть похожими и при этом различными во времени и месте). Отношения могут соединять качества, объекты, а также быть отношениями между отношениями, то есть строиться как отношения второго порядка.

Хартсен подчёркивает важный момент: когда мы говорим или пишем об отношениях, мы часто приписываем это как качество одному из членов, чем искажаем структуру. Например, «этот человек выше того» — мы воспринимаем «высокость» как качество одного, тогда как это бинарное отношение. Иногда член отношения является частью целого, и мы ошибочно приписываем отношение целому, не уточняя, о каком компоненте речь.

Отношения бывают постоянными, временными и необходимыми. Постоянные сохраняются при всех обстоятельствах. Необходимые логически неизменяемые (например, математические равенства). Также бывают условные постоянства, зависящие от контекста. Наконец, Хартсен начинает классификацию конкретных видов отношений — и первым из них разбирает сходство (ressemblance, analogie). Он пишет: два состояния души мы называем похожими, если воспринимаем одно как повторение другого. Далее он переходит к различению сходства и тождественности: тождество — это не отношение, а единичность. Мы называем вещи тождественными, когда воспринимаем одно как буквально то же, что другое. Но это не то же самое, что аналогия. Аналогии возможны и между объектами, и между отношениями, и даже между аналогиями. Хартсен также вводит понятие вторичных отношений — отношений между отношениями. Например, одна аналогия может быть похожа или непохожа на другую. На этой основе строится идея меры различия или степени сходства, что делает возможной классификацию, ранжирование и сравнение.

В целом можно даже сказать, что Хартсен стремится демистифицировать метафизику, избавиться от пустых слов и неясных сущностей: вместо этого он опирается на понятия, выведенные из опыта (впечатления, сравнения, взаимодействия), и придирчиво их определяет. Можно отметить, что его метафизика носит сильно эпистемологически окрашенный характер: он постоянно соотносит категории бытия с работой сознания (восприятие, возникновение идей, впечатлений). Это согласуется с его установкой, что «вся наука по сути есть психология» – то есть изучение того, как субъект познаёт мир. Метафизика, таким образом, выступает как обобщённая психология и логика опыта: рассказ о том, что вообще существует и как дано нашему уму, в самых широких чертах.

Организмология

Странное нововведение Хартсена, организмология (она же космология в более традиционных терминах) — это наука об организмах. Но что такое организм? С логической точки зрения, идея организма не основывается на строго определимом разделении мира. Группу объектов можно считать логически целостной лишь в том случае, если все её члены обладают некоторым качеством, которого нет ни у одного внешнего к группе объекта. Однако в случае с организмами это условие не выполняется: невозможно точно указать такое качество, которое бы либо обязательно присутствовало во всех организмах, либо отсутствовало бы у всех неорганизмов. На практике мы обычно без труда решаем, является ли нечто организмом. Но мы не можем сформулировать чёткий признак, по которому это решается. Это свойственно и другим типам классификации: мы стремимся включить в группу не только объекты, обладающие определённым качеством, но и те, что напоминают их по другим признакам. В результате границы группы размываются. То же самое случилось и с понятием «организм».

Первоначально организмом называли то, в чём можно было распознать следы сознания — таким образом, сознание стало критерием. Однако со временем заметили, что и у существ, у которых не проявляется сознание, есть другие признаки, схожие с «сознательными» организмами. Отсюда стало очевидно: либо следует расширить понятие организма, либо признать его произвольным. Далее Хартсен рассматривает ассоциации между существами. Когда два объекта соединяются, они образуют новое целое. Такое объединение характеризуется множеством факторов: количеством каждого из элементов, их качествами, пространственными и временными отношениями, способностью к ассоциации с другими объектами и степенью внутренней связи между элементами. При высоком уровне связи возникает не просто совокупность, а новый организм. Если же ассоциации менее тесны, они дают начало обществам, колониям, компаниям. И такие сообщества тоже могут быть рассмотрены как организмы. Внутри них могут наблюдаться различия: одни члены равны, другие — иерархичны, с лидерами, отдающими приказы. Бывает, что одно существо состоит в нескольких сообществах, в одном — как глава, в другом — как подчинённый. Организм может менять принадлежность к обществам.

