Это вторая часть книги “Общий обзор позитивизма” (1848). Найти все остальные части можно перейдя по ссылке на основную статью. Там же находится и предисловие Конта ко всей книге. Чуть ниже я даю оглавление конкретно к этой части:

• Глава 1. – Связь между французской революцией и позитивизмом.
• Глава 2. – Отрицательная или разрушительная фаза революции благоприятствовала идее прогресса и, следовательно, изучению социальных явлений.
• Глава 3. – Доказательства бессилия метафизической или критической доктрины.
• Глава 4. – Период реакции (от 1794 до 1830 г.).
• Глава 5. – Стационарное состояние (от 1830 до 1848 г.).
• Глава 6. – Уничтожение королевской власти. Республиканский дух предполагает подчинение политики морали.
• Глава 7. – Необходимое согласование между порядком и прогрессом. Порядок останется регрессивным, пока прогресс будет анархическим.
• Глава 8. – Неудовлетворительность различных политических партий.
• Глава 9. – Необходимость новой общей доктрины.
• Глава 10. – Реформа должна быть сначала интеллектуальная; она должна распространиться на весь запад.
• Глава 11. – Западная республика обнимает Францию, Италию, Испанию, Англию и Германию.
• Глава 12. – Первая попытка отделить духовную власть от светской имела место в католическом средневековье.
• Глава 13. – Отделение духовной власти от светской. Учреждение духовной власти, как органа Западной Республики.
• Глава 14. – Нравственное учение позитивизма. Оно состоит в возвышении альтруизма над эгоизмом, общественных интересов над личными.
• Глава 15. – Нравственная прогрессия чувств: личные, семейные, общественные. Человеческое сердце может перейти от первого члена к третьему только под влиянием семейных чувств.
• Глава 16. – Альтруизм есть истинное основание личной морали.
• Глава 17. – Нравственное воспитание должно быть основано на рассудке и на чувстве.
• Глава 18. – Моральное воздействие духовной власти на общественное мнение; распределение похвал и порицаний, прославление великих людей, осуждение главных ретроградов.
• Глава 19. – Девиз позитивизма: порядок и прогресс.
• Глава 20. – Прогресс есть только развитие порядка.
• Глава 21. – Теория прогресса: материального, физического, интеллектуального и морального.
• Глава 22. – Политические указания. Переходной режим. Временное правительство.
• Глава 23. – Духовное преобразование должно предшествовать светской реформе.
• Глава 24. – Задача правительства в течение духовного междуцарствия: обеспечить материальный порядок, гарантировать свободу слова и прений.
• Глава 25. – Девиз 1830 года соответствовал политическому состоянию.
• Глава 26. – Свобода обучения. Упразднение бюджета исповеданий и бюджета Университета.
• Глава 27. – Преобладание центральной власти необходимо для обеспечения общественного порядка.
• Глава 28. – Способность позитивизма преобразовывать, не опираясь ни на Бога, ни на короля.

Глава I.
Связь между французской революцией и позитивизмом

Так как позитивная философия преимущественно характеризуется преобладанием в ее миропонимании социальной точки зрения, то ее практическая пригодность естественным образом вытекает из ее собственного теоретического строения, которое, будучи хорошо понято, позволяет без затруднений систематизировать действительную жизнь, а не ограничивается доставлением нам удовлетворения чисто-созерцательного свойства. С другой стороны, это естественное применение ее значительно укрепит ее истинный умозрительный характер, напоминая всегда о необходимости сосредоточить все научные силы на одной конечной цели, сдерживая, таким образом, по возможности обычную склонность отвлеченных исследований вырождаться в праздные умствования.

Но эта общая связь не была бы достаточно сильна, чтобы доставить теперь первенство столь новому и столь сложному образу мыслей, если бы все современное положение вещей не налагало отныне на философию новую, более определенную обязанность – удовлетворить огромную социальную потребность; это назначение философии должно будет непосредственно привлечь интерес публики к ее теоретическим успехам, и ее прочность окажется, таким образом, не менее обеспеченной, чем ее достоинство. Поэтому, рассмотрев позитивизм как необходимый продукт умственного движения, я должен теперь указать его политическое назначение, так как без этого указания его нельзя надлежащим образом оценить.  

Чтобы ясно определить сущность этого назначения, достаточно дать здесь хорошо понять тесную связь новой философии со всей великой революцией, которая вот уже шестьдесят лет глубоко волнует передовую часть человечества, являясь конечным результатом решительного перехода, постепенно совершившегося в течении последних пяти веков. 

Этот кризис естественно должен был иметь две главные фазы: одну отрицательную, закончившуюся на наших глазах и навсегда разрушившую старую систему, не дав, однако, еще определенного и твердого понятия о новом социальном состоянии; другую – положительную, которая уже началась и которая завершит основную разработку новой системы. Здравая философия должна была явиться последним продуктом первой части кризиса и призвана отныне руководить второй его частью; такова двойная связь позитивизма с великой революцией, связь, которую мне предстоит здесь рассмотреть.

Глава II.
Отрицательная или разрушительная фаза революции благоприятствовала идее прогресса и, следовательно, изучению социальных явлений

Умственная реакция, наступившая вслед за великой революцией, имела то важное значение, что только благодаря ей человеческий разум мог с неослабной энергией устремиться к созданию новой системы, истинная природа которой была скрыта для наиболее выдающихся мыслителей восемнадцатого века бесполезными обломками старого строя. Эта решительная реакция была, в особенности, необходима для построения социальной науки, поскольку она уясняет истинную идею человеческого прогресса, которая служит основанием социальной науки и которая иначе не могла бы занять господствующего положения.

В древности, когда порядок вещей считался неизменным, могла появиться только предварительная теория социальной науки, и великий Аристотель удивительным образом ее обработал; подобно тому, как в области биологии чисто-статические умозрения рождались тогда без всякого динамического понятия. Всякая же действительная идея социального прогресса по необходимости была чужда древним философам, ибо они не имели перед глазами удовлетворительной исторической картины беспрерывного прогресса человечества.

В средние века этот прогресс стал настолько ясным, что могло зародиться, в начале инстинктивно, понятие о нашей способности совершенствоваться; это случилось, благодаря существовавшему тогда всеобщему убеждению в превосходстве католицизма над политеизмом и иудаизмом, даже раньше, чем установление феодального режима на развалинах римского строя дополнило духовную оценку подтверждением гражданского общества. Как бы смутно ни было это первоначальное чувство человеческого прогресса, оно все же обладало энергией в высокой степени и было довольно широко распространено, но оно значительно ослабло во время теологико-метафизической распри. Чтобы понять действительное начало прогрессивного стремления, отличающего великую семью западных народов и удержавшаго их от многих научных заблуждений, нужно будет всегда восходить к этой эпохе, особенно к тому времени, когда метафизика протестантов или деистов наименее искажала благородные чувства средних веков.

Но как ни было необходимо это первоначальное мнение, оно, конечно, не могло быть достаточным для построения основной теории человеческого прогресса. Ибо, чтобы составить какую-либо прогрессию, нужно иметь, по крайней мере, три члена, а тогда можно было составить только два, именно, сравнивать средние века с древностью. Сверх того, абсолютный характер теологической философии, руководившей этим первым сравнением, мешал даже предположить существование третьего члена, так как эта философия считала католическо-феодальный режим в высшей степени совершенным, уступающим разве только религиозной утопии о будущей жизни.

Когда теология пала настолько, чтобы не представлять препятствия в этом отношении для воображения современного человека, то это падение сначала повлекло за собой род умственной реакции, которая долгое время была неблагоприятна для первой разработки идеи прогресса и выражалась в слепой ненависти к средним векам. Почти все мыслители презирали господствовавшие тогда верования и были охвачены неразумным восхищением к древности до того, что совершенно отрицали превосходство средневекового социального строя, некоторое действительное понимание которого сохранилось только среди необразованной массы и, в особенности, у народов, не принявших протестантства.

Идея прогресса начала занимать умы современных народов только, когда она возродилась в новой форме в середине семнадцатого столетия, благодаря завершению элементарной эволюции, которая была произведена избранной частью человечества в науках и промышленности и даже, хотя менее явно, в области изящных искусств. Но, несмотря на то, что эти частичные научные приобретения действительно явились первым непосредственным источником систематических понятий нашего века о человеческом прогрессе, они, однако, никоим образом не могли указывать на прогресс в социальном положении; он оставался даже более сомнительным, чем в средние века; а между тем, социальные вопросы важнее всех этих специальных точек зрения.

Революционное потрясение, решительно толкнувшее Францию, представляющую собой нормальный центр Запада, на путь полного преобразования, было, таким образом, необходимо для построения этой прогрессии; оно указывало, по крайней мере, в отдаленной и туманной перспективе, на третий существенно важный член, истинный образ нового порядка, сравнение которого со средними веками ознаменовало собой такой же общий и смелый шаг, как тот, который совершили наши предки рыцарской эпохи под влиянием справедливого сознания превосходства их социального строя над общественным порядком древних народов.

Пока католико-феодальный режим не был окончательно уничтожен, его гордые обломки скрывали политическое будущее, лишая возможности составить ясное представление о беспрерывном прогрессе общественности. В силу особенности, свойственной социальным явлениям, зрелище должно здесь развиваться одновременно со зрителем. До начала великого кризиса политическая эволюция, способная служить экспериментальным основанием для теории прогресса, оставалась, можно сказать, ещё настолько неполной, что ум не был в состоянии её оценить. Сто лет тому назад наиболее выдающиеся мыслители на самом деле не могли реально представить себе непрерывный поступательный ход человечества, и оно им казалось обречённым на круговое или колебательное движение. Но под влиянием революций действительный инстинкт человеческого прогресса самостоятельно и более или менее решительно пробудился у всех здравомыслящих людей сначала во Франции, а затем и на всём Западе.

Итак, именно спасительному потрясению мы обязаны силой и смелостью, позволившими нам создать себе понятие, на котором по необходимости покоится истинная социальная наука и, следовательно, вся позитивная философия, которая стала всеобщей только благодаря этой науке. Без теории прогресса, теория порядка была бы недостаточной, даже если была бы допущена возможность построить на ней социологию, которая может вытекать лишь из тесного сочетания этих двух теорий; потому что прогресс, во всех отношениях, есть не что иное как развитие порядка и является также его единственным и решительным показателем. Поэтому понятно, насколько позитивная философия непосредственно вытекает из французской революции, не говоря уже о том, что далеко не случайно совпадение революции с завершением постройки научного фундамента этой философии.

Но, чтобы дополнить эту оценку нужно теперь признать, что благотворное влияние умственной реакции, вызванной глубоким потрясением социальных устоев могло начаться только тогда, когда чисто-революционный дух был настолько ослаблен, что свет, озаривший будущее, не мешал более видеть совокупность прошлого.

В самом деле, если, с одной стороны, сильное революционное пробуждение начало нам открывать, хотя смутно, третий член социальной прогрессии, оно, с другой стороны, препятствовало нам справедливо оценивать второй, пока продолжалась слепая ненависть, которую освободительное движение должно было нам внушить всему средневековому, и без которой мы не могли бы окончательно порвать со старым порядком. Уничтожение промежуточного члена не менее вредило составлению общего понятия, чем отсутствие третьего члена, который слишком отличается от первого, чтобы быть с ним непосредственно сравнимым. Поэтому невозможно было образовать истинную теорию человеческого прогресса, не воздав сначала должного средним векам, которые одновременно и соединяли и разделяли древнее и новое состояния. А эта справедливая оценка была, конечно, несовместима с господством собственно революционного духа.

В этом смысле сильная философская реакция, вызванная знаменитым Де Мэстром, сыграла огромную роль в подготовлении истинной теории прогресса. Несмотря на очевидно ретроградный дух, одушевлявший эту кратковременную школу, ее труды будут всегда занимать место среди трудов, подготовивших систематический позитивизм, хотя новая философия в своем окончательном развитии решительно отвергла их, воспользовавшись всеми их существенными результатами.

Таким образом, истинная социальная наука и здравая философия могли явиться только плодом молодого, полного революционного пыла ума, который впитал в себя все то, что в трудах реакционной школы было ценного относительно исторического значения средних веков. Только тогда могло зародиться настоящее историческое направление, всеобщее сознание беспрерывности человеческого прогресса, дотоле неизвестное моему главному предшественнику, знаменитому и несчастному Кондорсе.

К тому же времени гениальный Галль завершил новую систематическую разработку биологии, создав научную теорию внутренних функций мозга, по крайней мере постольку, поскольку индивидуальная эволюция позволяет их оценить. 

Все это дает возможность окончательно понять совокупность социальных и умственных условий, благодаря которым открытие социологических законов и, следовательно, создание позитивизма должны были иметь место именно в то время, когда я выступил на философском поприще, т.е. через одно поколение после прогрессивной диктатуры Конвента, или почти с момента падения ретроградной тирании Бонапарта.

Итак, великое революционное потрясение, и даже наступившая после него долгая реакция должны были предшествовать и подготовить систематическую концепцию новой общей доктрины. Если уже философская обработка позитивизма требовала такого подготовления, то оно было еще более необходимо для его общественного признания: для этого надо было обеспечить достаточную свободу изложения и обсуждения его и в особенности расположить в его пользу общественное мнение. Было бы излишне здесь настаивать на столь очевидной необходимости.

Глава III.
Доказательства бессилия метафизической или критической доктрины

После того, как мы признали, что позитивизм явился результатом первой фазы революции, мы должны теперь рассмотреть, почему он должен был руководить и второй фазой.

Здравая историческая оценка далеко не устанавливает того, что революция вызвала разрушение старого порядка; напротив, она доказывает, что этот великий кризис обусловлен сначала непроизвольный, затем систематическим внутренним разложением, которому, начиная с четырнадцатого века, средневековая политическая система все более и более подвергалась на всем Западе и, в особенности, во Франции. Отнюдь не продолжая отрицательного движения предшествовавших пяти веков, революция тотчас же кладет ему предел, обнаруживая в окончательном потрясении непоколебимое решение всецело отречься от одряхлевшего строя и непосредственно приступить к полному преобразованию. Это решение особенно ярко выразилось в совершенном уничтожении королевской власти, с которой были последовательно связаны все обломки духовного и гражданского характера старого французского государственного строя. Но за исключением этого необходимого предварительного акта, занявшего только первое заседание главного революционного собрания, движение в целом имело с самого начала, по существу, органическое назначение, в особенности обнаружившееся, когда республиканское направление стало преобладающим.

Тем не менее ясно, что, вопреки этой основной тенденции, первая часть революции в действительности была по преимуществу отрицательной. Эта первоначальная неудача в области созидательной была вызвана не только настоятельными требованиями трудной и славной борьбы, которую Франция вела за свою независимость против грозных нападений ретроградной коалиции; ее должно, главным образом, приписать чисто-критическому характеру метафизических доктрин, который одни только могли руководить революционным движением.

