Предыдущая часть статьи (а также ссылка на PDF документ, где собраны все части) – находится здесь.

---

Если Эпикур, как и вообще ранние эпикурейцы, вопросами поэтики непосредственно не занимался, то позднее, уже в I в. до н.э., появляются два произведения, в которых трактуются вопросы поэтической теории. Это сочинение Филодема “О стихах” и поэма Лукреция “О природе вещей”, где затронуты многие вопросы, касающиеся поэтического искусства. И в этом не было ничего, противоречащего учению Эпикура, так как его теория познания объективно вполне допускала эстетическое восприятие мира. Филодем и Лукреций, будучи не только философами, но и поэтами, реализовали в своих взглядах на поэзию те основы, которые в потенции были заложены в философии их мэтра. 

Филодем родился в Гадаре (Палестина) между 110 и 100 г. до н.э., а умер около Неаполя после 40-го, но не позднее 35 г. до н.э. О его родителях и семье ничего неизвестно. Он был учеником, а позднее стал преемником Зенона Сидонского, главы эпикурейской школы в Афинах. В 70-х годах Филодем приехал в Италию и поселился в Кампании, недалеко от Неаполя, который становится в это время центром италийского эпикуреизма. Филодем вместе с Сироном и Парфением руководил кружком друзей типа эпикуровского “Сада”, куда входили Вергилий, Варий, Плотий, Квинтилий Вар, а позднее к ним присоединяется и Гораций, попавший в дом будущего адресата своей “Науки поэзии”, Луция Цезония Пизона, друга и патрона Филодема. Вероятно, римские эпикурейцы встречались не только в Байях, но и в Геркулануме, где при раскопках обнаружен дом, в котором найдены бюсты Эпикура, Гермарха и Зенона, а также свитки папирусов с сочинениями эпикурейцев, главным образом Филодема. 

Мы не располагаем прямыми данными об отношениях Лукреция с неаполитанскими эпикурейцами, но косвенно о его популярности среди них говорят настенные надписи в Помпеях, воспроизводящие строки поэмы Лукреция “О природе вещей”. О том же свидетельствует его нарастающее влияние на молодое поколение блестящих поэтов августовского века.

Заслуживает более пристального внимания гипотеза итальянского ученого Гвидо Делла Валле о принадлежности Лукреция к одной из ветвей Кампанского рода Лукрециев, этрусского по происхождению. Даже если это признать лишь заманчивой гипотезой, все же необходимо констатировать, что появление Филодема в Италии совпадает с расцветом эпикуреизма в Риме, свидетельством чего является поэма Лукреция “О природе вещей”. Деятельность филодемовского кружка, этой “неофициальной Академии литературы”, по определению Аткинса, пробудила усиленный интерес к теории поэзии, имевший место уже в поэме Лукреция, а также выраженный позднее в “Науке поэзии” Горация, познакомившегося в школе Филодема с эллинистическими теориями поэтики, в особенности с учением Неоптолема, откуда он, по сообщению его позднего комментатора Порфириона, заимствовал важнейшие положения. 

Интерес к поэтике, пробужденный Филодемом, сказался и у Варрона, написавшего между 47 и 42 гг. до н.э. сочинение в трех книгах, само заглавие которого “De poematis” повторило название филодемовского “О стихах”. Эта работа, от которой сохранилось всего пять небольших цитат, упоминается самим Варроном в сочинении “О латинском языке” (VII, 35) и в каталоге его сочинений у Иеронима. Кроме того, следы влияния Филодема можно встретить даже у Цицерона, о чем пишет Ростаньи.

Филодем писал сочинения не только по различным вопросам эпикурейской философии, но и по теории музыки, по риторике и поэтике. Однако все они дошли до нас в отрывках, а часть из них представляет собой ещё не обработанные геркуланские папирусы. Вместе с тем Филодем – единственный греческий эпикуреец, который был одновременно философом и поэтом, автором эпиграмм, получивших хороший отзыв Цицерона (“Против Пизона”, 9, 70).

Облик Филодема отразил дух своего времени, ведь известно, что после завоевания Греции (а позднее и Египта) римская культура ещё больше эллинизируется, а античная литература вступает в новую фазу. Филодем оказался одним из тех, кто конкретно воплотил в себе мысль Горация: “Греция, взятая в плен, победителей диких пленила” (“Послания”, II, 1, ст. 156).

