Автор текста: Friedrich Hohenstaufen
Версия на украинском
Остальные авторские статьи можно прочитать здесь
Рассматривая биографию Карла Маркса, его ранние годы, и особенно диссертацию про философию Эпикура и Демокрита, можно заметить фигуру некоего Кёппена, который в то время был хорошим другом Маркса. Но узнавая про Кёппена больше, мы находим книгу, где упоминается, что в начале XIX века, когда уже полностью господствовал немецкий идеализм, в рядах самих идеалистов всё ещё была паника, они всё ещё не изжили эпикуреизм, и опасаются его возрождения. Для них очевидно, что философия Просвещения XVIII века, особенно во Франции, была философией Эпикура. И они во что бы то ни стало хотят, чтобы традиции французского Просвещения больше никогда не возрождались. Так об этом пишет, например, Gareth Stedman Jones в книге «Karl Marx: Greatness and Illusion» (2016):
В ходе своего исследования Кёппен обратил внимание на то, что любимым мыслителем Фридриха Великого был греческий философ Эпикур, и вообще на то, что «все просвещенные the Aufklärer люди прошлого (XVIII-го) века были во многих отношениях родственны эпикурейцам, как и напротив, эпикурейцы показали себя выдающимися просветителями Aufklärer древности». Эпикур был самым ненавидимым романтиками философом как родоначальник французского материализма XVIII века и механистического взгляда на мир. Его философия была, по словам Фридриха Шлегеля, «самой гнусной из всех древних систем… которая разлагает всё на первичные телесные атомы»; Шлегель сетовал на то, что эпикуреизм стал доминирующей философией второй половины XVIII века.
Это тем более интересно, что родной брат и ближайший соратник Шлегеля — преподавал литературу в Бонне тогда же, когда там учился Маркс, и это был один из любимых преподавателей Маркса. Шлегель стоит у истоков йенского романтизма и вообще немецкого идеализма. И тот факт, что он так резко ужасается от эпикуреизма, стоит того, чтобы мы его зафиксировали. Здесь мы приведем только серию цитат Фридриха Шлегеля из его философских работ. Обычный перечень, для удобства поиска.
Фридрих Шлегель против атомизма
- Ф. Шлегель — из журнала Athenaeum (прим. 1798-1800 гг.).
Полемика Руссо с поэзией есть на самом деле лишь плохое подражание Платону. Платон больше против поэтов, чем против поэзии; он считал философию самым смелым дифирамбом и самой монодической музыкой. Эпикур — настоящий враг искусства, ибо он хочет искоренить воображение и сохранить только смысл. Спинозу можно рассматривать как врага поэзии совсем по-другому: потому что он демонстрирует, как далеко можно зайти в философии и морали без помощи поэзии, и потому что уж очень в духе его системы не изолировать поэзию (and because it is very much in the spirit of his system not to isolate poetry).
- Ф. Шлегель — «Философия истории», лекция 6.
Среди них особо заслуживает быть бегло упомянутой философия чарваки, которая, согласно Колбруку, содержит метафизику секты джайнов или, по крайней мере, более всего согласуется с нею. Это система самого решительного материализма, следующая общеизвестному учению об атомах — тому, которое в позднем греко-римском мире, стяжав себе немалый успех и множество последователей, проповедовал Эпикур и которое в последние столетия пытались возродить многочисленные новые авторы; впрочем, теперь уже, благодаря более глубокому духу гораздо далее продвинувшихся естественных наук, оно, как представляется, едва ли сможет пустить крепкие корни.
- Ф. Шлегель — «Философия истории», лекция 8.
Сколь бы много ни было достойного похвалы в его этическом учении, основанном, конечно, лишь на природе и разуме, в качестве указания на высшую истину, в качестве основы для познания Божественного (не понятого как следует в древней натурфилософии и совершенно не принятого во внимание в его собственной, предельно рационалистической системе) Аристотель не может служить столь же надежным руководителем, как Платон, а его систему, в противоположность платоновской философии, нельзя рассматривать в качестве научного введения в христианское откровение и познание Божественных вещей. Более поздние греческие философские секты и системы содержат лишь повторения или вариации того же в иных выражениях, а часто — просто смесь и компиляцию более древней философии или же обнаруживают совершенное вырождение философского духа, как атомистическая система Эпикура, столь же атомистически воздействующая на этику и на жизнь.
- Ф. Шлегель — «Философия истории», лекция 9.
В те времена изучение греческой философии считалось у римлян не более чем вспомогательным средством к постижению красноречия, а по причине всеобщего падения нравов и совершенного безразличия ко всеобщей нужде и повсеместному кровопролитию особенной любовью пользовалась, разумеется, философия Эпикура. Лишь в более позднее время, когда при правлении лучших императоров были предприняты попытки к нравственному возрождению римской империи и характера, сторонники этих мер обрели свою последнюю опору и спасение в стоической философии, и без того весьма отвечавшей строгости и твердости римского характера.