Несмотря на естественную солидарность двух непрерывных развитий, – отрицательного и положительного, – совершавшихся с конца средних веков, первое по необходимости оказалось более подвинувшимся, чем второе. Дряхлость старого режима должна была, таким образом, вызвать желание полного обновления прежде, чем предварительное подготовление нового строя могло быть достаточно выполнено, чтобы его истинная природа стала в общих чертах очевидной. Приходится даже признать, что решительная разработка преобразовательной доктрины не только не могла предшествовать революционному потрясению, но стала возможна лишь под его напором. Не трудно поэтому понять непреодолимую неизбежность применять в это время в качестве органических принципов чисто-критические доктрины, долженствующие руководить предшествовавшей борьбой. Хотя эта отрицательная метафизика становилась беспочвенной как только старый порядок был открыто осужден, однако, ее догматы были единственными общепринятыми и содержали единственную формулу, которая соответствовала социальному прогрессу. Итак, первоначальное движение должно было совершаться под руководством безусловно отсталой доктрины, которая не могла удовлетворить своему новому назначению.

Эта философия, по необходимости бессильная что-либо создать, имела органическое значение только в том отношении, что она туманно формулировала, скорее сентиментальную, чем рациональную, программу политического будущего, но нисколько не указывала каким образом к нему подготовиться. Критические догматы, возведенные, таким образом, в органические принципы, должны были вскоре, в силу своего абсолютного характера, развить глубокое анархическое стремление столь же враждебное основам нового порядка, как и развалинам старого строя.

Итак, решительный опыт, память о котором неизгладима и который благодаря этому не может быть повторен, показывает безусловную органическую неспособность доктрины, руководившей в начале революционным движением, которое только доказало настоятельную необходимость полного обновления, не указав, однако, его характера.

Глава IV.
Период реакции (от 1794 до 1830 г.)

В создавшемся анархическом состоянии философии и политики возникла сильная потребность в порядке, которая должна была вызвать продолжительную ретроградную реакцию; последняя началась легальным деизмом Робеспьера, особенно развивалась после завоеваний Бонапарта и слабо продолжалась, несмотря на воцарившийся мир, при его жалких преемниках. Ее прочным результатом было только историческое и догматическое доказательство школы Де Местра ничтожного социального значения современной метафизики; в умозрительном отношении ее недостаточность проявилась в решительном распространении позитивного метода на самые высокие биологические теории, благодаря удачным работам Кабаниса и в особенности Галля. Впрочем, это медленное противодействие окончательному освобождению человечества далеко не достигло своей политической цели, а пробудило только влечение к прогрессу, вследствие непреодолимого отвращения, которое внушала всюду мысль о восстановлении старого порядка, одряхлевшего до того, что его природа и условия стали непонятными даже для тех, кто старался его возродить. 

Это неизбежное пробуждение революционного духа стало обнаруживаться с момента, когда, благодаря наступившему миру, пала главная опора реакционной системы. Но это обновление отрицательной метафизики не сопровождалось более никакими иллюзиями насчет ее органической способности. Ее догматы были приняты, за неимением лучшей доктрины, в сущности, только как средство для опровержения ретроградных принципов, подобно тому, как последние обязаны были кажущейся благосклонностью к ним общественного мнения только потребности сдерживать анархические стремления. Возникшие новые споры о старых предметах вскоре показали публике, что окончательное решение волнующих ее вопросов еще невозможно; поэтому она придавала реальное значение только условиям порядка и свободы, ставшими не менее необходимыми для философской работы, чем для материального благополучия.

Такое положение вещей оказалось чрезвычайно благоприятным для построения окончательной доктрины, основной принцип которой действительно выяснился в течение этой последней фазы ретроградного движения, когда я в 1822 г. открыл двойной общий закон теоретической эволюции.

Глава V.
Стационарное состояние (от 1830 до 1848 г.)

Кажущееся равнодушие публики, не видевшей ни на одному знамени истинной формулы социального будущего, было принято слепой властью за молчаливое одобрение ее бесполезных проектов. Но лишь только гарантиям прогресса стала угрожать серьезная опасность, памятное потрясение 1830 г. положило навсегда конец ретроградной политике, начавшейся тридцать шесть лет тому назад. Ее основы стали уже столь шатки, что ее сторонники сами собой дошли до отрицания своих собственных доктрин и стали развивать на свой лад главные революционные учения. Последние, в свою очередь, открыто отвергались их старыми приверженцами, по мере того, как они становились достоянием правительства. Двоякое и решительное разрушение реакционной системы наилучшим образом характеризуется для истории спорами, относящимися к свободе образования, которая в продолжение двадцати лет попеременно то допускалась, то отвергалась, во имя одних и тех же мнимых принципов, представлявших с обеих сторон только отстаивание своих интересов. Это коренное разложение старых убеждений непосредственно привело к пробуждению общественного мнения, требовавшего отныне согласования духа порядка с духом прогресса. Но это требование еще явственнее обнаружило полное отсутствие действительного решения этой великой задачи, ибо позитивизм, единственно содержавший принцип решения, еще только нарождался. Напротив, все ходячие мнения стали одновременно анархическими и ретроградными. Что же касается того воззрения, которое предполагало их согласование, то благодаря своему органическому ничтожеству оно могло иметь лишь то реальное значение, что одинаково поощряло и анархию и реакцию, постоянно уравновешивая их путем натравливания их друг на друга. Никто, в сущности, не видел серьезного разрешения великой революции в мнимом создании конституционной монархии, которая противоречила всему прошлому Франции и могла нам дать только тщетное эмпирическое подражание несовершенному политическому строю, преимущественно годному для Англии.

Таким образом, эти последние восемнадцать лет следует рассматривать как эпоху неподвижного состояния, когда отсутствие господствующей доктрины мешало приступить к органическому завершению революции, несмотря на то, что ретроградная реакция, вызванная первоначальным потрясением, окончательно прекратилась. Одни только настоящие философы вступили на новый революционный путь с тех пор, как построение социальной науки позволило, наконец, точно определить общий характер человеческого будущего, неизвестного моему главному предшественнику. Но для того, чтобы преобразовательная доктрина могла свободно стремиться к мирному завоеванию общества, нужно было открыто осудить официальную ложь об окончании революции благодаря установлению парламентарного режима, и предоставить руководство духовным перерождением независимым мыслителям. Таково, несомненно, будет двоякое философское воздействие чудесного политического превращения, пережитого Францией.

Глава VI.
Уничтожение королевской власти. Республиканский дух предполагает подчинение политики морали

Благодаря поразительному инстинкту наших энергичных пролетариев, слабые ретроградные покушения власти, переставшей удовлетворять своему первоначальному назначению, были замечены и вызвали безвозвратное уничтожение французской королевской власти, которая давно уже потеряла свое былое обаяние и составляла только сильное препятствие для прогресса, не представляя никакой пользы для порядка. Ее бесполезное господство непосредственно мешало духовному преобразованию, но в то же время ее действительное влияние было недостаточно для прекращения жалкого политического волнения, поддерживаемого соперничеством чисто личных интересов.

Республиканский принцип в своем отрицательному значении окончательно резюмирует первую часть революции, делая невозможным всякое возвращение королевской власти, которая, начиная со второй половины царствования Людовика XIV, естественно объединяла все ретроградные стремления. В своем положительном смысле, он выражает прямое начало преобразования, провозглашая основное подчинение политики морали, т.е. неизменное посвящение всех сил служению обществу.

Без сомнения, этот принцип существует еще только как чувство; но именно на почве чувства он должен был возникнуть и после своей необходимой систематизации он именно как чувство всегда будет господствовать, как это устанавливает первая часть настоящего рассуждения. С этой точки зрения французы, как достойный авангард великой семьи западных народов, в сущности, начали уже нормальную эру: ибо они без всякого теологического вмешательства провозгласили истинный социальный принцип, возникший впервые в средние века под влиянием католицизма, но получивший возможность первенствовать только под руководством более совершенной философии и в лучше подготовленной среде. Таким образом, Французская республика стремится освятить основную доктрину позитивизма, утверждающую всеобщее преобладание чувства над рассудком и даже над деятельностью. Такая исходная точка должна вскоре привести общественное мнение к пониманию новой философии, как единственно способной привести в систему этот окончательный строй.

Глава VII.
Необходимое согласование между порядком и прогрессом. Порядок останется регрессивным, пока прогресс будет анархическим

Новое положение вещей делает наглядным вопрос о необходимом согласовании между порядком и прогрессом, поставленный в течение предыдущего политического кризиса. В то же время полное бессилие всех современных школ выполнить эту бесспорную программу становится, таким образом, более очевидным. Ибо безвозвратное уничтожение королевской власти разрушает одновременно и последнее серьезное препятствие, мешавшее еще социальному прогрессу, и единственную сохранившуюся гарантию общественного порядка.

Однако, все политические направления, побуждаемые теперь с двух сторон к строительству, ограничиваются чисто отрицательной деятельностью, состоящей для каждого в критике – и то весьма неумелой – заблуждений противников.

В состоянии, гарантирующем прогресс, но оставляющем беззащитным порядок, последний естественно требует больших попечений, для которых нет еще надлежащего систематического органа. Между тем опыт решительно доказал чрезвычайную непрочность всякого чисто материального строя, основанного исключительно на интересах и не опирающегося ни на чувства, ни на убеждения. Но с другой стороны, при отсутствии действительно господствующих доктрин, духовный порядок остается невозможным. Нельзя даже рассчитывать на политическое влияние социального чувства, которое, будучи лишено принципов, часто приводит к беспорядку. В силу этого, хотя недостаточность материального режима всеобще признана, он по необходимости продолжается. Однако, республиканское состояние уничтожает наиболее характерное свойство этого режима, именно взяточничество, которое заменилось более или менее продолжительным усилением гнета всякий раз, когда анархия особенно усиливается. Но эти временные меры соразмерны соответствующим требованиям момента, между тем как порядок, которому в этом случае угрожает большая опасность, нуждается для своего поддержания в более энергичных средствах.

Недолго спустя после первоначального составления этого рассуждения, беспримерное революционное движение показало, что для защиты общественного порядка республика имеет в своем распоряжении силы, значительно превосходящие те, которыми могла располагать монархия. Королевская власть теряет, таким образом, единственное преимущество, которое говорило еще в ее пользу, и отныне ее единственное политическое проявление заключается в ретроградном движении.

Между тем, благодаря вышеуказанному противоречивому положению, ее партия как-будто стала теперь органом сопротивлений, поддерживающих материальный порядок. Так как только ее доктрины обладают еще известным органическим, хотя и ретроградным характером, консервативные элементы объединяются в ней, не встречая серьезного противодействия со стороны прогрессивных элементов, смутно чувствующих свою настоящую неспособность. Но в то же время оказывается, что эти принципы в корень разрушены даже у приверженцев этой партии, официальное значение которых покоится на свободном одобрении революционных догматов, обреченных, таким образом, гибнуть в лагере ретроградов. Потребность в порядке теперь так сильна, что она на время доставляет преобладание партии, лишившейся своих старых убеждений и, казалось, уже исчезнувшей с политического горизонта раньше водворения нашей республики. Только позитивизм может объяснить и положить конец этому ненормальному положению вещей, основанному на следующем очевидном законе; порядок остается регрессивным, пока прогресс носит анархический характер. 

Но в сущности понятное движение неосуществимо и его принципы всегда нейтрализуются непоследовательными уступками. Несмотря на самохвальство вожаков этого движения, уверяющих, что республиканский строй разрушен, он самопроизвольно продолжает существовать в силу только своей своевременности, которая становится еще очевиднее от ребяческого противодействия почти всех официальных властей. Когда инстинкт совершенствования будет систематизирован, его непреодолимый подъем вскоре укажет истинный источник современного строя.

Глава VIII.
Неудовлетворительность различных политических партий

Кажущееся господство теологических теорий, безосновательно подготовляя этот нормальный выход, ставит позитивизм в положение, о котором я мечтал вот уже десять лет, именно создает возможность непосредственной борьбы между двумя органическими системами без всякого вмешательства критики. Метафизика, которая всегда была непоследовательна, теперь окончательно признается бесполезной в том самом строе, в котором она надеялась первенствовать. Когда дело доходит до созидательной работы, то вскоре обнаруживается полная бесполезность всех тех школ, которые ограничиваются беспрерывными протестами против теологических учреждений, допуская, однако, их основные принципы. Они настолько обессилены, что не могут более выполнять надлежащим образом своей старой отрицательной функции, отныне ставшей побочной принадлежностью позитивизма, являющегося единственным твердым оплотом как против ретроградного движения, так и против анархии.

Действительно, психологи в собственном смысле потерпели поражение одновременно с конституционной королевской властью вследствие тесного сродства этих двух продуктов протестантства. Но их естественные противники, идеологи, которые, казалось, должны были, таким образом, обрести свое былое влияние на народ, не могли вернуть к своим устаревшим доктринам былого доверия революционеров. Наиболее передовые из них, недостойные наследники вольтеровской и дантоновской школ, показали себя совершенно неспособными, по недостатку сердца и ума, руководить второй частью революции которую они едва отличают от первой. Я сначала судил о них по чисто исключительному среди них типу, по благородному Арману Каррелю, который, к сожалению, столь рано был похищен у нашей республики. Истинные республиканские убеждения не могли существовать у тех, кто, будучи воспитан в парламентских интригах, руководили или содействовали продолжительному заговору французской печати, имевшим целью реабилитировать Бонапарта. Их жалкая власть могла поддерживать материальный порядок, только опираясь на ретроградную партию; и они, постыдно отрекшись от своей философской веры, стали вскоре просто ее помощниками. Этот чудовищный союз останется навсегда характерным для гнусного предприятия, все свободные соучастники которого вскоре получат справедливое пожизненное наказание в ожидании сурового приговора истории.

