Диалоги Платона очень условно разделяют на 3-4 периода по хронологии, и списки их датировок часто отличаются друг от друга. Мы взяли все доступные списки и попытались совместить все принятые подходы между собой, после чего получилась следующая картина: 

• Ранний период (90-80-е гг. IV века до н. э.): «Апология Сократа», «Критон», «Евтифрон», «Лахес», «Лисид», «Хармид», «Протагор» и 1-я книга «Государства».
• Переходный период (сер. 80-х гг.): «Горгий», «Гиппий меньший», «Ион», «Гиппий больший», «Менексен».
• Зрелый период (кон. 80-х и 60-е гг.): «Менон», «Эвтидем», «Кратил», «Федон», «Пир», «Федр», II-X книги «Государства» (учение об идеях), «Теэтет», «Парменид».
• Поздний период (кон. 60-х и 50-е гг.): «Софист», «Политик», «Филеб», «Тимей», «Критий», «Законы», «Послезаконие» (редактор и вероятный автор — Филипп Опунтский). 
• Спорные диалоги (если авторство его учеников, то это чаще всего поздний период): «Алкивиад первый», «Алкивиад второй», «Гиппарх», «Влюбленные», «Феаг», «Клитофон», «Минос», «О правосудии», «О добродетели», «Демодок», «Сизиф», «Безмятежный», «Алкион», «Гермократ», «Эриксий», «Аксиох».

Этот диалог был написан около 385 года или немного позже, и по содержанию он очень близко примыкает к диалогу «Протагор», рассматривающего те же вопросы с другого ракурса. Здесь два главных собеседника, Сократ и Менон, обсуждают человеческую добродетель. Менон прибывает в Афины из Фессалии, одного из центров софистики в то время, в сопровождении большой свиты рабов. Молодой, красивый и знатного происхождения, он нарисован, как ученик Горгия, чьи взгляды на добродетель якобы повлияли на взгляды самого Менона. Помимо безымянных рабов, в диалоге будет принимать участие и афинский политик Анит, впоследствии один из обвинителей Сократа в «Апологии…». Но сам диалог начинается без всяких прологов, практически Менон задает Сократу классический вопрос: «можно ли научить добродетели?». Интересно, что он рисует здесь три варианта, а не два, как это обычно бывает. Добродетели якобы можно научиться, можно достичь упорством, а возможно она и вовсе врожденная характеристика. Чем отличается достижение упорством от обучения, понять трудно, но видимо это буквально подразумевает путь знания и путь физической силы, тренировок.

В начале диалога мы узнаем про общие характеристики Менона, и что он не только ученик Горгия, но ещё и друг некоего Аристиппа (скорее всего политика, но если гедониста, то это было бы интересно). Иронизируя, Сократ как бы показывает, что Фессалия стала умнее с прибытием софистов в страну. Ну а потеряв их — Афины стали глупее. Это значит, что разумность вещь подвижная, изменяющаяся. Но учитывая, что умнее они стали за счет софистов, всё это сравнение не имеет значения. Так что Сократ заявляет, что ни он сам, ни кто-либо другой в Афинах не сможет ответить на заданный ему вопрос. Они не только не знают, можно или нельзя научиться добродетели, но не знают даже что такое сама эта добродетель. Поэтому для начала Сократ просит самого Менона помочь ему с определением добродетели, как идеи. Тем более, что об этой теме известна даже какая-то большая речь Горгия.

Претензия софистов на управление людьми

Менон отвечает Сократу, что, по словам Горгия, добродетель означает разное для разных людей, и что добродетель для мужчины — это принимать участие в государственных делах, и вести себя в городе так, чтобы помогать друзьям, причинять вред врагам и при этом заботиться о том, чтобы самому не пострадать. Добродетель для женщины, говорит он, совсем иная. Её сфера деятельности — ведение домашнего хозяйства, где она должна подчиняться мужу. Он говорит, что у детей (и для мальчиков и для девочек) есть своя собственная добродетель, как и у стариков, как и у свободных или рабов. На это Сократ возражает: должна существовать какая-то добродетель, общая для всех людей. Также как и простым перечислением десятка разных видов пчел, нельзя будет ответить на вопрос о сущности понятия «пчела». Первым делом Сократ отвергает идею о том, что человеческая добродетель зависит от пола или возраста человека.

