Цикл “Античная философия: гуманистическая революция“:
- Вступление (Зенон Элейский и Новые натурфилософы: Левкипп, Анаксагор, Эмпедокл).
- Первая часть (Контекст эпохи Перикла) — вы здесь.
- Вторая часть (Протагор и Продик).
- Третья часть (Коракс, Тисий, Горгий).
- Четвертая часть (Антифонт).
Большинство философов, которых мы теперь будем рассматривать, всего на десять лет младше Анаксагора и Эмпедокла; это практически одно поколение, хотя на самом деле – их разделяет целая эпоха. Времена, в которые жили все эти мудрецы, это были времена “Греко-персидской войны”; это времена возникновения полноценной демократии на материковой Греции; это времена, когда политика греков вышла на международный уровень, а внутри самой Греции постепенно сворачивается полисная автономия и назревает потребность в едином государстве. Все эти события также сопровождались невиданным доселе прорывом во всех сферах искусства. Огромное количество событий эпохальной важности (по крайней мере в сознании самих греков) произошло всего за промежуток 530-460 до н.э. (хотя я написал “всего”, но за такое время успел сложиться и распасться тот же СССР), а итогом этих событий стало превращение Афин в крупнейший торгово-ремесленный центр уже едва-ли не всего мира; поэтому не стоит удивляться, что именно здесь сосредоточилась вся культура и философия. Именно в это время (т.е. уже после 470-го) в Афины переезжают философы из Ионии (в первую очередь Анаксагор); и даже престарелый Парменид прибывает в Афины в сопровождении своего ученика Зенона (и по легенде, их успел услышать юноша Сократ).
Так, Афины стали практически столицей мира, а вместе с этим, во внутренней жизни Афин происходили соответственные изменения. Старые законы, основанные на консервативной морали земледельцев-аристократов, уже перестали подходить новым условиям жизни; и постепенно эти законы ликвидировались. А с отменой родового права – теряла власть и сама аристократия; таким образом демократы шаг за шагом укреплялись во власти. Конфликт аристократии и демократии был тем самым конфликтом города и деревни (о котором мы говорили в соответственной главе — БУДЕТ ССЫЛКА), а вместе с тем, также конфликтом прогресса и традиции. Это касалось, в том числе, идеологической сферы; но о каком консерватизме и прогрессе может идти речь в рамках “космической” натурфилософии, как эти темы могут касаться нашей основной тематики? Необходимость принимать участие в общественной жизни Афин и занимать сторону в вышеуказанной борьбе – неизбежно вынуждала философов пристально разбирать вопросы человеческой жизни, добродетели и нравственности – иными словами, этические вопросы и вопросы государственные. Конечно, эти проблемы затрагивались и раньше теми же “мудрецами“, также как и раньше существовали подобные конфликты. Как мы уже видели, практически все философы до этого момента были активными политическими субъектами. Но, тем не менее, только теперь этико-политические вопросы стали вопросами специального философского рассмотрения, а не обыденной мудрости.
Контекст эпохи: литературная критика, искусство, математика и астрономия
Но прежде чем перейти к новому витку развития Италийской и Афинской философии, мы вернемся назад, и попытаемся восполнить пробелы, которые допустили тогда намеренно, чтобы не отвлекаться от первостепенных целей. Во-первых, когда мы рассматривали Анаксагора, то забежали несколько вперед, поскольку он был современником всех тех философов, которых мы только собираемся теперь рассматривать, и это нужно иметь ввиду. Все, о чем мы будем говорить в контексте т.н. “гуманистической революции”, является также и контекстом жизни Анаксагора; он считается учителем не только для Перикла, но и для поэта Эврипида; а раз так, то само собой очевидно, что он был также и современником поэтов Эсхила и Софокла. Поскольку поэзия и драматургия к этому моменту начала работать с идеологией (и отчасти с философией), то для лучшего понимания греческого мировоззрения тех времен стоит ознакомиться с творчеством этих знаменитых драматургов. Пускай статьи о них выпадают из цикла про историю философии, но их все равно стоило бы просмотреть (тем более, что их творчество рассматривается с точки зрения идеологии). Об искусстве в широком смысле слова у нас была отдельная заметка, и помимо этого, отдельным блоком идут статьи про Геродота, крупнейшего историка этого периода, и Гиппократа, крупнейшего медика. Про античную медицину у нас планируется отдельный цикл статей (пока готов только черновой костяк 4-х частей из 5-ти запланированных), но уже можно ознакомиться с предварительной версией. Этого периода касается только первая часть цикла. В будущем сюда будет добавлена еще статья про историка Фукидида, и цикл статей про науку в древней Греции. Все эти блоки еще должны быть завершены и связаны между собой, и тогда же будет переписана эта статья.