Но эта же тенденция реакционного лицемерия уже ясно проявилась у другой группы деистов, учеников Руссо и подражателей Робеспьера. Хотя они, как недолго стоявшие у кормила правления, не так низко пали в глазах народа, все же они не имеют теперь никакой реальной точки опоры. Их дикие анархические воззрения прямо несовместимы со всеобщим современным настроением, поддерживающим неизменно промышленную деятельность, научный дух и эстетические вкусы. Эти ученые от гильотины, пустые софизмы которых хладнокровно доказывали необходимость исключительных жестокостей, были вскоре вынуждены для сохранения своей популярности одобрить временное уничтожение государственного эшафота. Та же необходимость заставляет их теперь отказаться от единственного реального смысла их кровавой эмблемы, служащей для означения их партии, которая слишком неопределенна, чтобы носить другое имя. Занятые слепой заботой о метафизических правах, которые народ спокойно позволил у себя отнять, когда этого, по видимому, потребовал порядок, и в которых они упорно полагают решение республиканского вопроса, они также плохо поняли истинные стремления пролетариата. Стремясь всегда угнетать во имя прогресса, они берут себе образцом государственного строя краткое и ненормальное политическое состояние, которое никогда не повторится. Будучи единственными сторонниками войны в эпоху ненарушимого мира и ограничивая упорядочение труда уничтожением промышленной иерархии, созданной в средние века, эти фразеры, проповедующие анархию, во всех отношениях решительно отвергаются своим веком. Хотя пролетарии питают еще некоторое доверие к недостойным или неспособным вожакам, однако, теперь, когда метафизические предрассудки не смогут уже более разжечь политические страсти, это быстро падающее доверие не может стать серьезной опасностью. Действительное значение анархической партии заключается преимущественно в роли пугала для ретроградной партии, что побуждает средние классы выражать ей внешнее одобрение, всегда противоречащее их характеру и их привычкам. Если бы, против всякого вероятия, эти бесполезные уравнители стали во главе правительства, то их кратковременное царствование вызвало бы вскоре их окончательное падение, ибо оно доказало бы народу их полную неспособность руководить преобразованием запада. Таким образом, под беспрерывным давлением событий общественное мнение все более и более высказывается против всякого метафизического направления, как оно раньше высказывалось против всякого теологического направления. Это окончательное падение всех отсталых школ подготовляет всеобщее признание позитивизма, единственно соответствующего истинным стремлениям девятнадцатого века, равно как его существенным потребностям.

Глава IX.
Необходимость новой общей доктрины

Чтобы пополнить характеристику современного положения вещей во Франции, достаточно указать, что общий ход прений и, в особенности, событий, показывая с большей очевидностью, чем раньше, основную потребность в действительно всеобщей доктрине, способной положить конец политическим шатаниям и устранить или прекратить нарушения порядка, обнаруживает также особую необходимость в духовной власти, которая одна только может служить гарантией практического значения подобной философии. При всех своих бесчисленных разногласиях наши метафизические секты сходятся в этом тесном смешении двух основных властей, и это воззрение, начиная с четырнадцатого века и, в особенности, под влиянием протестантства, все более и более возводилось в главный революционный догмат, которому ненавистен средневековый строй. 

Подобно своим греческим предшественникам, мнимые современные философы, психологи или идеологи, всегда добивались полного сосредоточения в одних руках всех человеческих властей; они даже распространяли это заблуждение среди ученых специалистов.

Только систематический позитивизм позволяет теперь оценить удивительный инстинкт, побуждающий всех выдающихся людей средневековья отделять моральную власть от политической. Это основной деление, являющееся образцовым произведением социального искусства и человеческой мудрости, слишком опередило свою эпоху для того, чтобы иметь прочный успех, как вследствие теологического характера руководящих принципов, так и в силу военного направления активной жизни. Составляя главный фундамент будущего строя, оно ныне пользуется пониманием и уважением только в новой философской школе, где и занимает надлежащее почетное место, хотя оно пользуется также симпатиями народов, не принявших протестантство. 

С самого начала революции ученые педанты прямо стремились к социальному всемогуществу, о котором они всегда мечтали, как об идеальном типе политического совершенства. Хотя естественные успехи общественного мнения больше не допускают опасного распространения этой ретроградной утопии, они, однако, еще слишком бессистемны, чтобы помешать некоторым попыткам в этом направлении. В настоящее же время, когда политическое положение таково, что честолюбие метафизических новаторов может не ограничиваться ролью простых сторонников министерства, они все, более чем когда-либо, домогаются практического и теоретического главенства. Непрекращающиеся раздоры в их собственном лагере и их общее несогласие с современной средой устраняют опасение, что они когда-нибудь получат возможность серьезно препятствовать свободе мысли и проведут в качестве закона какую-нибудь доктрину. Но они достаточно сделали попыток в этом направлении, чтобы ясно показать общественному мнению необходимо стеснительный характер всякой социальной теории, противоречащей истинному основному принципу новейшей политики, состоящему в нормальном разделении двух главных властей.

Таким образом, возмущение, которое вызовет честолюбие метафизиков, неминуемо подвигнет на специальную оценку решительных доказательств новой философии, которая все более и более будет представлять это деление одинаково необходимым как для порядка, так и для прогресса. Если позитивисты по прежнему будут избегать всякого соблазна, противного их убеждениям, их мирное поведение среди бесполезного политического волнения окончательно примирит беспристрастную публику с этой великой идеей, отныне освобожденной от верований, которые необходимо сопутствовали ее первому историческому выступлению. Это невольное противопоставление дает все более и более понять, что как истинная свобода, так и действительное единогласие возможны теперь только при господстве позитивных доктрин, единственных выдерживающих критику, так как они покоятся на действительных доказательствах.

Народная мудрость, созревшая благодаря особенным условиям современного политического состояния, вскоре с непреодолимой энергией потребует от философов, чтобы они сосредоточивали все свои силы на непосредственном управлении умами и сердцами, без всякого стремления к политическому господству; погоня за ним будет служить несомненным признаком их умственного бессилия и даже нравственного убожества.

Сверх того, уничтожение королевской власти обеспечивает истинным мыслителям полную свободу исследования и даже изложения, покуда они сумеют уважать условия порядка. Ибо, благодаря разрушению этого последнего остатка кастового режима, который раньше присваивал одному семейству право решения высоких социальных вопросов, освобождение от господства теологических воззрений было вполне закончено. Как бы республиканские чиновники ни пытались угнетать, эта принадлежность королевской власти никогда не сможет серьезно перейти к чисто временным властям, которые, будучи даже представлены отдельными личностями, всегда зависят от голосования людей, не находящихся у власти. Позитивная философия без затруднения докажет, что подобные уполномоченные почти также, как и их доверители, чужды тем логическим и научным условиям, которых требует теперь всякая систематическая разработка моральных и социальных доктрин. Эти авторитеты, лишенные духовной санкции, могут, конечно, призывать к подчинению во имя порядка; но они могут рассчитывать на истинное уважение только тогда, когда они строго ограничиваются своей ролью в гражданской жизни, не ища никакого умственного главенства. Даже прежде чем центральная власть создаст надлежащие практические органы, республиканский режим установит это необходимое разграничение сфер влияния у народа, уже освободившегося от всякого ретроградного или анархического фанатизма. Такое направление разовьется тем лучше, чем больше возрастающие заботы о поддержании материального порядка будут отвлекать действующие власти от всякого вмешательства в духовный порядок, создание которого, таким образом, окажется всецело в руках свободных мыслителей. Не случайный, и даже не личный характер носит то огромное завоевание, которое я сделал в течение всей моей ученой деятельности, добившись свободны изложения, – сначала письменного, затем устного – при различных угнетающих образах правления. Отныне всякий истинный философ получит равносильную возможность, представляя, подобно мне, справедливые интеллектуальные и моральные гарантии, которых публика и правительство должны требовать от систематических органов человечества. К каким бы жестоким мерам ни вынуждала когда-либо необходимость обуздать уравнителей, я смею уверить, что строители всегда будут уважаемы и вскоре будут призваны на помощь общественному порядку, который не может долго обходиться без санкции разума.

Таким образом, благодаря важному политическому изменению, имевшему место во Франции, вторая часть великой революции, открывшаяся теперь публике, как она уже давно открылась истинным философам, стремится более непосредственно и более быстро развить свой настоящий общий характер, призывая новую всеобщую доктрину руководить окончательным преобразованием мнений и нравов, что является единственным твердым основанием для постепенного преобразования социальных учреждений. Но, указав каким путем позитивизм получает теперь это высокое назначение в силу изменений, происшедших самостоятельно в самом центре первоначального революционного движения, следует дополнить эту оценку, представляя духовное преобразование во всем характеризующем его объеме, так как, согласно здравой исторической теории, оно должно непременно обнять весь запад Европы.

Глава X.
Реформа должна быть сначала интеллектуальная; она должна распространиться на весь запад

Огромный революционный период, отделяющий нас от средних веков, изгладил из нашей памяти основную связь, подготовленную завоеваниями Рима и установившуюся при Карле Великом различными западными народами, достигшими уже католико-феодального состояния. Несмотря на национальные различия, впоследствии увеличившиеся, благодаря религиозным несогласиям, эта обширная республика обнаружила всюду, в течение последних пяти веков, которое интеллектуальное и социальное развитие, одновременно положительное и отрицательное, равного которому остальная, даже европейская, часть человечества не достигла до сих пор. Хотя разрыв уз католицизма и упразднение рыцарских обычаев значительно ослабили сначала общее чувство подобного братства, но оно стремилось возродиться в новых формах вследствие частичного сродства, вытекающего из повсеместного преобладания промышленной жизни, из общей эстетической эволюции и из очевидной научной солидарности. Когда политическое разложение стало достаточно сильным, чтобы всюду вызвать полное обновление, это сходство цивилизации выразилось в общем инстинктивном желании участвовать в социальном движении, происходившем до сих пор в одной только нации. 

Почин в неизбежном великом кризисе по необходимости выпал на долю населения Франции, которое было к этому подготовлено лучше всякого другого как вследствие коренного уничтожения здесь старого режима, так и благодаря основной разработке французскими мыслителями новой системы. Но деятельные симпатии, выказанные на всем западе к первым шагам нашей революции, показали, что наши западные братья предоставляют нам только честь опасного почина в общем преобразовании передовой части человечества, как это провозгласило, даже в разгар нашей оборонительной войны, наше памятное республиканское собрание. Описанные заблуждения, которые затем характеризовали главную фазу реакции, должны были, без сомнения, заглушать с обеих сторон привычное чувство этой необходимой солидарности. Но, благодаря предыдущим свежим событиям, оно было всюду до того глубоко заложено, что, вопреки беспрерывным усилиям различных партий, заинтересованных в увековечении этого исключительного разделения, наступивший мир сделал его снова деятельным. Повсеместное падение различных теологических воззрений значительно облегчило это естественное стремление, так как иссяк главный источник разногласий. В течение последней фазы реакции и, в особенности, в продолжение последовавшей за ней только что закончившейся продолжительной остановки, все западноевропейские народы старались идти по пути, более или менее совпадающему с общим ходом французской революции. Наш последний политический переворот мог только укрепить это общее настроение, которое не может, однако, тотчас произвести подобные изменения у менее подготовленных народов. 

Для каждого понятно, что это однообразие внутреннего волнения способствует все более и более упрочению внешнего мира, благоприятствовавшего его распространению. Таким образом, несмотря на отсутствие систематических уз, равноценных тем, которые объединяли народы в средние века, всеобщее влияние мирных и разумных современных нравов создало уже между всеми западноевропейскими нациями род самопроизвольного братства, которое до сих пор невозможно было осуществить и которое не позволяет более рассматривать никакое окончательное преобразование, как чисто национальное.

Такая точка зрения более всякой другой способна ясно указать истинный общий характер второй части революции. Первая часть, хотя в итоге была полезна для всего запада, должна была развиваться, главным образом, во Франции, потому что наш народ единственно созрел для первоначального потрясения, которое должно было даже воспламенить его национальный патриотизм, дабы он мог сопротивляться ретроградной коалиции. Напротив, органическое завершение, начавшееся после того, как общий кризис достиг своих естественных размеров, следует отныне всегда рассматривать, как дело общее всей западной Европы. Оно состоит, главным образом, в духовном преобразовании, настоятельная необходимость которого одинаково, хотя в различных формах, обнаружилось у пяти наций, составляющих ныне великую семью европейских народов. С другой стороны, европейский характер, все более и более выпукло выступающий в преобразовательном движении, способен выдвинуть на первый план интеллектуальное и нравственное преобразование, тогда как перестройка гражданских учреждений по необходимости должна будет представлять глубокие национальные различия. В настоящее время первая социальная потребность на всем западе – это общая доктрина и одинаковые нравы, покоящиеся на однообразной системе всеобщего воспитания, руководимой и применяемой одной и той же духовной властью. По мере того, как эта потребность будет удовлетворяема, будет совершаться повсюду гражданское преобразование сообразно особенностям каждой национальности; но эти необходимые различия нисколько не нарушат основного единства великой позитивистской республики, систематическая связь которой будет более полной и более прочной, чем связь католической республики, существовавшей в средние века. 

Таким образом, общее состояние западной Европы не только способствует тому, что философское движение одерживает верх над политическими волнениями, оно, кроме того, вызывает решительное господство духовной власти, которая одна только и может произвести это свободное и систематическое обновление мнений и нравов во всей его обширности и с надлежащим единообразием. Поэтому старый революционный предрассудок о смешении двух властей становится теперь прямо вредным для социального преобразования, которое он некогда подготовил. С одной стороны, он выдвигает на первый план национальные особенности, которые должны уже подчиниться задачам общеевропейского характера; и в то же время, ввиду того, что действительное тождество кризиса требует всюду одинакового решения, он побеждает к выполнению этого условия однородности посредством принятия одинаковых гражданских учреждений, что является столь же несбыточным, как и опасным.

Хотя в моем основном труде я тщательно определил, на основании совокупности прошлого, состав этой огромной европейской семьи, тем не менее, ввиду чрезвычайной важности, которую это понятие приобретает теперь, я считаю необходимым прямо мотивировать здесь методическое перечисление его главных элементов.

Глава XI.
Западная республика обнимает Францию, Италию, Испанию, Англию и Германию

После падение римского господства и, в особенности, начиная с Карла Великого, Франция постоянно составляла необходимый социальный и географический центр ядра отборной части человечества. Единственное крупное предприятие, которое запад совершил с общего согласия, – именно, памятные крестовые походы, характеризующие главную фазу средневековья, – было, очевидно, выполнено под французским влиянием. Правда, когда общее разложение католико-феодального режима стало принимать систематический характер, центр потрясения западной Европы оказался перемещенным в течении двух веков. Отрицательная метафизика появилась сперва в Германии; затем ее приложение к гражданскому устройству имело впервые месте в Голландии и Англии в форме двух характерных революций, которые, хотя и были неполными, вследствие недостаточной умственной подготовки, однако, послужили вступлением к великому кризису. Но после этого двоякого предварительного приложения, обнаружившего истинное социальное назначение критических догматов, их полное согласование и решительное распространение совершалось во Франции, которая вновь становится главным центром для разработки общих политических и нравственных вопросов.

Таким образом, первенство, которое приобрела Франция в преобразовательном движении и которое все более и более укрепляется, является в сущности только естественным возвращением к нормальному устройству запада, временно изменившемуся в силу исключительных обстоятельств. Новые перемещения центра социального движения можно ожидать только в столь отдаленном будущем, что они нас не должны тревожить; они, на самом деле, могут быть вызваны широким распространением цивилизации за пределы западной Европы, как я это укажу в конце этого рассуждения. 