Новый этап требовал пересмотра и широкого обобщения накопившегося конкретного опыта поэзии и теоретических изысканий филологов прошлых лет. Такую попытку и предпринимает Филодем в своем сочинении “О стихах”. Это произведение, которое сам автор называет “Записки” или “Заметки”, оправдывает такое определение, так как работа представляет собой не систематическое изложение поэтики, а критику взглядов различных филологов.

Усилиями Христиана Йенсена в 1918 г. была прочитала значительная часть пятой книги “О стихах”, результатом чего явилась статья “Неоптолем и Гораций”. А несколько позднее, в 1923 г., Йенсен издает воссозданную им пятую книгу Филодема, судя по замечаниям ее автора, последнюю. Филодем подвергает критике после-аристотелевские учения эллинистической поэтики, проливая свет на взгляды перипатетиков и стоиков, почти незнакомые нам по другим источникам. В пятой книге он в основном критикует положения ранних грамматиков о природе совершенного поэта, прекрасной поэмы и назначении поэзии. 

В первых главах этой книги он разбирает, вероятно, взгляды Гераклида Понтийского, написавшего несколько трудов по литературоведению, от которых дошли лишь отрывки. 

Затем Филодем переходит к учению Неоптолема, жившего в III в. до н.э., поэта и грамматика, близкого к ученым кругам острова Коса и Александрии, писавшего сочинения по этике, собиравшего фригийские глоссы и объяснявшего редкие слова у Гомера. Но от сочинений Неоптолема также ничего не осталось. 

Среди старших перипатетиков Филодем упоминает ещё друга и ученика Феофраста (327-287 гг. до н.э.), Праксифана Родосского, который явился связующим звеном между перипатетиками Александрийской и Пергамской школ, так как он учил в Афинах первых александрийцев, Арата (род. в 315 г. до н.э.) и Каллимаха (310-240 гг. до н.э.). Вместе с Праксифаном Филодемом был упомянут Деметрий Византийский (первая половина I в. до н.э.). 

Филодем полемизирует со стоиками, называя среди них прежде всего Аристона Хиосского, жившего в III в. до н.э. Он был связан с учением Древней Стои и учил в Афинах Эратосфена. Филодем критикует и учение стоика Кратета Малльского, основателя Паргамской школы аномалистов. В своем учении о поэтике Кратет заимствовал у Андроменида трехчленное деление на poiёtes, poiёsis, poiёma, возникшее в школе стоиков, встречавшееся и у Неоптолема. Фигура Кратета символизирует влияние Пергамской школы на римлян: его посольскую миссию (198 г. до н.э.), когда он, задержавшись в Риме из-за сломанной ноги, стал читать лекции по грамматике, можно считать началом римской филологии. Стоики, к которым принадлежал и Зенон, упоминаемый у Филодема, в основных положениях поэтики зависели от школы перипатетиков. Среди своих научных оппонентов Филодем называет ещё Филомела, Андроменида и Гераклеодора, не известных нам по другим источникам.

В сохранившейся части своего сочинения Филодем упоминает многих греческих поэтов, таких как Архилох, Феогнид и Сапфо, Софокл и Эврипид, но чаще всего он по разным поводам в качестве примера приводит Гомера, называет его творчество “прекрасным”. Его вместе с Эврипидом он считает “дивными” поэтами, а его же вместе с Софоклом он считает мастерами расположения материала. Только одного Антимаха, поэта и ученого V-IV вв. до н.э., примкнувшего к мифологическому методу толкования Гомера и основавшего новый жанр мифологической элегии (см. словарь Суды “Антимах”), он упоминает с большим неодобрением. Поэмы Антимаха страдали многословием и тяжеловесностью, о чем пишут, например, Каллимах (Schneider, фрагм. 44), Плутарх (“О болтливости”, 21), Цицерон (“Брут”, 191), Гораций (“Наука поэзии”, 146) и Квинтилиан (Quint., Inst. or., X, 1, 55). Из прозаиков Филодем упоминает только одного Тимея (род. в 350-340 гг. до н.э., прожил около 100 лет), сицилийского историка, намекая на его пристрастия к небылицам, о чем ярко пишет Полибий: “Его изложение полно сновидений, чудес, неправдоподобных басен, вообще грубого суеверия и бабьей страсти к чудесному”.