Когда мы говорили про философию Анаксагора, то мы сказали не все, что могли бы, сокращая самые сомнительные, или просто второстепенные моменты. Но теперь стоило бы вспомнить, что несколько позже описываемых нами сейчас событий, он отправился в изгнание из Афин в город Лампсак, и в этом городе он оказался не просто так. Здесь проживал его товарищ, Метродор из Лампсака. Возможно сам Метродор к этому моменту уже умер, но это не значит, что здесь не было других товарищей из того же круга общения. Считается, что Анаксагор одним из первых начал говорить, что поэмы Гомера говорят о добродетели и справедливости, и что поэтому Гомер в некой мере может считаться этическим философом (даже Платон позже считал, что Гомер был “софистом”, и многие считали его “мудрецом”). Поэтому Анаксагора можно считать литературным критиком, и раз в литературе его интересовали этические вопросы, то это делает его еще более похожим на поздних философов “эллинистического” периода. Так вот его друг Метродор также обосновывал это мнение, и впервые занялся высказываниями Гомера о природе, усматривая в нем также и раннего натурфилософа. Метродор объяснял, что истории у Гомера, как и сами боги, рассматриваются в качестве аллегорий, представляющих природные силы и феномены. Так что с попыток Метродора начинается традиция рационального толкования мифов (мифография). Другим мифографом того же времени был Стесимброт Фасосский, ярый противник Фемистокла, Перикла и всех демократов, который прославился пасквилями против лидеров демократической партии. По-видимому, растолковывая Гомера через свои аллегории, он искал здесь не столько натурфилософию, сколько благочестивые идеи. Из около-литературных персонажей не менее важен был Ион Хиосский (490-422), поэт и историк, который был лично знаком с Эсхилом и Софоклом. Он ставил свои собственные трагедии, которые не сохранились, и писал книги на философские темы. Но сохраненные отрывки дают только смутное представление об этом, и позволяют предположить, что он был пифагорейцем. В основном он вошел в историю как историк, оставивший книгу о своем родном городе Хиос.
Из этого же города происходили два математика: Энопид Хиосский (ок. 490-420), Гиппократ Хиосский (ок. 470-410), которых мы не рассматривали в разделе о пифагорейской школе, ибо не факт, что эти математики были пифагорейцами. Энопид разработал зодиакальный круг и очередную версию календаря, но главное, что с него началось разделение геометрических предложений на задачи на построение и теоремы. Считается, что Энопид первым стал решать задачи на построение с помощью циркуля и линейки. Энопиду приписывают еще несколько мнений в различных областях: говорят, что он давал объяснение разливу Нила, считал, что прежде Солнце двигалось по Млечному Пути, но потом сошло с него, и рассматривал вселенную как живой организм, душой которого был Бог. Говорят также, что он считал воздух и огонь первыми принципами Вселенной. Основная научная заслуга Гиппократа, ученика Энопида, в составление первого свода геометрических знаний. Он назвал его “Начала”, основав тем самым традицию, которой позже следовали Евклид и многие другие учёные. Гиппократ оставил также мнение о физической природе комет и вполне адекватное объяснение наблюдаемых “хвостов”.
Были также и такие математики, как Брисон Гераклейский (ок. 470-400), занимающийся проблемой квадратуры круга и числа Пи, а также некоторыми другими вопросами о философии и языке. Позже среди древних греков считалось, что Платон многое мог списать у Брисона. Феодор Киренский (465-398), который мог быть учеником софиста Протагора, фигурирует в диалогах Платона, как значительный математик, хотя мы почти ничего о нем не знаем. Были также и крупные астрономы, которые не считались математиками по “специализации”. Среди них Клеострат Тенедосский (520-430), который мог перенести из вавилонской астрономии в греческую знаки Зодиака (ср. Энопид Хиосский). Клеострат построил солнечно-лунный календарь с восьмилетним циклом (октаэтэрис), исправленный впоследствии Метоном Афинским (460-390). В 433 году Метон предложил так называемый “метонов цикл”, положенный в основу греческого лунно-солнечного календаря. Метонов цикл – промежуток времени, равный 19 тропическим солнечным годам, или 235 синодическим месяцам, или 6 940 суткам. А в 432 году им был построен на площади в Афинах гномон для наблюдения солнцестояний. Под его руководством были высечены из камня оригинальные переставные календари (парапегмы). Метон составил парапегму, которая начиналась со дня летнего солнцестояния, наблюдавшегося им в 432 году до нашей эры. Метон ненадолго появляется как персонаж пьесы Аристофана “Птицы” (414 г.). Он выходит на сцену с геодезическими инструментами и его называют геометром. Ну и также стоит упомянуть про Евктемона (490-432), ближайший соратник Метона, который принимал участие в работе над зодиакальным календарем и вносил в него некоторые поправки.
Всех этих персонажей мы еще переосмыслим в нечто более концептуальное, и возможно создадим отдельную статью, однако пока придется обойтись простой констатацией их существования, чтобы было ясно, что интеллектуальная жизнь Афин во времена Анаксагора и его современников-философов была куда более разнообразна и глубока, чем это кажется на первый взгляд.