На севере и на юге от этого естественного центра находятся две пары западных государств, главную связь которых будет всегда составлять Франция, как благодаря своим нравам и языку, так и вследствие своего географического положения. В первую пару, являющуюся по существу протестантской, нужно прежде всего поставить многочисленное население Германии с различными примыкающими к ней государствами, в особенности, Голландию, которая, начиная с средних веков, составляла во всех отношениях наиболее передовую ее часть; затем сюда входит британское население с северо-американским включительно, несмотря на их нынешнее соперничество. Вторая пара, по преимуществу католическая, обнимает: на востоке обширное итальянское население, всегда ясно отличающееся своими особенностями, не взирая на разложение его государственного строя; на западе совокупность испанского населения, от которого социальная наука не должна отделять родственных ему португальцев, и которое столь распространило влияние западной Европы своей широкой, колонизационной деятельностью.

Чтобы дополнить социологическое определение состава передовой части человечества, нужно сюда добавить два второстепенных элемента, которые, относясь исторически – один в древней, другой в новой истории – к западным народам, а географически к восточным, составляют во всех отношениях, ввиду их настоящего состояния, естественный переход между востоком и западом; эти элементы суть: на юге греческое население и на севере польское. Здесь не место указывать различные промежуточные звенья, сближающие или отдаляющие главные части великой семьи.

Такова огромная республика, умственным и нравственным образованием которой новая философия должна теперь руководить, комбинируя почин, исходящий из французского центра с естественными реакциями, посредством которых каждый из других элементов должен совершенствовать этот общий порыв. Такая задача наилучшим образом характеризует социальную способность позитивизма, действительно могущего выполнить это назначение, для которого метафизическая философия годится не более, чем теологическая. Если дряхлость последней обусловила разрыв связи, существовавшей в средние века между западными народами, то разрушительная деятельность второй была прямым фактором этого события. Поэтому ни одна из них не может претендовать на роль объединительницы элементов, предшествовавшее отделение которых преимущественно совершалось под теологико-метафизическим влиянием. Исключительно самопроизвольному позитивизму, одновременно промышленному, эстетическому и научному, мы обязаны некоторыми новыми отношениями, которые, начиная со средних веков, все более и более подготовляют восстановление связи между западными государствами.

Итак, систематический позитивный дух, достигший, наконец, своей полноты, единственно способен стать во главе объединительного движения. Только ему надлежит коренным образом рассеять антипатии, питаемые еще различными национальностями друг к другу, не изменяя, однако, естественных качеств каждой из них, дабы создать путем мудрого сочетания этих качеств, общий гений нового запада.

Глава XII.
Первая попытка отделить духовную власть от светской имела место в католическом средневековье

Повсеместное распространение великого кризиса делает вполне очевидным его действительно общий характер, уже установленный прямым исследованием его сущности. Таким образом, все высокие социальные соображения, касающиеся как внешних, так и внутренних вопросов, единогласно говорят за то, что вторая часть революции должна состоять преимущественно в преобразовании принципов и нравов на всем западе, дабы в результате создалось общественное мнение, непреодолимое преобладание которого определит затем постепенное образование политических учреждений, соответствующих особенностям каждой национальности, под общим руководством духовной власти, которая надлежащим образом разработала основную доктрину.

Общий дух этой доктрины, главным образом исторический, между тем как отрицательная часть революции должна была доставить преобладание анти-историческому направлению. Слепая ненависть к прошлому была тогда необходима, чтобы решительно порвать со старым порядком. Напротив, отныне для нашего полного освобождения требуется, чтобы мы прежде всего воздали должное прошлому; такая справедливая оценка особенно свойственна истинному позитивному духу, единственно способному, благодаря своей неизменно относительной природе, встать на подобную точку зрения. Лучший признак истинного превосходства заключается, без сомнения, как для доктрин, так и для лиц, в правильной оценке всех своих противников. И таково необходимое стремление настоящей социальной науки, основывающей теперь определение будущего на систематическом созерцании прошлого. Дабы одна и та же идея окончательного преобразования, всегда точно связанная с совокупностью человеческой эволюции, могла всюду свободно стать господствующей, существует только один путь – навсегда рассеять смутные и нестройные образы, вызванные произвольными внушениями. Сверх того, возрастающее преобладание социального чувства совместно с естественным прогрессом общественного мнения способствуют тому, чтобы последняя часть революции приобрела этот исторический характер, который ее глубоко отличит от первой, на что уже указывают многие самопроизвольные склонности.

Ввиду этого общего расположения позитивизм никогда не должен скрывать основное отношение, существующее между духовным преобразованием, которое он совершил и удивительной попыткой в этом направлении, составляющей главную характерную черту средневековья. Далеко не предлагая человечеству рассматривать свое грядущее преобразование, как не имеющее корней в прошлом, мы постоянно будем призывать его, достигшего ныне зрелого состояния, осуществить, наконец, благородное предприятие, задуманное им в юношеском возрасте, когда умственные и социальные условия не позволяли еще добиться в этом отношении решительного успеха. Мы слишком полны будущим, чтобы опасаться, что нас могут когда-либо серьезно заподозрить в возврате к прошлому. Это обвинение было бы в особенности странно со стороны тех из наших противников, которые видят теперь политическое совершенство в первоначальном, теократическом или военном смешении двух основных властей.

Разделение этих властей в средние века составляет самый крупный шаг, который до сих пор сделала общая теория социального порядка. Хотя окончательное осуществление этой идеи по необходимости должно было быть отложено до лучших времен, тем не менее, эта характеристическая попытка указала существенную цель и даже начертала главные результаты. Она же положила основание догмата о постоянном подчинении политики требованиям нравственности; этот догмат есть отличительная черта современной общественности и он пережил, несмотря на серьезные и частые нападки, даже падение верований, впервые его провозгласивших, как это видно из того, что он получил республиканскую санкцию у наиболее передовой нации. Оттуда, следовательно, берет свое начало это деятельное чувство собственного достоинства, соединенное с сознанием всеобщего братства, характеризующее западные народы, в особенности, те, которые не приняли протестантства. Сюда нужно отнести также единодушное стремление оценивать людей сообразно их личным умственным или нравственным качествам, независимо от их общественного положения, всецело при том признавая необходимость неравенства в распределении социальных функций, вытекающую из неизбежного практического преобладания одних над другими. С этой же попыткой должно связать народные обычаи свободного обсуждения вопросов нравственности и даже политики, обычаи, основанные на праве и обязанности каждого применять к суждению о поступках и лицах универсальную доктрину, введенную в общественное образование. Наконец, было бы излишне указывать прямую тенденцию этого важного учреждения создать единство западных народов, которое не имело другой систематической связи.

Все эти социальные результаты, обычно приписываемые преимуществам христианской религии, при здравой исторической оценке оказываются исходящими из одного главного источника, именно, из католического разделения двух властей. Они остались достоянием только тех стран, где этот режим мог первенствовать, хотя и в других странах господствовала равноценная мораль или даже тождественная религия. Впрочем, разложение католического организма значительно способствовало их изменению, несмотря на их тесную связь с современными нравами, в особенности там, где старались вернуть этой доктрине ее первоначальные авторитет и чистоту.

Позитивизм во всех отношениях воздал уже должное католицизму в большее полной мере, чем любой из его собственных защитников, не исключая и знаменитого Де Местра, как это признали некоторые искренние органы ретроградной школы. Но эта справедливая оценка не покоится только на величии задачи, выпавшей, таким образом, на долю средних веков в общей эволюции человечества. Она вытекает также из точного исторического доказательства скороспелости такого предприятия, политическая неудача которого зависела, главным образом, от несовершенства руководящих доктрин и противодействия соответствующей среды. Хотя монотеизму гораздо менее, чем политеизму, противно постоянное разделение двух властей, но по необходимости абсолютная природа всякого богословского направления способствовала всегда вырождению этого порядка в чистую теократию. Его падение было даже определено окончательным преобладанием этого неизбежного стремления, вызвавшего в четырнадцатом веке всеобщее осуждение, естественными выразителями которого которого явились короли. Точно также, хотя это разделение властей более согласуется с собственно оборонительными войнами средних веков, чем с системой завоеваний древности, тем не менее, всякий настоящий военный дух коренным образом его отвергает, как противное сосредоточению власти, которого требует военный режим.

Поэтому это разделение могло в то время быть действительно систематически продумано только некоторыми выдающимися духовными или светскими мыслителями. Его кратковременное осуществление было, главным образом, необходимым результатом всего умственного и социального состояния. Оно почти всегда представляло собой только вид чрезвычайно непрочного равновесия, постоянно колеблющегося между теократией и империей.

Глава XIII.
Отделение духовной власти от светской. Учреждение духовной власти, как органа Западной Республики

Единственно позитивная цивилизация современного запада способна совершить теперь то, что могло быть только задумано в средние века, причем она утилизирует не только эту удивительную попытку средних веков, но также и необходимую к ней подготовку. Научное направление новой философии и промышленный характер современной деятельности естественным образом способствуют тому, чтобы отныне сделалось неизбежным и даже общенародным предприятием постоянное разделение властей, одновременно самопроизвольное и систематическое, которое в средние века могло быть только смутно предчувствуемо, в силу благотворных внушений пылкого инстинкта прогресса. 

В умственном отношении это предприятие на самом деле сводится к необходимому разделению между теорией и практикой, разделению уже допущенному, хотя эмпирически, на всем западе относительно самых незначительных предметов, и было бы странно считать его нежелательным для самых трудных – науки и искусства. С социальной точки зрения оно в особенности устанавливает естественное различие между воспитанием и действием или между моралью и политикой, различие, беспрерывное развитие которого никто не дерзнул бы теперь открыто не признавать одним из главных благодеяний прогрессивной цивилизации. Действительная нравственность и истинная свобода глубоко заинтересованы в том, чтобы поведение и суждение могли покоится на настоящих принципах, применение которых, даже наиболее доступное доказательству, было бы почти всегда недостаточным, если бы оно обусловливалось исключительно и непосредственно приказанием или подчинением. В отношении общей гармонии политических сил ясно, что две власти, теоретическая и практическая, имеют столь различные источники и пути касательно сердца, ума и характера, что отныне увещательное и повелительное влияния не могут исходить от одних и тех же органов. Всякое серьезное стремление осуществить эту ретроградную утопию, могло бы привести только к невыносимому господству посредственностей, одинаково неспособных в обеих областях.

В дальнейшем течении настоящего рассуждения будет сверх того доказано, что это основное разделение естественным образом все более и более окажется под непреодолимым специальным покровительством двух социальных элементов, по преимуществу отличающихся здравым смыслом и нравственностью.

Наши нравы уже столь благоприятны этому существенному принципу всякой истинной современной политики, что если ему противятся, то исключительно только вследствие его близости к ныне устаревшим верованиям. Но эти революционные предубеждения рассеются, когда беспристрастная публика увидит, что эта важная идея составляет нераздельную часть доктрины, единственно действительно свободной от всяких теологических воззрений.

Каждое человеческое понятие и даже каждое социальное улучшение должно было возникнуть сначала под внушением теологии, как это ясно доказывают все факты, даже самые незначительные. Тем не менее, это никогда не мешало человечеству окончательно присваивать себе успехи, которыми оно было обязано первоначальному господству покидаемых им затем верований. То же самое будет с этим великим политическим принципом, который уже понимается только только позитивистами и лишь как естественный вывод из его частичных поверок. 

Единственное и прямое противодействие, которое он встречает теперь, исходит из лагеря метафизиков, так как он затрагивает их честолюбивые притязания на абсолютное господство. Оттуда же раздается всегда странный и часто ложный упрек в теократизме, направленный иногда по адресу философов, открыто освободившихся от всяких верований, служащих для их противников средством избегать решительного спора.

Но тяжкие социальные неурядицы, которые вскоре вызовет бесполезное упрямство педантов, желающих регулировать законами то, что должно быть воспитано нравами, ясно покажут общественному мнению безусловную своевременность позитивистского догмата о систематическом отделении морального правительства от политического. Первое, располагая только силой убеждения, ограничивается всегда в активной жизни ролью простого советника, между тем как второе, опираясь на материальную силу, прямо указывает поведение.

На основании всех предыдущих соображений органическое направление, долженствующее характеризовать вторую часть революции, представляется как сочетание выдающегося социального гения средневековья и поразительным политическим инстинктом конвента. В промежутке между этими двумя эпохами избранная часть человечества действительно была лишена всякой систематической организации и в ней совершился двоякий перелом: разложение старого порядка и подготовление нового. Эти предварительные условия ныне достаточно выполнены: ибо, с одной стороны, желание социального обновления стало непреодолимым, между тем как с другой, философия, предназначенная им руководить, уже построена.

Итак, отныне мы призваны вновь прямо приступить к осуществлению, на лучших умственных и социальных основаниях, великого предприятия, на которое покушались средние века, результатом которого должно быть установление на всем западе мирного и разумного порядка, покоящегося на систематическом и постоянном преобладании всеобщей любви, господствующей и над умозрением и над действием. Общий ход этого переустройства будет такой же, как и ход предварительной ломики. Последняя началась в четырнадцатом веке уничтожением на западе функций старого организма; точно также, окончательное преобразование начнется теперь с прямого удовлетворения интеллектуальных и моральных потребностей, общих пяти передовым народам.

Глава XIV.
Нравственное учение позитивизма. Оно состоит в возвышении альтруизма над эгоизмом, общественных интересов над личными

Дабы лучше охарактеризовать социальное назначение позитивизма, я должен вкратце указать на присущую ему способность окончательно систематизировать всеобщую нравственность, которая составляет цель философии и отправной пункт политики. Так как о всякой духовной власти следует, главным образом, судить со стороны этого свойства, то ничто не может лучше обнаружить естественное превосходство духовной стороны позитивизма над таковой католицизма.

Для позитивизма моральное искусство состоит в возвышении систематических инстинктов над эгоистическими побуждениями, общественности над личностью. Такой взгляд на нравственность присущ новой философии, которая систематизируя успехи, сделанные современными народами, одна только дает истинную теорию человеческой природы, столь несовершенно представленную католицизмом.

Пользуясь существенным принципом биологии, утверждающим основной перевес органической жизни над всей животной жизнью, социология труда объясняет самопроизвольное влияние личных чувств, всегда более или менее связанное с инстинктом самосохранения. Но она прямо примиряет это неизбежное первенство с постоянным существованием доброжелательных страстей, которые католическая теория представляла чуждыми нашей организации и внушаемыми только сверхъестественной благодатью, не подчиняющейся никаким законам.

