Трагедия Эврипида, которая была написана между 424 и 420 гг. до н. э. тесно связана с политической ситуацией тех лет, когда Афины были заинтересованы в укреплении союза с Аргосом (критическую отсылку на этот союз можно найти во “Всадниках” Аристофана). По годам постановок она ближе всего примыкает к пьесам «Андромаха» и «Гекуба»; и пьесам Аристофана “Ахарняне” и “Вседники”. Годы постановки делают её также смежной с пьесами Аристофана “Облака”, “Осы” и “Мир”. Несмотря на своё название, трагедия «Просительницы» сюжетно отличается от аналогичной пьесы Эсхила. В избранном сюжете видна прямая аллюзия на события после битвы при Делии в 424 до н.э., когда после победы над афинянами фиванцы (выступившие в качестве союзников Спарты) отказались выдать для погребения трупы убитых воинов. Сюжет мифа рассказывает практически о том же — после разгрома фиванцами армии «Семи вождей» напавших на их город, царь Адраст приезжает в Аттику и просит Тесея добиться от победителей выдачи тел павших для их погребения. В этой пьесе Эврипид использует тот же эпизод фиванского мифологического цикла, что и Эсхил в несохранившейся трагедии «Элевсинцы».
Удивительно то, с какой быстротой и прагматичностью меняются сюжеты афинских постановок. Ещё недавно славой пользовался «Фиванский цикл», разрабатываемый Эсхилом и Софоклом, причем, хотя Софокл писал своего «Царя Эдипа» уже после начала Пелопонесской войны, в сюжете это не отражено, и никакого негатива в сторону фиванцев нет. Более того, уже ближе к концу войны, когда Фивы не будут больше воевать с Афинами — Софокл отразит в мифе про «Эдипа в Колоне», что фиванцы на самом деле глубокие друзья Афин ещё с древности. Но сейчас, когда нужно заискивать уже перед Аргосом — тот же миф используется таким образом, что древние Афины пошли войной на Фивы, лишь бы угодить побежденным аргивянам. Причем уже не Этеокл (на стороне Фив), а Полиник (на стороне Аргоса) оказывается более праведным братом (правда это раскрывается уже в более поздней пьесе «Финикиянки»). Стоит отметить, что это не первая попытка заключения союза между Аргосом и Афинами, подобная попытка производилась раньше, ещё до Пелопонесской войны, и тогда, в трилогии «Орестея» мифологическое обоснование этого союза озвучивал Эсхил, но у него дело обошлось только сценой оправдания Ореста. Конечно, от Эврипида мы тем более ожидаем высокого уровня политизированности пьесы, ведь это даже далеко не «Гераклиды», но тем не менее, невозможно не отметить этот момент.
Монолог Тесея
И уже сразу в первой же речи, в монологе Эфры, нам напоминают о «женской» проблематике, столь излюбленной Эврипидом:
Через мужчин
Все делать надо женщине разумной.
Она хочет при помощи своего сына, царя Тесея, помочь вдовам из Аргоса, которые хотят вернуть тела своих мужей, погибших под стенами Фив. В просьбах к Тесею отметился, как уже было сказано, и царь Адраст (буквально падая ниц и обнимая ноги афинского царя). Уровень политизации пьесы выходит и здесь в самые первые ряды. Адраст, предвосхищая возможный вопрос, почему он приехал за помощью аж в далекие Афины, говорит, что кроме них все остальные полисы Пелопоннеса крайне малы и слабы, а единственная альтернатива Афинам, всем и так понятно кто: «Жестока нравом Спарта и лукава».
Отдельный интерес с точки зрения идеологии в пьесе представляют строчки Адраста с рассуждениями о расслоении в доходах граждан:
Разумно богачу смотреть на бедность,
А бедному — глядеть на богачей,
Им подражать, учась ценить богатство.
Счастливому полезно видеть горе…
Конечно, всё это подразумевает скорее взаимоотношение бедняка (Аргоса) и богача (Афин), но будучи произнесенной на сцене, эта фраза имеет и более прямолинейный, нравоучительный смысл. Таким образом мы видим, что Эврипид поднимает щепетильный экономический вопрос, и пытается показать взаимную пользу этих крайностей друг для друга, по крайней мере в этическом плане. Но гораздо интереснее, что в своем ответе Тесей отдельно проходится по этому моменту, доказывая, что обе крайности — плохи. Устами Тесея говорит Эврипид, и предлагает знаменитую теорию среднего класса, которую часто приписывают Аристотелю.
Три рода граждан есть: одни богаты
И бесполезны, им всегда все мало.
Другие бедны, в вечном недостатке.
Грозны они, их заедает зависть,
И в злобе метко жалят богачей.
Сбивают их дурные языки
Смутьянов. Род же третий — серединный,
Опора государства и охрана
Закона в нем…
В целом Тесей настроен против просьбы Адраста, и считает того вполне справедливо наказанным судьбой, ведь его беда проистекала из отказа послушать совет гадателя Амфиарая, из желания потакать требованиям молодежи (и то, и другое всё же осуждается, здесь Эврипид вполне консервативен). В общем, сам виноват, пускай сам и расхлебывает за свою глупость. Тесей отказывает в помощи. Однако монолог Тесея интересен ещё и другими местами, помимо уже названного нравоучения о важности гадателей и рассуждениях о среднем классе общества. Здесь мы видим определенные отголоски теории «эволюции человеческого общества», разрабатываемую в среде философов-софистов.
Кто б ни был бог, исторгший нашу жизнь
Из смутного существованья зверя,
Хвала ему: он поселил в нас разум,
Через язык дал мысли понимать,
Дал в пищу нам плоды, послал и влагу
С небес, чтоб увлажнять земное лоно
И их питать; нам даровал укрытья
От злой зимы и жгучих Солнца стрел;
И мореплаванье, чтобы, торгуя,
Меняться тем, в чем есть кому нужда.
Конечно, здесь мы видим мотив божественного вмешательства, определенную телеологию, разумный замысел, где причина существует для следствия, и всё создано в конечном итоге для человека. Это далеко не софистическая идея. Но с другой стороны, посмотрите на последовательность. Допускается, что человек изначально существовал в качестве зверя (1), лишь потом обрел разум (2), после чего научился говорить (3), перешел к кое-какому земледелию (4), выстроил жилища (5), и начал заниматься торговлей (6). Это эволюционные шаги, которые вместо людей совершает якобы божество. Но истинная телеология просто постулировала бы создание человека сразу в готовом виде. Здесь разумнее допустить, что Эврипид пытается в сжатом виде продемонстрировать эволюционную теорию софистов, но маскирует её под архаику, и меняет мотив на «творение бога». Хотя, конечно, возможна и более консервативная трактовка.
В этом же монологе Эврипид поднимает ещё одну важную тему. Он задается чисто Гоббсовой проблематикой, и спрашивает себя — могло бы человечество выжить, если бы в естественном состоянии все люди были злыми, и находились в состоянии войны всех против всех? Ответ дается весьма простой и наивно оптимистический:
Иные судят, что преобладает
Среди людей дурное над хорошим.
Но я другого мненья: в человеке
Добро преобладает, а не зло.
Иначе бы не мог и свет стоять.
Оказывается, мы живем в неплохом таком мире. Люди от природы хороши, Боги о нас очень даже пекутся, создав для нас все блага цивилизации, вплоть до торговли. Откуда тогда берется всякое зло и проблемы? Оказывается — из человеческой гордости.
Не прихоть ли, коль так благоустроил
Бог нашу жизнь, быть ею недовольным?
Но дух наш хочет быть сильнее бога.
Мы в горделивых помыслах готовы
Считать себя умней самих бессмертных.