Таким образом, Филодем говорит только о хорошо известных греческих писателях, исходя в своих оценках поэзии из эстетических принципов, а не из научно-дидактических, как это делал Эпикур, видевший в поэзии лишь изложение нелепых мифов. Но нигде он не упоминает римских поэтов, поэтому напрасно задаются вопросом Йенсен и Грубе, читал ли Филодем Лукреция, когда писал “О стихах”. Он мог знать или не знать поэму Лукреция, но в сочинениях по греческой поэтике упоминать римского поэта не считал нужным, подобно тому как Дионисий Галикарнасский, проживший 22 года в Риме (с 30 по 8 г. до н.э.), не называет в своих риторических сочинениях Цицерона, в филологических работах “Поэтику” Горация, а в исторических трудах – “Историю” Тита Ливия и “Энеиду” Вергилия, хотя сам он занимался вопросами истории основания Рима.

Тон, каким Филодем ведет свою критику, далек от спокойного и безразличного. То и дело в речи звучат живые, эмоциональные словечки: “Клянусь Зевсом!”, “нелепо”, “удивительно”, “смешно”. Порой они кажутся излишне резкими: “глупо”, “ещё неразумнее”, “пустая болтовня”, “совершенно безумно”. В некоторых местах его высказывания напоминают даже стиль инвективы. “Непоследователен, пошл, ненадежен и говорит ложь”, – пишет он об Аристоне. Или в другом месте о Кратете: “Это учение тупо, мелочно и ложно”. Подобные оценки могут создать впечатление предвзятости автора, однако Филодем отмечает у своих оппонентов не только плохое с его точки зрения, но и хорошее, как в частностях, так и в целом. Так, о своих оппонентах Филодем говорит: “Некоторые вещи они понимали правильно, некоторые ошибочно, а некоторые оставляют без внимания”. Об одном из высказываний Кратета Филодем говорит: “Все же это, я думаю, приемлемо”. На протяжении всего хода рассуждения Филодем придерживается этого принципа критики. Обращает на себя внимание тот факт, что привычные категории поэтики, также как “нелепое”, “удивительно”, “ложное”, “смешное” и пр., Филодем переносит из области эстетики в область оценки взглядов своих ученых оппонентов, каждое из слов означает разную степень, а все вместе они составляют определенную градацию “неправоты” ученого противника с точки зрения Филодема. Что же касается самой манеры, тона инвективы, то это, по-видимому, идет от диатрибы, которой Филодем также отдал дань, но от его диатриб почти ничего не сохранилось. 

К пособиям по поэтике Филодем предъявляет два основных методологических требования. Первое: не нужно перечислять частности, а следует говорить о целом. “Даже если мы считаем, что лишь частностями можно выразить общие понятия, все-таки эти частности нужно сводить к общему роду, а не к отдельным пунктам”. Второе требование нигде специально у Филодема не оговорено, однако оно отчетливо вытекает из всего хода полемики: общие категории и понятия следует не просто называть, а точно определять и объяснять, в чем их сущность. Эти требования основываются на положениях Эпикура, которые он высказывает, поясняя причины написания конспекта своей системы: “В общем обзоре системы мы часто нуждаемся, а в изложении частностей – редко” (см. “К Геродоту”). И ещё: “Необходимо, чтобы при каждом слове было видно его основное значение и чтобы оно не нуждалось в объяснении” (там же). 

Филодем использует эти высказывания Эпикура так, что в его постулатах четкости и обобщения чувствуется мысль философа, желающего видеть в поэтике не схоластическое пособие типа многочисленных “технэ” эллинистической эпохи, а трактат нового типа, равный, например, трактату Аристотеля “Об искусстве поэзии”, где на новом уровне были бы выражены все тонкости поэзии в философских категориях эстетики. Поэтому, ведя свою полемику, Филодем нигде не выступает против Аристотеля, хотя критикует перипатетиков, ближайших к нему по времени, но далеких от него, очевидно, по общему принципу подачи материала.

Насколько мы можем судить по сохранившемуся тексту “О стихах”, Филодема занимает широкий круг вопросов, связанных с эллинистической поэтикой. Простой перечень основных проблем, затронутых в книге, показывает, как интересна и глубока была эта работа, почти не известная нашему литературоведению.

Филодема интересует, как и его предшественников, вопрос о совершенном поэте и о прекрасном стихотворении, а также о характере поэтического наслаждения и пользы и об ее отличии от пользы этической и научной. Он старается выяснить, что может служить предметом поэзии, в чем отличие поэзии от художественной прозы, в чем сходство и различие поэзии и других видов искусства. Он требует четких критериев, определяющих достоинство произведения, и большое место отводит труднейшему вопросу соотношения формы и содержания. 

