Диалоги Платона очень условно разделяют на 3-4 периода по хронологии, и списки их датировок часто отличаются друг от друга. Мы взяли все доступные списки и попытались совместить все принятые подходы между собой, после чего получилась следующая картина: 

• Ранний период (90-80-е гг. IV века до н. э.): «Апология Сократа», «Критон», «Евтифрон», «Лахес», «Лисид», «Хармид», «Протагор» и 1-я книга «Государства».
• Переходный период (сер. 80-х гг.): «Горгий», «Гиппий меньший», «Ион», «Гиппий больший», «Менексен».
• Зрелый период (кон. 80-х и 60-е гг.): «Менон», «Эвтидем», «Кратил», «Федон», «Пир», «Федр», II-X книги «Государства» (учение об идеях), «Теэтет», «Парменид».
• Поздний период (кон. 60-х и 50-е гг.): «Софист», «Политик», «Филеб», «Тимей», «Критий», «Законы», «Послезаконие» (редактор и вероятный автор — Филипп Опунтский). 
• Спорные диалоги (если авторство его учеников, то это чаще всего поздний период): «Алкивиад первый», «Алкивиад второй», «Гиппарх», «Влюбленные», «Феаг», «Клитофон», «Минос», «О правосудии», «О добродетели», «Демодок», «Сизиф», «Безмятежный», «Алкион», «Гермократ», «Эриксий», «Аксиох».

Этот диалог уникален тем, что сам «диалог» служит в первую очередь изложением речи. После недолгого вступления, текст превращается просто в один огромный монолог, который даже не стремится что-то выяснять. Главный собеседник Сократа в этом диалоге — Менексен, также периодически встречается в диалогах «Лисид» и «Федон». Он лишь недавно закончил образование и уже интересуется государственной деятельностью, и поэтому советуется с Сократом относительно занятий политикой и своего политического будущего. Диалог начинается с того, что Менексен возвращается с площади, из зала Совета, где в те времена заседал высший орган власти в Афинах. Причиной посещения Менексена зала Совета послужила новость об избрании человека для произнесения надгробной речи в честь павших на войне, и он переживает, что ораторы не справятся с этой важной ролью. 

Сократ сразу начинает с полу-обвинения, что молодой и неопытный выскочка уже задумал управлять старыми и умудренными людьми, но Менексен на это отвечает, что политика ему конечно интересна, но если мудрецы, такие как Сократ, скажут что ему ещё рано туда идти, то он их послушается. Волнует же его только вопрос с надгробной речью. Тут Сократ иронически объявляет, что погибнуть на войне — прекрасно, поскольку павшему выпадают великолепные похороны с речами мудрых людей, даже если тот был бедняком или глупцом. Ораторы так пудрят мозги, что когда их слушаешь, то сам начинаешь верить, что живешь в лучшей стране на свете. Сократ также утверждает, что речь на такую популярную тему несложно было бы написать, и что даже он мог бы это сделать и сам. Тем более, что здесь надо хвалить собственный же народ. Другое дело, если бы пришлось сравнивать разные народы (как в легендарной надгробной речи Перикла, на которую здесь регулярно делаются аллюзии). 

Сократ даже утверждает, что в риторике его учительницей была жена Перикла — Аспасия, и что свою знаменитую речь Перикл написал не без её помощи. Вторым своим важным учителем в деле ораторского искусства Сократ называет музыканта Конна. Это лучшие учителя Афин. Но Сократ уверен, что даже с худшей подготовкой такие речи сможет написать любой средний оратор. 

Речь Аспасии: восхваление Афин

После таких заявлений Менексену стало очень интересно, что бы сказал Сократ перед народом, если бы оратором выбрали его. Но Сократ отказывается сочинять речь самостоятельно, а вместо этого предлагает пересказать речь самой Аспасии, которую он слышал от нее всего день тому назад. Речь, созданная как раз по этому же поводу, в качестве импровизации и тренировки. Правда, Сократ сразу говорит, что это не более чем переделанная речь Перикла, наполненная отсылками. Некоторые события, которые будут упомянуты в речи, произошли после смерти Аспасии и самого же Сократа, так что это просто литературный прием Платона, который не смог выдержать хронологическую строгость. Из-за этого диалог «Менексен» не раз вызывал сомнение в своей подлинности.