Например, если мы найдем сильную женщину, прямо как настоящего атлета, и допустим, что её сила и сила мужчины будут равны в каком-то конкретном сравнении, то разве они будут сильны разными силами? Или это одна и та же сила будет присутствовать в них в равном количестве? Или вот пример ещё лучше. Сократ указывает на то, что даже в приведенных выше определениях добродетели для мужчин и женщин, говорилось, по сути, одно и тоже, просто с применением в разных сферах. А именно, речь шла про хорошее управление. Мужчины должны хорошо управлять государством, а женщины частным домом. Но для хорошего управления чем-либо, нужно быть рассудительным и справедливым. А значит, нам стоит допустить, что рассудительность и справедливость — это свойства добродетели, и они применяются одинаково женщинами и мужчинами, просто для разных вещей. Он подводит Менона к мысли, что добродетели присущи всем людям, что софросуне (в русском переводе «рассудительность», хотя встречается и «умеренность», то есть проявление самоконтроля) и дике («справедливость», то есть воздержание от причинения вреда другим) являются добродетелями даже для детей и стариков, потому что лишенные этих характеристик дети, капризные, буянящие и т.д. — с трудом могут быть названы добродетельными. 

После этого Менон предлагает Сократу предположить, что универсальной для всех людей добродетелью может быть названа «способность повелевать людьми» (и будто бы по Горгию это и есть основная добродетель, что и логично, для софиста-оратора). Сократ указывает нашему рабовладельцу, что «хорошее управление» не может быть добродетелью раба, потому что тогда раб не был бы рабом, и управлял бы господином. Не подходит это и для детей, зависящих от родителей. Этот аргумент Сократа на самом деле невероятно плохой. Он подразумевает вместе с этим, что у раба есть некая рабская природа, и что он никогда и ни при каких условиях не сможет управлять. Если даже допустить, что имелось ввиду на это, а только отсутствие фактической возможности управлять, пока ты в статусе раба, тогда это никак не отменяет обладания этой способностью. Можно запросто представить ситуацию, когда богатый предприниматель, владевший целой сетью из производств, попадет в рабство в ходе военных действий. И что теперь, он оказывается неспособен к управлению по сути своей природы, просто потому, что временно обрел юридический статус «раб»? Здесь я даже не говорю о том, что некоторые античные рабы занимались управлением виллой, пока её владелец жил в городе. Или может быть дети не могут управлять родителями при помощи манипуляций? Конечно, это не похоже на «добродетель», но Сократ говорит не об этом, а что им природой написано подчиняться, а не управлять. Единственное что спасает здесь Сократа, это то, что Менон просто соглашается с его дебильным вбросом, и все это остается незамеченным.

Причем Сократ легко ловит Менона в свои сети. Например, вспомнив снова про «способность повелевать людьми», он спрашивает: «А не добавить ли нам к этому «справедливо, а не несправедливо»?». Конечно, что же в этом плохого, добавить такое уточнение? Отличное дополнение! Менон соглашается. Также он согласился бы на что угодно. Не лучше управлять честно? Не лучше ли ещё благородно? А может ещё снисходительно? Давайте всё сразу! Но каждое малейшее усложнение определения будет потом использовано Сократом, чтобы выставить оппонента дураком, и сталкивать его (вернее самого же Сократа) определения между собой. В этом конкретном диалоге, он, правда, не будет слишком злоупотреблять этим трюком, как делал это в других сочинениях Платона, но сама модель того, как собеседник просто кивает с одобрением, чтобы Сократ получил в руки все нужные ему козыри — типична для всех случаев, и превращает этот диалог в цирк, где за дурака держат не Менона или кого-то ещё, а читателя.

Сократ дает нам модель для определений любой идеи

Для примера, чтобы объяснить суть проблемы и показать модель для аргументации, Сократ использует слово очертание. Так, нечто круглое — одно из возможных очертаний, а не само очертание «как таковое». Менон снова не понял, и просто по этой же аналогии перечисляет разные другие добродетели (щедрость, мудрость и т.д.). И Сократ снова и снова напоминает, что хочет найти определение сущности добродетели, или по его аналогии — что такое очертание как таковое. Когда же самому Сократу предложили дать ответ, Сократ заявляет (до этого нарочно введя ещё пример двух цветов и цвета как такового), что:

«Очертания, по-нашему, это единственное, что всегда сопутствует цвету». 