Таким образом, великая удача состоит в том, чтобы доставить искусственным путем общественному чувству то преобладание, которым личное чувство естественно пользуется. Ее решение покоится на другом биологическом принципе, на принципе развития функций и органов при постоянном их упражнении и их стремлении атрофироваться, коль скоро они долгое время остаются в бездействии. Наша же социальная жизнь по необходимости вызывает беспрерывный подъем симпатических инстинктов, между тем как оно стесняет развитие личных наклонностей, свободное проявление которых вскоре привело бы к прекращению всех наших взаимных отношений. Первые, следовательно, возмещают до известной степени свою первоначальную слабость свойственной им способностью к почти бесконечному расширению; и естественное влияние вторых более или менее умеряется неизбежным сопротивлением.

Эти два неизменных стремления естественным образом возрастают по мере того, как человечество развивается и их двойной прогресс служит главным показателем нашего постепенного совершенствования. Мудрое систематическое влияние как частное, так и общественное может значительно улучшить этот естественный порядок вещей, увеличивая благоприятные влияния и уменьшая влияние их антагонистов.

Такова цель морального искусства, которое, как и всякое другое, имеет неизбежные границы, хотя в данном случае они должны быть менее узкими, так как здесь явления, вследствие их чрезвычайной сложности, более доступны изменению.

Таким образом, позитивная мораль, признавая за всеобщим принципом непосредственное преобладание социального чувства, отличается не только от морали метафизическое, но также и от богословской. Человеческое счастье как частное, так и общественное она видит в возможно большем развитии доброжелательных чувств, являющихся и наиболее приятными и единственными, расширение которых может произойти одновременно у всех людей. 

Это учение столь же глубокое и чистое, как оно просто и истинно, может вытекать только из философии, которая, благодаря характеризующей ее реальности, дошла уже до установления умственного первенства социальной точки зрения, единственно способной связать все наши позитивные умозрения как логические, так и научные. Метафизика, в виду ее интуитивного метода, не могла никогда рационально выйти из индивидуальной сферы. Теология, в особенности христианская, могла подняться до социальных теорий только косвенно, под давлением настоятельных требований практики. Ее естественное направление носило по необходимости личный характер как относительно цели, поставленной жизни каждого человека, так и касательно чувства, которое она считает главным.

Хотя наши великодушные чувства должны были в начале проявиться при теологическом режиме, однако, его нравственное значение следует главным образом приписать мудрости духовенства, исправлявшего существенные недостатки единственной доктрины, которую оно могло в то время применять, сообразуясь с социальными условиями, вытекавшими из самопроизвольного антагонизма между воображаемыми и реальными интересами. Напротив, в позитивном состоянии моральная способность прямо присуща доктрине и может достигнуть значительного развития тотчас, как только установятся соответственные убеждения, прежде чем создастся какая-либо духовная организация, хотя это свойство не избавляет от необходимости в подобной организации. В то время, как систематическая мораль, тесно связанная с совокупностью реальных знаний, приобретает, таким образом, постоянство, дотоле невозможное, самопроизвольная мораль под непосредственным и беспрерывным давлением социального чувства стремится подчинить своему влиянию всю человеческую индивидуальную или коллективную жизнь.

Чтобы лучше понять совершенное единство позитивной морали, которым она обязана своему единому принципу всеобщей любви, следует рассмотреть значение этого принципа в естественной систематизации ее различных частей и в специальной разработке каждой из них.

Глава XV.
Нравственная прогрессия чувств: личные, семейные, общественные. Человеческое сердце может перейти от первого члена к третьему только под влиянием семейных чувств

Общая последовательность частей позитивной морали согласно трем главным ступеням нашей жизни, – личной, семейной, общественной, – самопроизвольно представляет постепенное развитие основного чувства, мало-по-малу развивающегося из аффектов, которые становятся все менее и менее энергичными, но все более и более возвышенными. Эта естественная прогрессия в действительности составляет наше главное средство для достижения по возможности нормального преобладания общественности над личностью. В самом деле, между этими двумя крайними состояниями человеческого сердца существует промежуточное состояние, способное определить самопроизвольный переход, на котором покоится истинное решение нравственной проблемы. Только благодаря семейным обязанностям человек изменяет своему первоначальному себялюбию и может надлежащим образом подняться к конечной ступени, к общественности. Всякую попытку направлять нравственное воспитание непосредственно к усилению последней, минуя промежуточную ступень, следует рассматривать как совершенно несбыточную и сопряженную с серьезными опасностями для социального порядка. Такая утопическая теория, слишком распространенная теперь, не только не составляет действительного социального прогресса, но представляет, в сущности, резкий поворот назад, основанный на ложной оценке древности.

Ввиду основного назначения семейной жизни служить естественной связью между себялюбием и общественность, достаточно будет показать здесь ее необходимое устройство, чтобы охарактеризовать общий план позитивной морали, всегда соответствующей порядку естественных отношений. 

Индивидуальная эволюция социального чувства начинается в семье благодаря неизбежной детской привязанности, этому первому источнику нашего нравственного воспитания, из которого возникает инстинкт беспрерывности и, следовательно, уважение предков: именно таким образом каждое новое существо первоначально вступает в связь со всей совокупностью человеческого прошлого. Вскоре затем братская любовь дополняет этот первый зародыш общественности, присоединяя к нему прямой инстинкт действительной солидарности. Возмужалость открывает далее новую семейную эволюцию, вводя совершенно добровольные и поэтому еще более общественные отношения, чем невольные связи незрелого возраста. Эта вторая эпоха нравственного воспитания начинается с супружеской привязанности, являющейся главным фундаментом всех остальных; в ней взаимность и нерасторжимость брачных уз обеспечивают полноту преданности. Название этого высшего типа симпатических инстинктов не требует никакого определения. Из этого союза по преимуществу естественно вытекает последняя семейная привязанность, именно родительская, которая, уча нас любить наших потомков, завершает наше самопроизвольное посвящение в универсальную общественность; таким образом, мы связываемся с будущим, как сначала мы приобщаемся к прошлому.

Я должен был поместить группу семейных чувств, касающихся добровольных отношений, после той, которая относится к невольным привязанностям, дабы проследить индивидуальное течение аффективной эволюции с целью представить семейную жизнь, как необходимое промежуточное состояние между личным и социальным существованием. Но расположение должно быть обратное, когда прямо устанавливается собственная теория семьи в качестве естественного элемента общества. Тогда нужно рассматривать сперва чувство, составляющее главный фундамент семьи, строя новую социальную единицу, часто сводящуюся к основной паре. Семья, однажды созданная брачным союзом, увековечивается в силу родительской привязанности, сопутствуемой детской любовью, и распространяется затем благодаря братским узам, единственно способным непосредственно сблизить различные семьи. 

В этом новом порядке семейные чувства расположены по их убывающей энергии и возрастающему распространению. Хотя последнее чувство обыкновенно из всех наименее сильное, оно, однако, приобретает важное значение, если рассматривать его, как прямой переход от чисто семейных привязанностей к социальным отношениям, естественным типом которых всюду является братство. Но для того, чтобы дополнить краткий очерк этой теории, социология должна еще поместить между этими двумя порядками чувств третий, промежуточный, слишком мало оцененный до сих пор, касающийся слуги, в котором семейные отношения смешиваются с общественными. Одно название этой связи должно быть в настоящее время, несмотря на наши анархические нравы, достаточно, чтобы напомнить нам, что во всяком нормальном состоянии человечества она составляет естественное дополнение к семейным привязанностям, предназначенное завершить самопроизвольное воспитание социального чувства путем специального обучения подчинению и повелеванию, причем и то, и другое, должны регулироваться всеобщим принципом взаимной любви.

Этот беглый очерк главной нравственной теории достаточно характеризует основное качество позитивной систематизации, оценка которой будет дана на протяжении всего трактата, для которого настоящее рассуждение служит только общим вступлением. Тем не менее, я считаю необходимым еще указать здесь полное преобразование личной морали, в которую только позитивизм впервые вводит единый принцип всей новой доктрины тем, что связывает непосредственно с любовью то, что относилось к эгоизму даже в католической философии.

Глава XVI.
Альтруизм есть истинное основание личной морали

Так как чувства могут развиваться лишь путем постоянного их упражнения, тем более необходимого, чем их природная энергия слабее, то, злоупотребляя легкостью оценки, отличающей эту первую часть всеобщей нравственности, т.е. сводя обязанности к простым личным соображением благоразумия, мы тем самым вступаем в прямое противоречие с истинным духом аффективного воспитания. Как бы реальна ни была польза для личности от подобных предписаний, такое направление по необходимости вырабатывает корыстолюбивые наклонности, которые и так уже являются слишком преобладающими и должны были бы, напротив, по возможности, систематически упраздняться. Сверх того, специальная цель, которая здесь преследуется, часто не достигается благодаря тому, что нравственное решение предоставляется усмотрению личности, чем заранее санкционируются естественные разнообразия решения, а также то, что отдельное лицо, беря на свою ответственность вытекающие для него последствия, о которых оно одно только может судить, изменяет установленное правило.

В силу свойственной ему реальности позитивизм всецело преобразовывает эти первоначальные предписания, прямо подчиняя личность общественности, так как речь идет о применении их в области, где интересы индивидуума отнюдь не единственные. Позитивная мораль рекомендует такие основные добродетели, как, например, выгоды от умеренности, целомудрия и т.д., отнюдь не в силу их пользы для личности. Не отрицая их действительной индивидуальной полезности, она старается не слишком на ней настаивать, из опасения поддерживать привычку к личным соображениям. Она, в особенности, никогда не делает из этих выгод реального основания для своих заповедей, всегда связанных с социальным чувством. Если бы даже исключительная организация человека предохраняла его от губительных последствий неумеренности и прелюбодеяния, трезвость и воздержание ему точно также строго предписываются, как необходимые условия для надлежащего выполнения им своих общественных обязанностей. Это распространяется и на простейшую из всех личных добродетелей, привычку к чистоплотности; таким образом, облагораживается простое гигиеническое правило тем, что его связывают с желанием сделать себя более способным служить другим. Только таким путем нравственное воспитание может с самого начала приобрести свой истинный общий характер, приучая человека подчиняться требованиям человечества в своих малейший поступках, что приводит его прежде всего к преодолению своих дурных наклонностей, оценка которых тогда становиться более легкой. 

Такое преобразование личной нравственности достаточно поддерживает существенное превосходство позитивизма, уже указанное относительно семейной морали, составлявшей однако главную заслугу католицизма и первое основание его прекрасной систематизации.

Было бы излишне особо останавливаться на общественной нравственности в собственном смысле, где новая философия должна обнаружить еще более прямую и более полную способность, так как только она может надлежащим образом встать на эту точку зрения. Как относительно точного определения всех взаимных обязанностей, вытекающих из различных реальных отношений, так и касательно укрепления и расширения основного чувства всеобщего братства никакая метафизико-теологическая мораль не может быть сравниваема с позитивной, предписания которой, всегда соответствующие общим законам нашей индивидуальной или коллективной природы, самопроизвольно приспособляются к особенностям каждого случая. Мне в настоящем рассуждении придется еще неоднократно говорить об этой естественной способности, так что здесь мне нет надобности на этом более настаивать. 

Это беглое указание новой систематизации нравственности требует теперь соответственного рассмотрения общих средств, с помощью которых можно будет установить и применить эту доктрину. Эти средства суть двух видов: одни, основные, прямо относящиеся к каждому моральному посвящению, устанавливают принципы и регулируют чувства; другие, дополнительные, способствуют правильному применению принципов в активной жизни. Эта двойная функция вначале самопроизвольна, совершаясь единственно благодаря влиянию, даже косвенному, общей доктрины и социального инстинкта; но она достигает полной силы только когда становится систематической принадлежностью соответственной духовной власти.

Глава XVII.
Нравственное воспитание должно быть основано на рассудке и на чувстве

Нравственное воспитание в собственном смысле позитивизм основывает одновременно на рассудке и на чувстве, выдвигая, однако, последнее всегда на первый план, согласно руководящему принципу новой философии. 

Благодаря средствам первого вида, нравственные предписания будут приведены, наконец, к подлинным доказательствам, могущим выдержать всякую критику на основе истинного познания нашей личной и общественной природы, законы которой позволяют точно оценить в действительной частной или общественной жизни любое прямое или косвенное, специальное или общее влияние всякой привязанности, мысли, действия и привычки. Соответственные убеждения могут стать столь же глубокими, как и те, которые создаются на основании лучших научных доказательств с тем естественным приращением в силе, которое должно вытекать из их высшего значения и их тесного соотношения с нашими наиболее благородными инстинктами. 

Сила этих предписаний должна распространяться не только на тех людей, которые будут в состоянии понять всю логическую справедливость подобных доказательств. Многочисленные примеры уже показали относительно всех других позитивных вопросов, что понятия, допущенные только на веру, могут быть приняты и применены с таким же рвением и твердостью, как и те понятия, которые наилучшим образом обоснованы. Достаточно, чтобы умственные и нравственные условия этой необходимой веры были надлежаще выполнены; и часто современный человек, вопреки его мнимой непокорности, слишком легко подчиняется. Добровольное согласие, которое мы ежедневно выражаем относительно каких-либо правил математических, астрономических, физических, химических и биологических наук, даже когда при этом затрагиваются важнейшие интересы, без сомнения, распространится на нравственные заповеди, когда будет признано, что они также доступны неопровержимым доказательствам.

Но развивая силу доказательства до невозможной дотоле степени, новая философия будет всегда избегать преувеличивать его значение для нравственного воспитания, которое должно преимущественно покоится на чувстве, как на то указывает простая общая постановка великой человеческой проблемы. Как бы здравы ни были доказательства, их исходная точка не может быть непосредственно моральна, так как каждый будет оценивать поведение другого скорее, чем свое, согласно требованиям беспристрастности и ясности, обязательным для истинно научного умозрения, которое всегда должно быть объективным, а не субъективным. А такая внешняя оценка без непосредственного созерцания своей собственной души, может, правда, определить реальные убеждения, но она не стремится развивать истинные чувства, самопроизвольное упражнение которых она, напротив, может нарушить и задержать, если она войдет в привычку. Но такого излишества нечего опасаться у новых моральных руководителей человечества уже потому, что оно прямо противоречит тому глубокому познанию истинной человеческой природы, которое ставит позитивизм неизмеримо выше католицизма.

Таким образом, позитивное направление лучше всякого другого всегда будет считать главным источником действительной нравственности прямой подъем, одновременно самопроизвольный и систематический, социального чувства, которое оно постарается, по возможности, развивать даже с самого нежного возраста, пользуясь всеми приемами, могущими быть указанными здравой философией. Именно в таком постоянном упражнении и будет состоять, главным образом, как частное, так и общественное нравственное воспитание, которому будет всегда подчинено умственное образование. Я дополню это общее указание ниже приводимой характеристикой народного воспитания.