Становление демократии в Афинах
Дальнейшая история развития философии, как Анаксагора, так и следующего поколения, тесно связана с именами политических деятелей – Фемистокла и Перикла. Даже на счет детства Фемистокла сохранилось свидетельство, весьма симптоматическое для рассматриваемой нами “философской революции”. В отличие от других детей, Фемистокл обдумывал и сочинял речи. В этих речах он либо обвинял, либо защищал кого-либо из сверстников. Когда в ходе событий 510-507 гг. была произведена демократическая революция в Афинах, Фемистокл находился в возрасте около 17-ти лет, и он вполне мог ощутить всё значение произошедших событий. Новая политическая система открыла путь к власти тем людям, которые ранее были лишены возможности её достичь. Среди таких людей был и незаконнорождённый гражданин Фемистокл. Для участия в новых политических реалиях, требовались умения убеждать, выступать перед народным собранием, быть постоянно на виду — те черты, которыми обладал молодой афинский политик, и которые он культивировал у себя с детства.
Здесь не будет лишним упомянуть еще один важный факт, который раньше мы упустили из рассмотрения. А именно, что Зенон Элейский вместе со своими “апориями” считался отцом диалектики (метода ведения спора), а Эмпедокл считался отцом риторики. Впоследствии мы еще поговорим о роли Эмпедокла в становлении новых направлений философии, но пока достаточно заметить, что Эмпедокл был демократом по убеждениям и жил в демократическом полисе (где творили такие поэты как Симонид и Эпихарм). То, что Эмпедокл был ритором, вовсе не удивительно, поскольку он был также и поэтом, ставил собственные театральные постановки, и поэтому постоянно работал со словом. Так что, вполне возможно, что это не случайные совпадения, и еще в прошлом поколении возникли все необходимые предпосылки для развития новой философии.
В 494-93 годах, в возрасте тридцати лет, Фемистокл стал архонтом (а.к.а. “президентом”) Афин. Находясь на этом посту, он провел эпохальную реформу: а именно, им была санкционирована постройка нового порта в пригороде Пирей и постройка огромного флота, на который теперь делался больший упор, чем на традиционных пехотинцев-гоплитов.
Но что такое гоплит?
Хотя раньше мы говорили, что “гоплитская революция” ослабила позиции аристократов и открыла путь к прогрессивным тиранниям, но со временем аристократия перестроилась. Полисы V-IV вв. даже в своих аристократических версиях были уже более умеренными, чем раньше. Аристократия не могла больше выступать как исключительно силовой блок (теперь и народ имел силу), и вынуждена была прислушиваться к гоплитам. Но с точки зрения даже рядового гоплита, торгово-ремесленная культура выглядит упадочной, дегенеративной. Лавочник, если он не воюет и не трудится в полях, становится женоподобным. Гоплит – это не простой солдат; и чтобы стать гоплитом, нужно обязательно быть гражданином города, а для этого необходимо владеть землей в пределах государства. Таким образом, мышление гоплита неизбежно равнялось мышлению сельского землевладельца; и наоборот, землевладелец мыслил в пределах гоплитского военного устройства. А поскольку аристократ – это также землевладелец, то и для него тоже куда лучшим казалось отстаивать роль гоплитского строя (кстати говоря, эта общность через “землю” влияет и на классовую борьбу; и даже в средние века, феодал и крестьянин имели куда больше общего, чем они оба и житель города, особенно в сфере идеологии). Поэтому, если раньше военная реформа привела к ослаблению аристократии, то теперь можно сказать, что возникла “средняя” аристократия из рядовых земледельцев, и их мышление во многом совпадало с классическим мышлением знати.
Да и более того, от симпатий армии в первую очередь зависит политическая власть партий. Поэтому решение Фемистокла перенести больше веса на флот было удачным не только в военно-стратегическом плане, но и стало мощным ударом по политической власти аристократии внутри города. Всё это, конечно же, не осталось незамеченным; поэтому консервативно настроенные граждане единым фронтом выступали против мероприятия Фемистокла, и считали его тактическим провалом, до тех пор, пока спустя 14 лет не была одержана знаменитая победа при Саламине. Всё это не историческая модернизация, ведь таким же образом дело представляли и сами древние. Приведем свидетельство Плутарха:
«Этим Фемистокл усилил демос против аристократии и придал ему смелости, так как сила перешла в руки гребцов, келевстов и рулевых. По этой причине и трибуну на Пинксе, устроенную так, что она была обращена к морю, тридцать тиранов впоследствии повернули лицом к земле: они думали, что господство на море рождает демократию, а олигархией меньше тяготятся земледельцы».
Чтобы понять лучше, как развивались политические события эпохи Фемистокла-Перикла, приведем краткую хронику основных событий:
- 490 до н.э. – победа над персами при Марафоне, последняя яркая сцена в жизни аристократического гоплитского строя. События Марафона впоследствии будут вспоминаться как “Золотой век” всеми афинскими аристократами. А военачальник Мильтиад станет символом этого “золотого века”. Поэтому часто можно будет слышать жалобы, которые начинались с фразы “А во времена Мильтиада”.
