Основной источник статьи: Антисери, Реале – “Западная философия от истоков до наших дней”. Около ⅓ материала взята оттуда дословно. В этой же серии статьи про немецкое просвещение (только малоизвестную его сторону) и французских идеологов.

Ранний период (пред-просвещение)

Становление и распространение просветительских идей в Италии было обусловлено историческим контекстом, в котором развивалась культура страны. Отсутствие единого государства, вмешательство церковных кругов в образование, юридическая система, сохранившая в себе много феодальных черт – эти проблемы стали объектами исследований итальянских просветителей. Италия, отстающая от передовых стран Европы, как и Германия или Россия пыталась создать интеллектуальную альтернативу “западным” странам. Поэтому, как и в случае с немцами, среди интеллектуалов Италии доминировал философский рационализм. Из видных его представителей достаточно упомянуть Фарделла (1650-1718), личного знакомого с Лейбницем и Мальбраншем, и создающего обширные философские системы категорий. Широко известно, что Антонио Конти (1677–1749) был его учеником. Конти, занимавшийся математикой и теорией познания, много времени провел в Англии и Франции, где стал поклонником Шекспира, завел дружбу со многими писателями этих стран, а по возвращению популяризировал их достижения в Италии. Но даже знакомство с Ньютоном не пошатнуло его рационалистические позиции. В философии Конти пытался соединить сенсуализм и рационализм:

“Философский метод Галилея предполагал в качестве исходного чувство, в этом он сходился с Бэконом и Локком, в то время как метод Декарта, привитый мне Фарделлой, отталкивался от идеи Бога. Я решил соединить их”.

Так, мы видим попытку, которую предпринял гораздо позже Кант – еще в те времена, когда рационалисты и сенсуалисты только входили в классическую фазу своего противостояния. Его современник, Пьетро Джанноне (1676-1748) выступал против вмешательства церкви дела Неаполитанского государства (как и десяток других писателей в Италии того времени, которые получили меньше славы). За это последние 12 лет жизни он просидел в тюрьме. Пьетро был в первую очередь историком, отдельно исследующим историю религии. Но если говорить о философии, то в конфликте Гассенди и Декарта он занял позицию последнего, что делает его рационалистом, и философом более близким к немецкой, чем к французской традиции.

Крупнейший историограф Италии своего времени, Лудовико Антонио Муратори (1672-1750), которого часто называют первым просветителем в Италии, был искренним католиком, что также отложило большое влияние на его взгляды. В “Размышлениях о хорошем вкусе в науках и искусстве” (1708) Муратори пишет: “Хороший вкус – это умение распознать, с одной стороны, несовершенное или посредственное в науках и искусстве, чтобы его избежать, и совершенное, – чтобы стремиться к нему всеми силами”. За это умение Муратори ценит Декарта, имевшего мужество разрушить “дурной вкус” слепых последователей Аристотеля (то, что оппоненты Декарта тоже критиковали Аристотеля, для него видимо не имеет веса). По мнению Муратори, человеку необходима религиозная вера, а не только правильное использование разума, рождающее истину и полезные дела. Он ценит аскетическое, почти монашеское уединение, и единственное, что напоминает здесь философа Просвещения – его призыв к совершенствованию разума, раз уж так не случайно его подарил нам Бог. Тем не менее, это развитие разума у него звучит очень ограничено, и не выходит за рамки философии рационализма.

Материалистический пантеизм в духе Толанда

Первым хоть сколь-нибудь похожим на философа эпохи Просвещения в Италии стал Альберто Радикати (1698-1737). Важным для его интеллектуального становления было путешествие, которое он совершил во Францию ​​эпохи “Регентства” между 1719 и 1721 годами, в ходе которого он смог расширить диапазон своих знаний и, возможно, получить “распутные” тексты, такие как “La Sagesse” Пьера Шаррона, “Деревенский шестиугольник” Ле Вайера или “Трактат против медицины” Ги де Ла Бросса. Его главное сочинение – “Моральные, исторические и политические речи”, написанные по прямому поручению Витторио Амедео II – в изменившейся обстановке отношений с церковью стали причиной бегства в Англию в 1726 году. Здесь, в Лондоне, он издает свою книгу вторично, и начинает писать следующую работу. “Философская диссертация о смерти, сочиненная для утешения несчастных другом истины”, опубликованной в Лондоне в 1732 году вызвала скандал и привела к аресту Радикати и его переводчика. В ней он защищает право на самоубийство и эвтаназию на фоне явной материалистической философии, навеянной философией Толанда или Спинозы о Боге, как живой силе природы, вечно движущейся материи, которая являет собой нечто Единое, элементы которого связаны между собой бесконечным количеством нитей и т.д.

Историческая концепция Вико

Другим значительным представителем итальянской философии этого периода был Джамбаттиста Вико (1668-1744). Наверное это самое известное имя из всех итальянских мыслителей этого периода. Но он точно также, как и все вышеперечисленные авторы – закоренелый консерватор и рационалист. Чтобы понять это, достаточно хотя бы посмотреть на авторов, которые высоко оценили его творчество, а это Гёте, Гердер, Гегель, Кузен, Мишле. Т.е. его идеи подхватывает немецкая философия и ее последователи в других странах. Его фундаментальный труд – “Основание новой науки об общей природе наций” (1725). И здесь мы видим полное принятие христианской точки зрения на историю. Религия, пусть даже тёмная, порожденная самым примитивным менталитетом, страхом перед проявляющейся в молниях высшей силой и т.д., становится средством нового очеловечивания гигантов, постепенного возникновения социальных институтов и, наконец, сообществ народов. 

“Только религия заставляет народы совершать доблестные дела под влиянием чувств” — говорит Вико в заключении.

Вико предложил циклическую модель истории. При этом развитие человечества, согласно Вико, носит прогрессивный характер, но прогресс достигается постепенными изменениями. Для примера можно взять античность и современность. По Вико все народы проходят три этапа: Божественный, героический и человеческий.

• Греки и римляне прошли их. Божественный это легендарные времена мифов; героический это эпоха царей; человеческий это греко-македонские полисы и царства или римские республика и империя. 
• Точно также их проходят европейцы. Божественный это период варварских королевств на руинах империи; героический это классическое средневековье; человеческий это новое время, в котором живет Вико. 

И так происходит у всех. Но при этом, очевидно, что достижениями греков и римлян могут пользоваться европейцы. Проходя те же этапы развития, мы проходим их по своему, и с учетом опыта предков. Иначе говоря, циклическая история приобретает форму спирали.

Также Вико был несокрушимо убеждён в том, что Бог управляет миром в соответствии со своими замыслами и своей волей определяет историю народов. Однако, именно здесь он начинает напоминать нам философа-просветителя. Потому что он заставил Бога проявляться в истории только через созданную им самим человеческую природу. Природе человека свойственно думать только о своей личной пользе. Божественный дух даёт её страстям возможность свободной игры, так как он дал ей свободу воли, но одновременно Он заставляет размышлять и мудро руководит этой свободной игрой, чтобы из нее развивались гражданское устройство, постепенное преодоление варварства и, в конце концов, гуманность. Как говорит Вико, Он «поставил их ограниченные цели на службу своим более высоким целям для сохранения рода человеческого на этой Земле». 

Гармония личного и общего интереса вполне типичная тема для философов эпохи Просвещения. Более того, Вико открыто критиковал Декарта и его философию, за догматическое ограничение разума. Его труд писался как оппозиция Декарту, как попытка вытеснить из истории рационализм и ввести в науку о культуре и человеке; вместо “логики ясных и отчетливых идей” — “логику фантазии”. В каком-то смысле, как и марксизм позже, Вико выдвинул романтическую концепцию в политике. Он не приходит при этом к философии сенсуализма, нет, но все таки предпочитает вместо абсолютизации действия в чертогах разума – практические действия. Надо стихийно проживать жизнь и учиться делать это все лучше и лучше, вместо того, чтобы пытаться подчинить жизнь выдуманным примитивным правилам. Вико наиболее известен своим принципом verum factum, впервые сформулированным в 1710 году как часть его работы “О древнейшей мудрости итальянцев, обнаруженной в истоках латинского языка” (1710). Принцип гласит, что истина проверяется посредством творения или изобретения, а не, как утверждает Декарт, посредством наблюдения.

Здесь мы видим будущий марксистский тезис “практика критерий истины”, при этом Вико осознавал даже значение классовой борьбы между патрициями и плебеями, которая преобразовывала государство, и тем самым он осознавал значение классовой борьбы вообще. Немудрено, что Карл Маркс ценил у Вико мысль об изначальной и неискоренимой враждебности общественных классов. Вкупе со специфическим выражением цикличной истории (которую можно изобразить в качестве спиралевидного движения) – все это несомненно предвосхищает марксизм.

Но даже несмотря на некоторые достоинства, “Новая наука” Вико осталась в тени и не оказала влияния на философию Просвещения. Если бы даже он оказался влиятельным и заметным, то его место в истории мысли XVIII века оказалось бы где-то между Руссо и Гердером, но никак не в одном ряду к классическим эпикурейским просвещением Гельвеция и Ламетри.

Классическое просвещение

Просветительское движение в собственном смысле, как часть эпикурейской традиции, сформировалось в Италии значительно позднее, чем в других европейских странах, его развитие пришлось на вторую половину XVIII в. Это было вызвано различными причинами, среди которых не в последнюю очередь – контрреформация. Просветительское движение Италии не имело того радикального и агрессивного характера, который оно продемонстрировало во Франции. К середине века многие мыслители ознакомились с идеями Локка и Ньютона, позже возникли дискуссии по трудам Юма, Монтескье, Д’Аламбера, Дидро, Гельвеция и Вольтера, которых переводили на итальянский язык. Особо яростные споры вызывали идеи Руссо. При этом не следует забывать, что с 1758 по 1767 г. при пармском дворе находился Кондильяк. Как видим, итальянское просветительское движение получило свои жизненные соки из последовательного восприятия (с годами становящегося все более быстрым) идей французских и английских просветителей.

Миланская школа: Журнал “Кафе”

Самыми крупными центрами итальянского Просвещения во второй половине XVIII в. были Милан и Неаполь. С правлением Фирмиана в Ломбардии произошло обновление административных и судебных структур; был отвергнут примат церкви в воспитании молодежи; усилилось влияние университета Павии; интенсифицируются торговые отношения и растут культурные связи. Зимой 1761 г. по инициативе Пьетро Верри создается “Общество Кулака“, которое пропагандирует полную свободу высказываний, дискуссий и критики по политическим, этическим, юридическим, философским, научным и литературным вопросам. Членами общества являлись, среди прочих, Алессандро Верри, брат Пьетро, и Чезаре Беккариа. Печатным органом “Общества Кулаков” было периодическое издание “Кафе”. Вот как его характеризует Пьетро Верри:

“Что такое “Кафе”? Листок бумаги, выходящий раз в десять дней. О чем говорится в нем? О самых разных вещах, ранее не упоминавшихся, принадлежащих разным авторам и направленных на общественную пользу. Хорошо, но в каком стиле написаны листки? В любом, кроме скучного. И до каких пор вы предполагаете выпускать их? До тех пор, пока они будут находить читателя. Если общественность станет проявлять к ним интерес, мы продолжим выпускать их еще год, а возможно, и больше. И в конце каждого года из тридцати шести листков получится скромненький томик. Если же люди перестанут читать их, наш труд явится бесполезным, – мы остановимся на четвертом, даже на третьем. Ради какой цели возник этот проект? Ради цели приятного занятия для нас, цели творить доступное нам добро для нашей родины, распространять полезные знания среди наших граждан, развлекая их, как это уже делали и де Сталь, и Свифт, и Аддисон, и Попп, и другие”.

Задуманное по модели английского “Зрителя”, “Кафе”, однако, имело короткую жизнь, оно выходило раз в десять дней, начиная с июня 1764 до мая 1766 г. Однако в нем звучал свежий голос, ожививший угасший было интерес, оно обострило спорные вопросы. Читая “Кафе”, общественность впитывала атмосферу французского и английского Просвещения. Главными темами были борьба против культурной (и не только культурной) инерции, устаревших законов, безразличия, систематического неверия в будущее – в общем, против всего, что задерживало модернизацию страны. Похожие журналы возникают также и в Венеции («Венецианская газета», 1760-1761, и «Зритель», 1762, издаваемые Гаспаро Гоцци; «Литературный бич» Баретти, 1763-1765).

Братья Верри

“Я всегда буду считать Д’Аламбера, Вольтера, Гельвеция, Руссо и Дэвида Юма людьми высшего порядка, память о которых останется в веках” (с) Пьетро Верри 10 апреля 1767 г.

Пьетро Верри (1728-1797), философ и экономист, занимался теоретическими вопросами налогов, был вице-президентом Главного экономического совета, президентом Совета казначейства; с 1783 по 1786 г. – “тайный государственный советник”. После смерти Марии Терезы, являясь противником реформ, задуманных Иосифом II, он на некоторое время отошел от дел. Позднее выступил в защиту Французской революции, хотя и критиковал ее якобинский исход. Его “Размышления о политической экономии” (1771, в течение трех лет выдержали семь изданий и были переведены на французский и немецкий языки) представляют собой резкую и умную защиту либерализма.

В своих сочинениях Верри присоединился к теориям Гельвеция, а также сенсуализму Кондильяка, основывая деятельность человека на поисках счастья и удовольствия. Человек, по Верри, склонен к себялюбию, к удовольствию, и поэтому человек пронизан идеей боли, и его удовольствие есть не что иное, как прерывание этой боли. Основной тезис его более философской работы “Рассуждения о природе удовольствия и страдания” (1781) звучит так:

“Все наши ощущения, приятные и болезненные, зависят только от трех причин: непосредственного воздействия на органы, надежды и страха. Первая причина вызывает физические ощущения, две другие – моральные ощущения”. “Все моральные удовольствия, которые рождаются из человеческой добродетели, не что иное, как толчок нашей души в будущее в предвидении ожидаемых приятных ощущений”. “Итак, моральное удовольствие рождается из надежды. Что такое надежда? Вероятность лучшего существования, чем нынешнее. Следовательно, надежда предполагает ощущаемую нехватку добра. Значит, она предполагает в настоящем зло, нехватку счастья”. И поскольку большая часть моральных страданий зависит от наших ошибок, “чем большего прогресса мы достигаем в истинной философии, тем больше мы освобождаемся от этих зол”.

Природа удовольствия заключается в освобождении от зол. Следовательно, мы должны признать, что страдание движет всеми действиями людей, избегающими его: 

“Я не скажу, – пишет Пьетро Верри, – что страдание само по себе добро; но добро рождается из зла, скудость рождает изобилие, бедность – богатство, жгучая потребность заостряет ум, высшая несправедливость порождает мужество, одним словом, страдание – главный двигатель всего человеческого рода; и – причина всех движений человека, который без нее был бы инертным и глупым животным и погиб вскоре после рождения; кровавый пот приводит к усовершенствованию ремесел, учит нас думать, рождает науку, искусства, оттачивает их; одним словом, страданию мы обязаны всем, потому что вечная Премудрость окружила нас им так, что оно стало началом жизни, души и действий человека”. 

Противник пыток, как это видно из его “Наблюдений над пытками” (“Под именем пыток я не имею в виду наказание виновному, вынесенное судом, но мучительные поиски истины – пытка, жестокая сама по себе; поистине достойна дикости прежних темных времен злокозненная мораль, которой обучаются судьи от одного из наиболее классических авторов”), Пьетро Верри явно примыкает к рассуждениям его коллеги Беккариа, о котором дальше. Он является связующим звеном со следующим поколением просветителей (“идеологи”), и буквально передал эстафету Мельхиору Джойя в год собственной смерти. Пьетро также автор сочинений “Размышления над ограничительными законами главным образом при продаже зерна” (1797) и “Истории Милана” (1783).

Его младший брат, Алессандро Верри (1741-1816), человек по натуре беспокойный и критически настроенный, нашел наилучшее применение своим качествам в художественной литературе (несколько романов и трагедий на сюжеты из античности). Также писал и немногочисленные теоретические работы, например очерки об истории Милана. У братьев Верри был еще третий брат, которого редко упоминают в виду его малозначимости для эпохи Просвещения. Джованни Верри (1745-1818), известный своими любовными похождениями и незаконнорожденным ребенком от дочери просветителя Беккариа.

Из множества статей Алессандро в журнале “Кафе” наиболее известна “Отказ нотариусу в Академии Круска“. В ней автор восстает против формальной чистоты языка, в пользу непосредственной выразительности:

“Английские мыслители пишут с большой заботой о порядке; французы – энергичными и краткими оборотами, показывая мысль в свободном полете; и те и другие не вводят закона, ограничивающего развитие идей; не жертвуют гением ради метода, насыщенностью стиля – ради стерильности. А мы, наоборот, кажется, имеем в наших сочинениях что-то робкое, искусственное. Кто из итальянцев смог бы писать в стиле “Духа законов”?”.

Критикуя прошлое, Алессандро Верри не обманывается мифом “света”.  

“Человек, – пишет он, – прилагает усилия, чтобы вскарабкаться на утес истины; шатаясь, иногда добирается до ее вершины и резвится там, наверху, как ребенок. Мы уважаем нашу культуру, утешаемся тем, что вышли из гражданского варварства, еще более пагубного, чем дикость; стараемся как можно позднее вновь впасть в новое варварство, но мы скромны и всегда имеем в нашем мозгу клеточку, предназначенную для ласточки истины – сомнения… И знаешь, почему? Потому что причина ошибок всегда – в нас самих… Не стоит удивляться нашему долгому бреду: мы сотворены с самыми разнообразными формами обольщений; ничего другого не остается, как постараться, чтобы они были краткими, редкими и не слишком жестокими”.

С прекращением издания “Кафе”, Алессандро Верри переехал из Рима в Париж (вместе с Беккариа), а затем – в Лондон. Большой интерес представляет переписка братьев Алессандро и Пьетро Верри. В ней мы находим портрет общества XVIII в., культурного, эстетического и политического характера. Вот, например, письмо Алессандро брату Пьетро из Лондона 21 декабря 1766 г. Оно полно типичных для Просвещения тем: восхищение Англией, духом терпимости.

“Здесь уже никто не говорит о религии. В Париже это происходит столь часто, что нагоняет тоску… В Париже огромнейший энтузиазм по отношению к философии, жар души следовать ее истинам – это порождает столкновения и бурные волнения, в них развиваются и проявляются великие качества, великий человек становится величайшим; во всем виден огонь философии, все возвышенно, страсти контрастны и гибки. А в Лондоне что может взволновать кровь? Вы не хотите ничему верить? Вы господин себе. Хотите немножко верить? Ваше право. Хотите верить определенным образом? Поступайте, как вам угодно. Хотите организовать секту? Пожалуйста. Хотите сказать, что король… – Вы абсолютно свободны в вашем выборе. Мой слуга говорит это по сто раз в день”.

Здесь Алессандро Верри признается: “Когда я в Милане, мне так хочется повозмущаться сенатом, магистратами и т. д., но в Лондоне у меня нет никакого желания делать это”. Терпимость в правовых отношениях англичан вызывает и восхищение: “Терпимость к мнениям, о которой так кричат философы, здесь – достояние всех, даже грузчиков, и достигает своего апогея в правительстве. Любой англичанин знает эту, в других местах недостижимую, но здесь тривиальнейшую истину: чтобы быть свободным, гражданин должен подчиняться не человеку, а закону; поэтому каждый англичанин говорит: “Мой господин – закон”; и, чтобы узнать, допустимо то или иное действие, он выясняет, есть ли закон, который бы его запрещал. Если такого закона нет, он заключает, что действие разрешено, и это является системой. Эти две кардинальные и важнейшие максимы здесь имеют всеобщее распространение. Из них вытекает много других истин, которые здесь также носят общий характер. Я уж не говорю о заслуживающих особого внимания политике и торговле”.

Позднее Пьетро Верри в письме младшему брату Алессандро от 9 февраля 1767 г. пишет о неизбежности триумфа гражданских свобод и философии, он предсказывает осуществление мечты Платона:

“Сила государства на сегодняшний день определяется его военной мощью; последняя пропорциональна денежной массе; та, в свою очередь, – торговле; а эта – гражданской свободе. Следовательно: или ослабнуть и быть подавленным внешними силами, или же дать гражданскую свободу народам – вот альтернатива, перед которой находятся европейские государства. Большой вклад в это изменение должна внести философия; в народные массы она проникает в виде проблесков, но когда достигнет зрелости будущее поколение, философы не только не принесут человечеству нечаянного зла, но и установят границы, чтобы оно не совершалось в будущем… все зависит от развития разума”. Миланская школа заслужила похвалу Вольтера (“Она делает большие успехи”).

Чезаре Беккариа: против пыток и смертной казни

Кроме братьев Верри к миланским просветителям с мировой известностью относится также философ и юрист Чезаре Беккариа (1738-1794). В работе «О преступлениях и наказаниях» (1764) он подверг анализу целесообразность и справедливость пыток, которые были неотъемлемой частью системы судопроизводства европейских стран. Это сочинение переводилось на разные языки, комментировалось и обсуждалось по всей Европе.

“Факт преступления или определен, или не определен; если определен, для наказания достаточно стабильного закона и пытки не нужны, поскольку нет нужды в признании самого обвиняемого; если же факт не установлен, то нельзя мучить невиновного, потому что, согласно закону, не виновен человек, преступление которого не доказано”.

Еще более важными были его аргументы против смертной казни. Беккариа исходит из принципа: человек – это личность, а не вещь; свободные личности заключают общественный договор ради защиты и безопасности, и система правосудия также является частью этого договора. Преступления – ущерб обществу в том смысле, что они угрожают его безопасности; наказания законны только тогда, когда они препятствуют новым бедам, новому страху и опасности. На основании этих принципов миланский просветитель заключил, что предпочтительнее предупреждать преступления, чем угрожать смертной казнью. Если предупрежденные меры оказались недостаточными и совершено преступление, соразмерное наказание должно последовать немедленно, без каких бы то ни было проволочек.

Смертная казнь, по мнению Беккариа, неприемлема по трем причинам Никто не имеет права лишать жизни и тем более отдавать жизнь на произвол судьи; жизнь – высшее благо, и ее насильственное прекращение не входит в компетенцию общественного договора. Многовековой опыт говорит, что пытки и смертная казнь не устрашает никого и никого еще не удержали от нанесения обществу ущерба; напротив, пример человека, в течение длительного времени лишенного свободы и вынужденного тяжко трудиться, удерживает от совершения преступлений, так как открывает перспективу более мучительную, чем смерть, которая, хотя и насильственна, но мгновенна. Наконец, смерть в соответствии с законом – противоречие по определению. Законы не могут запрещать убийство и одновременно предусматривать его в виде наказания: “Мне кажется абсурдным, что законы как выражение общественной воли презирают и осуждают убийство, но сами допускают его и для отвращения граждан от убийства назначают убийство публичное”. Несмотря на эти три аргумента, Беккариа признает, что, по крайней мере, в одном случае смертная казнь неизбежна: когда обвиняемый обладает такими связями, что может угрожать обществу, даже находясь в заточении: “Смерть некоторых граждан необходима, когда нация теряет свою свободу, или в период анархии, когда беспорядки занимают место законов”. Беккариа воспроизводит старую логику оправдания убийства тирана.

Неаполитанская школа

Второй крупнейшей школой Итальянского Просвещения после миланской школы братьев Верри и Чезаре Беккариа стала “школа” в Неаполе, которая фокусировалась преимущественно на вопросах политэкономии. Во второй половине XVIII в. в Неаполе наиболее важные реформы осуществляются под управлением министра Бернардо Тануччи (в период несовершеннолетия короля Фердинанда IV Бурбона, и после изгнания иезуитов в 1767 г). Значительно обновился Неаполитанский университет, где расширились естественно-научные дисциплины, а также изучение права и экономики.

Антонио Дженовези: первый итальянский профессор политической экономии

Именно в Неаполитанском университете начал преподавать аббат Антонио Дженовези (1713-1769), который в этом же университете слушал лекции Джамбаттиста Вико. Если где-то и могло сказываться влияние Вико на современников, то только в его родном городе. Антонио родился в Кастильоне, в провинции Салерно. В 1748 г. он написал “Начала теологии” о различии между церковной и светской властью, что вполне типичная тема для неаполитанцев, здесь достаточно вспомнить хотя бы Пьетро Джанноне. В этой книге утверждается, что непогрешимость церкви ограничена вопросами веры. Несогласный с антицерковным поведением просветителей (ведь бесполезно пытаться “изгнать Божественное и религию, если весь человеческий род, вся природа хочет этого, и не по капризу, а по чувству самой природы”), Дженовези все же твердо убежден, что свобода и независимость разума необходимы для общественного прогресса. Занимаясь метафизическими и этическими проблемами, он понял, что новой наукой, полезной для целей прогресса, станет политическая экономия.

Возглавив первую в Европе кафедру политической экономии в Неаполитанском университете, созданную специально для него, он стал изучать возможности регулирования экономических отношений с помощью законов разума. 4 ноября 1754 г. Дженовези прочел вступительную лекцию. “Огромная толпа слушателей окружила кафедру. Интерес изо дня в день, из месяца в месяц рос, как и число людей, приобретавших книги по политической экономии. Книгопродавцы не успевали заказывать их из-за границы” (Ф. Вентури). Экономическая теория Дженовези затрагивала суть проблемы, заостренной на природе цивилизации и культуры, потребностей роста производительности труда и потребления.

“Было бы хорошо, – пишет Дженовези в “Основах коммерции”, – чтобы не только люди науки и искусства, но и крестьяне и женщины знали бы кое-что о культуре. Это: 1) Культура коммерческих отношений ведет к расширению цивилизации. 2) Экономически она упорядочила бы быт большей части семей; 3) интеллектуально организовала бы многих людей для лучшего употребления талантов, которыми их наградил Господь; 4) усовершенствовала бы искусства, сделала бы их более свободными и более распространенными”.

Дженовези чувствовал себя воспитателем народа, скорбя, что большинство преподавателей – обманщики и воры и лишь немногие – справедливы и знающи. В качестве модели он приводил англичан, изобретательных и отважных, противопоставляя их испанцам, вялым и тщеславным. Он советовал ученым положить конец словопрениям и обратиться к культуре и делу, занявшись, к примеру, механикой или сельским хозяйством. Дженовези настаивает на бесполезности любого исследования того, что выше нас, обращая сарказм против метафизиков и диалектиков, “Дон-Кихотов от науки”. Ему представляются “пространными и неопределенными” гипотезы Декарта, а идеи Ньютона, Бэкона, Галилея, Локка – “доказанными опытом или разумом”.

Его интерес обращен не столько к субстанциям и сущностям, сколько “к нашим обычаям и потребностям” (“Люди представляют собой скорее то, что они получили от воспитания, нежели то, что от рождения”). Дженовези – против теории Руссо. Науки и искусства, констатирует он, – “дети потребностей”.

“Если наш философ [Руссо] называет потребности пороками и преступлениями, он жесток; если считает, что не нужно думать об их удовлетворении, он несправедлив; если верит, что можно свести науки и искусства только к пользе, удалив из них всю красоту, он груб; если же хочет исправить ложь, просочившуюся в них из-за непреодолимых пороков человеческой натуры, он философ”. 

В “Лекциях по коммерции” (1765-1767) Дженовези отмечает “слишком большое число адвокатов, врачей, церковных лиц, собственников-абсентистов, слишком много живущих на ренту бездельников. Предположим, число жителей Неаполитанского королевства – четыре миллиона; сколько среди них тех, кого можно считать производителями? Около четверти”. Дженовези – все в тех же “Уроках коммерции” – предлагает следующую альтернативу: “Нужно просвещать и помогать тем, кто работает, чтобы они увеличивали доход быстрыми темпами и усердным трудом”; кроме того, нужно “довести до совершенства механику, удивительную помощницу искусств”. В “Лекциях” исследуется также феномен денежного обращения, общественного кредита, инфляции, денег, предоставленных взаймы под проценты; при изучении всех этих вопросов Дженовези продемонстрировал яркую способность рационализировать проблемы, ставшие предметом европейских дискуссий. “Лекции” были вскоре переведены на немецкий, испанский и французский языки; один венецианский просветитель, назвал его “самым славным гением Италии”. Другие работы Дженовези: “Философские раздумья о религии и морали” (1758), “Логика” (1766), “Метафизические науки” (1766), “Дицеозина, или Наука о справедливом и честном” (1776).

Фердинандо Галиани: автор трактата “О деньгах”

Близок к Дженовези по обсуждаемым проблемам и Фердинандо Галиани (1728-1787). Его воспитанием занимался дядя, монсеньор Челестино. “Будучи открыт влиянию, просветительские схемы он дополнил живым чувством истории Вико и Бартоломео Интьери”, в возрасте 23-х лет он опубликовал трактат “О деньгах” (1751). Это сочинение в пяти книгах, где, среди прочего, критикуется меркантилистская доктрина, согласно которой богатство нации заключается во владении драгоценными металлами (к этой и другим идеям впоследствии неоднократно обращался в “Капитале” Карл Маркс). В первой книге трактата Галиани обсуждает ценность вещей, которая, по его мнению, зависит прежде всего от их пользы и редкостности, а также от количества и качества труда и времени, затраченного на их производство. Ценность, по Галиани, это “соотношение между владением одной вещью и владением другой согласно представлениям человека”. Другие книги трактата касаются различных видов обращения денег, их подделки, импорта и экспорта и т. д. Идеи Галиани о денежном обращении весьма интересны; их движение и рост соотносятся с сельскохозяйственной продукцией, промышленным производством и числом населения.

В 1759 г. Галиани послан Карлом III в Париж в качестве секретаря неаполитанского посольства. В Париже, благодаря своим блестящим манерам и остроумию, он оказался в высшем свете. Его связывала дружба с выдающимися представителями французского Просвещения, среди которых – Дидро. До нас дошла его интереснейшая переписка с французскими просветителями. Во Франции он приблизился к физиократическим теориям: однако вскоре он дистанцировался от них и в 1770 году опубликовал “Диалоги о торговле зерном”, в которых, выступив против повального либерализма, он поддержал относительный характер экономических институтов и необходимость учитывать исторические, социальные и экологические особенности разных стран.

Гаэтано Филанджери: разумные и универсальные законы должны учитывать состояние нации

Ещё одна выдающаяся фигура неаполитанского Просвещения – Гаэтано Филанджери (1752-1788). Прервав военную карьеру, он посвятил себя занятиям под руководством епископа Тривентского, Николы де Лука. В 1774 г., уже будучи адвокатом, написал “Политические размышления о последнем государственном законе, касающемся управления органами юстиции”. В своем сочинении Филанджери присоединяется к защитникам права, полагая, что гражданская свобода опирается на законы, а не на суждения тех, кто их интерпретирует. Вскоре, однако, Филанджери оставил адвокатуру, занявшись наукой. Его “Наука законодательства” (1780-1783), в четырех частях, имела большой успех. Бенджамин Франклин познакомил с ней Америку, а позже Бенджамин Констан написал к ней комментарии.

Основа законодательства – спокойствие и защита граждан; цель – счастье. Законы – разумные и универсальные, и, следовательно, общие для всех наций – нельзя применять без учета “состояния нации, которая их принимает”. Противник феодальных и церковных привилегий и деспотизма, Филанджери считал, что законы должны способствовать увеличению населения, предупреждать обнищание и порчу нравов. Постоянному войску следует предпочесть народную армию.

“Промышленность, торговля, предметы роскоши, искусство… раньше ослабляющие государство… сегодня являются наиболее крепкой опорой процветания народов”.

Находясь под влиянием Беккариа в том, что касается реформы судопроизводства, Филанджери уделял большое внимание проблемам воспитания, которое он хотел бы видеть “общественным, универсальным, а не рутинным”. Нужны “трудолюбивые и изобретательные граждане в мирное время; стойкие защитники во время войны; хорошие супруги и прекрасные отцы, исполненные чувством уважения к законам и собственного достоинства”. Соединявшая идеи Монтескье, Гельвеция и Руссо, “Наука законодательства” Филанджери сегодня представляет собой выразительный документ реформистских устремлений Италии XVIII в. Если Дженовези, Галиани и их ученики стали крупнейшими представителями итальянской политэкономии, то Филанджери вместе с Беккариа внес крупнейший вклад в юридические аспекты просветительской идеологии. 

Мученики Неаполитанской республики

Трое перечисленных неаполитанцев считаются самыми известными просветителями своего города, подобно тому как Беккариа и братья Верри – самые известные из миланских. Как и в предыдущем случае, неаполитанское просвещение не исчерпывается этими именами, но здесь стоит назвать еще как минимум одного. Франческо Марио Пагано (1748-1799), ещё один итальянский юрист, бывший другом Филанджери и одним из многих учеников Дженовези. Он представлял радикальное крыло неаполитанских просветителей. Пагано активно участвовал в патриотическом якобинском движении, развернувшемся в Неаполе под влиянием Великой французской революции, выступал защитником на судебных процессах патриотов в 1794 году (уже тогда в страхе перед Революцией во Франции начались преследования). В 1796 году Пагано был арестован, но в 1798 году — освобождён, после чего находился в эмиграции в Риме и Милане. Он сыграл важную роль во время неаполитанской революции и в недолгом существовании Неаполитанской республики. В январе 1799 года, после провозглашения “Партенопейской республики”, созданной под опекой Наполеоновской Франции, Пагано вернулся в Неаполь и стал одним из виднейших ее деятелей: он был членом временного правительства и президентом законодательного комитета, одним из авторов проекта республиканской конституции.

В июне с оружием в руках защищал республику. После вмешательства Англии, возвращения на престол Фердинанда I и поражения, 23 июня 1799 года Пагано участвовал в подписании почётной капитуляции, гарантирующей сохранение жизни республиканцам и право на беспрепятственный выезд из страны. Однако правительство, нарушив условия капитуляции, жестоко расправилось с участниками революции. Королевский суд приговорил его к смертной казни через повешение. Вместе с группой патриотов (свыше 100 человек) Пагано был казнён. Среди казненных были также очень видные фигуры итальянского просвещения, как Доменико Чирилло и Никола Пасифико, популяризаторы биологии Линнея и Бюффона.

Из второстепенных авторов можно ещё упомянуть литературоведа Беттинелли, критиков-эссеистов Альгаротти и Барретти, драматургов и поэтов, среди которых самым значимым был “Вергилий современной Италии”  Джузеппе Парини. Но их мы не будем рассматривать отдельно, поскольку они не привносят существенно новой информации к уже сказанному.

Итоги классического просвещения в Италии

Названные нами авторы миланской школы – это только верхушка айсберга. Вокруг них вращалось ещё несколько десятков итальянских интеллигентов, которые мыслили в том же духе. И не только итальянских, с итальянскими просветителями в журнале “Кафе” сотрудничал Боскович, отец хорватского просвещения. Большая часть из этих интеллигентов (есть и редкие исключения, как например Джамбаттиста Биффи), если они доживали до прихода Наполеона – страстно поддерживали его деятельность и основание Цизальпинской республики в Северной Италии. И до, и после Французской революции, все эти деятели регулярно ездили во Францию, зачастую имели личные знакомства с ведущими просветителями и активно переводили их работы на итальянский язык. В свою очередь в работах французов иногда можно находить ссылки на итальянцев, особенно по вопросам политэкономии, в чем Италия старалась специализироваться.

В случае с Неаполитанской школой мы видим тоже самое, что и в случае с Миланской. Местная интеллигенция преклоняется перед Францией и готова даже открыть ворота Наполеону. Единственная разница заключается в том, что аристократия Неаполя уничтожила значительную часть просветителей в 1799 году. А те, кто пережил террор, либо уже были слишком набожными людьми и не представляют интереса, либо просто отошли от дел. Говоря о классическом Просвещении в целом, Италия дала достаточно много значимых фигур в масштабах всей Европы. Некоторые из них дожили до Французской революции, большинство поддержало её. Но такое преклонение перед Францией не могло нравится будущим поколениям итальянских националистов, которые справедливо видели французов как завоевателей, поэтому влияние просветительской идеологии в дальнейшем здесь упадет, ровно как и в Германии по тем же причинам.

Оппозиция этим тенденциям, которая по всей Европе выльется в культурное явление романтизма и подъем национализма, началась уже в недрах Италии XVIII века. Пионером этого направления стал Джованни Ринальдо Карли (1720-1795), очередной итальянский политэконом, который по началу хорошо относился к просветителям, но будучи аристократом не только по крови, но и по своему мышлению, резко порвал с идеологией просветителей после ВФР. Хотя ещё до этих событий уже выражал свое недовольство. Это случилось в 1765 году когда в “Кафе” была опубликована “О родине итальянцев”, очень известная статья о недостатках и особенностях итальянцев того времени, проникнутая пренебрежением к подчинению многих своих соотечественников иностранцам, но в то же время полон горячего патриотического пыла. Статья, опубликованная анонимно и долгое время приписывавшаяся его другу Пьетро Верри, имеет решающее историческое значение, поскольку она будет вновь рассмотрена в XIX веке и станет источником вдохновения для многих итальянских патриотов либеральных убеждений. В статье пропагандируется осознание итальянцами себя как итальянцев (а не “миланцев”, “тосканцев” и т.д.), и звучит призыв пользоваться своим умом, а не паразитировать на умах англичан и французов. В 1771 году он критиковал свободную торговлю зерном, защищая интересы аристократии (и возможно в этом повлиял на Галиани). Поэтому вполне ожидаемо, что после начала ВФР он стал консерватором.

Позднее просвещение 

Однако, в Англии наступившая эпоха романтизма не отменяла того, что старое эпикурейское просвещение продолжило существовать под видом утилитаризма Бентама и Милля. Идеалы просвещения проникали даже в творчество Байрона и Шелли. В Германии тотальное господство романтиков не отменяло параллельное развитие позитивных наук, в отрыве от модной философии и литературы, и она подарила нам Гумбольдта, а позже огромный расцвет различных теорий материализма. И во Франции, родине эпикурейского просвещения, оно получило прямое продолжение в деятельности “идеологов”, а позже дало начало движениям позитивистов и социалистов. Да, всему этому пытались помешать модные направления спиритуализма, Гегель со своим спекулятивным методом и многое другое, но даже Италия в XIX веке имеет известных представителей в философских направлениях идеализма, сенсуализма и эмпиризма. Наиболее крупными итальянскими философами-сенсуалистами были Мельхиор Джойя и Джованни Д. Романьози.

Итальянский идеолог

Мельхиор Джойя (1767-1829) происходил из небогатой семьи, которая приложила все усилия и терпела лишения, чтобы дать ему образование. Первоначально Джойя намеревался посвятить жизнь служению церкви, для чего прошел специальное обучение и даже получил духовный сан. Ещё в юности он был умеренным якобинцем, находившимся под влиянием янсенизма и сенсуализма Кондильяка и Джона Локка, а также утилитаризма Джереми Бентама. Активно сотрудничал с массой газет демократического направления. Покинув семинарию, он посвятил себя математике под руководством учёного Грегорио Фонтаны, профессора Университета Павии. Уже здесь он изучал статистику и экономику.

Когда в 1796 году Бонапартом была организована республика в Ломбардии, Фонтана был назначен членом законодательного органа, и под его покровительством Джойя обосновался в Милане и продолжил более углубленное изучение политэкономии. Получив премию за эссе о “свободном правительстве, лучше всего приспособленном к Италии”, он решил сделать карьеру публициста (кстати, в совете судей тогда находился Паоло Верри) и вернулся на родину, но герцог Пармский Фердинанд Бурбонский посадил его в тюрьму за подозрение в либерализме. Из тюрьмы его освободил Бонапарт, а Джойя, вернувшись в Милан, был назначен не небольшую должность при законодательном совете. В дальнейшем его нахождение на свободе или в тюрьме зависело от успехов или поражений Наполеона в Италии.

Понятно, почему Джойя стал страстным сторонником Наполеона и его главным рупором на итальянском языке. Он выступает за политическое господство Франции над другими странами, в том числе над Италией с республиканской формой правления. Во время Цизальпинской республики, в 1801 году он был назначен историографом и статистиком (директором первого статистического бюро в Италии). После падения наполеоновской империи удаляется от политики и ведет тихую личную жизнь. Несколько раз был заключён в тюрьму, один раз в 1820 году на восемь месяцев за подозрение в связях с карбонариями.

Он был одним из немногих итальянских писателей, который смелее отдавал предпочтение промышленности чем сельскому хозяйству. Основная идея Мельхиора Джойя в признании ценности статистики или сбора фактов, в том числе применительно к философии. Логику он считает практическим искусством. Последний труд “Философия статистики” резюмирует его размышления о человеческой жизни, о целях и методах философии. Среди многих его работ, примечательна “Идеология” (1822). Мы не знаем о чем она доподлинно, но вероятно эта работа прямо связана с обществом “идеологов” во Франции, интерес Джойи к “идеологам” известен.

Итальянский Бентам

Конечно, если искать аналог Джереми Бентама в Италии, то сразу напрашивается Беккариа с его осуждением тюремной системы. Но если искать среди современников самого Бентама, то очевидно таковым будет Джованни Д. Романьози (1761-1835). Как философ, Романьози примыкает к сенсуализму Кондильяка; он боролся не только с теорией врожденных идей, но и с мнением о существовании врожденных абстрактных способностей души. Как и Джойя (да и большинство ранних просветителей) он симпатизировал французам и юности был якобинцем. Точно также он построил карьеру во времена Наполеоновский войн, а после падения Империи оказался в опале. Также оказывался связанным с группировками карбонариев. И также проявлял интерес к французским “идеологам”, их подходу к статистическому методу и применении математики в социальных науках (что передал своему ученику Карло Каттанео, который дрейфовал от идеологии ближе к немецкой философии).

Как юрист, Романьози известен своей теорией наказания, прямо развивая концепции Беккариа. В политике Романьози выдвинул тему национальности, как высший принцип международных отношений, и независимость каждой нации, как новое начало политического равновесия, явившись таким образом, наряду с Росси, основателем итальянской школы международного права. Защищая буржуазную республику и промышленную революцию, Романьози публично дискутировал с Сисмонди и Сен-Симоном. Местами Романьози уже отходит от индивидуализма и рассматривает “общество в целом”, как реальный объект с внутренней логикой развития, в чем сказывается влияние периода романтизма.

К слову в теории эстетики он отрицал разделение на “классицизм” и “романтизм”, выдвигая некую третью позицию, которая объединяет их обоих. В разные времена сильнее проявляются разные элементы этой общей литературной традиции, но в сущности они остаются одним.

Итальянские Байрон и Шелли

Знаменитый поэт и философ Джакомо Леопарди (1798-1837) считается одним из величайших итальянских поэтов XIX века и одной из самых значительных фигур в мировой литературе, а также одним из главных выразителей литературного романтизма, хотя он всегда критически относился к романтическому течению, которое он отвергал, считая себя близким к классицизму. Глубина его размышлений о бытии и человеческом состоянии – сциентистского и материалистического толка – также сделала его философом. Если описывать творчество Байрона и Шелли в общих мазках, мы получим практически такую же картину, поэтому не удивительно, что среди четырех главных вдохновителей Леопарди в творчестве стали собственно Байрон, Шелли, Шатобриан и Фосколо (удивительно разве что здесь оказался Шатобриан). Его материалистические позиции, выведенные главным образом из эпохи Просвещения, но впоследствии развившиеся в законченную философско-поэтическую систему, сформировались на основе чтения таких философов, как барон Гольбах, Пьетро Верри и Кондильяк, с чем он, однако, сочетает свой собственный пессимизм. Некоторые из его песен, вдохновленные патриотическими мотивами, свидетельствуют о его либеральном духе и приверженности гражданскому пафосу в литературе. Его атеистический материализм противостоит господствующему католическому романтизму, от которого его сильно отличало неприятие всякой надежды на прогресс в завоевании политической свободы и национального единства, отсутствие интереса к историческому взгляду на прошлое и реализм содержания и языка (ср. “мировая скорбь” Байрона).

