Это первая часть книги “Общий обзор позитивизма” (1848). Найти все остальные части можно перейдя по ссылке на основную статью. Там же находится и предисловие Конта ко всей книге. Чуть ниже я даю оглавление конкретно к этой первой части:

• Глава 1. – Цель философии заключается в систематизации человеческой жизни.
• Глава 2. – Теологическая система не сумела охватить практическую сторону человеческой жизни.
• Глава 3. – Позитивный дух имеет своим источником активную жизнь.
• Глава 4. – Как в позитивном синтезе, так и в человеческой природе чувство играет преобладающую роль.
• Глава 5. – Назначение ума состоит в служении социальным чувствам.
• Глава 6. – Теологическая философия считала ум рабом сердца; в позитивной системе он рассматривается как слуга последнего.
• Глава 7. – Субъективный принцип позитивизма: ум должен служить сердцу.
• Глава 8. – Внешний мир, объясняемый наукой, образует объективное основание позитивизма.
• Глава 9. – Внешний порядок сдерживает наши эгоистические инстинкты и возбуждает наши альтруистические чувства.
• Глава 10. – Наши понятия о внешнем мире беспрерывно расширялись, но лишь недавно они стали удовлетворительными.
• Глава 11. – Даже если внешний мир неизменяем, он оказывает на характер человека благотворное влияние.
• Глава 12. – Внешний мир чаще всего видоизменяем в известных пределах.
• Глава 13. – Чтобы создать позитивный синтез, нужно было преодолеть огромное теоретическое затруднение: дополнить понятие об естественном законе и распространить его на социальные и моральные явления.
• Глава 14. – Открытие социологических законов придает социальным вопросам большое значение. Субъективный принцип позитивизма не представляет опасности для свободной мысли.
• Глава 15. – Естественные законы бывают двух родов: абстрактные и конкретные. Знание и систематизация абстрактных законов обосновывают позитивный синтез.
• Глава 16. – Синтез абстрактных законов вытекает из теории человеческой эволюции.
• Глава 17. – Возможность приступить к социальному преобразованию.
• Глава 18. – Не нужно смешивать позитивизм с атеизмом, материализмом, фатализмом или оптимизмом. Как атеизм, так и теология стремятся разрешать неразрешимые вопросы.
• Глава 19. – Материализм стремится подчинить высшие науки низшим. Позитивизм исправляет эту ошибку.
• Глава 20. – Позитивизм не верит в неизбежность судьбы: он поддерживает мнение, что человек может и должен видоизменить внешний порядок.
• Глава 21. – Позитивизм не говорит, что все к лучшему в этому мире: исторические факты он рассматривает относительно, но не оправдывает всех.
• Глава 22. – Различные значения слова “позитивное”: относительное, органическое, точное, достоверное, полезное, действительное. Позже оно получит также моральное значение.

Глава I.
Цель философии заключается в систематизации человеческой жизни

Истинная философия ставит себе задачей по возможности привести в стройную систему все человеческое личное и, в особенности, коллективное существование, рассматривая одновременно все три класса характеризующий его явлений, именно мысли, чувства и действия. Со всех этих точек зрения основная эволюция человечества представляется необходимо самопроизвольной, и только точная оценка ее естественного хода единственно может дать нам общий фундамент для мудрого вмешательства.

Однако, систематические видоизменения, которые мы можем ввести в эту эволюцию имеют, тем не менее, чрезвычайную важность, так как они в состоянии значительного уменьшить частичные уклонения, гибельные замедления и резкую несогласованность, могущие иметь место при столь сложном движении, когда оно всецело предоставлено самому себе. Беспрерывное осуществление этого необходимого вмешательства составляет главную задачу политики. Но правильное представление о нем может дать только философия, которая постоянно совершенствует его общее определение. 

Для выполнения этого своего основного и общего назначения философия должна заботиться о согласовании всех частей человеческого существования, чтобы привести его теоретическое понятие к полному единству. Это единственно может быть действительным лишь постолько, поскольку оно точно представляет совокупность естественных отношений; таким образом, тщательное изучение последних становится предварительным условием этого построения. 

Если бы философия пыталась влиять на действительную жизнь не посредством этой систематизации, а каким-либо иным путем, она несправедливо присвоила бы себе существенную роль политики, являющейся единственной законной руководительницей всей практической эволюции. 