Далее следует ключевая формулировка: организм — это совокупность сил и средств, упорядоченных для действия. Простейший организм обладает одной силой и одним средством выражения; сложный — множеством сил, органами для их осуществления и механизмами координации. Организм включает:

1. управляющую часть (воля),

2. исполнительную (мышцы, кости),

3. передающую приказы (нервы),

4. контролирующую исполнение (органы чувства, рассудок).

Особая роль отводится инстинкту самосохранения: он требует обмена веществ, дыхания, питания, а значит наличия органов для этих функций. Также необходима способность к размножению: а значит, и половые органы. Кроме того, у организмов есть потребность выражать себя (отсюда язык, искусство), оставлять след после смерти, вступать в сообщества. Всё это требует специализированных структур. Организм развивается — его органы формируются под действием нужд и функций. Вначале орган несовершенен, затем — развивается. И даже если структура организма стабильна, её поддержание требует регулирующей силы, управляющей обменом вещества, координирующей его последовательность. Эта сила не участвует в метаболизме, но направляет его. Она есть в любом организме, и она определяет архитектуру живого тела. Организм можно рассматривать как ассоциацию сил, обладающих средствами действия. Усложнение организма это усложнение координации этих сил, а также специализированных органов. Каждой силе соответствует выражение; часто они взаимодействуют, образуя равнодействующие, — и тогда нужны особые структуры, регулирующие эти взаимодействия. В завершении Хартсен указывает, что частные особенности организмов изучаются в специальных науках (зоология, ботаника и т. д.). Философия же интересуется только общими принципами организации живого. Организмология в этом смысле — философская дисциплина, находящаяся между метафизикой и моралью. 

Выводы можно суммировать так: живые системы – это наибольшие и наиболее сложные «вещи» в природе, их изучение является частью философии, поскольку они представляют вершину природной иерархии, но конкретное устройство каждого вида организмов – забота отдельных наук. С позиций философа Хартсен определяет жизнь через отсутствие чётких границ (градиент от неорганического к органическому), через наличие целостности и самодействия у организмов, а также через их способность образовывать новые уровни организации (общества). Всё это служит связующим звеном к последнему разделу – теории действий человека, где главный действующий «организм» будет сам человек.

Принципы теории счастья, то есть морали или практической мудрости

Завершающая часть книги посвящена практической философии, которую Хартсен также называет теорией счастья. Здесь он рассматривает, как человеку следует действовать, чтобы достичь блага, и что вообще составляет цель человеческих стремлений. Вообще по версии Хартсена человек по природе своей стремится к действию, и это тоже интересный момент в его философии. С самого начала автор исходит из эвдемонистического принципа: «Человек — это существо, для которого усилие естественно. Практическая философия или мудрость имеет целью помочь ему достичь того, что составляет предмет его усилий. Но целью всякого усилия является … приятное расположение, удовольствие или чувство радости. Следовательно, теория счастья имеет целью указать нам средство быть счастливыми». Иными словами, смысл морали – научить, как быть счастливым. Хартсен подчёркивает: счастье пониматся им именно как субъективное состояние. «Счастье существа… – это не нечто внешнее, некая ситуация, но состояние, принадлежащее самому существу, состояние его души, то есть некоторое простое или сложное чувство». Речь идёт о внутреннем переживании удовлетворения, радости, блаженства, а не о внешних благах сами по себе. Поэтому задача этики сводится к тому, чтобы определить условия, при которых у человека возникает это позитивное душевное состояние, и научить его создавать такие условия.