Глава XVIII.
Моральное воздействие духовной власти на общественное мнение; распределение похвал и порицаний, прославление великих людей, осуждение главных ретроградов

Как бы совершенно ни было полученное воспитание, оно не может достаточно направлять поведение среди бурных волнений активной жизни, если та же духовная власть, которая его направляла, не закрепит его значение, распространяя его систематическое приложение на всю нашу как частную, так и общественную жизнь путем надлежащего напоминания отдельным лицам и классам или даже нациям об истинному смысле забытых или непризнанных принципов, в особенности, об их мудром применении в каждом случае. Но здесь еще более, чем в основном воспитании, духовная власть должна менее обращаться к чистому рассудку, чем к непосредственному чувству. Ее главная сила явится результатом могущественной организации общественного мнения, которое будет санкционировать ее справедливое распределение похвал и порицаний, как это будет особо указано в третьей части настоящего рассуждения.

Это моральное воздействие человечества на каждого отдельного человека, – что является необходимым следствием всякого истинного согласия между принципами и чувствами, – должно быть развито при позитивном режиме сильнее, чем когда-либо. Большая реальность господствующей доктрины и полная общественность соответственной среды доставят в этом отношении позитивной духовной власти нравственные преимущества, которыми не обладал католический духовный авторитет.

Это естественное превосходство обнаружится, в особенности, в правильной организации почитания памяти усопших, что является в руках всякой духовной власти драгоценнейшим добавлением к нравственному воспитанию. Абсолютный характер теологической доктрины, еще более чем несовершенство социальной среды, обусловил неудачу благородных стремлений католицизма к настоящей всеобщности. Несмотря на все его усилия, он никогда не мог обнять своей систематической санкцией более, чем весьма ограниченную часть времени и места, вне которой его оценка была всегда столь слепа и несправедлива, что он за нее упрекает теперь своих собственных врагов. Только позитивное прославление может неослабно и последовательно распространяться на все эпохи и на все места. Основанное на истинной теории человеческой эволюции оно воздаст должное каждому состоянию и каждой фазе ее, таким образом оно естественным путем призовет потомство к поддержке всех моральных заповедей даже частного характера, распространяя до малейших случаев свою общую систему почитания памяти усопших всегда в одном и том же духе.

Не забегая здесь вперед с указаниями, имеющими войти в трактат, введением к которому служит настоящее рассуждение, я считаю, однако, необходимым охарактеризовать теперь же эту способность позитивизма одним примером, который может доставить материал для первого ее применения. Он состоит в ежегодном торжественном чествовании памяти на всем западе в установленные дни наших трех главных предшественников в социальном отношении, Цезаря, Св. Павла и Карла Великого, являющихся лучшими представителями древности, средневековья и связывающего эти эпохи католицизма. Ни один из этих выдающихся людей не мог быть до сих пор надлежащим образом оценен, вследствие отсутствия здравой исторической теории, которая одна только и может указать на их важное участие в основной эволюции. Этот пробел заметен даже по отношению к Св. Павлу, несмотря на почести, воздаваемые ему религией; позитивизм естественным образом пойдет дальше в этом отношении, исторически представляя этого великого человека, как истинного основателя того, что неточно называют христианством. Новая всеобщая доктрина еще в более сильной степени является единственной, способной правильно оценить Цезаря, почти непризнаваемого теологической и метафизической философиями, равно как Карла Великого, предназначение которого могло быть только весьма несовершенно обрисовано католицизмом.

Но невзирая на недостаточность систематических суждений, признательное общество самопроизвольно поддерживало культ этих трех великих имен. Отсюда понятно, насколько единодушно будет принято всей семьей западных народов достойное позитивистское чествование их памяти.

Чтобы дополнить этот характерный пример, нужно еще добавить указание на двоякий результат здравой исторической оценки, которая приводит не только к восхвалению, но и к порицанию. Хотя последнее должно развиваться гораздо менее, чем первое, из опасения чрезмерно культивировать тягостные и даже губительные аффекты, тем не менее нужно иногда уметь энергично клеймить, дабы сделать более наглядным одобрение и, следовательно, более укреплять социальные принципы и чувства. Так, устанавливая систематическое почитание памяти трех великих людей, наиболее способствовавших ускорению человеческой эволюции, я предложил бы одновременно подвергать торжественному порицанию двух главных ретроградов, которых нам представляет история, Юлиана и Бонапарта, из которых один был более безрассуден, а другой более преступен. Реальное влияние этих двух отверженных было достаточно обширно, чтобы их справедливо периодическое клеймление могло стать одинаково популярным во всех частях запада. 

Эти две различные оценки прошлого составляют одновременно неизбежное продолжение и необходимое дополнение основного назначения духовного организма, а именно, подготовление будущего путем воспитания в собственном смысле слова. Но это назначение дает почву для другого рода дополнительных функций, имеющих целью прямо изменять настоящее, благодаря благотворному влиянию в качестве советника, которое всякая истинно воспитательная власть естественным образом оказывает на любую часть активной жизни как частной, так и общественной. Хотя эти советы должны быть всегда свободно получаемы практическими деятелями, они, тем не меняя, являются плодотворными, когда они мудро исходят от надлежащего теоретического авторитета. Они преимущественно касаются взаимных отношений различных классов или народов и стремятся, по возможности, улаживать различные внутренние или внешние споры, возникающие на всем протяжении социальной среды, которая, допуская одну и ту же доктрину и получая одно и то же воспитание, добровольно признает одних и тех же интеллектуальных и моральных руководителей.

В третьей части настоящего рассуждения мне придется определить главную сферу этого второго рода дополнительных функций, которыми заканчиваю здесь систематическое указание нормальных областей новой духовной власти.

Глава XIX.
Девиз позитивизма: порядок и прогресс

Предшествующие замечания позволяют теперь определить, каким образом все характерные черты, отличающие эту способность к преобразованию, самопроизвольно реформируются в основном, одновременно философском и политическом девизе (порядок и прогресс), создание и провозглашение которого я всегда буду считать своей заслугой.

Прежде всего, один только позитивизм может прочно построить каждое из этих двух важных понятий, рассматриваемых в одно и то же время, как научные и социальные. Эта исключительная способность очевидна по отношению к прогрессу, ясного и полного определения которого ни одна другая доктрина не может дать. Но, хотя касательно порядка она менее заметна, все же, как видно из разъяснений, данных в первой части настоящего рассуждения, она и здесь не менее реальна, не менее глубока.

Всякая предыдущая философия по необходимости должна была считать порядок недвижным; а эта идея совершенно неприменима к современной политике. Позитивная же философия, способная избегать понятия абсолюта, не вводя, однако, понятия произвола, может, таким образом, дать единственное понятие порядка, соответствующее нашей прогрессивной цивилизации. Она строит это понятие на непоколебимом основании, сообщая ему объективный характер, согласно всеобщему догмату о непреложности естественных законов, не допускающему в этом отношении никакого субъективного уклонения. Для новой философии искусственный порядок, как социальных, так и всех других явлений, необходимо покоится на естественном порядке, обусловленном всюду совокупностью реальных законов.

Глава XX.
Прогресс есть только развитие порядка

Основное согласование между порядком и прогрессом составляет еще более неотъемлемое преимущество позитивизма. Ни одна доктрина даже не пыталась произвести это необходимое слияние, которое он самопроизвольно устанавливает переходя сообразно своей энциклопедической системе от малейших научных случаев до важнейших политических вопросов. Теоретически он сводит это согласование к необходимому соотношению между существованием и движением, сперва разработанному относительно простейших неорганических явлений и затем дополненному биологическими понятиями. После этой двоякой подготовки, доставляющей этому сочетанию внушительное научное основание, он определяет его окончательное назначение, распространяя его на здравые социальные умозрения, откуда тотчас вытекает его практическое значение, присущее всей позитивной систематизации. Порядок становится тогда неизменным условием прогресса, между тем как прогресс составляет беспрерывную цель порядка. 

Наконец, путем более глубокой оценки, позитивизм прямо представляет человеческий прогресс, как состоящий всегда в простом развитии основного порядка, который по необходимости содержит в себе зародыш всех возможных успехов. Здравая теория нашей индивидуальной или коллективной природы доказывает, что ход наших превращений совершается эволюционно, без участия какого-либо творчества. Этот общий принцип вполне подтверждается историческим исследованием, всегда вскрывающим уходящие вглубь корни каждого совершившегося изменения вплоть до наиболее глубокого первоначального состояния, зародыша всех будущих усовершенствований. 

В силу этого основного тождества прогресс в свою очередь становится показателем порядка. Поэтому анализ идеи прогресса может достаточно характеризовать двойное понятие, на котором покоятся одновременно социальная наука и искусство. Рассматриваемая таким образом эта оценка делается более доступной пониманию, в особенности, в наше время, когда новизна и важность теории прогресса сильно занимают внимание публики, по своему понимающей огромное значение подобной идеи, как необходимое основание всякой здравой моральной и политической доктрины.

Глава XXI.
Теория прогресса: материального, физического, интеллектуального и морального

Позитивизм считает постоянной целью всего нашего личного и общественного существования всеобщее совершенствование сперва внешних условий и затем, в особенности, нашей внутренней природы. Первый род прогресса – один и тот же для нас и для всех более высших животных, стремящихся более или менее улучшить свое материальное положение. Несмотря на низменный характер прогресса этого рода, он, благодаря своей большей легкости, составляет для нас необходимое начало совершенствования, более высокие степени которого не могут быть оценены народами, оставшимися чуждыми его наиболее грубой форме. Это-то и является причиной наблюдаемого в настоящее время сильного влечения к материальному прогрессу, в котором избранная часть человечества черпает, сверх того, самопроизвольное побуждение к наиболее благоприятным улучшениям, систематические противники которых не смеют отвергать этой непроизвольной первоначальной соблазнительности. Впрочем, наша умственная и нравственная апатия, мешающая нам предпринять какое-либо другое существенное совершенствование, объясняет, хотя и не оправдывает, чрезмерное значение, которое теперь придается материальному прогрессу. 

Как бы то ни было, не подлежит сомнению, что только второй род прогресса составляет главную характерную черту человечества, за исключением слабого почина, обнаруживаемого в этом отношении некоторыми высшими животными, которые действительно в самых грубых чертах стремятся улучшить также собственную природу. 

Это истинно человеческое совершенствование обнимает три вида улучшений, трудность которых возрастает одновременно с их важностью и обширностью, смотря по тому, касаются ли они нашей физической, интеллектуальной или моральной природы. Его первая ступень, которая может быть разложена согласно тому же принципу, почти сливается своим началом с простым материальным прогрессом. Но в целом она является гораздо более важной и более трудной, ввиду ее чрезвычайно большого влияния на наше истинное счастье. Мы, например, более выигрываем от малейшего удлинения нашей жизни или какого-либо укрепления нашего здоровья, чем от наиболее старательных усовершенствований русла наших рек или наших искусственных путей сообщения, которыми никогда мы не достигнем тех преимуществ, которыми пользуются птицы благодаря их естественной организации.  Во всяком случае, этот первый вид внутреннего прогресса не может считаться исключительно присущим человеку, так как некоторые животные делают кой-какие самопроизвольные шаги в этом направлении, в особенности, относительно чистоплотности, являющейся естественным началом подобного рода самосовершенствования. 

Таким образом, человечество хорошо характеризуется только интеллектуальными и моральными преуспеяниями, доступными для животных лишь в некоторых частных случаях, коллективный же подъем их возможен только при нашем постоянном вмешательстве.

Эти две высшие ступени полного совершенствования не равны по своей ценности, обширности и трудности, подобно тому, как не равны две низшие ступени, при чем мы их всегда оцениваем по их действительному влиянию на частное или общественное человеческое счастье. Наше умственное, научное или эстетическое улучшение как со стороны метода наблюдения, так и со стороны индуктивной или дедуктивной способности, когда социальное состояние позволяет надлежащим образом ею пользоваться, имеет большее значение для нашей судьбы и доступно большему подъему, чем все физические и тем более материальные улучшения.

Но согласно основному объяснению, данному в начале настоящего рассуждения, ясно, что истинное человеческое счастье еще более зависит от морального прогресса, совершить который мы имеет также больше возможности, хотя он и является более трудным. Нет такого интеллектуального улучшения, которое в этом отношении могло бы быть равноценно, например, действительному увеличению доброты и мужества. Поэтому, чтобы упростить точное понятие о совокупности нашей личной или общественной жизни, достаточно указать, что она должна быть, главным образом, посвящена нравственному совершенствованию, приводящему нас к истинному счастью более прямым и более верным путем, чем всякое другое. Хотя оно не может избавить нас от предшествующих видов совершенствования, долженствующих даже служить постепенным подготовление к нему, оно тем более способно вместить в себя цель всей нашей жизни, что, благодаря этой связи, оно естественно вызывает все другие совершенствования.

Итак, наше совершенствование относиться, главным образом, к двум нравственным качествам, наиболее важным для реальной жизни, а именно для аффективного импульса и активного решения; эти качества суть благорасположение и энергия; на это указывает удачная двусмысленность во всех наших западных языка значения слова сердце у двух полов. Позитивная философия необходимо стремится развить эти качества более непосредственно, более полно и более верно, чем всякая другая предшествующая доктрина.

Подчиняя социальному чувству все наши мысли, чувства и действия, она является пропитанной благорасположением. Что касается энергии, то она ее всюду предполагает и постоянно внушает тем, что коренным образом исключает всякое стеснение свободы, возбуждает в нас сознание истинного достоинства и беспрерывно побуждает нас к частной и коллективной деятельности. Наше собственное вступление в эту конечную форму существование составляет в этом отношении решительное доказательство, обязывает каждого из нас преодолеть страхи, которые некогда приводили в колебание наиболее мужественные и наиболее гордые характеры.

Такова основная система человеческого совершенствования, являющегося вначале материальным, далее физическим, затем интеллектуальным и, наконец, в особенности, моральным. Эти четыре главные ступени могут быть разложены согласно тому же правилу на второстепенные, причем между ними образуется много нормальных переходов. Хотя я не могу здесь вдаваться в эти подробности, все же считаю необходимым указать, что философский принцип всего этого разложения, тождественен с принципом истинной энциклопедической иерархии, соответствующей или общности или сложности явлений. Оба ряда будут точно соответствовать друг другу, если они будут составлены по одному и тому же способу. Они кажутся различными только в виду необходимости более подробно означать для научной цели их нижнюю часть и для социального приложения – их высшую часть. Но эта двойная лестница истины и добра приводит к одному и тому же заключению как в том случае, когда социальная точка зрения становится выше всех других, так и в том, когда высшее благо полагается во всеобщей любви.