- Ф. Шлегель — «Философские чтения» (1828)
Под научными заблуждениями, к которым в основных силах человеческого сознания присутствует естественная склонность и расположение и которые я поэтому назвал врожденными, следует понимать лишь такие в корне ложные мировоззрения или научные системы, которые происходят от одностороннего направления и превратного употребления такой основной силы. Притом здесь не может быть никакой речи ни о поэтической фантазии, ни даже о психологических заблуждениях этой душевной способности, но об одной лишь от начала и до конца научной силе воображения, обращенной исключительно в эту сторону и на эту область, если вопрос стоит о том, какая ложная система и какое заблуждение в науке вообще или также в естествознании в особенности могли бы произойти из превратного употребления этой силы. Мне кажется, что не что иное, как именно получивший всеобщую известность материализм, атомистический взгляд на природу и все тесно с ним связанное, — атомистическое мышление вообще, сугубо мертвящее воздействие которого на философию является гораздо более важным и гораздо более опасным, нежели влияние той снискавшей дурную славу природной системы, которая ныне по большей части стала уже пережитком и, по меньшей мере, в своей прежней форме выглядит целиком и полностью устаревшей. Это превратное атомистическое природовоззрение нельзя считать заблуждением разума или объяснять как таковое, поскольку разум везде и всюду гораздо более стремится к безусловному единству, нежели к бесконечному разнообразию этих вымышленных атомов, из которых, якобы, все должно состоять, причем, следовательно, не было бы никакой возможности единства, но все распадалось и рассыпалось бы на бесчисленные множества отдельных частиц. Это, пожалуй, нельзя назвать также и заблуждением рассудка, ибо истинный рассудок не действует так просто и обобщенно, всюду и прежде всего атомистически дробя и расчленяя, но прежде всего хочет понимать, т. е. различать внутренний смысл и угадывать истинное значение, видеть целое и познавать саму сущность в ее истинном духе, что предполагает нечто живое и лишь к такому живому применимо.
Где нет духа и жизни, там нечего и понимать, и эти простые мельчайшие природные тельца, или не поддающиеся дальнейшему делению мировые частицы, образовывали бы собой как раз такой уже более не объяснимый и недоступный пониманию агрегат, в качестве основы совокупного чувственного мира и природы. Поскольку же, теперь, и материальное расчленение, и анатомия зримых предметов и материалов никогда не сможет зайти так далеко, чтобы достичь этих бесконечно малых изначальных частичек бытия, а химическое разложение тел ведет нас, напротив, к сплошь летучим и всецело ускользающим от всякого грубого схватывания живым элементам природы, — то всю эту гипотезу следует считать чистым, совершенно произвольным и столь же совершенно беспочвенным вымыслом, — хотя и всецело непоэтическим и не только полностью лишенннным фантазии, но и, напротив, убивающим всякую фантазию и самую жизнь, однако при том все-таки вымыслом; и именно поэтому его и приходится приписывать силе воображения, и именно в этом смысле и в этом отношении я ранее сказал, что если сила воображения, а точнее, сила научного воображения, однажды перекинется на эту сторону очевидного и телесного явления, то происходящее отсюда заблуждение будет больше любого иного, — совершенно лишенным животворного начала и безжизненным порождением мозга самого грубо-материального рода. Я бы назвал это воображением смерти, ибо все целое зиждется именно на той иллюзии и на том предположении, что все мертво, — в полную противоположность древней, весьма широко распространенной природной вере, что все, даже и в зримом явлении и в по видимости мертвом телесном мире внутренне наделено жизнью, живо и одушевлено, о чем ранее уже шла речь. Выступать здесь против самого атомистического воззрения на природу как такового или пытаться дать его подробное опровержение было бы совершенно вне моей задачи, поскольку это уже относится целиком и полностью к собственно натурфилософии; и, пожалуй, это было бы даже излишне, поскольку живая натурфилософия с совершенно иной, гораздо более высокой точкой зрения уже давно и почти повсемествно пришла на смену этому духоубийственному природоотрицанию.
Во всяком случае один момент все еще представляет собой историческую достопримечательность, а именно: когда Лейбниц противопоставляет атомам Эпикура свои монады — внутренне одушевленные и живые единицы, из коих состоит все, причем, однако, здесь по существу все так же неизменно сохраняется прежнее понятие всеобщего дробления и расчленения; следует сказать, что в этом, как и во многом другом, находит свое выражение та самая характерная черта великого мыслителя, в силу которой он смотрит на заблуждение сквозь пальцы, со снисходительным благодушием, более стремясь с дипломатическим тактом обходить его, нежели пытаться устранить его в корне.
Гораздо более укоренившимся во всех науках, и гораздо более пагубным и опасным для истинной и живой философии, нежели все эти древние атомы и все ложные природные системы материалистического рода, несущие свое опровержение в себе самих, является атомистическое мышление, естественная склонность и ошибочная предрасположенность к которой заложена в человеческой способности познания и, если принимать во внимание ее нынешнее состояние, то такую склонность и предрасположенность можно счесть вполне обоснованной. Реальная анатомия есть весьма почтенная и в высшей степени полезная и плодотворная наука, поскольку она не предается мечтам с помощью секционного ножа догнать и вновь изловить давно ускользнувшую жизнь, но стремится лишь к тому, чтобы обнаружить и расшифровать письмена, оставленные в мертвой оболочке здоровыми и болезненными состояниями обитавшей в ней жизни. Мертвая анатомия мысли, однако, не приводит к таким счастливым результатам, именно потому, что жизнь, все еще присутствующая в мысли, тут же угасает под рукой прозектора; и из всех наук можно привести множество примеров того, как от духа этого мертвящего анализа бежит всякая высшая истина.