Первое замечание, которое делает Хартсен: счастье невозможно там, где присутствует несчастье. Оно исключает или полностью, или частично наличие страдания. Поэтому моральная философия должна учить не только тому, как достичь счастья, но и как избегать несчастья. Счастье имеет две основные характеристики — количество и качество. Его ценность возрастает пропорционально силе и длительности. Краткое удовольствие даже сильной интенсивности менее ценно, чем продолжительное, пусть и менее интенсивное. Следовательно, нельзя жертвовать длительным будущим счастьем ради мимолётного удовольствия. Даже если это счастье будет только после смерти, его нельзя обменять на временное наслаждение. Отсюда Хартсен делает следующий вывод: теория счастья тесно связана с вопросом о посмертном существовании. Верит человек в него или нет, очевидно, что долгосрочное счастье не приходит само собой, а требует правильного поведения. Значит, теория счастья — это учение о действенном поведении, о действиях, приносящих плоды. Следующее важное утверждение: всякое действие, будь то ради временного или вечного счастья, требует хотя бы некоторой степени предварительного счастья. Несчастный человек действует плохо. Поэтому первым условием разумной деятельности является предварительное наличие хотя бы минимального благополучия. Хартсен формулирует задачу теории счастья как двойную: 1) она должна научить нас находить и использовать средства к счастью; 2) она должна научить нас избегать препятствий к счастью. Он делит материал на две части: о средствах и об препятствиях.

• A. Средства достижения счастья и метод их применения

Средства бывают материальные (например, еда, вино, возбуждающие вещества) и интеллектуальные (впечатления, идеи). Но даже интеллектуальные средства обычно передаются через материальные раздражители, т.е. зрение, слух и пр. Все они действуют не прямо на душу, а через посредство нервной системы. Далее он подчёркивает, что счастье возможно и без сознательного стремления к нему; оно может прийти неожиданно, «как гость». Но такое счастье нельзя воспроизвести или гарантировать. Теория же занимается предсказуемыми, воспроизводимыми способами достижения счастья, через планомерное действие. А всякое действие предполагает: знание объекта, знание движения и знание результата. Условия, в которых появляется счастье, различны у разных людей: то, что делает одного счастливым, для другого страдание. Следовательно, универсальной теории для всех нет. Однако можно выделить наиболее общие принципы, опираясь на повторяющиеся элементы. Поэтому теория счастья будет обобщённой, а детали оставят частным наукам: политике, эстетике, педагогике и т. д.

Хартсен формулирует практические принципы: использовать как можно меньше посредников, не тратить ресурсы (время, силу, деньги) на неэффективные способы, при конфликте целей выбирать более ценную. Он также вводит идею экономии усилий: если одно движение приносит пользу сразу в нескольких областях, оно предпочтительно.

• B. Препятствия счастью и способы их устранения

Препятствия бывают двух видов: внешние и внутренние. Первые это несовместимость средств, враждебность среды, нехватка времени и т.д. Вторые это слабость, невежество, ложные цели, страх. Хартсен указывает, что не всегда возможно устранить препятствие: иногда оно сильнее нас. В таких случаях следует отступить, обойти, или изменить цель. Наивысшим препятствием он считает то, что человек воспринимает как высшую силу — будь то природа, судьба или Бог. Если она препятствует, то бороться бесполезно. Тогда остаётся только сделать её благожелательной, пожертвовав частью своего счастья: это и есть долг, и отсюда появляется слово «надо». Хартсен завершает главу тем, что первая обязанность человека — исполнять свой долг перед высшей силой, чтобы не утратить возможность для счастья вообще. Остальные детали морали это уже прерогатива частных наук и жизненного опыта.

Но кроме этого допущения про высшую силу, тематика долга и религии здесь, по существу дела, совсем вторична и появляется относительно редко. Хартсен не акцентирует внимание на долге, добродетели или обязанностях как таковых – его мораль откровенно эвдемонистична. Добро он фактически определяет через полезность для счастья, а зло – через то, что влечёт страдание или уменьшает общее удовлетворение жизнью. Конечно, он консервативен, и явно не сводит всё только пользе или эгоизму: напротив, примеры с религией, честью, благотворительностью показывают, что источники счастья могут быть связаны с самоотречением и нравственными идеалами. Но главное – то, что приносит нам глубинное удовлетворение, это и следует считать ценностью. Такая позиция близка классическим идеям утилитаризма (стремление к наибольшему счастью). Но Хартсен излагает её несколько особым образом: он делает упор на рациональное постижение условий счастья, и на самостоятельные усилия личности в достижении благополучия, вплоть до почти «инженерного» расчёта своих действий. Тем самым этика представляется продолжением общей философии: познав законы мира (метафизика) и места человека в природе (организмология), мы можем применить это знание, чтобы выстроить свою жизнь согласно истине и достичь наивысшего блага.