Вот и остается только думать и гадать, что именно пытается донести здесь Эврипид. Буквально-ли он предлагает теодицею и постулирует жизнь в лучшем из миров, который портит только человеческая гордость? Или, может, он завуалированно пытается поддержать дерзновения человеческого духа, одобряя стремление человека стать сильнее и умнее бессмертных? В конце концов, не зря же Эврипид говорит, что человек по природе своей не зол (чего не скажешь про многие образы отдельных божеств в мифологии), и не зря сотворение мира проходит у него подозрительно последовательные этапы развития, которые должно проходить общество естественным путем. Как бы то ни было, интересно, что для создания благоприятной картинки используется всё-таки Бог; в единственном числе, а не в множественном!
Демократия против Аристократии
Хотя первоначально Тесей отказывает аргивянам в помощи, но под давлением плачущих женщин, и уступая просьбам своей матери Эфры, он всё-таки соглашается помочь. Причем интересно, что прежде, чем дать матери сказать своё слово, он произносит фразу: «Что ж, умное мы слышим и от женщин». Вероятно, снова развивая тему «других», «правильных» женщин (см. «Медея», «Гекуба»).
Мать убеждает его весьма примитивным образом, просто берет «на слабо». С другой стороны, она использует весьма странный ход, словно воспринимая Элладу как единое государство, а Тесея — в качестве главного блюстителя международной репутации всех греков. Ведь религия у них всех общая, и если Фивы нарушают обряд, от этого страдает репутация всех эллинов. Тесея эти рассуждения убеждают (хотя он считает свой отказ в помощи полностью оправданным), и он обещает помочь, причем мотивация его также крайне патриархальна, чего не ждешь от Эврипида:
Несчастен, кто не служит
Родителям в ответ на их щедроты.
Кто с ними добр, и дети с тем добры.
Причем он дает обещание о помощи заочно, находясь в полном убеждении, что его поддержит народ, от которого и зависит решение о начале войны. Тесей говорит, что решать будут горожане, но уверен, что решат они как он захочет, ведь он даровал им демократию. Это очень интересный парадокс, который к тому же выглядит вполне как маккиавеллианский совет от Эврипида:
Высказываясь вольно,
Скорее даст согласие народ.
Его я подчинил единовластью,
Дав городу свободу всем равно
Голосовать. Свидетелем Адраста
В собранье взяв, сумею свой народ
Я убедить.
В общем, хорошему оратору не страшна демократия, потому что при хорошем ораторе, который ещё и «дарует» такие вещи, как «демократия» — народ будет думать, что он имеет большущее значение, и с двойной энергией будет исполнять решения, которые на самом деле ему внушает оратор. Прекрасная картина! Тесей подчиняет город единовластию, даруя ему свободу голосования.
Конечно же, Тесей убедил народ. Но прежде, чем отправиться в поход, в Афины прибывает посол из Фив в поисках местного «самодержца». На что Тесей весьма интересным образом отвечает:
С ошибки речь ты начал, гость. Напрасно
Ты ищешь самодержца, — не один
Здесь правит человек, — свободен город.
Народ у власти; выборных вменяет
Он каждый год; богатству преимуществ
Здесь не дают, права у бедных те же.
Поразительно, как всё это сочетается в мифе с самим фактом существования Тесея. Но очевидно, что здесь Эврипид задается демонстрацией преимущества Афин над остальными олигархическими полисами. Фиванский посол поэтому отвечает манифестом преимуществ анти-демократических городов.
Играй мы в кости, я сказал бы: ты
Нам дал очко вперед! Нет, у фиванцев
Один стоит у власти, не толпа.
Никто речами дутыми не кружит
Голов себе на пользу и не вертит
Народом; знавший почести и ласку
Там не вредит потом и, клеветой
Скрыв прошлое, суда не избегает.
И может ли народ, не разбираясь
В делах и нуждах, государством править?
Надежней опыт — быстрого решения.
Бедняк из сельских, даже если он
Не грубый неуч, целый день в трудах, —
Когда ему об общем благе думать?
Весьма предосудительно для знатных,
Коль негодяй, который был ничем,
Достигнет положенья и народом
Его ничтожный властвует язык.
Интересно, что Эврипид не приукрашивает, а излагает вполне актуальную для его времени позицию аристократии, которую в таком же виде вполне могли использовать Сократ, Ксенофонт и Платон. В какой-то мере даже признается слабость демократии, возможность одурачивать толпу при помощи искусных речей. И тем не менее, последнее слово остается за Тесеем, и общая идея этой перепалки в том, что демократия всё таки лучше.
Нет ничего для государства хуже
Единовластия. Во-первых, нет
При нем законов общих — правит царь.
Нет равенства. Он сам себе закон.
А при законах писаных — одно
Для неимущих и богатых право.
И может смело бедный обвинять
Богатого в его дурном поступке, —
И победит слабейший, если прав.
Как никогда раньше, здесь прямым текстом указывается на важность писанного законодательства в первую очередь для беднейших слоев населения. Причем этот выпад можно считать также и выпадом против Ареопага, который должен был выступать органом трактовки спорных моментов в «неписанном» традиционном праве.
Свобода в том, что на вопрос «Кто хочет
Подать совет полезный государству?» —
Кто хочет — выступает, кто не хочет —
Молчит. Где равенство найти полнее?
Там, где народ у власти, выдвиженью
Он рад бывает новых сильных граждан, —
А самодержец в этом видит зло
И наилучших, в ком приметил разум,
Уничтожает, трепеща за власть.
Иной, как ниву о поре весенней,
Жнет храбрецов и косит молодых.
Но самое интересное, это появление почти «институциональной» теории в этой речи Тесея. Всё сказанное выше, весь набор рассуждений — вполне можно соотнести с идеями софиста Антифонта и речами Перикла из сочинения Фукидида. Весь этот набор идей и так крайне сходен на либеральную идеологию буржуазного общества XVIII столетия. Но следующие строки ещё сильнее дополняют этот образ:
Копить ли для детей добро и деньги,
Коль все труды идут в мошну царя?
Ужель блюсти невинность дочерей
Для сладострастных прихотей тирана,
Семью ввергая в плач? Да лучше смерть,
Чем вытерпеть над дочерьми насилье…
Конечно, здесь не дожимается до конца нужный вектор. Но общая идея остается на месте — состоятельным классам общества необходима стабильность и гарантии неприкосновенности собственности, чтобы можно было откладывать деньги и/или инвестировать. В общем, монолог Тесея можно считать очередным манифестом афинского общества.
Война с Фивами
Спор с фиванским послом о преимуществах демократического государственного устройства заканчивается торжеством Тесея. Мотивы посла очевидны, он собирается остановить возможную войну, но при этом не собирается уступать Аргосу. Аргументы, которые использует посол для успокоения царя — вполне ходовые аргументы против войны вообще, и снова носят философский характер:
Свой голос подавая за войну,
Не думает никто, что сам умрет,
Надеется: другой погибнет. Если б
Воображали собственную смерть,
Кидая камешек, тогда от войн
Не гибла бы Эллада. Знают все,
Что хуже и что лучше и насколько
Мир для людей полезнее войны.
В контексте рассуждений про торговлю и демократию, эти рассуждения о мирной жизни выглядят довольно интересно. Эврипид при этом идет дальше, и осуждает войны в том числе затрагивая вопросы рабства.
… а мы, дурные,
Всем жертвуем и подымаем войны,
Чтобы человека в рабство человеку
И город в рабство городу отдать.