Менексен очень хочет услышать эту речь, хотя Сократ ещё колеблется, опасаясь, что Аспасия может рассердиться на него за публикацию её речи без разрешения. Но в конце концов он соглашается, и начинает выступление. Причем свое согласие он дает очень специфическим образом. 

Ну что ж, я готов доставить тебе удовольствие, даже, верно, согласился бы, коли ты велишь, танцевать для тебя раздетым, лишь бы мы были одни.

Подобно погребальной речи Перикла, которую, как предполагается, она имитирует, речь Аспасии представляет собой панегирик городу Афинам. Она начинается с утверждения благородного происхождения павших и чистоты их крови. Ничего подобного в оригинальных речах Перикла мы не найдем. То что здесь сочиняет Аспасния/Сократ, устами Платона — это форменный нацизм, развитый на основе более обыденного аристократического элитаризма. Павшие войны, по словам Платона, родились достойными, потому что происходили от достойных. Тема наследственности здесь сознательно выступает на первый план перед воспитанием:

Итак, восславим прежде всего благородство их по рождению, а затем их воспитание и образованность.

Восхваляя родителей, которые привели на свет наших героев, Платон подчеркивает, что они не были метеками, иммигрантами из далеких земель. Для него это очень важно, что герои были коренными афинянами в нескольких поколениях. Попутно он восхваляет и саму Землю, породившую этих предков, и делает это в специально гиперболизированных выражениях, как и подобает торжественной речи. Из фраз о земле особенно бросается в глаза традиционалистское сравнение с женщинами, чтобы принизить значение последних:

Подобное свидетельство еще более весомо в отношении земли, чем в отношении женщины: не земля подражает женщине в том, что она беременеет и рожает, но женщина — земле.

Здесь нам не только напоминают, как за Афины сражались боги, настолько это важная территория, но ещё и попутно разворачивается история творения, эволюция человечества. И если в среднем софист рассказывал бы о дикости/варварстве/цивилизации, как например это делал Антифонт, то Платон здесь приплетает богов, которые поэтапно всему нас научили: «они благоустроили нашу жизнь, учредили каждодневный ее уклад, первыми обучили нас ремеслам и показали, как изготовлять оружие и пользоваться им для защиты нашей земли». Воспитанные богами, люди создали государство. Оно здесь по-видимому не даруется богами, потому что некоторые государства бывают плохими. Государство — главный источник воспитания, и от этого зависит, будут граждане добродетельными, или развратными. И здесь, говоря о государственном устройстве Афин, происходит очень забавная подмена понятий. Платон ненавидит демократию, но ему по сюжету нужно восхвалять Афины. Поэтому он пытается превратить демократию во что-то совсем другое, хотя бы формально:

Само наше государственное устройство и тогда было, и ныне является аристократией: эта форма правления почти всегда господствовала у нас, как и теперь. Одни называют ее демократией, другие еще как-нибудь — кто во что горазд, на самом же деле это правление лучших с одобрения народа. У нас ведь всегда есть басилевсы — иногда это цари по рождению, иногда же выборные; а власть в государстве преимущественно находится в руках большинства, которое неизменно передает должности и полномочия тем, кто кажутся лучшими.

Правда, ему приходится признать, что лучшими бывают даже люди из бедных и никому неизвестных семей, и что в Афинах царит правовое равенство, и богатый и родовитый не может возвыситься над другими, если он не докажет, что хорош сам по себе, как человек. Афины поддерживают равенство граждан перед законом, и не признают рабовладельческие отношения внутри самого полиса (чужеземные рабы не в счет). Герои Афин, согласно этой речи, были «воспитаны в условиях полной свободы». 