- 483 до н.э. – десять лет прошло с начала реформ Фемистокла, всё это время партия аристократов во главе с Аристидом всеми силами препятствовала проведению реформы, но именно в этот год борьба накалилась до такой степени, что на референдуме был поставлен вопрос об изгнании (остракизм) одного из двух политиков, и народ постановил изгнать Аристида. С этого момента Фемистокл получает полную власть в городе.
- 480 до н.э. – афиняне терпят поражение и вынуждены бежать из города, как раз таки на свои корабли, на “бесполезный” огромный флот (сохранив этим политическую независимость от Спарты); и даже более того, благодаря флоту афиняне могут диктовать условия Спарте, и от их решений зависит судьба всей войны против Персии. В этом же году Фемистокл одерживает морскую победу возле острова Саламин и становится главным человеком во всем Эллинском союзе, оставаясь первым человеком Афин.
- 479 до н.э. – битва при Платеях, греки окончательно перехватывают инициативу в войне; в сознании греков это было нечто невероятное, ибо они всегда считали себя отсталой окраинной провинцией по отношению к богатой и развитой цивилизации Востока (об этом прямо говорит Геродот). Огромная армия персов казалась непобедимой перед столь малыми силами. Совершив этот подвиг – произошел идеологический сдвиг в умах по всей Греции; отчасти он прослеживается в поэмах Эсхила и стихах Симонида. Греки – это свобода, Персия – это царская деспотия.
- 478 до н.э. – ранее в общегреческом флоте первенство (верховное командование) принадлежало Спарте, таковым было компромиссное решение союзников. Теперь спартанцы победили в нескольких морских сражениях и отвоевали морской проход к колониям (источник хлеба) в Черном море. С точки зрения Спарты – все цели войны были достигнуты. Но Афины решили продолжать войну до полного освобождения Ионии, используя свой флот (большую часть от общего флота). Спарта же решила опираться на гоплитский строй, и в случае чего снова обороняться у себя дома; к этому их вынуждала и внутренняя обстановка с постоянным риском восстания рабов (илотов). В общем союзе назрел раскол, Афины продолжили войну самостоятельно, создав “Делосский морской союз“. В рамках союза, афиняне выбирали ежегодно десять эллинотамиев для заведования союзной казной, находившейся на Делосе, в святилище Аполлона. Союз представлял собой симмахию (наступально-военный альянс) на “вечные времена”. Он развивал торговлю и обеспечивал безопасность коммуникаций, поэтому его поддерживали купечество и ремесленники во всех городах-участниках, что также ослабляло аристократию и толкало союзников идти по стопам Афин. Именно “общая” казна союза стала значительным источником финансирования культурного прорыва в Афинах.
- 476 до н.э. – предвидя возможные разногласия и вражду в будущем с Афинами, спартанцы запретили жителям возводить вокруг своего города стены (такой же запрет распространялся на все подвластные Спарте города). Причина проста – отсутствие стен – залог сухопутного сражения, в котором решает всё гоплитский строй, а у Спарты этот строй был самым сильным в Греции; к тому же греки очень плохо владели осадной техникой. Поскольку Спрата была главным центром всей аристократии в Греции, это требование шло рука об руку с локальной политикой аристократов (напр. в Афинах), с их требованием упора на гоплитский строй; именно поэтому афинские аристократы, помимо прочего, были недовольны и стенами. Но они оправдывали это недовольство влиянием на нравственный облик граждан (стены воспитывают психологию трусости).
Все знают, что Спарта сильнейший военный полис, и именно они были главными виновниками сухопутной победы при Платеях. Поэтому требование со стенами касалось вообще всех полисов, а не только Афины. Если кто-то не согласен – его заставят силой, само собой. Но и здесь не обошлось без Фемистокла, который принял личное участие и в том, чтобы отвлечь спартанцев, дабы всё таки возвести стены. Более того – стенами был обнесен и порт Пирей, и даже дорога, соединяющая порт с городом. Таким образом Афины, в случае осады, смогли бы постоянно снабжать город продовольствием из колоний, а в самом море – сохранять тотальное превосходство, сосредоточив на морских силах всё свои ресурсы. Это была принципиально новая тактика ведения войны в Греции.
Тем не менее, аристократы в Афинах были еще достаточно сильны, и в 471 году Фемистокла изгоняют из Афин путем всенародного референдума. Афины пытаются переориентироваться на союз со Спартой и вести активную войну против Персии, тогда как демократы старались наоборот, закрепить успехи против Персов, заключив с ними мир, и готовится к длительным конфликтам с греческой аристократией. Уже в изгнании от Фемистокла требуют вернуться, чтобы он предстал перед судом, а поводом становится сношение с персами (многие исследователи говорят что это не правда, но вся его биография помимо событий войны, говорит о том, что обвинение справедливо) и даже желание свернуть демократию и стать новым тиранном (на пике славы и после стольких лет правления это тоже звучало весьма вероятной идеей). В Афинах ему грозит смертная кзань; так что скитания по Греции заканчиваются для Фемистокла переездом в Ионию, под прямую власть персидского сатрапа.
