Из сохранившихся трагедий Эврипида наиболее старой по хронологии была поставленная в 438 году до н.э. драма «Алкеста». Её ставили вместе с утраченными ныне пьесами «Критянки», «Телеф» и «Алкмеон в Псофиде». В том году на соревновании трагиков эта тетралогия заняла второе место, при чем первое забрал ни кто иной, как сам Софокл. Из недошедших пьес потенциально интересными могли быть «Критянки» — история критской царевны Аэропы, тайно влюбленной в молодого воина. Узнав об этом, разгневанный отец приказал греческому матросу утопить царевну в море, однако тот, сжалившись над девушкой, отвез ее в Грецию. Античные авторы рассказывают, что прекрасные арии из этой трагедии, в которых Аэропа изливала свою несостоявшуюся любовь, распевали в Афинах еще долго после того, как сам поэт уже умер. Тема романтической любви, таким образом, уже в самом раннем творчестве Эврипида, очень мощной струей пробивается на поверхность, и Эврипида с самого начала ценили за мелодраматичность. Но лучше перейдем к единственной дошедшей трагедии этого цикла, к мифу об Алкесте. В совсем сжатом виде фабула пьесы такова: Алекста согласилась пожертвовать жизнью, чтобы спасти своего мужа, ферского царя по имени Адмет. Но гостивший в это время в Ферах герой Геракл победил «демона смерти» в сражении и вернул Алкесту в мир живых. Герой Адмет был персонажем, который отметился также в мифах про Каледонскую охоту, и даже в мифах про Аргонавтов, т.е. это очень крупная фигура, равная афинскому Тесею. Из предыстории, которую нам рассказывает Эврипид, становится известно, что в качестве пастуха Адмету служил сам бог Аполлон (этим рабством он был наказан Зевсом за проступок), и это он, чтобы спасти царя, добился от самих Мойр, чтобы в случае наступления даты его смерти в Аид отправился кто-то другой. Именно Алекса становится этим «другим».

Несмотря на то, что женские персонажи играют главные роли в большинстве пьес Эврипида, античные комические поэты (особенно консерваторы, по типу Аристофана), как правило, изображали Эврипида законченным женоненавистником. Мы еще не раз будем возвращаться к этой тематике, но уже здесь стоит сказать, что в целом это имеет смысл. Часто Эврипида оправдывают тем, что он мол, написал феминистическую пьесу «Медея«, переполненную состраданием к женщинам, и это правда (хотя Медея там не то, чтобы хороший персонаж). Сам факт того, что женищны постоянно оказываются в главных ролях, должен о чем-то да говорить. А любители стоического и героического пафоса могут даже сказать, что женщины у Эврипида мужественны, т.е. «возвышенны», так что он не просто не женоненависник, а воспеватель женщин, как равных мужчине. Образ Алкесты, жертвующей собой ради мужа, первый в ряду подобных примеров. Отсюда можно было бы заключить, что «женоненавистничество» с точки зрения критиков заключалось только в том, что женские персонажи Эврипида были слишком «мужскими» по своему характеру, и значило это лишь то, что поэт не любил изображать «женственных» женщин (а нелюбовь к женственности тоже самое, что и к женщинам как таковым). Но в большинстве случаев женщина жертвует собой ради мужичин, женщинам предписывается, если нет форс-мажорного случая, сидеть дома и выполнять все патриархальные нормы. И по некоторым пьесам можно даже понять, что показывая волевых женщин, Эврипид обращается к мужчинам, чтобы они не были хуже женщин. Его мотивация чаще всего выглядит сомнительной и далекой от феминизма и любых прогрессивных идей (зачастую женщины ставят величие государства выше своей жизни). И акценты, которые он расставляет, тоже характерны. Правильных женщин, которых в обществе меньшинство (а то и вовсе только в его пьесах), Эврипид будет противопоставлять «типичной женщине» из реальной жизни, и в этом плане он выразит вполне презрительное отношение к противоположному полу. Но даже если и так, мы всё равно не можем сказать, что Эврипид был чужд сентиментальности; например, он был первым из драматургов, которые обрабатывали данный сюжет, кто вывел на сцену детей Алкесты, на прощание с матерью. Любовь к твердым характерам и стоическим добродетелям не отменяет того, что Эврипид видит в человеке человеческое, и признает правомерность многих душевных слабостей. Однако нельзя и «оправдать» поэта, говоря что он точно не был женоненавистником. В «Алкесте» и «Медее» нотки анти-феминизма еще не так заметны, но в последующих пьесах их будет всё больше и больше.