И Сократ заявляет, что такой ответ его самого бы устроил! Это само по себе звучит смешно, как издевательство. Но после дальнейших расспросов Сократ улучшает определение. Он напоминает про плоские и объемные предметы в геометрии, и про понятие конца и края, некой границы. Поэтому теперь у него выходит лучше: «то, чем ограничивается тело … очертания — это граница тела». И когда Менон ещё спрашивает про определение цвета, Сократ подстраивается под него, и использует для объяснения физику Эмпедокла, распространённую в школе Горгия, якобы чтобы Менон лучше его понял. Здесь вкратце описывается механика восприятий, основанная на: (1) допущении пористости органов ощущений человека, а также (2) истечений неких образов от каждого из предметов, которые состоят из мельчайших частиц, что проникают в поры (если размер частицы и размер пор совпадают). В соответствии со всей этой теорией Сократ даёт такое определение цвета:

«Цвет — это истечение от очертаний, соразмерное зрению и воспринимаемое им». 

И опять же, Сократа якобы полностью устроил бы такой ответ, если бы он спросил кого-то о сущности цвета. Само собой — он лжет. Такие эмпирические определения, которые дает каждый второй софист и материалист, не понравились бы ему, и он почти гарантированно привел бы несколько разных теорий цвета, которые друг другу противоречат, чтобы прийти к выводу, что никто не знает, что такое цвет на самом деле. И это не говоря о том, что такие же определения, как он его сформулировал, можно было бы дать звуку, запаху, о чем сам же Сократ заявляет немного дальше; но он делает это так, будто бы это не проблема, а хорошая модель для объяснения всех других ощущений. Сам Сократ, если бы он такое услышал, сразу бы заявил, что раз звук и запах — это тоже истечения от очертаний, соразмерные слуху и нюху, то значит все они являются частями чего-то общего (некой идеи ощущения), и поэтому внутри этого общего все они — синонимичны, и что звук это синоним цвета, а значит можно слушать музыку глазами. На этом он бы смог выстроить целый диалог из издевательств. Но конечно же к своим собственным определениям всё это не применяется.

И даже если допустить, что в названных выше случаях всё хорошо работает, то проблема в том, что ни очертания, ни цвет — это не этические понятия. Они предметны, а поэтому их проще определить, оценить со стороны и т.д. Про тонкости ощущений души можно наплести сказочек в три короба, тогда как, если перед тобой 10 грамм сахара, то тяжело будет сказать, что на самом деле это тонна песка. Материальные образы ограничены сами по себе. Сократ в который раз пойман на низкопробной софистике.

---

Но пускай так, все же модель была получена. Теперь Сократ просит объяснить, по аналогии, что такое добродетель, не делая из одной добродетели множество. Менон предполагает, что добродетель — это желание добра (блага) и способность его получить, или радоваться прекрасному и быть на него способным. Правда, сам Менон начал просто с прекрасного, а это уже Сократ подтолкнул его к тому, что прекрасное = благо (ср. диалог «Гиппий больший»). Дальше Сократ зачем-то говорит, что не все люди стремятся к благу, а кто-то бывает и стремится ко злу. По началу Менон уверен, что такие люди есть, и что они делают это сознательно. Сократ переводит эту проблему к теме ошибки, что человек может просто путать добро и зло, и что стремятся люди к добру, но иногда ошибочно. И поскольку никто, зная что зло — это что-то плохое и вредное для себя самого, не выбрал бы его сознательно, то и выходит, что многие люди просто не распознают зло. Итак, зло происходит лишь из незнания блага. Это популярный и многократно повторяемый тезис в диалогах Платона. На счет тех, кто сознательно себе вредит, получая от этого удовольствие (как бы сегодня сказали — БДСМ), то Платон/Сократ по сути отказывается верить в их существование. А если бы такие и были, то они были бы жалкими, потому что всякий, кто страдает от зла, кажется Сократу жалким и несчастным. Но никто не хочет быть жалким, и поэтому никто не захочет практиковать мазохизм. 