Но тем не менее, Тесей должен начать войну, иначе не получится оправдать союз Афин и Аргоса. Он будет воевать мягко, но воевать обязан, чтобы доказать преимущество Афин, к тому же на общегреческом уровне. Тесей не просто подтверждает слова своей матери о том, что он отвечает за религию всей Греции и за её международную репутацию, он утверждает, что его город — сильнейший. К тому же, в перепалке с послом, Тесей заявляет ещё и о бремени белого человека, которое он вынужден исполнять, спасая все города Греции от плохих правителей: «Всех, кто бесчестен, — добрых не караю». И этот пафос патриотизма в сторону Афин достигает пикового развития в сцене приготовления к войне:
Ведомый богом,
Я — светлый вождь, и рать моя светла.
Одна нужна мне помощь — от бессмертных,
Блюдущих справедливость. Их подмога
Дает победу. Если бог не с нами,
Немного человеку доблесть даст.
Тесей побеждает фиванцев при осаде города. Но что интересно, он поступает как человек чести, и разгромив врага, он не вторгся в пределы города и не предал Фивы разграблению. Тесей пришел исключительно забрать тела аргивян для похорон. Эврипид всегда относился к войне как пацифист, но когда нужно оправдать военные действия афинян — он делает это с подчеркиванием справедливости афинян.
Принеся все тела аргивян для захоронения, царь Адраст описывает характер всех семерых вождей, и все они как на подбор — аскетические философы и доблестные воины-земледельцы. В какой-то мере описание их характеров может служить этической программой Эврипида, хотя местами оно напоминает обычную притчу о «Семерых мудрецах» и нравах предков из золотого века. Интереснее всего, какими словами Адраст заканчивает ритуал похорон:
Блюдите мирно города свои.
Жизнь коротка — так надобно уметь
Её прожить легко и беззаботно.
Итоги
Казалось бы, на этом и должно всё закончится. Сюжет исчерпан. Но есть ещё последний, пятый эпизод пьесы. Супруга одного из семерых вождей, Эвадна, бежит на похороны мужа, как раз в момент сожжения тел. Её цель проста — умереть вместе с мужем, без которого она не может жить. Делается с это с максимально торжественным пафосом, в нарядом платье. Её не убеждают просьбы отца, а кульминацией сцены является небольшая часть из перепалки между Эвадной и отцом:
Пришла сюда победы славной ради.
Какой победы? Я узнать хочу…
Над всеми женами на этом свете.
Своим умом или помощью Афины?
Нет, доблестью. Я с мужем лягу мертвой.
Героиня бросается в костер. Сцена эта не имеет абсолютно никакого смысла для сюжета в целом. Это типичное клише Эврипида из большинства его пьес (женщина должна умереть ради мужчины, и эта жертва — высшая доблесть). И видимо, он не может его не вставить, настолько оно важно. Причем старик, который впал в горе из-за смерти своей дочери, в конце-концов доходит и до ещё одного типичного клише Эврипида и постулирует ненависть к жизнелюбию.
Но последний эпизод призван не ради этой бесполезной сцены. Он заканчивается тем, ради чего задумывалась вся пьеса — политическим мотивом. В финале появляется Deus ex Machina в лице Афины Паллады, и добивается от аргивян клятвы, что они никогда не будут воевать с Афинами, и всегда будут их союзниками в любой войне. В конце концов богиня рассказывает про будущее, когда поколение сыновей знаменитой «Семерки» снова пойдут войной на Фивы, и в этот раз смогут их взять и разрушить, эти новые вожди будут зваться «Эпигонами».
Итак, набор идей вкратце таков: (1) женщины в основном дурны, но бывают редкие исключения, (2) Спарта — самое низменное государство в мире, (3) Фивы тоже так себе, ибо нечего спартанцев поддерживать, (4) софистические теории в целом одобрены, (5) демократия лучше аристократии, (6) средний класс должен быть опорой общества, но бедные и богатые также должны обладать полным равноправием, (7) торговля — это хорошо, (8) мир лучше войны, но если и вести войну, то справедливую, (9) жизнелюбие — это низко, (10) нет ничего круче, чем женщина, жертвующая жизнью во имя мужика.