---

Пока что, кроме национализма и элитаризма, в целом речь всё таки не сильно отличается от среднего образа Афин. Далее она продолжается рассказом о защите Афинами всей Европы от Персидской империи, сначала в битве при Марафоне, а затем при Саламине, доказывая остальным грекам, что персов можно победить. Эта историческая часть речь достаточно длинная. Здесь, конечно, особо подчеркивается, что все греки струсили помогать Афинам, кроме одного народа — доблестных спартанцев. Вместе афиняне и спартанцы не только «обуздали всеазиатскую гордыню», но ещё доказали что доблесть важнее богатства, и по сути породили саму свободу. Особенно здесь восхваляются, как это принято в аристократических и консервативных семьях Афин, ветераны битвы при Марафоне, сухопутные войска. Битва при Саламине и морской флот отмечается как важная часть вклада в победу, но второстепенная (вряд ли Аспасия или Перикл сказали бы так же). Вспоминаются тут и Платеи, снова как сухопутная победа, поровну великая для спартанцев и афинян. 

Вкратце описываются и последующие десятилетия войны, в основном против персов и их греческих союзников (!) на море, за островные государства и берег Малой Азии. Здесь уже не так удобно описывать успехи греков, потому что резко упала роль Спарты и сухопутных армий. Платон решает поэтому сделать акцент хотя бы на походе в Египет и на Кипр, который возглавил про-спартанский архонт Афин, и выразитель интересов местной аристократии — Кимон. Правда, это был как раз самый провальный эпизод войны, но это уже умалчивается. Главное, что это очень эпично, перенести театр боевых действий так далеко в тыл врага, и сделал это «наш» человек, враг афинский гражданин, ненавидящий демократию. Тяжело представить, чтобы Перикл или Аспасия выбрали бы такие акцентировки

Однако после проявления такой храбрости Афины стали объектом зависти, и поэтому городу пришлось сражаться против своих бывших союзников. С началом Пелопоннесской войны Афины еще раз доказали свой благородный характер в Сфактерии, отказавшись убить спартанских пленников. Как и в случае с Египтом, здесь зачем-то с помпой восхваляется совершенно провальный для афинян поход на Сицилию. Из-за чего начинает даже казаться, что речь превращается в троллинг, где ещё и смакуется глубина разгрома афинского флота. Менее явно, почти без критики, но упоминается и история про победу Афин, где по религиозному поводу полководцев-победителей приговорили к казни (что уже само по себе является очень завуалированной критикой Афин), упоминается и гражданская война демократов и аристократов Афин уже после поражения в Пелопонесской войне. Сократ вроде бы восхищается тем, как чернь Пирея объединилась с Афинами, чтобы победить аристократов, но подчеркивает их снисхождение к побежденным и надеется что и впредь афиняне будут прощать друг друга.

---

В заключение речь завершается утверждением, что она дословно передает новым поколениям последние слова тех, кто ранее рисковал жизнью ради свободы и теперь погибли. Они гласили: нужно жить смело и доблестно, ибо ни деньги, ни красота не хороши без добродетели. И нужно стремиться превзойти своих предков, которые были бы счастливы быть «побежденными» таким благородным образом. Нам предлагают чтить родителей, быть доблестными войнами, стойко терпеть все невзгоды и вообще быть спартанцами. В этой речи нет и тени от того противопоставления государств, которое давал Перикл, чтобы подчеркнуть либерализм Афин и консерватизм Спарты. Читая это восхваление Афинам, очень тяжело понять, в чем вообще здесь могло быть отличие в пользу Афин. По мнению Платона, древняя поговорка «ничего сверх меры» поистине мудра, и истинный характер проявляют те, кто не радуется излишествам, когда им везет, и не слишком скорбит по несчастью.

Именно такими мы хотим видеть наших сородичей и утверждаем, что таковы они и на самом деле. Сами себя мы теперь тоже явили такими — не возмущающимися и не страшащимися чрезмерно, если ныне нам предстоит умереть. И мы умоляем наших отцов и матерей прожить остальную часть своей жизни в том же расположении духа, в уверенности, что ни слезами, ни скорбью о нас они не доставят нам ни малейшей радости..

Такими якобы были слова их предков, оставленные ими перед смертью. Менексен находит речь удивительной, и еще больше удивляется утверждению, что она была написана женщиной. Однако, зная качества Аспасии, он убеждается в том, что она могла быть автором, и говорит, что сохранит тайну Сократа о том, что он поделился этой речью с ним.