Менон. Видно, ты прав, Сократ, и никто не желает себе зла.

А поскольку желать блага = добродетель, то выходит, что все люди его желают, а значит все до единого — добродетельны, и это слово не имеет никакой ценности. Так что дело не в желании, а только в способности достигать блага. Теперь Сократ просит получить определение блага, и оно конечно же сводится к деньгам (ох уж эти софисты). Но и здесь тоже, не всякие деньги благо, а только справедливо полученные! К тому же добродетельным может быть и отказ от прибыли вообще, а тогда дело не в самих деньгах. Это даже не важно, потому что согласившись с тем, что прибыль должна быть справедливой, мы вернулись к теме справедливости, которая есть только часть добродетели. И вот уже Сократ, который сам пошутил, сам посмеялся, и вообще, по сути, всё время разговаривает сам с собой, заставляя Менона только поддакивать тому, что звучит хорошо в обыденном языке — он обвиняет Менона (!) в том, что тот якобы издевается над Сократом, и что он вернулся к тому, с чего они начинали. Здесь Менон уже не выдерживает и начинает дерзить, пускай и очень аккуратно:

Менон. Я, Сократ, еще до встречи с тобой слыхал, будто ты только то и делаешь, что сам путаешься и людей путаешь. И сейчас, по-моему, ты меня заколдовал и зачаровал и до того заговорил, что в голове у меня полная путаница … У меня в самом деле и душа оцепенела, и язык отнялся: не знаю, как тебе и отвечать. Ведь я тысячу раз говорил о добродетели на все лады разным людям, и очень хорошо, как мне казалось, а сейчас я даже не могу сказать, что она вообще такое. Ты, я думаю, прав, что никуда не выезжаешь отсюда и не плывешь на чужбину: если бы ты стал делать то же самое в другом государстве, то тебя, чужеземца, немедля схватили бы как колдуна.

Знание, как припоминание.
Парадокс Менона и математический диалог с рабом.

После всего этого, Менон резонно задается вопросом, как Сократ собирается искать нечто, не зная даже что он ищет? И если допустить, что он вдруг наткнется на эту вещь, тогда как понять, что это было именно то, что он искал? Эти вопросы называются ещё — «Парадокс Менона». Хотя в более парадоксальном виде он формулируется уже самим Сократом дальше: «Значит, человек, знает он или не знает, все равно не может искать. Ни тот, кто знает, не станет искать: ведь он уже знает, и ему нет нужды в поисках; ни тот, кто не знает: ведь он не знает, что именно надо искать». Хотя мне лично не совсем понятно, в чем тут особый парадокс. Представим на момент, что какой-то путешественник из Америки открыл Европу, приехал в Афины и заявил, что кукуруза очень вкусная и что она, например, зернистая. Другого описания кукурузы он не дает. Ну и как теперь найти кукурузу, зная лишь что она вкусная и зернистая, и как понять, что ты её нашел, даже если реально её получишь? Никак. Это не значит, что искать её бессмысленно. Можно пытаться, и методом случайного подбора называть кукурузой любой зернистый продукт. Возможно даже однажды это определение будет дано настоящей кукурузе. Но вряд ли мы будем в этом уверены. Значит ли это, что невозможно узнать, что такое кукуруза? Нет. Это только показывает нам, насколько проблематично работает передача информации через обыденный язык. Хотя да, строго говоря, Менон всё таки задал глупый вопрос, потому что любое открытие в науке совершается без точного знания о том, что предстоит открыть. Просто обычно такие глупые вопросы задает сам Сократ (!), поэтому в качестве ответной колкости это было даже уместно. Вот только в случае с добродетелью проблема усугубляется ещё тем, что Сократ ищет сущность того, о чем говорят все люди вокруг него, и все они при этом якобы ошибаются. Но почему они вообще говорят это слово? Либо они знают о чем говорят, на что и пытается намекать Менон, или же они выдумали нечто, подобное чакре из аниме Наруто, и поэтому искать её сущность бессмысленно. Не задавая себе таких вопросов, Сократ, тем не менее, дает на них ответ. Люди могут предчувствовать добродетель, и даже стремиться её определить, но как правило делают это неудачно.

На озвученный софистический парадокс Сократ отвечает рассказами жрецов (а также Пиндара и других поэтов), согласно которым души бессмертны и уже познали всё в многочисленных циклах перерождений, ещё до переселения в конкретное человеческое тело. Поскольку душа соприкасалась с реальными вещами ещё до рождения, нам нужно лишь «вспомнить» их в своей конкретной жизни. Такое воспоминание требует сократовского метода вопрошания, и оно якобы не является обучением, потому что здесь не появляется новой информации извне. Так что здесь впервые, уже в совсем откровенном и открытом виде, формулируется знаменитый тезис знания, как припоминания. Первая формулировка т.н. врожденных идей и теории рационализма, когда в разуме и так есть вся нужная информация, которую, в идеальном предельном случае, можно будет достать, даже не обладая ни одним из пяти каналов ощущений. 

Чтобы продемонстрировать свой метод, Сократ просит привести к нему какого-то раба, якобы не знающего геометрии. Так начинается один из самых влиятельных диалогов западной философии, посвященный аргументу в пользу врожденного знания. Сократ рисует на земле квадрат со сторонами в 2 фута. Не знающий геометрии раб — оказывается знает что такое квадрат, и знает что у него должно быть четыре равные стороны. Сократ дальше проводит две линии через центр квадрата, разделяя каждую его сторону надвое, и получает 4 маленьких квадрата со сторонами по 1 футу. На вопрос Сократа, равны ли эти линии, раб отвечает, что да. На вопрос, мог ли быть квадрат больше или меньше этого, он тоже отвечает, что да. Сократ здесь даже допускает, что если бы это был прямоугольник со сторонами в 2 и 1, то площадь фигуры была бы 2 квадратных фута, и раб без всяких задних мыслей просто отвечает — «ну да», вместо вопроса о том, что такое вообще квадратные футы, и почему сложение сторон с цифрами 2 и 1 не дают в сумме число 3. Получается, что не знающий математики раб — воспринимает вычисление площади фигур как что-то очевидное. Все эти примеры до невероятного глупы. Настолько, что можно заподозрить Платона в умственной отсталости. Потому что он, стремясь доказать, что раб что-то там припоминает, просто заставляет Сократа говорить всё самому. Он сам же разворачивает все аргументы, а раб только поддакивает. При этом раб явно знает по крайней мере базовую арифметику с таблицей умножения, и даже умеет вычислять площади.

Сократ. Так вот если бы эта сторона была в два фута и та в два фута, то сколько было бы футов во всем квадрате? Заметь только вот что. Если бы эта сторона была в два фута, а та — в один, разве всего в нем было бы не два фута?
Раб. Два.
Сократ. А когда и та сторона будет равна двум футам, разве не получится у нас дважды по два фута?
Раб. Получится.
Сократ. Значит, в этом квадрате будет дважды по два фута?
Раб. Верно.
Сократ. А сколько же это будет — дважды два фута? Посчитай и скажи!
Раб. Четыре, Сократ.

Можно, конечно, сказать, что раб всё это как раз припомнил. Это очень удобно, когда человек уже знает нужный тебе язык и арифметику с таблицей умножения (при чем дальше раб запросто сможет ответить, сколько будет 4х4, выходя даже за пределы 10-ти чисел, в рамках которых ещё кое-как можно было допустить способность отвечать для человека, не знающего математику). С такой же легкостью Сократ предлагает не знающему математики рабу назвать размер стороны квадрата в два раза большего, чем тот, который имел сторону в 2 фута, и раб преспокойно отвечает, что он будет иметь сторону в 4 фута. Итак, не знающий математики раб — знает математику. 

Ещё раз. Чтобы продемонстрировать как не знающий математики раб сможет вспомнить геометрические операции, Сократ берет знающего математику раба, делает за него все логические ходы, заставляя только говорить «да» на каждое предложение, и этим якобы доказывает, что раб что-то там решил, ничего заранее не зная. И этот фарс — классический пример в защиту врожденных идей. Дальше раб отвечает (словом «да», конечно же), что квадрат в два раза больший предыдущего (4 кв. фута) должен будет иметь площадь 8 кв. футов. И сам же Сократ подвязывает к этому интуитивную догадку, что ему должна будет соответствовать и сторона в два раза больше предыдущей. Если тогда она была 2 ф., то теперь должна тогда иметь 4 ф. Раб соглашается, и допускает ошибку, потому что квадрат со сторонами в 4 фута будет по площади значительно больше, чем 8 кв. футов. Подразумевается, что раб мог бы ответить «нет», если бы знал, что Сократ ошибается. Раз не ответил, то он сам уверен, что догадка была правильной. Теперь Сократ сам рисует на песке квадрат со стороной в 4 ф., из чего уже визуально можно понять, что он не в два, а в четыре раза больше предыдущего. После такой наглядной демонстрации раб быстро понимает, что до этого была допущена ошибка. Теперь Сократ наконец-то спрашивает у раба, какие стороны образуют квадрат в 8 кв. футов. Он снова дает ему целую массу подсказок, которые сделал сам же, и раб, при помощи поддакиваний, смог создать квадрат 3х3. Не зная математики, на просьбу Сократа ответить, сколько же будет 3х3, раб отвечает — 9 кв. футов. Теперь раб снова понимает, что ошибся, но уже не может понять, что делать дальше (потому что Сократ прекратил делать всё за него, но уже вскоре продолжит). Тем не менее, Сократ отмечает, что в своем припоминании раб сделал большой прогресс и уже почти подобрался к правильному ответу. 

Ответа он не знает, но уже продвинулся, а значит так можно не зная что такое добродетель — продвигаться к её познанию. Раб запутался, попал в оцепенение на счет квадрата, но это было ему на пользу, он стал умнее. Так и здесь, оцепенение, что вызывает Сократ по вопросам добродетели, делают собеседников лучше, ближе к истине.

Но Платон/Сократ даже не думает заканчивать на достигнутом, и хочет довести дело до конца. Оказывается, что Платон настолько тупой, что вместо того, чтобы отвлечь наше внимание от своей уловки, он буквально требует, чтобы мы её заметили, думая что у него всё проведено чисто:

Сократ. Смотри же, как он выпутается из этого затруднения, ища ответ вместе со мной, причем я буду только задавать вопросы и ничему не стану учить его. Будь начеку и следи, не поймаешь ли меня на том, что я его учу и растолковываю ему что-нибудь, вместо того чтобы спрашивать его мнение.

И дальше он просто продолжает действовать по старой модели, заворачивая полноценную математическую операцию в псевдо-вопрос, на который надо только ответить «да» или «нет», при этом прямо подводя раба к одному возможному варианту ответа. Он даже сам рисует диагонали в квадратах поменьше, делящие их на два треугольника и т.д., и задает какие-то смешные вопросы в духе «делит ли эта линия квадрат на двое?». Ответив, что да (ведь это просто наглядная очевидность), раб будто бы самолично решил, что эти линии нужно проводить. Но давайте представим, что Сократ просто спросил, делит ли линия между двумя противоположными углами квадрата — на две части, и получились ли в нем два треугольника? Допустим даже, что раб ответит — да. И даже допустим, что было оправдано самому нарисовать это на песке, чтобы раб быстрее согласился (хотя это уже работа за него и выходит за пределы простого вопрошания). Поймет ли он, что ему делать с этим утверждением, и станет ли рисовать диагонали дальне, для каждого из квадратов в 2 ф., да ещё и каждую диагональ под другим углом (!), специально, чтобы сформировать из этих диагоналей ещё один квадрат? Очевидно, что нет. Именно поэтому Сократ сам нарисовал всё это, и поставил раба перед фактом, что этот внутренний квадрат уже нарисован. Теперь у них выходит фигура, изображенная на картинке выше. А дальше, совершая более невероятные логические разрывы, раб вдруг якобы понимает, что вписанный квадрат и есть квадрат в 8 кв. футов. Истина достигнута!

Сократ. Ну, как по-твоему, Менон? Сказал он в ответ хоть что-нибудь, что не было бы его собственным мнением?
Менон. Нет, все его собственные.