К сожалению, плохая сохранность произведения не всегда дает нам полные ответы на эти вопросы. Однако многое можно извлечь даже из того, что оставило нам время. Это тем более важно сделать, что сочинение Филодема – почти единственный дошедший до нас памятник эстетической мысли эпикурейцев, вообще очень поздно обратившихся к разработке этой области знания.

Форма и содержание

Одним из кардинальных вопросов, затронутых в пятой книге “О стихах”, является проблема соотношения формы и содержания художественного произведения.

Филодем не согласен с утверждением, вероятно, Гераклида Понтийского, что в поэтике важнее отделка, чем богатство мыслей, и с Неоптолемом, когда тот отделяет склад речи от мыслей, а также с Зеноном-стоиком, который твердит только о словах, опуская более важное значение мыслей, и усматривает главное достоинство стихотворения в том, что является помимо мыслей в результате отделки. 

Но Филодем отмечает вместе с тем и разумные мысли у своих предшественников, у Праксифана и Деметрия Византийского, утверждавших, что язык и содержание необходимы в равной мере. Одобряет он и высказывание Аристона, называвшего хорошим такое стихотворение, которое имеет хороший склад и хорошую мысль. Вполне согласен Филодем с ним и в том, что плохого склада достаточно для того, чтобы стихотворение было плохим, но одного хорошего склада недостаточно для хорошего стихотворения. Дальше Филодем не может удержаться от ехидного замечания: “И хотя Аристон насмехался раньше над такими мыслями, однако само по себе его утверждение вполне приемлемо: “Если мы не можем сказать, художественное ли это произведение””. Это очень существенное положение поэтики является разработкой указания Эпикура о том, что нужно уразуметь лежащее в основе слов понятие (см. “К Геродоту”).

И хотя мысли о важности и формы художественного произведения и содержания встречаются ещё у Гомера, а затем и в учениях разных школ, однако они не являются там главными, а носят подчас случайный характер. В поэтике Филодема эта мысль оформляется в основную идею, последовательно и настойчиво проводимую по всем аспектам этого сочинения. Так, уточняя Деметрия Византийского, Филодем говорит: “Стихотворения должны быть и продуманы хорошо, и слова подобраны соответствующие, и речь отработана”. А возмущаясь утверждением Неоптолема, будто “стихи включают лишь форму выражения и не включают ни мысли, ни композиции, ни действия, ни характеров”, он патетический заключает: “А между тем, клянусь Зевсом, в словесном оформлении ничего нельзя сделать без всего остального, наоборот, мне кажется, особенность в том, что состав слов зависит от состава действий”. Вот эта основная мысль повлияла и на его терминологию.

В своих определениях формы и содержания художественного произведения Филодем отмечает несколько аспектов. Содержание – это: 1) те “события” или “дела”, описание которых заложены в поэзии, 2) те “мысли”, которые заложены в поэзии, 3) и, наконец, тот внутренний стержень, та “подоснова”, которая составляет суть произведения. Форма – это, во-первых, “слова”, лексика, в которой выражаются описываемые события; это, во-вторых, “стихотворная форма”, в которую облекаются мысли поэта; в-третьих, это “лексический состав”, “склад” слов, который помогает выразить содержание.

Оригинально и несколько неожиданно, на первый взгляд, то, что Филодем прибегает к терминам “содержание” и “форма” поэтического произведения. Это отражает суть вопроса: “состав слов зависит от состава событий”. Термин “подоснова” отражает весьма существенное положение: в основе художественного произведения лежит мысль, а в основе слов – понятие (см. “К Геродоту”). Поэтому форма художественного произведения – слова, связанные с лежащими в их основе понятиями, – и обозначена термином σύνθεσις (синтезис). В словосочетании, как известно, каждый из составных членов имеет не только свое собственное значение, но и оказывает влияние на другие. Так вот, и сочетание ὑπόθεσις καὶ σύνθεσις означает “подоснову” слова, т.е. содержание, и связанную с ним словесную оболочку, т.е. форму. Своеобразное сочетание этих терминов подчеркивает основную идею о связи, слитности формы с содержанием художественного произведения. Эта мысль, звучащая так по-современному, не получила в древности должного признания и была развита лишь в новейшем литературоведении. Разумеется, у Филодема термины “форма” и “содержание” не имеют еще того значения, которое они получили в философии нового времени. 

Тезис о синтезе формы и содержания поэтического произведения воплощается, в частности, в поэзии, соединяющей эмоциональное и интеллектуальное значения. Так что термины Филодема “содержание” и “форма” не просто новые для своего времени, но и философски интерпретированы. 