---

Как произведение, «Алкеста» сразу же выбивается из уже привычного ряда пьес, т.к. она является трагедией с комедийными элементами, хотя и не представлена в качестве «сатировской драмы». То есть, это первые в истории осознанные трагикомические постановки; а сам Эврипид может считаться античным аналогом буржуазной «мещанской драмы», которая якобы возникнет только в Новое время. Эта трагедия была поставлена в наибольшей хронологической близости и «Антигоне» Софокла. Схожестей у этих писателей, правда, обнаруживается немного, да и только с тройкой первых по хронологии софокловых пьес. В «Трахинянках«, «Аяксе» и «Антигоне» мы видим Софокла, который ещё находился в крайней близости к Периклу и его двору, жившему в атмосфере идей софистики. В этот период творчества Софокла интересовал женский вопрос, природное равенство людей и условность рабства, преимущество знания над верой, а также возведение, на этой идейной основе, почти полноценной «стоической» этики. Он продвигает тему гуманизма и сочувствия даже по отношению к рабам; показывает, что женщины тоже способны на стойкость духа и рассудительность, а любовь (страсть) ведет за собой не только Деяниру, но и мужественного Геракла! Все эти темы были им только намечены, но ещё не поставлены со всей серьезностью, и не раскрыты полностью. Как раз всё это сделает Эврипид.

Как обычно, мы будем рассматривать в первую очередь мировоззренческие моменты, место поэзии Эврипида в истории идейного развития, философской и политической повестки Греции. В этом плане, сразу бросается в глаза, что аристократический бог Аполлон изображен в пьесе в слегка негативных тонах. Богу мало того, что он спас друга, отдав взамен жизнь его жены. Теперь он с оружием в руках идет забирать Алкесту, чем рискует нарушить божественные законы, и всё это лишь затем, чтобы снова таки порадовать друга:

(Демон смерти) Что забыл? Ты зачем у чертога
Бродишь, Феб, и опять
У поддонных [подземное царство] дары
Отнимаешь, обидчик, зачем?
Или мало тебе, что Адмету
Умереть помешал, что искусством
Дев судьбы осилил коварным?
Что рукою за лук берешься?
Разве Пелия дочь не сама
Умереть желала за мужа?
(Аполлон) Дерзай: со мной лишь истина и слава.
(Демон) Лишь истина? А этот лук зачем?
(Аполлон) Его носить велит привычка, демон.
(Демон) Чтобы домам, как этот, помогать,
Хотя бы против правды, бог, не так ли?

Нам показывают здесь весьма сомнительного бога, который аргументирует силой, и прибегает к хитростям, дабы нарушать законы и справедливость; хотя к его чести, на фоне того же Геракла, силу он всё таки не использует. Но трудно сказать, что поведение бога здесь морально одобряется. В этом же диалоге Эврипид заходит дальше, вспоминая о политической ангажированности данного божества:

(Демон) Иль твой закон рассчитан на богатых?
(Аполлон иронически) Вот тонкий ум… Кто мог бы ожидать?
(Демон продолжая) До старости от Смерти откупаться…
(Аполлон помолчав) Итак, Алкесты мне ты не отдашь?
(Демон) Да, не отдам. Ты мой характер знаешь…

О том, что главная героиня пьесы, Алкеста, является восхитительным человеком — нам говорят практически в лоб в самых жирных мазках; при чем одной из главных причин такой оценки называется то, что она жертвует собой ради спасения мужа. Уже сам факт самопожертвования делает её «лучшей из женщин», в том числе потому, что этим она демонстрирует высшую степень любви и преданности. Поэтому когда такой важный персонаж умирает, Эврипид показывает нам целый океан эмоций; страдание мужа и жены из-за вынужденного расставания, горе их детей, и даже ощущение ужаса от предчувствия смерти у самой Алкесты. В отличии от прочих драматургов, которые старались подчеркнуть пафос жертвенных сцен, демонстрируя стоическую волю персонажей, Алкеста (всё ещё не изменяя своего мнения) проявляет слабость и страх перед загробным миром. Технически, с точки зрения классического подхода, это должно было уменьшить ценность её жертвы; но на деле Эврипид только повышает сострадание зрителя, и значительно улучшает эмоциональную динамику сцены. Алкеста дает последние наставления детям и мужу (в т.ч. не забывая ревниво запретить ему находить новую жену, чтобы та не строила козни против их детей) и отправляется в Аид.