Эти два главных источника философского заблуждения: иллюзия безусловного бытия и тождественного мышления, со всем тем, что из этого следует в самых разнообразных формах научного фатализма или поэтического пантеизма, и весьма превратного и ложного трагического мировоззрения, с одной стороны; с другой, атомистическое природовоззрение, наряду со всеми прочими также сюда относящимися материалистическими взглядами; затем само атомистическое мышление и мертвое расчленение понятий и дробление мысли, наряду со столь глубоко коренящимся в человеческой душе представлением о смерти, на коем они зиждутся; все это вместе образует теперь нечто вроде проклятия слепоты, от начала тяготеющее над таким узурпированным самовластием и абсолютным владычеством разума, стремящегося быть суверенным, — или же, в ином случае, — ставший наследственным болезненный симптом превратившегося во вторую природу духовного бесплодия и внутреннего омертвения лежащей всецело в материальных оковах мыслительной способности.
- Ф. Шлегель — «Философия жизни», лекция 8. По-видимому это и есть тот фрагмент с признанием господства эпикуреизма в XVIII веке.
Но также и на стороне духовной, в области науки, можно было наблюдать сходное движение ускоренного развития. Разве что это движение или направление было здесь иным в сравнении с образованными эпохами древности, и мы прошли его скорее обратным ходом, или снизу вверх, с той же самой быстротой. Я хочу этим сказать, что сперва и в последние десятилетия прошлых столетий образ мысли эпикурейцев, или же некий весьма близкий к нему, был в нашу эпоху преимущественно господствующим. Затем вместе с ним и наряду с ним явились схоластическая изощренность и разнотолки, а также, пожалуй, усердие в ученом коллекционировании, свойственное позднейшим греческим школам, при близительно вплоть до эпохи блестящих софистов и их общего губительного влияния на народ. Все системы и заблуждения, какие только могут лежать в сфере человеческого духа и имеют свое основание в его существенных свойствах, или же находят свой естественный повод в том или ином словно бы врожденном человеку недоразумении, в том виде как они в течение многих столетий развились у греков, наша эпоха прошла приблизительно за то же количество десятилетий; причем, однако, я надеюсь, что отнюдь не ошибусь, если предположу, что в проделанном обратном движении последовательного возврата к истине, в этой восходящей линии мы скоро уже вновь приблизимся к лучшей эпохе первых великих философов Греции — Платона, Сократа или Пифагора.
Краткий итог
Суммируем все эти цитаты. Для Шлегеля эпикуреизм не просто одна из античных философских систем — это символ интеллектуального и духовного упадка, угроза поэтическому и целостному восприятию мира (а-ля монизм, но идеалистический), которое он стремился утвердить. Его отношение к эпикурейской философии, особенно к её атомистическому материализму, пронизано эмоциональной резкостью. Шлегель рассматривает эпикуреизм как философию, разрушающую воображение и жизнь. Эпикур предстает как «настоящий враг искусства», стремящийся искоренить воображение в пользу голого рационализма. Атомистическая система Эпикура сводит всё сущее к «первичным телесным атомам», что он называет «самой гнусной из всех древних систем». Эта редукция, по Шлегелю, не только лишает мир духовной глубины, но и противоречит стремлению разума к единству и целостности. Атомистическое мышление — это «воображение смерти», порожденное превратным использованием научной фантазии, которое убивает всякую жизнь и фантазию, заменяя их механистической иллюзией мертвой материи.
Он видит в эпикуреизме культурно-историческую угрозу, связывая его с господством материалистических идей французского Просвещения XVIII века. В Философии жизни он прямо указывает на то, что «образ мысли эпикурейцев» доминировал в последние десятилетия XVIII века, что, с его точки зрения, ознаменовало регресс в развитии человеческого духа. Для Шлегеля, чья философия пронизана стремлением к синтезу поэзии, религии и науки, эпикуреизм представляет собой редукционистский и анти-поэтический подход, который фрагментирует реальность и лишает её внутреннего смысла. Его сравнение эпикуреизма с «мертвой анатомией мысли» подчеркивает убежденность в том, что атомистическое дробление уничтожает живое единство, к которому должна стремиться истинная философия.
Шлегель пишет в эпоху, когда немецкий идеализм, от Канта до Гегеля, стремился преодолеть механистические и материалистические тенденции Просвещения. Эпикуреизм, ассоциировавшийся с французским материализмом и рационализмом, воспринимался как реальная угроза возрождения, особенно в условиях романтической реакции на просвещенческие идеалы. Шлегель, как один из лидеров романтического движения, видел в эпикуреизме не только философское заблуждение, но и препятствие для культурного и духовного обновления, которое он связывал с возвратом к идеалам Платона, Сократа и ранней греческой философии.
См. также: