Так называемый «Спор о материализме» (нем. Materialismusstreit) происходил в середине XIX века, преимущественно в Германии, а его самая активная фаза приходится на промежуток в 10 лет, около 1846-1856 гг. Этот спор разворачивался вокруг мировоззренческих последствий естественных наук. Под влиянием методологического обновления биологии и упадка идеалистической философии в 1840-х годах был сформулирован материализм, претендовавший на научное объяснение человека. В центре спора стоял вопрос о том, совместимы ли результаты естественных наук с концепциями нематериальной души, личного Бога и свободной воли. Кроме того, дискуссия концентрировалась на гносеологических предпосылках материалистического мировоззрения.

В своих «Физиологических письмах» 1847 года зоолог Карл Фогт (см. наша статья) заявил, что «мысли относятся к мозгу примерно так же, как желчь к печени или моча к почкам». Полемическая приверженность Фогта материализму была критически воспринята физиологом Рудольфом Вагнером в речи на Геттингенском собрании естествоиспытателей в 1854 году. Вагнер утверждал, что христианская вера и естественные науки образуют по большей части независимые друг от друга сферы. Поэтому, по его мнению, естественные науки не могут ничего сказать по вопросам существования Бога, нематериальной души или свободной воли.

«Не следует каждый раз оставлять это без ответа, когда это фривольное отребье пытается обмануть нацию, лишив её самых драгоценных благ, унаследованных от наших отцов, и бесстыдно выдыхает народу в лицо зловоние, поднимающееся из бурлящего содержимого его внутренностей, внушая при этом, будто это — чистейшее благоухание».

Нападки Вагнера вызвали столь же резкую реакцию со стороны Фогта, при этом материалистическую позицию в последующие годы защищали также физиолог Якоб Молешотт (см. наша статья) и врач Людвиг Бюхнер (см. наша статья), брат известного писателя Георга Бюхнера. Материалисты позиционировали себя как передовой отряд в борьбе против философической, религиозной и политической реакции, хотя каждый из них расставлял акценты по-своему. При этом они могли рассчитывать на широкую поддержку со стороны буржуазии. Обещание научно-естественного мировоззрения стало определяющим элементом культурных конфликтов конца XIX и начала XX веков.

Развитие научного материализма

Эмансипация биологии

Возникновению популярного материализма способствовала полемика против романтически-идеалистической натурфилософии (Шеллинг, Окен и др.), которая стала обычным явлением после 1830 года, и оказала равное влияние на естественные науки, философию и политику. С точки зрения истории науки особенно значительной оказалась разработанная Маттиасом Шлейденом клеточная теория. В своей работе Beiträge zur Phytogenesis («О происхождении растений»), опубликованной в 1838 году, Шлейден объявил клетку основным строительным блоком всех растений, а также обозначил открытое в 1831 году клеточное ядро как ключевой фактор роста растений. Клеточная теория структуры растительных организмов представляла собой существенную переориентацию ботаники, которая до этого в основном характеризовалась макроскопическим описанием форм. Одновременно с этим Шлейден связал свою теорию строения растений с методологической атакой на идеалистическую натурфилософию. Клеточная теория, по его утверждению, основывается на эмпирически проверяемом наблюдении, ведь «в области телесных естественных наук человек владеет только тем количеством фактов, которое он сам наблюдал». Спекуляции натурфилософов, напротив, не основаны на строгом наблюдении и поэтому, по мнению Шлейдена, необходимо отбросить всё «кустарное производство систем и теорий».

Программа Шлейдена по методологическому обновлению ботаники в последующие годы была перенесена и на другие биологические дисциплины. Уже в 1839 году Теодор Шванн опубликовал труд «Микроскопические исследования о сходстве в строении и росте животных и растений». Шванн заявил, что клеточная теория раскрывает универсальный принцип жизни: все живые существа полностью состоят из клеток, и, более того, образование органов можно объяснить ростом и размножением клеток. В этой связи Рудольф Вирхов провозгласил: «Жизнь по своей сути есть клеточная деятельность». Таким образом, клеточная теория открыла перспективу естественнонаучной теории жизни, на которую материалисты смогли опереться спустя всего несколько лет.

Отказ от идеалистической философии

Параллельно с методологической переориентацией биологических дисциплин в интеллектуальной атмосфере предмартовского периода (Vormärz) развивалась общая критика консервативного наследия немецкого идеализма. В самих естественных науках критика методов натурфилософии оставалась умеренной, и многие биологи по-прежнему оставались убеждёнными анти-материалистами. В противоположность этому уже через несколько лет после смерти Гегеля в 1831 году начали формироваться философские течения, которые порывали с немецким идеализмом и в мировоззренческом отношении.

Особую значимость и общественную взрывоопасность приобрела критика религии, сформулированная Людвигом Фейербахом в его сочинении «Сущность христианства». Фейербах с 1824 года учился у Гегеля в Берлине, посещал каждую из его лекций в течение двух лет, и вплоть до 1830-х годов писал тексты в духе традиционного идеализма. Однако у Фейербаха, как и у многих других молодых гегельянцев, начали возникать сомнения. Младогегельянцы не только с подозрением относились к политическому консерватизму немецкого идеализма, но в то же время систематическая философия, оторванная от эмпирических наблюдений, казалась им все более ошибочной. К 1839 году Фейербах был наконец готов критиковать своего учителя на фундаментальном уровне. Идеалистическая система Гегеля, при всей своей логической стройности и связности, по его мнению, недопустимо оторвалась от чувственной природы. Философия, считал он, должна основываться на чувственной данности — только так она может привести к познанию природы и действительности. «Суетна, следовательно, всякая спекуляция, которая стремится превзойти природу и человека». Идею о взгляде на природу, освобождённом от спекуляции, разделяли как Фейербах, так и новые биологические направления. Однако целью Фейербаха была не естественнонаучная, а антропологическая теория человека.

Насколько взрывоопасной была антропология Фейербаха, стало особенно очевидно в его философии религии. Идеалистическая философия, утверждал он, ошибочно пыталась доказать истинность теологических учений с помощью абстрактной аргументации. В действительности же религия — это не метафизическая истина, а выражение человеческих потребностей. Ни теологи, ни философы не могут доказать существование Бога, поскольку Бог — это вымысел, проистекающий из самой «природы человека». Аргументация Фейербаха не была направлена против религий как таковых; для религиозной веры, по его мнению, действительно существуют веские основания. Однако эти основания носят психологический характер: религии удовлетворяют реальные человеческие потребности. Напротив, философско-теологические доказательства существования Бога — это лишь спекулятивные фантазии. Религиозная критика Фейербаха была воспринята как радикальное наступление на общепринятую, господствующую культуру. К середине 1840-х годов он стал центром философских движений к обновлению.

Карл Фогт и политическая оппозиция

Материалистические тезисы физиолога Карла Фогта, начавшие публиковаться с 1847 года, стали внешним поводом к материалистическому спору. Переход Фогта к материализму был в значительной степени обусловлен движениями за обновление в области естествознания и культуры, но его политическое развитие сыграло не менее важную роль. Родившийся в Гиссене в 1817 году, Фогт вырос в семье, которая сочетала естественнонаучные и социально-революционные тенденции. Отец Карла, Филипп Фридрих Вильгельм Фогт, был профессором медицины в Гиссене, пока не принял профессорскую должность в Берне в 1834 году из-за угрозы политических преследований. Политические интриги были в традициях семьи матери; все три брата Луизы Фоллен были вынуждены покинуть страну из-за своей националистической и демократической деятельности.

Адольф Фоллен в 1817 году составил «Основы будущей имперской конституции» и два года спустя был арестован за «немецкие происки». Эмиграция в Швейцарию спасла его от десятилетнего заключения в крепости. Карл Фоллен в одном из листков защитил идею тираноубийства и потому считался идейным вдохновителем покушения на писателя Августа фон Коцебу. Ему удалось бежать в Соединённые Штаты, где с 1825 года он стал профессором немецкого языка в Гарвардском университете. Младший из братьев, Пауль Фоллен, в 1833 году основал совместно с Фридрихом Мюнхом «Гиссенское общество переселенцев». Их проект — создание немецкой республики в США — не осуществился, и Пауль Фоллен обосновался как фермер в штате Миссури.

Карл Фогт начал изучать медицину в Гиссене в 1833 году, но вскоре обратился к химии под руководством Юстуса Либиха. Экспериментальные методы Либиха резко контрастировали с идеалистической натурфилософией. Как один из основателей органической химии, Либих отвергал разграничение между живыми процессами и мёртвой материей, тем самым предоставляя Фогту интеллектуальную предпосылку для его позднейшего материализма. Однако уже в 1835 году политические обстоятельства сделали невозможным продолжение учёбы в Гиссене: распространились сведения, что Фогт помог бежать студенту, находившемуся под политическим преследованием. В результате он сам стал объектом полицейского розыска. Фогт эмигрировал в Швейцарию, где в 1839 году завершил обучение на медицинском факультете.

---

В начале 1840-х годов Карл Фогт находился в контакте с политической оппозицией и новыми направлениями в естествознании, однако ещё не сформировал своего мировоззренческого материализма. Это изменилось во время его трёхлетнего пребывания в Париже, которое сыграло решающую роль в радикализации как его политических взглядов, так и философского мировоззрения. Знакомство с анархистами Михаилом Бакуниным и Пьером-Жозефом Прудоном оказало глубокое и длительное влияние на политическое мышление Фогта. С 1845 года он начал публиковать свои «Физиологические письма» (итоговое издание всех писем датируется 1847 годом) — популярное изложение физиологии, по образцу «Химических писем» Либиха. Первые письма ещё не содержали признаков материалистических взглядов Фогта; лишь в письме 1846 года «О нервной силе и душевной деятельности» он утверждал:

«Место сознания, воли, мышления следует искать, в конечном итоге, исключительно и только в мозге».

Тем не менее, изначально политическая практика преобладала над материалистической теорией. Благодаря ходатайству Либиха и Александра фон Гумбольдта, Фогт был назначен профессором зоологии в Гиссене — как раз в тот момент, когда в марте 1848 года началась Германская революция, и демократические силы в разных частях Германии поднялись против так называемой реакции. Когда революция марта 1848 года достигла и маленького университетского города Гиссена, Фогт был избран командиром гражданской стражи и затем представлял 6-й избирательный округ Гессен-Дармштадта во Франкфуртском национальном собрании с 1848 по 1849 год. После того как прусский король Фридрих Вильгельм IV отказался принять предложенную ему императорскую корону, а политические поражения привели к распаду Национального собрания, Фогт вместе с оставшимися 158 депутатами направился в Штутгарт, где в начале июня 1849 года был сформирован так называемый «Остаточный парламент» (Rumpfparlament), просуществовавший всего несколько недель до насильственного роспуска.

Назначенный этим парламентом одним из «Пяти имперских регентов», Фогт оказался в самом центре политической оппозиции. Уже 18 июня того же года войска Вюртемберга заняли место проведения конференции. Фогт эмигрировал в Швейцарию и нашёл убежище в доме своих родителей. Потерпев неудачу в политических стремлениях и лишившись академической карьеры, он вновь сосредоточился на биологических исследованиях, которым теперь придавал радикальное мировоззренческое значение.

Ход событий

Материалистический спор до 1854 г.

Не имея чётких академических перспектив, Карл Фогт в 1850 году отправился в Ниццу, чтобы посвятить себя зоологическим исследованиям. Его опубликованное в следующем году сочинение «Исследования о государствах животных» объединило зоологию с едкой сатирой по поводу положения дел в Германии. В политическом отношении эта книга была манифестом в пользу анархизма: «всякая форма государства, всякий закон — это признак незавершённости нашего естественного состояния». Биологический аргумент Фогта в пользу анархизма основывался на убеждении о непрерывности между «государствами» животных и людей: поскольку человек — это тоже естественный и полностью материальный организм, то и человеческое общество должно подчиняться тем же природным закономерностям. С точки зрения Фогта, сама биология предполагала не только материализм, но и подрыв существующего порядка. В предисловии он прямо обращается к немецкой публике:

«Так иди же, моя маленькая книжечка, как старая истина в новом облачении. Странствуй по той злополучной земле, на языке которой ты говоришь, но дух которой вряд ли пойдёт тебе навстречу».

И действительно, благодаря своим популярным и полемическим выпадам Фогт сумел привлечь внимание широкой немецкой общественности. В 1852 году вышла его книга «Картины из жизни животных» (Bilder aus dem Thierleben), в которой он не только дал развёрнутое изложение материализма, но и подверг резкой критике немецких университетских учёных. Каждый ясно мыслящий биолог, по его мнению, должен признать истинность материализма, поскольку зависимость душевных функций от функций мозга очевидна. Эта зависимость, как он утверждал, особенно ясно проявляется в экспериментах на животных: так, «мы можем у голубя, шаг за шагом, отсечь душевные функции, срезая по частям его мозг». А раз душевные функции зависят от мозга, то и душа, по Фогту, не может пережить смерть тела. И если функции мозга подчинены законам природы, то тоже самое следует признать и за «душой»:

«Таким образом, дверь будет широко открыта для простого материализма — человек, как и животное, является всего лишь машиной, его мышление является результатом определенной организации, — а свободная воля, следовательно, отменяется? […] Истинно, так оно и есть. Это действительно так».

Тот, кто не хотел согласиться с этими выводами, по мнению Фогта, просто не понимал логических последствий физиологических исследований. Это в первую очередь касалось анатома и физиолога Рудольфа Вагнера из Гёттингена, который в 1851 году в Augsburger Allgemeine Zeitung подверг Фогта критике за то, что тот якобы подменяет Бога «слепой, бессознательной необходимостью». Кроме того, Вагнер высказал предположение, что душа ребёнка складывается в равной мере из души матери и души отца. Этот тезис стал для Фогта удобной мишенью: составная душа ребёнка не только противоречит теологической догме о неделимости души, но и является физиологическим абсурдом. Телесные признаки, такие как черты лица, передаются от родителей детям естественным путём. То же самое, утверждал Фогт, относится и к мозгу, а значит, наследование черт характера вполне может быть объяснено материалистически.

Гёттингенское собрание естествоиспытателей

Летом 1854 года 31-е Собрание естествоиспытателей в Гёттингене, на котором преобладала борьба за «Богом созданную душу», дало Рудольфу Вагнеру возможность выступить с публичной репликой. В своём докладе «О сотворении человека и субстанции души» он обвинил материалистов в том, что они, отрицая свободу воли, подрывают нравственные основы общественного порядка:

«Мы, собравшиеся здесь, как бы ни различались наши индивидуальные мировоззрения, мы, кто видел, сопереживал, а зачастую и принимал участие в последних сражениях нашей нации, — мы также должны спросить себя: каковы будут результаты наших исследований для воспитания и будущего нашего великого народа?»

С точки зрения Вагнера, материализм Фогта противоречит нравственной ответственности учёного, поскольку превращает человека в слепую и безответственную машину. В том же году Вагнер опубликовал ещё одну работу, в которой дополнил моральную критику более общей аргументацией о связи между знанием и верой. По мнению Вагнера, эти две сферы в значительной степени независимы: никакое естественнонаучное знание не может ни доказать, ни опровергнуть религиозную веру.

Физиологи, утверждал он, описывают внутреннее строение и функционирование телесных органов, в то время как материалисты интерпретировали эти описания, отождествляя физические и душевные функции. Дуалисты же исходят из того, что телесные процессы воздействуют на нематериальную душу. Ни та, ни другая интерпретация, по Вагнеру, не вытекает из самой физиологической картины, и потому естественные науки не могут разрешить вопрос о душе.

«В библейском учении о душе […] не найдётся ни единого положения, которое бы противоречило какому-либо догмату современной физиологии и естествознания».

Слепая вера и наука

Публицистические памфлеты Вагнера, направленные на широкую публику, окончательно вывели назревавшую уже несколько лет материалистическую дискуссию в центр общественного внимания. Фогт незамедлительно ответил брошюрой Köhlerglaube und Wissenschaft. Eine Streitschrift gegen Hofrath Rudolph Wagner in Göttingen («Слепая вера угольщика и наука. Памфлет против придворного советника Рудольфа Вагнера в Гёттингене», см. наш обзор под названием «Суеверие и наука»). В первой половине этот текст отличается прежде всего резкими нападками ad hominem на Вагнера. Тот, по мнению Фогта, вовсе не является серьёзным и плодотворным учёным, а лишь присваивает себе результаты чужих исследований, выступая редактором бесчисленных публикаций. Более того, он якобы пытался подавить своих материалистических критиков при помощи государственной власти. Особое возмущение Фогта вызвало утверждение Вагнера, будто отрицание свободы воли со стороны материалистов в свете политических событий 1848 года (Мартовская революция) является общественно безответственным:

«Жалкий и ничтожный человек! Где же ты боролся, сопереживал, принимал участие, с какой бы то ни было стороны? […] Мы тебя не видели — ни в рядах наших врагов, ни в рядах наших друзей, и можем воскликнуть вслед за поэтом: “Позор тебе, мальчишка, прячущийся за печкой!”»

Во второй части работы Фогт переходит к более систематическому опровержению тезиса Вагнера о якобы возможной совместимости «наивной веры угольщика» и естественнонаучного знания. Тот, кто помещает душу в область, полностью недоступную эмпирической проверке, — может, конечно, избежать прямого опровержения со стороны физиологии, однако делает совершенно бесполезное и, в конечном итоге, даже непостижимое допущение. Зависимость душевных функций от функций мозга, утверждает Фогт, однозначно говорит в пользу тождества тела и души, и не может быть проигнорирована с помощью одного лишь аксиоматического утверждения о нематериальной душе. Эта логика, по его мнению, уже признаётся даже самим Вагнером — по отношению ко всем органам, кроме мозга. Ведь Вагнер не утверждает, что в дополнение к биологическим процессам в мышцах требуется ещё некая мышечная душа, которая и вызывает сокращение мышцы. И точно так же он не утверждает, что к работе почек помимо физиологических процессов добавляется душа почки, вызывающая выведение продуктов обмена веществ. «Лишь в случае мозга этого не хотят признать; лишь здесь хотят ввести специальное, для остальных органов не действующее, нелогичное умозаключение».

Питание, сила и материя

Хотя полемические тезисы Фогта вызывали жёсткое сопротивление в академических и политических кругах, но к 1855 году материализм, как мировоззренческая позиция, уже оформился в мощное интеллектуальное движение. Фогт получил поддержку со стороны двух более молодых учёных — Якоба Молешотта и Людвига Бюхнера, которые также выносили свои материалистические тезисы в публичное пространство через популяризаторские издания. Эти трое постепенно стали восприниматься как риторические фигуры-«вожди» связного и убедительного материализма, и сама полемика вокруг материализма превратилась в катализатор широких дискуссий — как о роли популяризации науки, так и о месте естествознания в общественной и мировоззренческой структуре. Уже к концу 1850-х годов эти дебаты перешли в обсуждение дарвиновской теории развития видов.

Якоб Молешотт, родившийся в 1822 году в нидерландском Хертогенбосе, познакомился с философией Гегеля в раннем возрасте, но в итоге решил изучать медицину в Гейдельберге. Находясь под сильным влиянием философии Фейербаха, он занялся вопросами обмена веществ и диетологии. В соответствии с материалистическими убеждениями Молешотта, пища представлялась основой как телесных, так и духовных функций. В сочинении «Учение о пище» (1850) он стремился к популярному применению своих исследований, и предлагал подробные планы питания для обедневших слоёв населения. Материализм, согласно его замыслу, должен был не только отрицать существование нематериальной души и Бога, но и положительно способствовать улучшению жизни человека. В 1850 году Молешотт отправил экземпляр своего труда Фейербаху, который в том же году опубликовал влиятельную рецензию под названием «Естествознание и революция». В 1840-х годах Фейербах ещё определял свою философию вне оппозиции «идеализм — материализм», но теперь он открыто встал на сторону материалистов. Пока философы бесплодно спорят о соотношении тела и души, писал он, естественные науки уже давно нашли ответ:

«Пища превращается в кровь, кровь — в сердце и мозг, в мысли и настроения. Человеческое питание — основа человеческого сознания и мировоззрения. Хотите улучшить народ? Давайте ему не декламации против греха, а лучшую пищу. Человек есть то, что он ест».

Однако ещё более влиятельным, чем союз Молешотта с Фейербахом, оказался союз Людвига Бюхнера с широкой общественностью. Бюхнер, родившийся в 1824 году в Дармштадте, ещё студентом познакомился с Фогтом, и в 1848 году стал участником возглавляемой тем гражданской стражи. После неудачного опыта ассистентской работы на медицинском факультете в Тюбингене он решил опубликовать сжатое и понятное изложение материалистического мировоззрения. Книга «Сила и материя» (Kraft und Stoff) стала настоящим бестселлером: за первые 17 лет она вышла в 12 изданиях и была переведена на 16 языков. В отличие от Фогта и Молешотта, Бюхнер не опирался на собственные научные исследования, а предложил доступное обобщение уже известных данных, которое было понятно даже без предварительного знания философии или науки. В качестве отправной точки он поставил подчеркиваемое уже Молешоттом единство силы и материи: ни одно вещество не существует без присущих ему сил, и никакая сила не существует без материального носителя. Из этого единства непосредственно следует невозможность существования нематериальной души — ведь она должна была бы существовать без материального носителя, что, по Бюхнеру, немыслимо.

Реакции в XIX веке

Философия неокантианства

Материализм развивался усилиями таких естествоиспытателей, как Фогт, Молешотт и Бюхнер, которые преподносили свои тезисы как следствия эмпирических исследований. Университетская философия, казалось, дискредитировала себя как беспочвенная спекуляция после крушения немецкого идеализма. Даже философ Фейербах возлагал теперь надежды на естественные науки в решении философской проблемы соотношения души и тела. Однако лишь в 1860-х годах с развитием неокантианства возникла влиятельная философская критика материализма. В 1865 году Отто Либман в своём труде «Кант и эпигоны» подверг резкой критике все философские направления от немецкого идеализма до Шопенгауэра, завершая каждую главу формулой: «Итак, мы должны вернуться к Канту!». Исходя из этой позиции, философ Фридрих Альберт Ланге в следующем году опубликовал свой труд «История материализма». Апеллируя к Канту, Ланге обвинял материалистов в «философском дилетантизме», поскольку те игнорировали фундаментальные положения кантовской философии. 

Главной темой «Критики чистого разума» была проблема условий всякого возможного — в том числе естественнонаучного — познания. Кант утверждал, что человеческое знание не отражает мир таким, каков он есть сам по себе. Всякое познание уже предварительно структурировано такими категориями, как «причина и следствие» или «единство и множественность». Эти категории, по Канту, не принадлежат самим вещам, но привносятся в них познающим субъектом. Аналогичным образом и пространство с временем не обладают абсолютной реальностью, а являются формами человеческого созерцания. Поскольку любое познание предварительно формируется категориями и формами чувственности, человек никогда не может постичь «вещи в себе». Поэтому, утверждал Кант, вопросы о нематериальной душе, личном Боге или свободной воле не могут быть предметом научного доказательства.

С точки зрения Ланге, главная ошибка материалистов состояла в игнорировании Канта. Материализм утверждает, что в реальности существует лишь материя, но упускает из виду, что даже естественнонаучное описание материи вовсе не является описанием абсолютной реальности. Научное знание уже предполагает априорные категории и формы созерцания, а потому не может претендовать на доступ к «вещам в себе». Любопытно, что в этих рассуждениях Ланге нашёл поддержку у одного из популярнейших естествоиспытателей — Германа фон Гельмгольца, который рассматривал свои физиологические исследования органов чувств 1850-х годов как эмпирическое подтверждение учения Канта. В лекции «О человеческом зрении», прочитанной в 1855 году, Гельмгольц сначала изложил физиологические основы зрительного восприятия, а затем пришёл к выводу, что зрение не даёт достоверной картины внешнего мира. В полном согласии с Кантом он утверждал, что всякое восприятие внешнего мира уже преломлено через интерпретацию человеческим сознанием, а потому доступ к «вещам в себе» невозможен:

«Как обстоит дело с глазом, так обстоит и с другими чувствами: мы никогда не воспринимаем предметы внешнего мира непосредственно, но лишь воздействия этих предметов на наш нервный аппарат».

Ignoramus et ignorabimus (Не знаем и никогда не узнаем)

Для материалистов-естественников ссылка на Канта представлялась не более чем очередной спекулятивной атакой на достижения науки, и потому они не стали систематически разбирать аргументы неокантианцев. Гораздо опаснее оказалась критика физиолога Дюбуа-Реймона, который в своей речи «О границах познания природы», произнесённой в 1872 году, объявил сознание фундаментальной границей для естествознания. Его формула Ignoramus et ignorabimus (лат. «Мы не знаем, и не узнаем никогда») вызвала длительную полемику по поводу самой идеи естественнонаучного мировоззрения. Так называемый «спор об Ignorabimus» стал не менее бурным, чем дебаты между Фогтом и Вагнером двадцатью годами ранее, но теперь конфликт ещё сильнее переместился в сферу политики. Однако на этот раз материалисты оказались в обороне. 

Главной слабостью материалистов, по мнению Дюбуа-Реймона, была их неспособность убедительно обосновать тождество мозга и души. Фогт, Молешотт и Бюхнер ограничивались лишь указанием на зависимость душевных функций от мозговых: повреждение мозга приводит к нарушению психических способностей, как это можно доказать на экспериментах с животными. Эта зависимость, по их мнению, делает идею нематериальной души неправдоподобной, а следовательно, материализм — единственным возможным выводом. Следовательно, утверждали они, вовсе не нужно объяснять, как именно мозг порождает сознание. Так, Бюхнер писал в «Силе и материи»:

«Впрочем, для цели данного исследования может быть вполне безразлично, возможно ли и каким образом представить себе, как душевные явления возникают из материальных соединений или действий мозгового вещества, или как телесное движение переходит в духовное. Достаточно знать, что материальные движения посредством органов чувств воздействуют на дух».

Дюбуа-Реймон, напротив, утверждал, что доказательство отношений зависимости никоим образом не является достаточным для материализма. Тот, кто хочет свести сознание к мозгу, должен также объяснить сознание посредством функций мозга. Однако такую объяснительную схему материалисты предложить не могут: «Какая мыслимая связь существует между определёнными движениями определённых атомов в моём мозге, с одной стороны, и, с другой стороны, теми изначальными, далее не поддающимися определению, неоспоримыми фактами: „Я чувствую боль, чувствую удовольствие; я ощущаю сладкий вкус, вдыхаю аромат розы, слышу звук органа, вижу красное“». С точки зрения Дюбуа-Реймона, не существует мыслимой связи между объективно описанными фактами телесного мира и субъективно определёнными фактами сознательного переживания. Следовательно, сознание описывает собой принципиальный предел познания природы.

---

Речь Дюбуа-Реймона об Ignorabimus, казалось, указывала на фундаментальную слабость научного материализма. В то время как Фогт, Молешотт и Бюхнер утверждали материальность сознания, они открыто признавали, что не могут объяснить сознание в терминах функций мозга. Не в последнюю очередь под влиянием этой проблемы концепция естественнонаучного мировоззрения в конце XIX века эволюционировала от материализма к монизму. Эрнст Геккель, самый известный представитель «монистического мировоззрения», соглашался с материалистами в отрицании дуализма, идеализма и идеи бессмертной души:

«Монизм же […] признаёт во Вселенной лишь одну-единственную субстанцию, которая одновременно есть Бог и природа; тело и дух (или материя и энергия) для него неразрывно связаны».

Однако монизм Геккеля отличается от материализма тем, что не признает первичности материи: тело и дух — это нераздельные и в равной степени фундаментальные аспекты одной субстанции. Подобный монизм, казалось, позволял обойти проблему, обозначенную Дюбуа-Реймоном. Если материя и дух являются в равной степени фундаментальными аспектами одной субстанции, то дух уже не обязан быть объяснённым через материю. Даже Бюхнер видел в таком монизме правильный ответ на философскую критику материализма. В письме к Геккелю 1875 года он писал:

«Я […] поэтому никогда не использовал обозначение ‘материализм’ для своего направления, поскольку оно вызывает совершенно одностороннее представление, и лишь поневоле впоследствии здесь и там его принимал, потому что широкая публика не знала иного слова для всего этого направления […]. Предложенное Вами обозначение ‘монизм’ само по себе очень хорошее; однако остаётся вопрос, приживётся ли оно у широкой публики».

Политическое и мировоззренческое воздействие

Материалисты, возможно, и добились большой популярности среди населения, но в политическом плане они были гораздо менее успешны. Пропаганда материализма стоила Фогту, Молешотту и Бюхнеру их профессиональной карьеры в немецких университетах. Пропагандируемое Фогтом революционное содержание материализма не смогло утвердиться в эпоху реакции после 1848 года. В политических движениях второй половины XIX века естественнонаучный материализм также остался без существенного влияния — в том числе из-за разногласий с Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом. Маркс называл Фогта «мелкоакадемическим пивным горлопаном и неудавшимся парламентским оратором», и конфликты всё более перерастали в личные доносы. Так, например, Фогту со стороны окружения Маркса было предъявлено обвинение в том, что он якобы работал французским шпионом.

Изменившееся политическое положение отражается и в творчестве Эрнста Геккеля, который перенял у материалистов идею естественнонаучного мировоззрения, но придал ей новое политическое направление. Геккель, на 17 лет моложе Фогта, утвердился в 1860-х годах как представитель дарвинизма в Германии. В своей полемической критике «церковной мудрости и […] псевдофилософии» он, безусловно, был близок естественнонаучным материалистам. Фогт видел в физиологии начало естественнонаучного мировоззрения. Геккель претендовал на то же самое, ссылаясь на Чарльза Дарвина:

«В этой интеллектуальной борьбе, которая ныне охватывает всё мыслящее человечество и подготавливает достойное человека бытие в будущем, на одной стороне, под светлым знаменем науки, стоят: свобода духа и истина, разум и культура, развитие и прогресс; на другой же стороне, под чёрным знаменем иерархии: рабство духа и ложь, неразумие и грубость, суеверие и регресс».

Однако «прогресс» у Геккеля понимался преимущественно как антиклерикальный — в оппозиции к церкви, но не как политический — в оппозиции к государству. Начавшийся в 1871 году Культуркампф Бисмарка против католической церкви дал Геккелю возможность связать антиклерикальный монизм с политикой Пруссии. Накануне Первой мировой войны высказывания Геккеля становились всё более националистическими, расовые теории и евгеника предлагали якобы естественнонаучно обоснованное оправдание шовинистической политики. Таким образом, идеал Фогта о политически революционном естествознании окончательно потерпел крах.

Прием в XX веке

Научный материализм оказал значительное влияние на мировоззренческие споры XIX века. В 1860-х годах дебаты вокруг теории эволюции Дарвина и монизма Геккеля всё более выдвигались на передний план. Однако вопрос о естественнонаучном мировоззрении продолжал оставаться предметом споров; а книга Бюхнера «Сила и материя» оставалась бестселлером. Рубежом стали Первая мировая война и смерть Геккеля в 1919 году. В Веймарской республике дебаты 1850-х годов уже не казались актуальными, философские течения межвоенного периода, при всех содержательных различиях, в целом были критичны к материализму. Это относится и к логическому позитивизму, который, хотя и придерживался идеи научного мировоззрения, трактовал её последовательно анти-метафизически. Согласно критерию осмысленности логических позитивистов, высказывание считалось понятным только в том случае, если его можно было эмпирически проверить. Материализм и монизм по этому критерию оказывались несостоятельными — наравне с идеализмом и дуализмом. Все эти позиции представлялись, таким образом, как ошибочные фантазии ушедшей, спекулятивной эпохи философии. К материалистическим теориям сознания вновь обратились лишь в 1950-х годах в англосаксонской философии. Однако к тому времени естественнонаучные материалисты XIX века были окончательно забыты. Ни в одном из этих текстов не упоминаются Фогт, Молешотт или Бюхнер; послевоенные материалисты концентрировались скорее на современных нейронауках.

Даже в истории науки и философии естественнонаучный материализм до 1970-х годов в значительной степени игнорировался. Довольно рано его начали воспринимать в ГДР под влиянием Дитера Виттиха, который в 1960 году защитил диссертацию о научных материалистах и в 1971 году выпустил в издательстве Akademie Verlag сборник текстов под заглавием «Фогт, Молешотт, Бюхнер: Труды по мелкобуржуазному материализму в Германии». Виттих, занимавший единственную кафедру теории познания в ГДР, в своём обширном введении дал высокую оценку политической, научной и антирелигиозной деятельности материалистов. В то же время он подчёркивал их философские недостатки: «мелкобуржуазные материалисты» были «вульгарными материалистами, потому что настаивали на метафизическом материализме в то время, когда диалектический материализм стал не только возможностью, но и реальностью».

В 1977 году вышла монография «Scientific Materialism in Nineteenth Century Germany» американского историка науки Фредерика Грегори, которая до сих пор считается основополагающей работой. По мнению Грегори, значение Фогта, Молешотта и Бюхнера заключается не столько в их конкретной разработке материализма, сколько в общественном воздействии их научно мотивированной критики религии, философии и политики. «Выдающейся чертой научного материалиста с исторической точки зрения был не столько его материализм, сколько его атеизм или, точнее, его гуманистическая религия». В соответствии с оценкой Грегори, в современной научной литературе общее признание получила роль материалистов в процессе секуляризации XIX века, тогда как их философские позиции до сих пор подвергаются острой критике. Так, например, Ренате Вахснер утверждает: «Нельзя возразить представленной в литературе точке зрения, согласно которой всем троим недостаёт остроты и глубины мышления». Однако не все авторы разделяют эту негативную оценку: так, Курт Байерц отстаивает актуальность естественнонаучных материалистов, поскольку они «разработали первую полностью оформленную форму современного материализма».

«Мы имеем дело у Фогта, Молешотта и Бюхнера всего лишь с одной из форм материализма, но с той формой, которая была типичной для модерна и остаётся в наши дни наиболее влиятельной и действенной».

Поэтому серьёзное рассмотрение современных материалистических споров должно начинаться с XIX века.