Учение о поэте и поэзии

Серьезные возражения Филодема вызывает неоптолемовский принцип деления поэтики (ποιητικὴ) на три части: ποίημα (т.е. стих/поэма), ποίησις (т.е. поэзия), ποιητής (т.е. поэт), где поэт оказывается разновидностью искусства. Он говорит: “Получается нелепо, когда Неоптолем человека, обладающего знанием искусства и поэтическим талантом, ставит рядом с самим искусством”. “Совершенный поэт должен иметь помимо прекрасной техники – соглашается он со своим оппонентом (Гераклидом? Неоптолемом?) – и ещё….”. В этом месте в папирусе пропуск, но в дальнейшем ходе изложения Филодем говорит, что хороший поэт должен уметь сделать выбор материала из всяких нелепых мифов и хорошо его расположить. По смыслу здесь больше всего подошло бы слово, означающее “поэтическое чутье”, интуиция как проявление таланта.

Одобряя сравнение Гераклида (Неоптолема?) играющих на флейте с хорошими флейтистами, с одной стороны, и хорошо сочиняющего с хорошим поэтом – с другой, Филодем решительно возражает тому, что его оппонент в таком различии (искусного версификатора и поэта) видит разделение самого предмета (поэзии) на отделку-форму и мысль-содержание, где сама техника составляет большую часть, т.е. этим он (оппонент) повторяет, что в поэтике важнее отделка, чем богатство мысли. Для Филодема неприемлемо само разделение формы и содержания вообще и применительно к поэзии в частности, тем более что его оппонент отдает предпочтение искусству-технике. 

На определение Зенона-стоика, видящего достоинства поэта в умении прекрасно сложить любое стихотворение, Филодем возражает, что это только означает, что “хороший поэт” есть сочинитель “красивых поэм”, и нисколько не определяет существа хорошего поэта. Чтобы понять, что такое хороший поэт, надо доискаться до сущности поэтического таланта. Таким образом, из всего хода рассуждений Филодема следует, что спор между ars и ingenium Филодем решает как синтез-сочетание, в котором ведущая роль отводится таланту. Филодем не зря ставит вопрос, как понимать ποίημα и ποίησις. Полисемия слова ποίησις и недостаточно четкое определение этих слов Неоптолемом требовало пояснения их значений. 

Фрагментарность филодемовского текста и не очень ясное изложение породили многочисленную литературу по вопросу учения Неоптолема о поэте и поэзии и о его отражении у Горация. У Филодема в его трактате слово ποίησις означает только “стихотворение”, “поэма”, а слово ποίημα более многозначно: 1) стихи; 2) стихотворная форма; 3) стихотворение, поэма; 4) поэзия; 5) художественное произведение в стихах.

Чтобы разъяснить значение терминов, образованных от глагола, отчасти стертых от многовекового употребления, отчасти обросших новыми значениями, Филодем прибегает к словам, образованным от синонимичного глагола ποιέω, не столь привычного для эллинистической поэзии. Так, он поясняет, что поэт (ποιητής) – это человек, обладающий талантом, с помощью которого он творчески работает. Результатом его творческой работы являются стихи (ποιήματα), из которых складываются целые построения, образующие стихотворения-поэмы (ποιήσεις), представляющие собой как бы ткань из отдельных стихов. Называть эту творческую работу поэтикой (ποιητική) – невежественно. Слово ποιητική, означающее и “творчество” и “поэтическое искусство”, не удовлетворяло Филодема своей двойственностью, и он ищет пути его уточнения, поясняя его синонимом ἐργασία (“творческая работа”), подобно тому, как ποιητής становится у него аналогом ό εργαζόμενος (“творчески работающий”), а слово ἐργα (“творения”), результат творчества работы, эквивалентно слову ποιήματα (стихи).

Но Филодему приходится подробнее остановиться на толковании понятий ποίημα и ποίησις. “Удивительно, – пишет он, – утверждение Неоптолема, что к стихотворению (поэме – ποίησις) относится только содержание, тогда как в него входит и стихотворная форма (ποίημα). Ведь стихотворение-поэма (ποίησις) есть в то же время и стихи, как, например, “Илиада”, но впервые тридцать стихов “Илиады” есть стихи (ποίημα), а не стихотворение (ποίησις)”.