Эта систематическая оценка основного девиза представляет собой краткую характеристику духовного преобразования, составляющего главное назначение новой философии. Не трудно теперь понять, каким образом позитивизм осуществляет одновременно наиболее благородные социальные попытки католицизма в средние века и наиболее важные условия великой программы конвента. Окончательное присваивая себе противоположные достоинства, принадлежащие раньше католичеству и революционному духу, он обеспечивает одновременное упразднение теологического и метафизического методов мышления, так как отныне, когда их противоречивые функции лучше выполняются одной конечной доктриной, они оба уже бесполезны. Нормальное отделение духовной власти от светской должно было в особенности вызвать это слияние и это необходимое очищение, ибо оно было главным предметом этого долгого подготовительного антагонизма.

Глава XXII.
Политические указания. Переходной режим. Временное правительство

Определив по возможности умственное и нравственное преобразование, которое должно характеризовать на всем западе вторую часть великой революции, мне остается указать необходимые отношения между этим философским движением и всей современной политикой.

Хотя эволюция позитивизма в основе независима от социальных стремлений, представляемых ныне остатками старых доктрин, однако, общий ход событий может оказать на нее воздействие, которое важно предвидеть. Обратно, новая доктрина, хотя и лишена возможности значительно изменить соответствующую среду, способна, однако, произвести здесь улучшения, на которые нужно указать. С этих двух точек зрения трактат, предисловием к которому служит это сочинение, будет содержать тщательное исследование характера, который должен иметь нормальный переход, долженствующий по возможности облегчить наступление нормального будущего, определенного истинной социальной наукой. Поэтому эта вторая часть моего общего введения была бы неполной, если бы я не присоединил к ней достаточное указание на то, каковая должна быть эта временная политика, которая будет продолжаться до тех пор, пока обновляющая доктрина свободно не получит решительного перевеса.

Главная характерная черта этой политики определяется ее временным назначением. Ни одно постоянное учреждение не может создаться, пока будет длится современная анархия мнений и нравов. Покуда глубокие убеждения и систематические привычки не возьмут верх во всех важных случаях социальной жизни, могут иметь успех лишь различные меры, способные облегчить это основное переустройство. Все другие попытки по необходимости будут недолговечны, как опыт это уже неоднократно подтверждал вопреки напрасной надежде их авторов, поддерживаемой вначале народным увлечением.

Это неизбежное условие нашего революционного состояния было надлежащим образом понято только памятным собранием, руководившим республиканским переворотом. Из всех верховных властей, которые на протяжении двух поколений стараются вершить наши судьбы, только конвент сумел избежать высокомерной политической иллюзии, будто можно строить вечные учреждения, не ожидая создания интеллектуального и морального фундамента. Поэтому он один и оставил наиболее глубокие следы в умах и сердцах. В силу только того, что его великие мероприятия открыто назывались временными, не исключая даже тех, которые более касались будущего, чем настоящего, они оказывались в естественной гармонии со средой, подлежащей изменению. Всякий истинный философ всегда будет испытывать почтительное восхищение к этой интеллектуальной мудрости, которая не только не могла опираться ни на какую реальную теорию, но ей приходилось беспрерывно бороться с обманчивой метафизикой, духом которой были проникнуты умы всех выдающихся государственных людей, которыми может гордиться запад со смерти великого Фридриха. Это превосходство было бы необъяснимо, если бы обусловившая его настоятельная необходимость не способствовала также в значительной степени его подъему тем, что обнаружила невозможность существования в данное время какого-либо окончательного строя, или тем, что сдерживала анархические иллюзии официальной доктрины путем сильного сосредоточения политики, которое одно только могло помешать ретроградному вторжению. 

Когда эта спасительная необходимость потеряла свой острый характер, великое собрание поддалось, хотя в гораздо меньшей степени, чем его предшественники, метафизическому влечению к отвлеченному и полному устройству мнимого окончательного состояния, продолжительность которого не достигла даже предела, назначенного в начале для предварительного режима, обессмертившего первую половину правления конвента.

Согласно своему первоначальному постановлению это революционное правительство должно было прекратить свое существование только в момент общего мира. Но если бы оно могло продержаться до этого срока, то, вероятно, пришлось бы сохранить его и на будущее время, ввиду действительной невозможности установить в то время окончательный образ правления. 

Эта исключительная политика была, без сомнения, продиктована только неотложными нуждами тогдашнего положения, как необходимая для нашей национальной защиты. Однако, кроме этой временной необходимости, которая отодвигала на задний план всякое другое соображение, существовал более глубокий и более прочный мотив, который могла обнаружить только историческая теория, тогда еще невозможная. Он состоял в чисто отрицательной природе господствующей метафизики, которая обусловила полное отсутствие интеллектуальных и моральных оснований, требуемых истинным политическим переустройством. Хотя этот огромный пробел не сознавался, он, тем не менее, был главной причиной, вследствие которой пришлось отложить введение окончательного режима. Воцарившийся мир не замедлил бы его обнаружить, так как он был уже сознан в противном лагере людьми, чуждыми справедливой республиканской борьбы. Он был, в особенности, незаметен благодаря неизбежному первоначальному заблуждению, приписывавшему настоящую органическую способность чисто критическим доктринам, разработанным в течении предыдущего века. Когда именно это торжество революционной метафизики сделало очевидным ее существенно анархическую природу, стремление к окончательным построениям становится необходимым началом продолжительного ретроградного движения, различные фазы которого заполняют все следующее столетие. Ибо отсутствие принципов, приуроченных к действительному преобразованию, заставило основать эти тщетные попытки на принципах старого строя, выражавших единственные понятия реального порядка, которые были тогда доступны систематизации.

Глава XXIII.
Духовное преобразование должно предшествовать светской реформе

Наше революционное состояние, в силу вышеуказанного обстоятельства, не позволяет еще и теперь приступить к непосредственному светскому преобразованию из опасения новых ретроградных попыток, которые отныне оказались бы в то же время и анархическими. Хотя позитивизм уже установил философские основания истинного окончательного режима, эти новые принципы, однако, еще столь мало развиты и, в особенности, так плохо оценены, что они никоим образом не могут руководить политической жизнью в собственном смысле. Покуда они не займут первого места в умах и сердцах, на что потребуется, по меньшей мере, целое поколение, они не смогут управлять постепенным возведением окончательных учреждений.

В настоящее время можно прямо заняться только духовным преобразованием, которое, невзирая на его чрезвычайную трудность, стало, наконец, настолько же осуществимым, насколько раньше оно было крайне необходимым. Когда оно будет достаточно двинуто теперь вперед, оно мало-помалу определит действительное светское преобразование, которое, будучи предпринято преждевременно, вызвало бы только новые неурядицы.

Конечно, эти смуты не могут уже повлечь за собой таких же тяжких политических последствий, как раньше, так как именно наша глубокая духовная анархия препятствует преобладанию всех действительных одновременно прочных и общих убеждений. Единственные сильно преобладавшие доктрины безвозвратно обессилены после того, как неопровержимый опыт, сопровождавшийся решительной критикой, доказал всюду органическую несостоятельность и разрушительную тенденцию революционной метафизики. Ослабленная сделанными теологии уступками, которые были вызваны ее созидательными стремлениями, она может только привести к политике, вечно колеблющейся между ретроградными стремлениями и анархией, или, вернее, являющейся одновременно стеснительной и разрушительной в силу необходимости обуздывать социальную среду, для которой господство метафизики сделалось столь же ненавистно, как и царство теологии.

Но хотя это коренной разлад и должен теперь рассеять всякое серьезное беспокойство о возможности глубоких политических смут, отныне невозможных ввиду отсутствия достаточной страстности, тем не менее, эмпирические стремления к непосредственному созданию окончательного строя могут помимо их неизбежной бесплодности вызвать еще прискорбные нарушения порядка. Внутреннее спокойствие и внешний мир покоятся теперь только на ослаблении разрушительных сил, обусловленном расширением разрушительного движения, но не существует никакой прямой и нормальной гарантии. Это странное положение вещей будет неминуемо продолжаться до тех пор, пока будет длится интеллектуальное и моральное междуцарствие, не позволяющее установить надлежащее согласие принципов и чувств, которое одно только способно создать в этом двойном отношении реальную и полную безопасность.

Хотя самопроизвольность этого временного равновесия делает его более прочным, чем можно было бы ожидать, оно естественным образом вызывает внутри и даже вне страны частые тревоги, которые, являясь всегда тягостными, нередко влекут за собой на практике губительные реакции. Всякая же попытка немедленно приступить к светской реформе не только не в состоянии улучшить это положение, но всегда приводит к ухудшению его, искусственно оживляя одряхлевшие доктрины, которым нужно было бы предоставить естественно угасать. Тщетные попытки со стороны власти к их пробуждению могут привести только к нарушению у публики и даже среди мыслителей умственной свободы, необходимой для мирного воцарения истинных и окончательных принципов.

Таким образом, несмотря на то, что настало мирное время, наша новая республиканская политика, ввиду продолжающегося духовного междуцарствия, должна быть также, как и старая, по существу временной. Этот временный характер должен даже особенно резко в ней проявляться, так как не существует уже никаких серьезных иллюзий относительно органической ценности официальной метафизики, которая в силу потребности в каких-нибудь принципах, с одной стороны, и по недостатку настоящей социальной доктрины – с другой, ныне как будто воскресла, что составляет резкий контраст с полным отсутствием систематических убеждений у большинства деятельных умов. Иллюзия, вначале неизбежная, заставившая пользоваться чисто критическими принципами в качестве органических, не может серьезно возродиться.

Чтобы успокоиться на этот счет, достаточно обратить внимание на повсеместное распространение промышленных нравов, эстетических вкусов и научных стремлений, тройное самопроизвольное влияние которых непримиримо с социальным господством метафизических догм, как идеологических, так и психологических. Не нужно особенно бояться естественного увлечения, возвращающего нас теперь к первой части революции, дабы вновь укрепить наши республиканские чувства, заставляя нас вскоре забыть и продолжительное ретроградное движение и двусмысленное неподвижное состояние, отделяющее нас от первоначального потрясения, с которым все более и более непосредственно будут связываться окончательные воспоминания человечества. Удовлетворяя этой потребности, общественный инстинкт не замедлит в то же время понять, что в этой великой эпохе главным предметом подражания должна быть для нас только поразительная мудрость, с которой конвент в течении прогрессивной фазы оценил необходимость безусловно временной политики, оставляя до лучших времен окончательное переустройство. Есть основание надеяться, что всякая новая попытка создать отвлеченную конституцию вызовет вскоре во Франции, и, следовательно, на всем западе глубокое общее убеждение в полной тщете подобных опытов.

Впрочем, это последнее усилие угасающей метафизики совершится при условиях полной свободы обсуждения и среди народа одинаково недоверчиво относящегося, как к политическим сущностям, так и к христианским тайнам. Ни один из предыдущих опытов не производился при условиях столь неблагоприятных для доктрин, не допускающих истинных доказательств, которые составляют отныне единственный возможный источник прочной веры. Таким образом, если даже новая конституция будет разработана со всей надлежащей тщательностью, общественное мнение ее, может быть отвергнет, прежде чем она будет окончена, не позволив ей официально существовать даже то короткое время, в течение которого в среднем продержались предшествующие конституции. Всякая же попытка со стороны закона ограничить по этому предмету свободу прений только вернее приведет к этому естественному следствию нашего умственного и социального состояния.

Глава XXIV.
Задача правительства в течение духовного междуцарствия: обеспечить материальный порядок, гарантировать свободу слова и прений

Необходимость, предписывающая нам чисто временную политику, покуда будет длится духовное междуцарствие, определяет также истинную природу этого переходного режима. Если бы революционное правительство конвента продержалось до наступления общего мира, оно, без сомнения, осталось бы и далее у власти, изменив только согласно новым потребностям свой главный характер. Пока продолжалась национальная борьба, оно должно было представлять собой сильную диктатуру, одновременно духовную и светскую, отличающуюся от павшей королевской власти только более высокой напряженностью, вследствие чрезвычайного прогрессивного направления; эта черта только и отличала ее от настоящей тирании. Но мир по необходимости положил конец этому полному сосредоточению политики, без которого защита республики была бы безуспешна. При изменившихся обстоятельствах временное правительство, обязанное своим существованием только отсутствию истинных социальных принципов, должно допустить полную свободу изложения и прений, дотоле невозможную и даже опасную, но ставшую теперь необходимым условием разработки и установления новой всеобщей доктрины, которая одна лишь может служить твердым основанием для окончательного преобразования.

Это предполагаемое превращение собственно революционного правительства должно осуществляться в исключительной политике, наиболее подходящей для французской республики, возрождающейся среди общего отныне непоколебимого мира и глубокой духовной анархии. Недостойные преемники конвента превратили в ретроградную тиранию вверенную им силой обстоятельств прогрессивную диктатуру. В последнюю фазу долгой реакции это полное сосредоточение было коренным образом обессилено противодействием на основании закона местной власти. Хотя центральная власть домогалась всегда официального всемогущества, однако, неизбежное расширение свободы исследования все более и более сводило на нет ее бесполезное духовное господство, оставляя ей только светское главенство, которого требовал общественный порядок. В течение перерыва, последовавшего за реакцией, даже светская диктатура была законным путем уничтожена, благодаря раздроблению центральной власти и усилению местной власти. Обе эти власти молча отказались руководить духовным преобразованием, посвятив себя всецело все более и более трудному поддержанию материального порядка среди полной умственной анархии, которую еще усиливал позорный эмпиризм, который считал возможным основать общественный строй на одних только интересах, без всякого нравственного фундамента.

Прогрессивный характер, по необходимости присущий нашей республике, конечно, несомненно придает ее двум светским органам естественное усиление напряженности, которое в прежнее время возбудило бы непреодолимое отвращение. Но каждый из них совершил бы огромную ошибку, если бы он попытался теперь возродить в какой-либо форме временную диктатуру конвента. Хотя подобная попытка не могла бы увенчаться успехом, она, тем не менее, вызывала бы тяжелые смуты, которые отныне были бы одновременно и анархическими и ретроградными, соответственно природе окончательно дискредитированной метафизики, которая при этом была бы применена. 

Таким образом, полное отсутствие твердых и общих убеждений заставляет вести теперь чисто временную политику, ограничивающуюся, главным образом, материальным порядком; в то же время благоприятные условия внутреннего и внешнего положения вещей не требуют другой политики для содействия великому умственному и нравственному обновлению, долженствующему характеризовать окончательный строй. Рассеивая навсегда официальную ложь, согласно которой конституционная монархия признавалась окончательным результатом великой революции, наша республика может провозгласить непреложным только свой единственный нравственный принцип: полное и постоянное преобладание социального чувства, прямо посвящающего общему благу все реальные силы. 