Вся эта сцена крайне перегружена эмоциями. Местами это выглядит даже лучше, чем у Софокла, а местами наоборот, этого слишком много, из-за чего представление начинает выглядеть нереалистично (ср. сценическое поведение светских дам XVIII-XIX вв., с популярной культурой «падать в обмороки»). Во все времена, от античности до нашего времени, теоретики и практики искусства говорят, что Эврипид был реалистом, тогда как Софокл идеализировал людей, желая воспитывать в них новые, более «высокие» качества. Поэтому Эврипид оценивался немного хуже, чем тот же Софокл. Но вот даже на примере «Алкесты» мы видим точно такую же идеализацию высоких и благородных качеств человека. Просто Эврипид желал воспитывать несколько иные качества, менее «возвышенно стоические» и более чувственно-гуманистические (мы бы сказали «эпикурейские»). То, что впоследствии Эврипида стали считать «низменным» поэтом, наверняка связано с извращенной ассоциацией, с целым рядом ложных дихотомий (разум/чувства, добро/зло, старший/молодой, мужчина/женщина, белое/черное, добродетель/разврат, римляне/греки, стоики/эпикурейцы и т.п). Если же смотреть по «Алкесте», то персонажи «возвышенных» характеров встречаются здесь даже чаще, чем в идеализированных произведениях Софокла. Вопрос только в конкретных формах этой «возвышенности», а она бывает разной.

Возвращаясь к первой сцене, к разговору Аполлона с демоном смерти, стоит напомнить, что Аполлон таки не смог победить демона, но в лучших традициях своего образа, этот бог дает предсказание. Он говорит, что в город явится Геракл, и всё равно заберет девушку в мир живых. И вот, после сцены с прощанием Алкесты, в следующем же действии в город прибывает Геракл. Т.е. мотив божественной судьбы и детерминизма всё же проникает в творчество Эврипида.

Конфликт отцов и детей

В сцене похорон Алкесты мы видим ещё один мотив, круто отличающий Эврипида от всех предыдущих пьес Эсхила и Софокла. Проститься с Алкестой пришел отец Адмета; но сын презирает своего старого отца, поскольку отец, которому уже оставалось совсем немного, не захотел пожертвовать собой, чтобы спасти своего сына; или раз уж роль жертвы выбрала Алкеста, то старик мог бы спасти девушку, настояв на замене жертвы. Поскольку отец не сделал этого даже ради родного сына, и этим он якобы потерял в своей «добродетели», то теперь его присутствие на похоронах воспринимается Адметом как оскорбление памяти жены, и лично его самого (надо понимать, что сам Адмет не мог умереть, потому что Аполлон самовольно решил переписать его судьбу, и кто-то обязательно должен умереть вместо него, но кто именно — не было точно предписано, так что пространство для вариативности тут все же было). Не только общая идея происходящего на сцене, но и само изложение сильно меняется. Софокл никогда, даже в моментах когда «отцы» были крайне неправы, не позволял их «детям» таких резких выражений, какие мы видим дальше:

Над юностью, загубленной тобою,
Теперь приходишь плакать? Обличен
Перед людьми достаточно, едва ли
Ты даже был моим отцом, старик.
[…]
Твой век так мал уж был. Какой бы мог
Ты совершить своею жертвой подвиг,
Приобрести какую славу…
Здесь
Ты испытал все счастье человека:
От молодых ногтей ты был царем,
Наследника имел ты. За тобою
Все не пошло бы прахом. Не дерзнешь
Ты утверждать, конечно, чтобы старость
Я оскорблял твою, что не был я
Почтителен. О, за мои заботы
Вы с матерью мне заплатили щедро…
Поторопись, пожалуйста, родить
Еще детей, старик, не то кто будет
Тебя кормить и, если наконец
Умрешь, твой труп кто уберет, кто вынос
Устроит твой? Не я же, не Адмет…

Конечно же общество «старцев» из хора, да и сам отец, резко возражают на такой дерзкий тон. Иначе и не могло быть:

Но что за тон, мой сын! Себе лидийца
Иль ты раба фригийского купил?
Советую припомнить: фессалиец,
Свободный сын свободного отца
Перед тобой. Слова ж твои ребячьи
Меня задеть не могут. Я родил
И воспитал тебя, чтоб дом отцовский
Тебе отдать, а вовсе не затем,
Чтоб выкупать тебя у смерти жизнью.