Поколению философов, представленных Зеноном и Эмпедоклом в это время исполняется около двадцати лет. Они вошли в сознательный возраст во время доминирования Фемистокла, и уже отгремевших побед (кстати, даже в Сицилии во время Греко-персидской войны шла параллельная война с Карфагеном, точно такая же по значимости), а раннее детство они провели во время разрушения Афин персами. Те, кто жил в самих Афинах – застали воочию движение от полной разрухи к “первому городу Греции”. Прошло всего двадцать лет радикальных преобразований Фемистокла, и само собой консерватизм в обществе ещё никуда не исчез. Как только Фемистокла изгнали (не без активного влияния партии аристократов), Афины словно вернулись к благословенному для аристократии “Доклисфенову времени” (Клисфен – лидер демократов во время революции 507 года). Теперь снова ареопаг, совет “благородных и лучших”, стал вершить высший суд и вести государственные дела; богатые землевладельцы снова потеснили на “надлежащее им место” безродных моряков и ремесленников. Теперь первым человеком в городе стал Кимон, сын Мильтиада, самого знаменитого из стратегов, одержавших победу над персами при Марафоне (490г); при той самой битве, с которой все реакционеры связывали свой “Золотой век”. Чтобы понимать, насколько Кимон был далек от демократии, достаточно напомнить, что он был яростным поклонником, настоящим фанатом спартанцев; до такой степени, что что даже сына своего назвал Лакедемонием.
В таких благоприятных для консервативных ретроградов условиях – в город возвращается трагический поэт Эсхил (до этого, во время правления Фемистокла, он уехал в регион консервативной эмиграции – на Сицилию). И вот, вернувшись в 468 году, Эсхил проиграл на состязании поэту Софоклу. Это случилось не просто потому, что само время способствовало поражению консерватора Эсхила, нет, ведь у власти в городе были как раз консерваторы. Просто Софокл по-своему был даже консервативнее, ещё менее выходя за пределы кругозора необразованного крестьянина (мелкого землевладельца), того общественного класса, с которым во многом совпадала идеология аристократических кругов (крупных землевладельцев). Конечно, выбор между ними был труден, о чем говорят даже источники, т.к. оба поэта были теми ещё ретроградами, и здесь перевес в сторону Софокла принесло только новшество с введением третьего актера, а также желание аристократов немного заигрывать с массовым зрителем (перевес Софокла обеспечило личное вмешательство популиста-Кимона).
Всё сказанное до сих пор, касалось людей, относящихся к прошлой эпохе, которые застали в сознательном возрасте начало греко-персидской войны.
Теперь же пришло время говорить о том поколении, которое родилось примерно во время начала той войны, и которые в свой сознательный возраст вошли во время торжества описанной нами аристократической реакции. К новому поколению людей, к которым уже в некоторой степени относился и сам Фемистокл – принадлежал также и поэт Эврипид, которому к 465 году исполнилось пятнадцать лет (почти сознательный возраст). Развитию разносторонних увлечений Эврипида в немалой степени способствовало то, что в Афинах, превращавшихся понемногу в культурный центр всей Эллады, поселилось к этому времени множество образованных людей, поэтов и философов, историков и художников, из других греческих областей, и особенно из ионийских городов Малой Азии, ставшими частью “Афинского морского союза”. Духовная жизнь афинян становилась все более многообразной и насыщенной, развиваясь в преодолении отживших традиций и представлений по мере того, как демос, оттесненный на время на задний план политической жизни, вновь начинает борьбу за право решать дела государства, а вожди демократии, и первый из них – Перикл, сосредотачивает вокруг себя всё самое “передовое”.
Эврипида, как и философов нового поколения, не могла не интересовать и не радовать та решающая битва, которую Перикл и его сторонники начали против оплота аристократии – Ареопага. Недовольные политикой Кимона, демократы только и ждали повода для нового выступления. Таким поводом явилось предложение Кимона отправить отряд афинских гоплитов на помощь спартанцам (!), которые оказались в это время в очень тяжелом положении, в связи с сильным землетрясением и восстанием рабов (илотов). Это восстание, известное как Третья Мессенская война (нач. 464 до н.э.), быстро охватило всю Лаконию и Мессению. Илоты, покинув поля, укрепились на горе Итоме, и спартанцы никак не могли заставить их сдаться. Но приход афинян не только ничего не изменил в войне, но спартанцы даже заподозрили афинян в сговоре с илотами, и тем самым оскорбили афинский народ, одновременно с этим уничтожив репутацию Кимона.