Анит и примеры из истории

Убежденный в том, что рабу не подсказывали, Менон теперь умоляет Сократа вернуться к первоначальному вопросу: как приобретается добродетель. Сократ исходит из гипотезы (ведь они ещё не знают истины), что добродетель — это знание, и поэтому быстро приходит к выводу, что, если это так, то добродетель можно преподавать. Попутно делается вброс Платона/Сократа, что если вдруг окажется, что хоть какое-то благо бывает не знанием, то и добродетель (как форма Блага) — точно не знание, а значит её нельзя изучить. Строго говоря, это бред, потому что здесь вообще зачем-то допускается множественность видов Блага, хотя по условиям задачи эта множественность — словесная иллюзия, и как только она будет де-факто допущена, то это будет объявлено ошибкой. Хотя вообще можно было бы сказать, с таким же успехом, что если мы найдем Благо, которое не является знанием, то задним числом можно сказать, что это никогда и не было благом. В других случаях Сократ пользуется такими уловками. Кроме этого, для удобства добродетель оказывается ещё и полезностью, хотя в других диалогах это строго отрицается.

И уже после этого они переходят к вопросу о том, является ли добродетель действительно знанием. Сделав все эти заведомо ошибочные (для Платона) допущения, вдруг оказывается, что любое действие совершенное в согласии с разумом — ведет к пользе; а без разума — к вреду. Значит добродетель это и есть сам разум. И работает это с любыми вопросами. Нет такой вещи, что при соединении с разумом вела бы ко злу (как только это реально случится, мы просто задним числом объявим, что это был не разум, а глупость). Дальше, правда, Сократ колеблется, потому что, если бы добродетель была знанием, то как и со всеми другими науками, должны были бы быть учителя и ученики, которые могли бы добродетель постичь, но такого нет. 

---

Учителями добродетели себя называют софисты, и Менон удивляется, почему это такого явления нет, если софисты существуют. Здесь, Сократ, конечно же, разводит руками и удивляется, потому что он ни разу не мог найти настоящего учителя добродетели. По стечению обстоятельств в диалог вмешивается Анит (тот самый, который позже присудит Сократу смертную казнь), которого Сократ восхваляет как сына Антемиона, разбогатевшего благодаря уму и трудолюбию. Он говорит, что Антемион дал своему сыну хорошее образование, поэтому Анит идеально подходит для участия в расследовании. Он не только хорошо образован, но ещё и афиняне в этом так уверены, что демократическим путем избирают его на высшие должности. Таким образом Платон де-факто заявляет, что демократия (мусор) приводит к власти таких как Анит (мусор), и то, что кажется всем хорошим воспитанием — либо мусор, либо оно банально не работает, раз мы хорошо знаем, что от рождения Анит моральный урод. Конечно, всего этого в диалоге нет, оно не высказывается в буквальном виде; а значит нужно делать вид, что Анит реально хороший человек. Перебирая примеры, где разным ремеслам обучаются у разных профессионалов, в конце-концов Сократ всё таки предполагает, в качестве гипотезы, что софисты — учителя добродетели. Но тут даже Анит приходит в ужас, говоря, что он никого из них не знает и не хочет знать. 

О Геракл! И не поминай их, Сократ! Не дай бог, чтобы кто-нибудь из моих родных, домашних или друзей, здешних или иноземных, настолько сошел с ума, чтобы идти к ним себе на погибель. Ведь софисты — это очевидная гибель и порча для тех, кто с ними водится.

Ирония Сократа, который пытается «защищать» софистов, и новые нападки Анита — слишком длинные, чтобы это приводить. Но логика тут понятна (софисты уроды). На вопрос, к кому же тогда обратиться за обучением, Анит дает ответ вполне приемлемый даже для самых консервативных спартанцев — что любой достойный гражданин, с которым только не встретишься, сделает тебя лучше, чем ты был. Но только не софист. Лучшие из афинян учили лучших из афинян поколение за поколением, так и появляются достойные люди. Через подражание молодых — лучшим из стариков.

Затем Сократ спрашивает, почему люди не всегда рождают сыновей, обладающих той же добродетелью, что и они сами. Он ссылается на других известных мужчин, таких как Фемистокл, Аристид, Перикл и Фукидид, и ставит под сомнение, рождали ли эти люди сыновей, столь же способных к добродетели, как они сами. В общем, намек скорее на то, что добродетели нельзя научить, но её точно также нельзя и унаследовать. Это просто слепой рандомайзер, который наделяет детей способностями в момент рождения, безразлично к тому, из какой семьи они происходят. Это как божий поцелуй в темечко младенца.