Краткий итог

В «Принципах философии» Хартсен проделывает масштабную работу по систематизации философского знания. Книга обладает чёткой структурой и охватывает все основные части философии в их единстве. Сначала задаются общие определения и метод (что такое философия, как о ней говорить и мыслить ясно). Затем следует теоретическая часть – метафизика, где формулируются базовые понятия бытия, качества, отношения, даётся общая картина мира, совместимая с научным опытом. Далее эта теория конкретизируется: сначала в учении о природе (крупнейшие природные системы – живые организмы и их объединения), а под конец – в учении о человеческой жизни и действиях (как достичь высшей цели – счастья). Такой путь от абстрактного к конкретному, от общего к частному, но подчинённому общей идее, демонстрирует стремление автора выстроить целостную систему – без разрывов между онтологией, наукой о природе и этикой. Центральный вывод всей философии Хартсена можно сформулировать так: истинное знание должно воплотиться в мудрой практике. Философия нужна не ради отвлечённых споров, а чтобы, вооружившись самым полным и ясным пониманием мира, научиться правильно жить. Метафизика и организмология у него служат, в конечном счёте, обоснованию нравственной философии: они показывают, что за мир перед нами (и что такое мы сами), а мораль учит, что с этим знанием делать – стремиться к прочному счастью, сообразуясь с реальностью. Что касается философской принадлежности Хартсена, его подход наиболее близок к традиции научного эмпиризма XIX века. По духу Хартсен явно анти-идеалист: он дистанцируется от туманного немецкого идеализма с его «сущим-в-себе-и-для-себя» и подобными выражениями, предпочитая простые понятия, связанные с опытом. Его упор на восприятии, на психологии познания («вся наука в основе – психология»), роднит его с эмпиристской и позитивистской линией философии. Подобно позитивистам, он стремится сделать философию «наукой» в строгом смысле – систематичной, основанной на фактах и полезной для жизни. Однако в отличие от классического позитивизма Огюста Конта, Хартсен не отвергает метафизику, а реформирует её, очищая от спекуляций и придавая ей эмпирическое содержание. В его работах чувствуется влияние идей тех мыслителей, кто сочетал психологический подход с философским – например, школы Ф. Э. Бенеке или И. Ф. Гербарта, которые тоже подчеркивали опыт и ясность и выступали против гегелевской абстрактности.

Этическое учение Хартсена – эвдемонистическое, ориентированное на счастье – сближает его с англо-французским утилитаризмом (Бентам, Дж. С. Милль), хотя он и не говорит прямо о «наибольшем счастье для наибольшего числа». Скорее, это утилитаризм в личном масштабе: каждый должен рационально искать своё благо и избегать вреда. При этом допускается и религиозный горизонт (вечное счастье), что роднит его с умеренными теистическими философами XIX века, например с течениями неотомизма или христианского утилитаризма, где земное поведение оценивается с точки зрения вечного блага. В целом же система Хартсена ближе всего к рационально-эмпирической философии просветительской традиции: он верит в силу разума, в образовательную функцию философии, в то, что истины доступны каждому разумному человеку и почти всегда были известны (просто их надо выразить ясно). Подобный взгляд наследует идеалам Просвещения и раннего позитивизма. Таким образом, Хартсен выступает как представитель научно-ориентированной философии XIX века, стремяющийся примирить опыт и метафизику, связать естествознание и этику. Его «Начала философии» демонстрируют стремление вернуть философии понятность и практическую значимость, характерные для эмпирико-утилитарной школы. Это цельный обзор мироздания и человеческого предназначения, выполненный языком своего времени, но в духе, скорее, позитивно-эмпирического мировоззрения, чем спекулятивно-идеалистического или романтического. Хартсен показывает, что философия, оставаясь верна истине и опыту, способна дать человеку ориентиры для счастья и мудрости, а значит – выполнить свою высшую задачу.