Таково теперь единственное, поистине окончательное правило, которое нет надобности переписывать, так как оно самопроизвольно вытекает из всеобщих стремлений, не позволяющих его оспаривать с тех пор, как все противоречивые предрассудки совершенно разрушены. Но что касается доктрин и, следовательно, учреждений, могущих организовать это прямое царство универсальной общественности, наша республиканская форма правления в сущности остается неопределенной и допускает множество режимов. Безвозвратным, с политической точки зрения, здесь является только полное уничтожение королевской власти, которая, в какой бы форме она не существовала, составляла с давних пор во Франции и даже, в меньших степенях, на всем западе символ регресса.

Это торжественное признание главенства социального чувства – главная заслуга республиканской формы правления – прямо отвергает всякое притязание на непосредственное создание окончательного режима, так как это противоречит добросовестному исканию реального решения, предполагающего наличность систематических условий, источником которых не могут быть современные остатки прежних доктрин. Требуя, чтобы умственное и нравственное преобразование отныне было искренно предоставлено свободному соперничеству всех мыслителей, истинные философы будут, таким образом, говорить от имени республики, для которой чрезвычайно важно помешать теперь стеснительному освящению какого-либо из нерациональных верований. Подобная поддержка будет гораздо более целесообразна для обеспечения полной философской свободы против вредных излишеств политического движения, чем инстинктивное сопротивление реакционной власти, обнаруженное ею в течение парламентарного перерыва.

Это сильное, но слепое отвращение к непосредственному создаванию учреждений, будет отныне, к счастью, заменено естественным возрастанием мудрого общественного равнодушия, вследствие неизбежного крушения всех нестройных попыток, внушенных различными метафизическими утопиями. Единственная истинная философская опасность, которую может представить новое политическое состояние, заключается в его стремлении отвращать общество и даже мыслителей от всякого глубоко и продолжительного размышления, побуждая их отдаваться немедленным практическим опытам, основанным только на поверхностной и поспешной оценке. Следует признать, что наше современное настроение было бы совершенно неподходящим для первоначальной разработки преобразовательной доктрины, если бы эта доктрина не была уже проведена при принудительном равновесии, которое одно только посвящало ей наш слабый ум в то время, как обессиленная политическая реакция уже не в состоянии была помешать свободному полету философской мысли. Но подлинная концепция возникла окончательно в последнюю фазу ретроградного движения; затем она развивалась и даже распространялась во время остановки его при парламентарном режиме. В настоящее время новая философия выступает в качестве руководительницы социальным прогрессом, навсегда возобладавшим. Эти временные настроения, которые могли бы помешать ее возникновению, довольно благоприятны для ее оценки, лишь бы только ее главные органы сумели всегда с достоинством избегать пошлого соблазна, который побуждает ныне многих мыслителей отдаваться интересам дня. Только позитивная философия способна хорошо оценить ничтожество и серьезную опасность различных метафизических утопий, оспаривающих руководительство окончательным преобразованием, и она вскоре отвлечет публику от этого бесполезного политического волнения, чтобы сосредоточить всеобщее внимание на полном обновлении мнений и нравов на основании ее принципов.

Пока республиканское правление обеспечивает позитивизму полную свободу, необходимую для его действительного назначения, оно может быть, с другой точки зрения, рассматриваемо, как начало нормального состояния, постепенно определяющего основную независимость новой духовной власти от местной или центральной временной власти. Не только правительство, в собственном смысле, вскоре вынуждено будет признать свою неспособность осудить общую доктрину, требующую наличности высоких научных знаний, которым наши государственные люди большей частью чужды, но, кроме того, неурядицы, вызываемые честолюбивыми мечтаниями метафизиков, неспособных оценить современное положение, побудят общество оказывать доверие только мыслителям, которые откажутся от всякой политической карьеры и торжественно посвятят себя философии.

Таким образом, нормальное отделение духовной власти от светской, систематически проводимое позитивизмом, явится результатом нашего республиканского режима, который, увлекаясь соблазнительной легкостью непосредственных применений, вначале как будто мешает нам в этом деле. Хотя кажется, что наши революционные предрассудки нас еще значительно удаляют от этого великого социального принципа, однако, опыт вскоре заставит правительство и общество признать его, чтобы обеспечить одновременно порядок и прогресс, которым одинаково угрожают метафизические утопии. Все истинные мыслители будут стараться даже преодолеть слепое отвращение, внушаемое им этим принципом, и признают, что если он и осуждает их пустое политическое честолюбие, зато он им открывает огромное поприще благородного нравственного возвышения. Помимо своего высокого социального назначения, этот новый путь один только может привести к осуществлению справедливых личных притязаний на звание истинного философа, которое в настоящее время часто компрометируют стремлением философов к временным успехам.

Глава XXV.
Девиз 1830 года соответствовал политическому состоянию

Истинный характер нашей современной политики настолько определен общим состоянием, что практический инстинкт определил в этом отношении здравые теоретические указания, как это доказывает удачный девиз (свобода, общественный порядок), самопроизвольно возникший у среднего класса в начале долгого неподвижного состояния. Этот девиз, автор которого неизвестен, не имел никакой реальной связи с ретроградными стремлениями пришедшей в упадок королевской власти. Хотя он по существу эмпиричен, тем не менее, его самопроизвольность делает его более способным, чем всякое другое метафизическое правило, формулировать два главных условия породившей его социальной среды.

Систематизируя это внушение общественной мудрости, здравая философия должна теперь его укрепить двойным дополнением, необходимым для его первого назначения, но слишком противоречащим современным предрассудкам для того, чтобы вытекать из какого-либо практического источника. Оно состоит в одновременном развитии двух членов формулы и провозглашает истинную свободу обучения и главенство центральной власти над местной.

Краткость этого рассуждения не может мне помешать дать здесь же, в том и другом отношениях, хотя и чрезвычайно беглое, но полное резюме разъяснений, предназначенных для четвертого тома настоящего трактата.

Глава XXVI.
Свобода обучения. Упразднение бюджета исповеданий и бюджета Университета

Отныне позитивизм действительно составляет единственное систематическое учение, допускающее настоящую свободу изложения и критики, которую не могут открыто провозгласить доктрины, неспособные выдержать глубокой критики, так как он не в состоянии представить каких-либо решительных доказательств. Эта свобода, издавна обеспеченная по отношению к письменному изложению, должна теперь распространиться на устное изложение и должна быть дополнена отказом светской власти от всякой учебной монополии.

Свободное обучение, к которому один только позитивизм может вполне искренне стремиться, стало необходимым для нашего состояния: с одной стороны как переходная мера, а с другой даже как возвещение нормального будущего. С первой точки зрения оно составляет необходимое условие для признания всякой доктрины, способной установить на основании тщательного обсуждения твердые и общие убеждения, которые считает необходимым всякая законная система народного образования, хотя она и не в состоянии их создать. Во втором отношении свобода преподавания характеризует уже окончательное состояние, провозглашая совершенную некомпетентность всякой светской власти в деле воспитания. 

Итак, позитивизм нисколько не отрицает, что обучение должно быть подчинено известным правилам. Но он устанавливает, что организация учебного дело невозможна до тех пор, пока будет продолжаться духовное междуцарствие; и что когда она станет осуществимой, благодаря свободному влиянию всеобщей доктрины она будет исключительно принадлежать новой интеллектуальной и моральной власти. До тех пор государство должно отказаться от всякой полной системы всеобщего образования, оно должно только мудро поощрять те отрасли образования, которыми обычно наиболее пренебрегают в частных учебных предприятиях, в особенности, в начальном образовании. Тем не менее, однако, нужно заботливо поддерживать, усовершенствуя, поскольку это позволяет нынешнее состояние знания, различные общественные учреждения для высшего социального образования, основанные или преобразованные конвентом; ибо они содержат драгоценные самопроизвольные зародыши будущей учебной системы. Но все то, что великое собрание упразднило, должно быть теперь окончательно уничтожено, не исключая даже научных академий, губительное умственное и нравственное влияние которых показало после их восстановления, насколько мудро было их первоначальное закрытие.

Справедливое постоянное попечение правительства о частных учебных заведениях должно относиться не к доктрине, а к нравам, позорно забытым современным законодательством. Вот единственная общая официальная функция, которую должен сохранить в этом отношении наш временный режим. За исключением же этого, он должен представить всеобщее образование свободным попыткам частных обществ, дабы создать почву для возникновения окончательной системы, немедленное построение которой было бы только опасной мечтой.

Главное условие подобной свободы состоит ныне в одновременном уничтожении теологического и метафизического бюджетов, предоставляя каждому материально поддерживать то исповедание и образование, которые он предпочитает. Это двойное упразднение должно, впрочем, производиться со справедливостью и великодушием, подобающим действительному преобразованию, стоящему выше всякого злобного соперничества; нужно будет, таким образом, соответственно вознаградить лиц духовного и педагогического персонала, которым придется пострадать от меры, которую они не могли предвидеть. Такое отношение значительно облегчит это необходимое следствие из состояния, которое ввиду отсутствия какой-либо свободно господствующей доктрины, запрещает, как ретроградный поступок, законное признание какой-либо из устаревших систем, некогда оспаривающих друг у друга духовное главенство. Наши республиканские нравы уже достаточно благоприятны для этого режима, вопреки стремлению идеологов наследовать психологам в пользовании метафизическими выгодами.

Глава XXVII.
Преобладание центральной власти необходимо для обеспечения общественного порядка

Что касается условий общественного порядка, то систематическая санкция позитивизма должна их также значительно укрепить, преодолев революционные предрассудки против прямого преобладания центральной власти. Метафизическое деление власти на исполнительную и законодательную составляет только неверное эмпирическое отражение великого разделения, возникшего в средние века между двумя элементами, необходимыми для управления человечеством. Невзирая на тщетные попытки конституции разграничить их, местная и центральная власть всегда будут оспаривать друг у друга всю полноту светского авторитета, нерационально раздробленного между ними ввиду временной необходимости. Так как все прошлое Франции было благоприятно для преобладания центральной власти до эпохи ее вырождения к концу семнадцатого века, то предпочтение, оказываемое нами ныне местной власти, составляет в действительности историческую несообразность, которая стремится прекратиться одновременно с прекращением опасений, что может наступить реакция. 

Республиканское состояние, давая нам в этом отношении прочную гарантию, вскоре изменит обычное направление наших политических симпатий. Центральная власть не только представляет единственную действительно ответственную власть, но является ныне наиболее приспособленной для наших существенных потребностей благодаря практическому духу, который необходимо будет в ней все более и более преобладать и который делает ее более склонной открыто отказаться от всякого притязания на духовное главенство. Собрание, представляющее местную власть, вследствие своего двусмысленного характера часто, напротив, уклоняется в сторону теоретического господства, между тем как оно не удовлетворяет ни одному из главных условий, требуемых последним. Преобладание местной власти было бы, таким образом, губительным для истинной свободы исследования, в которой она должна инстинктивно усматривать естественный источник духовного авторитета, призванного ограничить ее собственный авторитет.

Только позитивизм, который в настоящее время один только может оценить эти различные стремления, смеет также бесповоротно провозгласить, что они систематически ведут к предпочтению центральной власти в большинстве ее споров с местной властью. Философы, стоящие выше всякого подозрения в ретроградности или угодливости, отказывающиеся от всякого служения политике и посвящающие себя теперь духовному преобразованию, не побоятся энергично проповедовать прямое господство центральной власти и сведение местной власти к необходимым функциям. Наш республиканский режим, несмотря на противоречащие внешние признаки, вскоре станет благоприятным для этого спасительного преобразования наших первоначальных революционных обычаев, так как оно рассеет справедливое недоверие, внушенное ретроградным духом королевской власти, а также облегчит на будущее время возможность подавлять всякое искажение, при чем мирное течение нашей обычной политики не будет нарушаться боязнью перед случайностями, не могущими отныне стать страшными.

Когда центральная власть обнаружит истинно прогрессивный характер, она найдет французское общество готовым к сильному ограничению местной власти, путем сокращения на три четверти чрезмерного числа членов представительного собрания, или же сведения ее существенных прав к периодическому вотированию налогов. Последняя ретроградная фаза и продолжительный застой при парламентарном режиме вызвали в этом отношении в целом поколении исключительные настроения, которые легко могут изменить мудрое направление правительства и доказательство здравой философии. Противореча всему нашему прошлому, они увлекают нас к подражанию переходному политическому строю Англии. Благодаря тому только, что в последнее время представительная система сильно распространилась, она вскоре будет дискредитирована во Франции, именно этот чрезвычайный подъем и обнаружит ее совершенную недостаточность и беспокойный характер, в которых ее упрекает истинная философия.

Кроме этого существенного совершенствования каждого из двух важных условий, присущих нашему временному режиму, позитивизм систематизирует и укрепляет их внутреннюю естественную связь. С одной стороны, он дает понять, что истинная свобода требует теперь сильного преобладания центральной истинно прогрессивной власти, надлежащим образом сведенной к практическому назначению путем мудрого отречения от духовного первенства. Ибо эта обычная власть теперь необходима для обуздания стремлений к притеснению различных современных доктрин, которые, будучи все более или менее несовместимы с разделением двух социальных властей, побуждают обосновывать умственное согласие на материальном угнетении. Сверх того, без этой охранительной власти полной философской свободы, соответствующей нашим современным нравам, угрожала бы опасность также со стороны анархических наклонностей, присущих духовному междуцарствию. С другой стороны, только увеличение этой свободы и может позволить центральной власти достигнуть постоянного преобладания над местной властью, что является необходимым для действительного укрепления общественного порядка, ибо искреннее уважение к свободе немедленно развеивает все опасения, как бы ни началось попятное движение, опасения, препятствующие благотворному расширению этой власти.

Как бы эмпирически ни были эти до сих пор вполне естественные беспокойства, они, без сомнения, прекратяться тотчас после официального провозглашения свободы обучения и ассоциаций, ибо тогда светская власть не может надеяться и даже мыслить о том, чтобы дать первенство какой-нибудь доктрине в окончательном строе нашего республиканского общества.

Глава XXVIII.
Способность позитивизма преобразовывать, не опираясь ни на Бога, ни на короля

Указания, данные в этой второй части, характеризуют уже особую способность позитивизма не только определять и подготовлять будущее, но также исправлять и улучшать настоящее всегда на основании точной систематической оценки прошлого, на основании здравой теории человеческой эволюции. Ни одна другая философия не может приступить к решению вопроса, который передовая часть человечества отныне ставит всем своим духовным вождям: преобразовать общество, не опираясь ни на Бога, ни на короля, благодаря только нормальному преобладанию, одновременно частному и общественному, социального чувства, которому надлежащим образом помогают позитивный разум и реальная деятельность.

---

Часть третья: Народное значение позитивизма (продолжение).