Воспользовавшись благоприятной ситуацией, сторонники демократии, и первый из них Эфиальт, перешли в наступление на привилегии родовой знати, и уже в 462 году народное собрание приняло закон, который отнял у Ареопага большую часть его прежних прерогатив. А самому Кимону, подвергнутому теперь остракизму, пришлось удалиться в изгнание в 461 году, так что политикой Афин снова заправляла партия демократов, но уже под руководством Перикла (Эфиальт был убит аристократами вскоре после реформы)..
Бытие определяет сознание
Выше уже говорилось, что лидер демократии, Перикл – сосредоточил вокруг себя всех передовых деятелей культуры. Но и сам он также был максимально просвещенным человеком своего времени. Постепенно Перикл сосредоточил в своих руках все дела полиса; он продолжал теснить аристократию, стремясь расширить права малоимущих и неимущих граждан. Так, уже через несколько лет, в 457-456 гг., должность архонта, бывшая ранее привилегией исключительно знати, стала доступной для свободного гражданина любого происхождения. Землевладельческая аристократия уже не могла претендовать на то, что она представляет собой хозяйственную основу общества. Хлеб теперь был преимущественно импортный, из колоний в Черном море; остальные продукты ввозились со всего Средиземноморья; таким образом знать потеряла не только политическую, но и экономическую значимость для города. Теперь не аристократам, а ремесленникам, производящим массу промышленных товаров на экспорт, мореходам и купцам, богатеющим от этой торговли – теперь им пришло время им решать дела полиса и определять его положение в Греции.
С укреплением демократии стал более заметен отход от многих традиционных представлений и верований, казавшихся теперь устаревшими архаизмами для более просвещенных афинян. Люди поколения Эврипида были обращены своими взглядами в будущее, так как Афины – после персидского разорения – всё ещё отстраивались, и их политическое влияние ещё только должно было достигнуть апогея; среднестатистический афинянин всё ещё был беден, но тем не менее – уровень жизни рос на глазах, и рос ощутимо быстро, при чем уже не за счёт землевладения. Консерваторам, которые морализировали в духе пуритан о честном труде на земле, о строгой нравственности и уважению к предкам – можно было наглядно представить быстро богатеющих купцов и растущую роскошь самого города; отрицая деревенский уклад и предпочитая город, массовый афинянин отрицал вместе с тем и архаичную систему мироощущения.
О значении произошедшего культурного поворота свидетельствует тот факт, что общегреческая звезда театра Эсхил, спустя 4 года после ликвидации власти Ареопага – написал знаменитую трилогию “Орестея”, суть которой выражалась в защите Ареопага, культа предков, набожности, старой житейской мудрости и в критике обогащающихся торгово-ремесленных слоев. Фактически Эсхил прямо выступил на стороне реакции, и это мало не закончилось для него трагично. Афиняне готовы были забросать его камнями и даже вызывали на суд, который должен был закончиться самым суровым обвинением, если бы не заступничество одного из героев персидской войны, с которым Эсхил сражался в одном ряду. Только уважение к ветеранам войны спасло Эсхила, и ему удалось снова бежать на Сицилию. По этому эпизоду можно оценить весь масштаб в смене парадигмы. Допуская обратное от морали самого Эсхила – можно представить себе запросы общества того времени. Для афинян стало возможным пойти против авторитета дедов-ветеранов войны. Завершая эту тему, приведем два свидетельства времен начала Пелопонесской войны, где сами афиняне подчеркивают особенности своего полиса на фоне Спарты.
ИЗ РЕЧИ ПЕРИКЛА НАД МОГИЛАМИ ВОИНОВ, КОТОРЫЕ ПЕРВЫМИ ПАЛИ В НАЧАЛЕ ПЕЛОПОННЕССКОЙ ВОИНЫ (ок. 431 до н.э.) – авторства историка Фукидида
Перевод “Истории” Фукидида Ф. Г. Мищенко, в переработке С. А. Жебелева, т. I-II, М., 1915.
Кн. II, гл. 37. “Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям; мы сами скорее служим образцом для некоторых, чем подражаем другим. Называется этот строй демократическим, потому что он зиждется не на меньшинстве, а на большинстве (демоса). По отношению к частным интересам законы наши предоставляют равноправие для всех; что же касается политического значения, то у нас в государственной жизни каждый им пользуется предпочтительно перед другим не в силу того, что его поддерживает та или иная политическая партия, но в зависимости от его доблести, стяжающей ему добрую славу в том или другом деле; равным образом, скромность звания не служит бедняку препятствием к деятельности, если только он может оказать какую-либо услугу государству. Мы живем свободною политическою жизнью в государстве и не страдаем подозрительностью во взаимных отношениях повседневной жизни; мы не раздражаемся, если кто делает что-либо в свое удовольствие, и не показываем при этом досады, хотя и безвредной, но все же удручающей другого. Свободные от всякого принуждения в частной жизни, мы в общественных отношениях не нарушаем законов главным образом из страха перед ними и повинуемся лицам, облеченным властью в данное время; в особенности же прислушиваемся ко всем тем законам, которые существуют на пользу обижаемым и которые, будучи неписанными, влекут (за нарушение их) общественный позор.
(38) Повторяющимися из года в год состязаниями и жертвоприношениями мы доставляем душе возможность получить многообразное отдохновение от трудов, равно как и благопристойностью домашней обстановки, повседневное наслаждение которой прогоняет уныние. Сверх того, благодаря обширности нашего города, к нам со всей земли стекается все, так что мы наслаждаемся благами всех других народов с таким же удобством, как если бы это были плоды нашей собственной земли.
(39) В заботах о военном деле мы отличаемся от противников следующим: государство наше мы предоставляем для всех, не высылаем иноземцев, никому не препятствуем ни учиться у нас, ни осматривать наш город, так как нас нисколько не тревожит, что кто-либо из врагов, увидев что-нибудь не скрытое, воспользуется им для себя; мы полагаемся не столько на боевую подготовку и военные хитрости, сколько на присущую нам отвагу в открытых действиях. Что касается воспитания, то противники наши еще с детства закаляются в мужестве тяжелыми упражнениями, мы же ведем непринужденный образ жизни и тем не менее с неменьшей отвагой идем на борьбу с равносильным противником. Вот доказательство этому: лакедемоняне идут войною на нашу землю не одни, а со всеми своими союзниками, тогда как мы одни нападаем на чужие земли и там, на чужбине, без труда побеждаем большей частью тех, кто защищает свое достояние. Никто из врагов не встречался еще со всеми нашими силами во всей их совокупности, потому что в одно и то же время мы заботимся и о нашем флоте, и на суше высылаем; наших граждан на многие предприятия. Когда в стычке с какою-либо частью наших войск враги одерживают победу над нею, они кичатся, будто отразили всех нас, а потерпев поражение, говорят, что побеждены нашими совокупными силами. Хотя мы и охотно отваживаемся на опасности, скорее вследствие равнодушного отношения к ним, чем из привычки к тяжелым упражнениям, скорее по храбрости, свойственной нашему характеру, нежели предписываемой законами, все же преимущество наше состоит в том, что мы не утомляем себя преждевременно предстоящими лишениями, а, подвергшись им, оказываемся мужественными не меньше наших противников, проводящих время в постоянных трудах. И по этой и по другим еще причинам государство наше достойно удивления. (40) Мы любим красоту, состоящую в простоте, и мудрость без изнеженности; мы пользуемся богатством как удобным средством для деятельности, а не для хвастовства на словах, и сознаваться в бедности у нас не постыдно, напротив, гораздо позорнее не выбиваться из нее трудом. Одним и тем же лицам можно у нас и заботиться о своих домашних делах, и заниматься делами государственными, да и прочим гражданам, отдавшимся другим делам, не чуждо понимание дел государственных. Только мы одни считаем не свободным от занятий и трудов, но бесполезным того, кто вовсе не участвует в государственной деятельности. Мы сами обсуждаем наши действия или стараемся правильно ценить их, не считая речей чем-то вредным для дела; больше вреда, по нашему мнению, происходит от того, если приступать к исполнению необходимого дела без предварительного обсуждения его в речи. Превосходство наше состоит также и в том, что мы обнаруживаем и величайшую отвагу и зрело обсуждаем задуманное предприятие; у прочих, наоборот, неведение вызывает отвагу, размышление же – нерешительность. Самыми сильными натурами должны, по справедливости, считаться те люди, которые вполне отчетливо знают и ужасы и сладости жизни, благодаря чему они не отступают перед опасностями. Равным образом, в отношениях человека к человеку наши действия противоположны тактике большинства: друзей мы приобретаем не тем, что получаем от них услуги, но тем, что сами их оказываем. Оказавший услугу – более надежный друг, так как он своим расположением к получившему услугу сохраняет в нем чувство признательности; напротив, человек облагодетельствованный менее чувствителен: он знает, что ему предстоит возвратить услугу, как лежащий на нем долг, а не из чувства благодарности. Мы одни оказываем благодеяния безбоязненно, не столько из расчета на выгоды, сколько из доверия, покоящегося на свободе. (41) Говоря коротко, я утверждаю, что все наше государство – центр просвещения Эллады; каждый человек может, мне кажется, приспособиться у нас к многочисленным родам деятельности, и, выполняя свое дело с изяществом и ловкостью, всего лучше может добиться для себя независимого положения. Что все сказанное не громкие слова по поводу настоящего случая, но сущая истина, доказывает самое значение нашего государства, приобретенное нами именно благодаря этим свойствам.