Истинная вера и знание

В процессе спора Анит обижается, обвиняет Сократа в клевете против выдающихся людей, предупреждая его быть осторожным в выражении подобных мнений, и уходит от них. Сократ предполагает, что Анит не понимает, что такое клевета, и продолжает свой диалог с Меноном об определении добродетели. Поскольку некоторые из софистов говорят что добродетели можно научить, а некоторые что нельзя, то весь класс существ, называемых «софисты» — противоречив, и они не могут быть учителями. На такой дешевый вброс можно было бы найти ещё какого-то человека по имени Сократ, и на основании их расхождений — заявить что все Сократы лживы. Увы, никто здесь ничего не возразит. Глупые аргументы просто принимаются.

Но сам Сократ заявляет, что такое двойственное положение захватывает врасплох даже выдающихся людей. Например, одного из любимых поэтов Платона/Сократа — короля фашистской поэзии, Феогнида. Тот тоже сначала признает, буквально как Анит выше, что если общаться с добродетельными гражданами старшего поколения, то и сам от них наберешься разума. А потом в другом месте заявляет, что дурного по природе человека нельзя никак переобучить. И если даже такие достойные люди не способны учить добродетели, то значит нет ни учителей, ни учеников, и выходит, что добродетель никакое не знание.

Менон снова в замешательстве, а Сократ ищет новые варианты выхода из тупика, и указывает на сходства и различия между «истинным убеждением» и «знанием» (или «истинное мнение» и «разум»). Истинные убеждения так же полезны для нас, как и настоящие знания, хотя они часто не «остаются на месте» и должны быть «привязаны» тем, что он называет aitias logismos («расчет разума» или «разумное объяснение»), сразу же добавляя, что это воспоминание, т.е. цепь причин и следствий, как из примера с математическим рабом. В общем, истинные убеждения и мнения неустойчивы; и лишь когда они обретут устойчивость в разуме, тогда, не особо изменяя своих свойств, они становятся знанием, достоянием разума, а не мнения. 

Будучи связанными, мнения становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми. Поэтому-то знание ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно связано.

В качестве примера можно взять человека, который точно знает куда ведет конкретная дорога, например в город Лариса, и который уже ходил по ней. И другого, кто только на основании слухов догадывается об этом и решает рискнуть. И тот и другой выберут одну и ту же дорогу, и двигаясь просто по прямой, они с одинаковой эффективностью доберутся до нужной цели. Из этого примера получается, что человек, который обладает только правильным мнением — тоже может приносить пользу, и считаться поэтому добродетельным, с точки зрения посторонних. Нам как бы намекают, что великие люди прошлого, подобные Фемистоклу, тоже не обладали знанием, у них не было твердо установленной добродетели, и они только успешнее других использовали различные мнения. Это хороший навык, дающий много результатов, но всё же не совсем полноценная добродетель. Этот навык Сократ даже сравнивает с божественным вдохновением, одержимостью провидцев и поэтов (см. диалог «Ион»). И в конечном итоге Сократ, с отсылкой на платоновский миф о пещере, приходит к выводу, что:

Нет добродетели ни от природы, ни от учения, и если она кому достается, то лишь по божественному уделу, помимо разума, разве что найдется среди государственных людей такой, который и другого умеет сделать государственным человеком. Если бы он нашелся, то о нем можно было бы сказать, что он среди живых почти то же самое, что Тиресий, по словам Гомера, среди мертвых: ведь о нем поэт говорит, что «он лишь с умом, все другие безумными тенями веют». Такой человек был бы среди нас как подлинный предмет среди теней, если говорить о добродетели.

Темы напоминающие «Менон» также рассматриваются позже в диалоге «Таэтет». И нечто похожее говорилось в диалоге «Протагор», где Платон в конечном итоге заставляет Сократа прийти к противоположному выводу, что добродетели можно научить. Но если в «Протагоре» знание было очень даже земным, то в «Меноне» теория воспоминания указывает на связь между знанием и вечными истинами.