То же относится и к утверждению Неоптолема (?), что понятие “стихи” (ποίημα) включает лишь склад речи – форму и не включает ни мысли, ни композиции, ни действия, ни характеров”. Из всего этого следует, что Неоптолем понимал термин ποίημα как форму (в стихах), а ποίησις как содержание стихов. Но такой разрыв между формой и содержанием противоречит основному его положению, поэтому он предлагает другое толкование: ποίημα – часть произведения в стихах, а ποίησις – целая поэма. При таком понимании разрыв устраняется, так как и в целом стихотворении, и в отдельном стихе форма и содержание тесно связаны.

Приятное и полезное в поэзии

Пытаясь раскрыть истинную сущность поэзии, Филодем неизбежно должен был коснуться вопроса об ее двойном назначении (услаждать и приносить пользу), столь старательно разрабатываемого эллинистической поэтикой.

Оппоненты Филодема хотя и говорят об этом, но сущности полезного и приятного в поэзии не уточняют. Так один из них (возможно, Гераклид Понтийский) не определил, какого рода пользы из ее многих видов надо требовать от поэта, и не показал, чем достигается и в чем состоит наслаждение. Развивая эту мысль, Филодем констатирует: если его оппонент под пользой разумеет относящееся к добродетели, то добродетелью наслаждаться нельзя. Неоптолем, писавший, что великой поэт должен не только волновать, но и приносить пользу, говорить ценные вещи и услаждать, не объяснил их сущности. Не сделал этого и Зенон-стоик. Так что под “пользой” в их интерпретации можно понимать ту пользу, какую приносят философия и другие науки.

На тезис своего оппонента, что “самым совершенным будет то произведение, которое приносит наибольшую пользу”, Филодем отвечает: “Ни с помощью медицины, ни философии, никакой другой науки нельзя принести никакой пользы никому, даже если поэт достиг вершины в их поэтической обработке”. Филодем решительно отрицает прямую утилитарную цель поэзии. Если прекрасные поэмы и поучают, то поучение не составляет специфики поэзии, хотя и может входить в нее как второстепенный элемент. “Ведь стихи, если они и приносят пользу, то не из-за того, что это стихи”. В этом случае польза может быть научной, но не эстетической. И хотя в таком значении термин этот стал употребляться только в новое время, смысл его явствует из всего хода рассуждения. Ведь известно, что слово “эстетика”, происходящее от греческого глагола αισθάνομαι (воспринимаю, ощущаю), понималось как учение “о способности к восприятию”, и только впервые А. Баумгартен (XVIII в.) употребил его в значении “учение о прекрасном”. 

Филодем говорит о поэзии как о самостоятельной категории, об автономии ее и искусства вообще, об ее специфике по сравнению с наукой, потому что поэзию не определяет ни логика, ни этика, ни дидактика, а эстетика. И прав, пожалуй, Ростаньи, когда он говорит по этому поводу, что Филодем не понимает важности своего открытия, хотя Филодем и считает, что стихотворная форма даже плохим стихам может придать, по сравнению с прозаической, больше поучительности, и поэтому поэтический склад действительно заслуживает похвалы. Однако он не соглашается со своим оппонентом (Гераклидом? Неоптолемом?), что наслаждение от стихотворения доставляет прекрасно слаженная отделка, потому что наслаждение, исходящее только от формы, отвергается Филодемом, поскольку форма образует нерасторжимое единство с содержанием. Поэтому и судить о поэзии надо по особым, ей только свойственным канонам, учитывая тезис о синтезе формы и содержания.

Критерий поэзии

Филодем считает неверными взгляды стоиков, которые все сводят к предпосылкам суждения, пологая, что нет общего критерия для плохих и хороших речей. Так и суждление о “хорошем стихотворении” у стоика Кратета всюду основывается на условных предпосылках и точно не определяется.

Все эти высказывания субъективны, так как основаны на эмпирических взглядах, полученных с помощью чувства слуха. А слух, говорит Филодем, не способен ни к какому суждению и наслаждается только стихотворным ритмом. Свои возражения Филодем направляет эвфонистам, которые основным достоинством стихотворения считали звучание. Однако он дальше не развивает своих воззрений, ссылаясь на то, что свои взгляды на учение о буквах – звуках, в которых Кратет видит критерий достоинства стихов, он изложил во второй книге, где речь шла о стихах вообще и где он показал, какое наслаждение они доставляют.