Действительно, из нынешних государств только одно наше выдерживает испытание, чтобы стать выше толков о нем; только одно наше государство не возбуждает негодования в нападающих на него неприятелях в случае поражения их такими людьми (как мы), не вызывает упрека в подчиненных, что они будто бы покоряются людям, не достойным владычествовать. Создав могущество, подкрепленное ясными доказательствами и достаточно засвидетельствованное, мы послужим предметом удивления для современников и потомства, и нам нет никакой нужды ни в панегиристе Гомере, ни в ком другом, доставляющем минутное наслаждение своими песнями, в то время как истина, основанная на фактах, разрушит вызванное этими песнями представление. Мы нашей отвагой заставили все моря и все земли стать для нас доступными, мы везде соорудили вечные памятники содеянного нами добра и зла. В борьбе за такое-то государство положили свою жизнь эти воины, считая долгом чести остаться ему верными, и каждому из оставшихся в живых приличествует желать трудиться ради него”.
“РАЗЛИЧИЕ АФИН И СПАРТЫ” (якобы из уст третьего лица) авторства историка Фукидида
Вы, по-видимому, вовсе не приняли в расчет, что представляют собою те афиняне, с которыми предстоит вам борьба, до какой степени они во всем отличаются от вас. Афиняне любят всякие новшества, отличаются быстротою в замыслах и в осуществлении раз принятых решений; вы же, напротив, стремитесь к тому, как бы сохранить существующее, не признаете ничего нового, не исполняете на деле даже необходимого.
Далее, афиняне отваживаются на то, что превышает их силы, рискуют до безрассудства, и надежда не покидает их даже в критических обстоятельствах, тогда как вы делаете меньше, чем сколько позволяют ваши силы, не доверяете даже надежным расчетам и полагаете, что никогда не избавитесь от опасностей. Афиняне решительны, вы медлительны; они ходят в чужие земли, вы приросли к своему месту; удаляясь от родины, они рассчитывают приобрести себе что-либо, вы же опасаетесь, как бы, выйдя из пределов своей страны, не нанести ущерба тому, чем вы владеете. Побеждая врагов, афиняне преследуют их возможно дальше, а, терпя поражение, дают оттеснить себя возможно меньше. Сверх того, свою жизнь афиняне отдают за свое государство так, как будто она вовсе не принадлежит им; напротив, духовные свои силы они берегут как неотъемлемую собственность, чтобы служить ими государству. Если замыслы их не удаются, они смотрят на это как на потерю своего достояния; если же план их осуществился и они приобрели что-либо, достигнутая удача кажется им незначительной в сравнении с тем, что предстоит еще сделать. Если в каком-либо предприятии афиняне и ошибутся, они взамен того питают новые надежды и тем восполняют то, чего им недостает. Обладание и надежда на то, что они замышляют, сливаются в одно целое только у афинян благодаря той быстроте, с какою они стремятся осуществить свои решения. Так непрестанно всю жизнь трудятся они с напряжением сил и среди опасностей. Наличными благами наслаждаются они очень мало, будучи постоянно заняты стремлением к приобретению, и нет для них другого праздника, как выполнить то, что требуется обстоятельствами; напротив, на праздный покой они смотрят так же, как на утомление без отдыха. Поэтому, если бы кто-нибудь, желая кратко охарактеризовать афинян, сказал, что они рождены для того, чтобы самим не иметь покоя и другим не давать его, он был бы прав”.
“И вот, лакедемоняне, когда такое-то государство стоит против вас, вы все медлите и думаете, что продолжительное спокойствие является уделом не тех людей, которые своими вооружениями не попирают права, но в то же время выказывают явную решимость не допускать нарушения прав по отношению к себе; вы же считаете справедливым не причинять горя остальным и, даже защищаясь, не вредить никому. Вы могли бы осуществить это, и то едва ли, в том случае, если бы вы жили по соседству с таким же государством, как и ваше. Но при создавшихся отношениях ваш образ действия по сравнению с афинским, как мы только что показали, устарел. Между тем в политике, как и в искусстве, вообще всегда дают перевес новшества. Пока государство в покое, наилучшие установления те, которые остаются неизменными, но когда необходимость вынуждает людей ко многим предприятиям, тогда требуются и многие усовершенствования. Вот почему афинская политика, как основанная на большом опыте, гораздо более носит характер новизны, чем политика ваша”.
Итак, в Афинах возникла насущная необходимость в просвещении, в повышении культурного уровня, чтобы соответствовать статусу своего города. Но в Греции не было того, что мы сейчас называем “высшим образованием”, массовый грек мог получить только общее образование в “гимнасии” и согласно обычаям он должен был “пассивно” получать знания от постоянного нахождения в кругу старших. Философия оказалась закрытым знанием для немногих посвященных, она была элитарным явлением; но именно философия была аналогом современного “высшего образования”, и именно его теперь хотели получить молодые люди по всей Греции. В отсутствие институционализированных университетов их роль взяли на себя философы, которые только вышли из периода своего собственного обучения, и как раз вовремя предстали на публику – ими были философы-софисты.