Аргументация отца проста, сын не может упрекать его в малодушии перед смертью, т.к. он сам малодушен и позволил жене умереть вместо себя (аргумент сильный, но не совсем, если у Адмета действительно не было выбора из-за Аполлона, правда отец об этом не знает). Дальнейшие рассуждения в диалоге касаются того, чья жизнь дороже, старика или молодого. И отдельно здесь поставлен вопрос о «жизнелюбии» как таковом:

Сам любишь жизнь ты, кажется. В отце
Зачем признать любви не хочешь той же?
[…]
И у тебя других хватает духа
За то, в чем сам виновен, упрекать.
Молчи, дитя: жизнелюбивы все мы…
На брань твою — вот строгий мой ответ.

Идейный мотив этого спора очевиден; он тем интереснее, что здесь «старец», тот самый, кто должен воплощать в себе «стоические» идеалы Софокла — рационально оправдывает своё жизнелюбие, даже когда сын требует от него быть условно добродетельным. Эврипид в целом согласен со старцем, т.к. его сын не смог оспорить ни одного утверждения, и начал попросту давить на старую мораль, на образы доблестной смерти.

(Адмет) Но славы смерть тебе не принесет.
(Ферет) До мертвого бесславье не доходит.

По задумке, в глазах консервативной публики театра, старец должен быть «низменно» неправ, что уже само по себе является разрывом шаблона. И более того, хор старцев подпевает о том, что юноша не должен спорить с отцом (что в целом «правильно» в глазах публики); но эта формальная почтительность к старшим на деле оправдывает «низменное» отношение к понятиям чести. Уже в самой расстановке ролей проскальзывает немалая ирония над «высокой» поэзией современников Эврипида. На счет позиции самого Эврипида — она у него неоднозначна, и со временем склонится «вправо». Он не может оспорить аргументы старца, но и не хочет полностью под ними расписываться. Для самого Эврипида тема «славной смерти» имеет большое значение, и эту тему он ещё будет пытаться обосновывать в последующих своих произведениях. Возможно и здесь он стоит на стороне Адмета, но по какой-то причине сделал аргументацию его отца сильнее. В таком случае, это провал.

Манифест гедонизма

Не успевает зритель оправиться от увиденного им нарушения «логики добродетели», как тут же нам показывают пирующего Геракла, заехавшего в гости к Адмету. И опять странные вещи: все вокруг знают о трауре в доме Адмета, массово облачены в черные одежды, но Гераклу это никак не мешает пировать! Мало-ли, почему все носят траур? Он, конечно, даже попытался уехать, и да, сам Адмет заставил друга остаться, из принципа гостеприимства, но разве это оправдывает такую беспечность? Геракл по сюжету не знал, что Алкеста именно умерла (хотя знал, или догадывался, что она присмерти!), и на этом строится попытка его оправдания. Но с оправданием, или без него — дальнейшие события не вписываются ни в одну из картин традиционного облика героя.

Даже раб Адмета (!) и тот горюет, считая поведение Геракла неподобающим. А мы ещё раз напоминаем, что Геракл в пьесах предыдущих авторов, как и вообще в греческой логике мифов — крайне «стоический» персонаж, воплощение воинской добродетели. Здесь же он изначально рисуется скорее в негативных тонах, даже на фоне раба. И вот, когда  Геракл находит, что раб прислуживает ему с явным недовольством; что же герой решает по этому поводу сказать? Попытается узнать в чем причина? Нет! «Воплощение добродетелей» Геракл излагает рабу небольшой манифест гедонизма!

Ты! Что глядишь угрюмо, что тебя
Заботит, раб? Когда гостям ты служишь,
Печальным их лицом ты не смущай,
Приветлив будь. Перед тобой товарищ
Хозяина, а ты надул лицо,
Нахмурился — беда чужая мучит…
Иди сюда, учись, умнее будешь:
Ты знаешь ли, в чем наша жизнь?
Поди,
Не знаешь, раб? Да и никто не знает,
Жив будет ли наутро. Нам судьба
Путей не открывает: ни наукой,
Ни хитростью её не купишь тайн.
Сообрази ж и веселись. За кубком
Хоть день, да твой, а завтра, чье-то завтра?
Ты из богов почти особо, друг,
Сладчайшую для смертного, Киприду.
И — в сторону всё прочее! Моим
Словам, коль прав тебе кажусь я, следуй.
А, кажется, я прав…
Пойдем со мной,
(хлопает его по плечу)
Венками мы украсимся, и живо
От мрачных дум веселый плеск вина
О кубка борт тебя, поверь, отчалит.
Спесивому ж да хмурому, коль суд
Ты примешь мой, не жизнь, а только мука.