Уточняя утверждения Кратета, Филодем говорит, что от природы стихотворение не приносит никакой пользы ни словами, ни мыслями. Поэтому и существуют четкие рамки, определяющие его достоинства; слова должны подражать речи, научающей полезному, а мысль должна представлять собой нечто среднее между мыслью мудрецов и простых людей. И поэтому любое подражание (μίμησιςτις) вызывает у всех общее суждение, а не раздельное, в зависимости от предпосылок, принятых каждым. В этих критических рассуждениях, как и везде, Филодем требует строгих и четких обобщений. Продолжая критиковать Кратета, он делает вывод: “Или разумно то, что слова воспринимаются мыслью посредством слуха, или верно то, что в поэтике следует оценивать мысли, и даже одобряя склад – форму, не отрывать его от подосновы – содержания”. Этот тезис основывается на одном из основных положений эпикурейской каноники, которая в процессе познания усматривает два этапа: познание начинается с ощущения, но завершается разумом.

Кроме того, в этом высказывании проходит основаная мысль филодемовской поэтики о нерасторжимости формы и содержания, что находит себе поддержку у Эпикура в его совете уразуметь понятия (подоснову), лежажие в основе слова (Узенер, 37).

Материал поэзии

Что же понимать под материалом поэзии? Оппонент (Гераклид?) Филодема утверждает, что поэт имеет богатый материал предметов и характеров и собственный взгляд на своеобразные мифы и сюжеты-рассказы с их истинностью и особенностями. На что Филодем возражает, что и в болтовне пьяного сообщаются и своеобразные “мифы”, и истина, – значит не характер материала составляет особенность поэзии, тем более что сюжеты-рассказы черпают из жизни. Но это не значит, что все равно, о чем писать. “Иной может взять какой-нибудь нелепый “миф” и сюжет-рассказ и обработать его поэтически. Важно в этом деле уметь сделать выбор и расположить умело материал”.

Отвергая логическую или эстетическую пользу как самоцель поэзии, Филодем пишет: “Если какой-нибудь поэт не приносит пользы, то этим не исключается, что он знает предметы и поэтически их изображает, не принося никакой пользы”. При этом Филодем устанавливает важнейший принцип поэзии, да и искусства вообще: поэтически (художественно) поддается изображению каждый предмет. И подкрепляет эту мысль в конце своего сочинения: “В стихах вполне возможно подобающим образом подражать чему угодно”.

Следовательно, в вопросе выбора материала Филодем проявляет оригинальность: материал поэт может взять любой, но изобразить его должен вовсе не по законам, присущим логике или этике, а по специфическим канонам эстетики. И преображенный талантом поэта объект начинает жить особой жизнью поэзии и искусства вообще. Ростаньи усматривает в этом ниспровержение Филодемом основной доминанты классической эстетики Аристотеля, по учению которого основной принцип искусства состоит в “верном подражании природе”, “в правдоподобном или в возможном ее воспроизведении”. Однако нам представляется, что Филодем здесь не возражает Аристотелю, а идет дальше, поясняя, что и своеобразные “мифы”, и рассказ (сюжет), и истину поэт черпает у живых людей, так как все это имеет место в их духовной жизни. Следовательно, поэт показывает все аспекты жизни, но вопрос состоит в том, как их отразить в поэзии, а отразить их следует по эстетическим канонам.

Сущность поэзии

Достоинство поэта проявляется в достоинстве стихотворения. Поэтому, пишет Филодем, “сначала надо узнать, в чем состоит достоинство стихотворного произведения, и лишь по рассмотрении этого станет ясно, что достигший его – хороший поэт”.

Что же такое “прекрасное стихотворение”? Филодем задал Зенону вопрос, на который античная эстетика ответить не смогла. Лишь в новейшее время ученые подошли к ответу на него. Вот как определяется эта проблема в нашем литературоведении: “Стихотворная речь представляет собой очень сложное языковое явление, до сих пор не изученное сколько-нибудь полно ни литературоведением, ни языковедением. Стих есть особый тип речи, своеобразная выразительная система, существенно отличающаяся и от обиходной речи, и от художественной прозы”. 