На счет пессимизма, считается что к этому его могло подтолкнуть крайне слабое здоровье. Как часто бывает при инбридинге (его мать была двоюродной сестрой отца), Джакомо был болезненным ребёнком. В юном возрасте перенес лихорадку или воспаление легких, что привело к сильному сколиозу и ревматоидному артриту. Долгое время считалось, что у него был туберкулёз костей, однако современные медики предпочитают говорить о ювенальном спондилите. В письмах Леопарди сетовал на “расстройства мочеиспускания, деформацию позвоночника, нарушения зрения, астению, низкий вес и рост, кишечные расстройства, а также легочные и сердечно-легочные осложнения”. Но это странное замечание, учитывая, что пессимизм выражает большинство поэтов того же периода, явно ничем не больных. Все таки скорее это общая литературная тенденция, связанная с утратой веры в будущее после поражения Наполеона в 1815-м или даже после поражения Республики в 1799-м.

Еще в возрасте всего-то 12 лет, в 1810 году, Леопарди начал изучать философию, а два года спустя написал “Философские диссертации”, которые затрагивают темы логики, философии, морали, теоретической и экспериментальной физики (астрономии, гравитации, гидродинамики, теории электричества). Уже в юности он прекрасно знал не только латынь и греческий, но также мог читать на английском, испанском, немецком и французском. Но не будем перечислять всех его филологических трудов раннего возраста, и перейдем сразу к сути. Между 1815 и 1816 годами в Леопарди ощущалась сильная перемена, ставшая результатом глубокого духовного кризиса, который заставил его отказаться от эрудиции и посвятить себя поэзии. Кроме уже упомянутых выше авторов, юноша прочитал “Вертера” и сочинения мадам де Сталь (и определенное количество другой романтической литературы), после чего зарядился духом эмансипации от классицизма.

Уже в 1817-м Леопарди впервые сформулировал свою “теорию удовольствия”, философскую концепцию, которую он постулировал на протяжении всей жизни. Большая часть теоретизирования этой концепции содержится в “Зибальдоне”, в котором поэт пытается органично изложить свое видение человеческих страстей. Суть этой теории в том, что самые чистые и возвышенные ощущения удовольствия мы получаем в детстве, а всю последующую жизнь пытаемся только воспроизвести логику процесса, который произвели в детстве, чтобы получить только подобие того чистого и “бесконечного” удовольствия.

В 1816-1818 годах позиция Леопарди по отношению к романтизму возвращается обратно на неоклассицистические рельсы. Теперь его неприятие романтизма выражалось на более концептуальном уровне. Однако то, что он исповедовал на страницах критический статей, окажется глубоко отличным от результатов, полученных в его поэзии, тематика и дух которой полностью соответствовали романтическому менталитету. Умер Леопарди в 1837 году от болезни, когда ему было всего 39 лет.

Один из романтиков, которым вдохновлялся Леопарди, был Уго Фосколо (1778-1827), имеющий греческие корни. Фосколо был ярким сторонником как Революции, так и раннего Наполеона (до создания Империи), даже служил в армии Бонапарта во время итальянских кампаний. Он также совмещал классицизм и романтизм в своем творчестве, а его лирика, совмещенная с бурной общественно-политической и даже военной жизнью отлично накладывается на концепцию “байронического героя”. Как и Леопарди, а может даже более рьяно, Фосколо придерживался материалистических и механистических теорий Просвещения (в частности, идей Томаса Гоббса, Поля Анри Гольбаха, Дидро и Гельвеция, а также сенсуализма Кондильяка). Эти теории, с одной стороны, содержали обнадеживающие элементы, поскольку изгоняли суеверия , но, с другой, вызывали у него тоску перед “вечным небытием”, забвением, которое окутывает человека после смерти. Фосколо, по сути, можно определить как атеиста и рационалиста, но он не был совершенно нерелигиозным человеком. В нем волнуются пессимизм и тревога вечности, придающие драматический тон поэзии и прозе.

Критики итальянского сенсуализма

Проникновение кантианства, а затем и романтического спиритуализма в Италию породило критику сенсуализма, в которой участвовали, среди прочих, Паскуале Галуппи, Антонио Росмини и Винченцо Джоберти. Переработка немецкого идеализма , особенно гегелевского, осуществленная Франческо де Санктисом, Аугусто Вера и Бертрандо Спавентой, обеспечила философскую основу для либеральной революции, кульминацией которой стало национальное объединение. Среди спиритуалистических течений Рисорджименто имело значение и то, которое возглавлял Джузеппе Мадзини. О них мы уже не будем говорить, учитывая что они не относятся непосредственно к просветителям. Их имена упомянуты только для того, чтобы желающие могли загуглить их самостоятельно.

Но отдельно нас интересует фигура Алессандро Мандзони (1785-1873), который был сыном Джулии Беккариа (дочки того самого Чезаре Беккариа) и, если говорить о биологическом отцовстве, то вероятнее всего отцом ему приходился ловелас Джованни Верри (брат тех самых Верри). И дело не только касается его происхождения, ведь его мать унаследовала идейные предпочтения от своего отца, и в соответствии с ними она оказывается в Париже в 1805 году. Здесь она тесно общается с “идеологами” в кружке Отёй, где 20-ти летний Алессандро набирается идей и становится очередным представителем просвещенческой идеологии. В эти годы он близок к Уго Фосколо и Кабанису, даже планирует женитьбу на дочери Дестюта де Траси. Но женитьба не срослась, а сам он вскоре принимает католицизм и становится консерватором, отбросившим значительную часть идейного багажа “идеологов”. Позже он активно общается с французскими (Виктор Кузен) и итальянскими (Антонио Росмини) спиритуалистами и становится одним из крупнейших “исторических романистов” в духе Скотта на территории Италии. Если раньше мы сравнивать Фосколо и Леопарди с персонажами в духе Байрона и Шелли, то Мандзони с его отступничеством может походить на Вордстворта.