Это ли не очередное оскорбление для всей «добродетельной» публики? Но чтобы как-то сгладить ситуацию для дальнейшего сюжета, нам напоминают, что Геракл не знал о гибели Алкесты; он сам ярко вознегодует, когда узнает об этом от раба, и даже осознает, что его поведение было неподобающим. Но разве его позиция «из богов почти особо, друг, сладчайшую для смертного, Киприду» — перестала быть его позицией? Конечно же нет. Образ Геракла здесь сильно изменен.

История любви

Несмотря на то, что «обман это плохо», Геракл не гневается на друга, и решает помочь. Во многом он делает это ровно из-за того же принципа гостеприимства. Адмет даже в трауре не захотел отвергать друга и отягощать его своими бедами, и возможно он был здесь не прав; но гость был принят хорошо, и поэтому должен как бы… отдать долг за хороший прием. Поэтому Геракл отправляется в Аид, где побеждает в сражении демона смерти (чем исполняет пророчество Аполлона из начала пьесы), забирает Алкесту и отдаёт её в руки своего друга.

Тяжелою десницей пораженный
Судьбы, меня он пира не лишил,
Он чтил во мне так благородно гостя.
В Фессалии, во всей Элладе кто
В радушии сравнится с ним?

Эврипид в этих последних сценах много говорит о судьбе, как бы пытаясь дополнительно оправдать поступок Адмета (что он отдал жену вместо себя, не помешал ей), и показывает нам забавную сцену того, как именно Геракл передает Алкесту обратно. Он не раскрывает сначала её имени (!), как бы играя с Адметом в игру. Он делает это для того, чтобы на глазах у своей жены тот ещё раз подтвердил ей свою верность, а уже после этого она бы открыла ему свою личность. Все идет по плану, и мы получаем счастливый конец. Боги не покарали Адмета за его дерзкие слова в сторону отца; а Геракл не потерял доблести, даже несмотря на ярко выраженные нигилистические черты. В целом все должны остаться довольными (Happy End), но Эврипид всё же оставил достаточно много идеологических колкостей в сторону «мейнстрима» своего времени.

Что отдельно бросается в глаза, так это то, что мы получаем очень нетипичных героев и нетипичный сюжет. Главные герои — идеализированные влюбленные. Их трагедия строится на личных, внутренних чувствах, на их любви. Делать такой сюжет центральной темой, да ещё чтобы никто не погиб, это уже крайне необычно для театра того времени. Так тут ещё и нетипичный образ для отца, нетипичный образ Геракла и нетипичный образ Аполлона! Если же попытаться описать главные новшества данной пьесы, то они таковы:

• больше экспрессии и чувств, чем когда либо;
• новшества с подачей материала (молчаливые слезливые сцены и музыкальные антракты между действиями, флешбэки и образы галлюцинаций);
• обращение внимания на чувства персонажей и меньше «высокого» пафоса;
• деконструкция старых персонажей и троллинг аристократических представлений, за которые держались Софокл и Эсхил.
• вырисовывается образ «благородного раба», человека с высокими душевными порывами, крайне сочувствующего своим хозяевам.

Ещё одним важным различием Эврипида и Софокла (даже раннего) была разработка внутренней мотивации к самоубийству для их персонажей. У Софокла суицид совершают чаще всего по причине стыда за какой-то проступок, или из страха перед наказанием; это подчеркивает, насколько проступок был страшен, что после этого даже невыносимо жить. У Эврипида все наоборот, мотивация объясняется собственным желанием и благими побуждениями, стремлением совершить жертву, чтобы кого-то спасти, и этим показать насколько велика была любовь.

Но все таки центральная тема пьесы, если не по существу, то по форме — это, конечно, важность гостеприимства. Даже на прощание Геракл ещё раз напоминает Адмету: «А сам всегда будь справедлив и гостя чти». Это, буквально, «мораль басни». Но если бы мы раскрыли сам сюжет пьесы через тему гостеприимства, то все остальные моменты пришлось бы отодвинуть на второй план. А по существу дела эта тема не имеет значения. Можно отметить только то, что поведение героев, выстроенное вокруг понятий об этикете — вполне традиционно и патриархально, и делая эту тему основной, Эврипид выдвигает на первый план понятие нравственного долга Геракла. Без этого момента может показаться, что Эврипид совсем уж «софист» и далеко ушел от нравов своих современников. Конечно, это немного не так, но и место «драматического философа» он всё таки занял тоже не просто так, так что «софистические» элементы в его творчестве значительны, и более значительны, чем у любого другого известного трагика.