Важно отметить, что, хотя Филодем и не ответил прямо и полностью на поставленный вопрос, однако он наметил пути к его разрешению. Все те отдельные, порой существенные признаки, которые его оппоненты выставляют как отличительные качества поэзии, оказывается, также подходят и для художественной прозы. Так, требования Гераклида (?) “приятности, уместности, убедительности являются общими для поэзии и прозы”. “А представлять действительность – вообще свойство всех видов изобразительного искусства”. Филодем считает лучшим поэтом того, кто одинаково искусен в фабулах, в изображении характеров и в языке, но ведь таковыми могут быть достоинства мимографа, ареталога или иного писателя. Филодем добавляет: “Стихотворение должно быть выразительным, ясным и кратким, уместно выраженным и изящным и разнообразно украшенным многими другими свойствами”. Но это требование является общим и для поэзии, и для прозы. Требование, чтобы речь соответствовала выводимым действующим лицам относится также и к прозе, если не ко всей, то, по крайней мере, к истории или диалогу. Это довольно длинное перечисление признаков литературного произведения, кажется, должно противоречить методологическому требованию Филодема: “не перечислять частностей”. Однако он не исключает частностей совсем, а старается свести частное к общему.

В этом высказывании можно увидеть, на первый взгляд, расхождение с тем, что говорит Аристотель о различии историка и поэта (“Об искусстве поэзии”, IX, 1450). Но на самом деле, противоречия нет, так как Филодем тоже не раз говорит, что изложенная стихами наука не становится поэзией. Интереснее другое. Раз Филодем усматривает так много общих черт между поэзией и прозой, значит за те три с лишним века, что отделяют Филодема от Аристотеля, еще больше окрепла художественная проза, а теоретическая мысль настолько развилась, что понадобились иные критерии, определяющие своеобразие поэзии. В настойчивом требовании выяснить специфику поэзии по сравнению с прозой и четко обособить ее от науки чувствуется веяние времени создать поэтику нового типа, которая не соединяла бы поэзию и науку, как это имело место в поэтической теории александрийцев, а раскрывала бы специфические черты поэзии.

Современное литературоведение определяет основу стихотворной речи как “эмоционально повышенный строй переживаний, подчеркивающий в речи все формы передачи тончайших оттенков мысли и чувства”. Критикуя взгляды стоика Зенона, Филодем замечает, что Зенон не охарактеризовал, что такое “поэтический характер” произведения и что такое “прозаический характер”, т.е. он не определил разницы между поэзией и прозой. Филодем же так поясняет достоинства поэзии: многие из произведений, волнующих поворотами событий, чудесными рассказами и патетическими речами предпочтительнее тех, которые превосходно отделаны, но лишены названных достоинств содержания. И несмотря на то, что в поэтическом произведении внешняя форма служит основным оценочным критерием, сострадание и волнение у читателей вызывают преимущественно серьезные и весомые мысли. Т.е. оппоненты Филодема, практически испытывая на себе эмоционально-эстетическое действие всего строя поэзии, теоретически настаивают на том, что форма только составляет достоинство поэтического произведения. Значит, основная цель поэзии – эмоционально-эстетическая: вызывать волнение и сострадание у слушателя. Здесь Филодем повторяет мысль Аристотеля, но, не ограничиваясь только констатацией этого тезиса, он вслед за Аристотелем рассматривает поэзию как один из видов подражания – μίμησις, под которым он понимает “воспроизведение действительности”, о чем не раз говорит в своем трактате. Но, как отмечено в научной литературе, в этом отражении действительности есть “различные способы приближения изображения к изображаемому”, и проза, хотя и приобрела многие черты художественной литературы, однако не достигла еще таких же высот, как поэзия, которая наиболее полно и близко на уровне своей эпохи воспроизводила действительность: “Поэма есть [нечто] воспроизведенное наиболее близко [к действительности]”, или : “Поэзия есть подражание, насколько возможно близкое”. Это положение Филодема, на котором исследователи его “Поэтики” почему-то не останавливают своего внимания, представляется нам очень важным и интересным, так как в нем содержится итог и ключ к ответу на основной вопрос его трактата, который имеет заглавие “О поэзии”, или “О стихах”.

Итак, включившись в полемику с эллинистическими учеными о лучшей поэме и лучшем поэте, Филодем приходит к следующему выводу:

1. Достоинство поэта есть достоинство поэмы.
2. Совершенный поэт – это человек, обладающий талантом и искусством и создающий с их помощью прекрасную поэму.
3. Лучшая поэма, и поэзия вообще, та, которая наиболее близко воспроизводит действительность.
4. Качество воспроизведения достигается тем, что поэт подражает (воспроизводит) подобающим образом.
5. Воспроизводить действительность необходимо поэтически, т.е. по требованиям эстетики.
6. Эстетическое достоинство произведения заключено в синтезе формы и содержания художественного произведения.
7. Идеальная поэма, создание совершенного поэта, производит наибольшее эмоционально-эстетическое действие на слушателей, которые испытывают сострадание и волнение.