Эти две главные функции великого организма – постоянное связывание и нормальное разделение – одновременно направляют систематическую мораль, которая естественно является характерным применением философии и общим путеводителем политики. Я впоследствии объясняю, каким образом самопроизвольная мораль, т.е. совокупность вдохновляющих ее чувств, должна всегда господствовать в исследованиях философии и в предприятиях политики, как я это уже указал в своем основном труде. 

Эта общая систематизация, характеризующая социальную функцию философии, может быть действительной и прочной лишь в том случае, когда она охватывает все три области человеческой деятельности: мышление, чувство и действие. Ввиду естественных отношений, тесно связывающих между собой эти три рода явлений, всякая частичная систематизация неизбежно оказалась бы бессмысленной и недостаточной. Поэтому только в настоящее время философия, достигнув, наконец, позитивного состояния, может с надлежащей полнотой достойно выполнять свое основное назначение.

Глава II.
Теологическая система не сумела охватить практическую сторону человеческой жизни

Теологическая систематизация самопроизвольно вытекала из аффективной жизни и этому единственному началу она обязана своим первоначальным главенством и своим окончательным разложением. Она долгое время руководила главными умозрениями, в особенности, в эпоху политеизма, когда мышление находилось еще в значительной степени под властью воображения и чувства. Но даже в эту эпоху ее наибольшего умственного и социального расцвета, активная жизнь совершенно ускользала из-под ее влияния, за исключением неизбежных воздействий, более относящихся к форме, чем к содержанию. Эта естественная брешь, хотя в начале незаметная, приводит затем вследствие своего постоянного увеличения к коренному разрушению всего теологического здания. Чисто субъективная систематизация не согласовалась с безусловно объективным назначением практической жизни, характеризующейся неизменной реальностью. В то время как теология учила, что всеми явлениями управляют более или менее произвольные хотения, жизненный опыт все более и более показывал, что явления подчинены неизвестным законам, без которых наша беспрерывная деятельность не могла бы совершаться в надлежащем порядке. 

Вследствие своей полной неспособности действительно охватить активную жизнь теологическая систематизация должна была также оставаться чрезвычайно неудовлетворительной в приложении к умозрительной и даже к чувственной жизни, так как общее развитие той и другой по необходимости обусловливается главными практическими требованиями. 

Итак, человеческая жизнь не могла быть полностью систематизирована, пока длилось господство теологического направления, ибо наши чувства и наши действия сообщали тогда нашим мыслями два совершенного не согласимые побуждения. 

Мне незачем останавливается здесь на оценке совершенной бесполезности метафизической систематизации; несмотря на свои стремления к абсолютному познанию, метафизика никогда не могла отвоевать область чувства у теологии и всегда была еще менее последней способна охватить активную жизнь. В эпоху своего наибольшего схоластического блеска онтологическая систематизация не вышла из области умозрения, которое было даже сведено к бесполезному отвлеченному созерцанию чисто-индивидуальной эволюции, так как метафизический дух совершенно несовместим с социальной точкой зрения. В своем основном труде я достаточно доказал, что это переходное философское направление было всегда не способно что-либо действительно создать. Его исключительное господство могло иметь только революционное назначение, именно, способствовать предварительной эволюции человечества путем постепенного разрушения теологического режима, который, выполнив свою миссию, – быть единственным руководителем первоначального расцвета нашего ума, – должен был навсегда и во всех отношениях пойти вспять.

Глава III.
Позитивный дух имеет своим источником активную жизнь

В силу только того, что все позитивные умозрения вытекают прежде всего из активной жизни, они всегда более или менее обнаруживали свойственную им способность систематизировать практическую жизнь, чего не могла достигнуть первоначальная систематизация. Хотя отсутствие в позитивных умозрениях общности и связи значительно еще затрудняет развитие этой способности, оно, тем не менее, не помешало ее универсальности. 

Теории, прямо относящиеся к законам явлений и имеющие целью дать нам возможность действительно предвидеть события, рассматриваются теперь как единственно способные регулировать наше произвольное воздействие на внешний мир. Вот почему позитивный дух мог становится все более и более теоретическим и стремится мало-помалу завладеть всей областью умозрения, не теряя никогда присущий ему практический характер, даже когда он занимался совершенно праздными исследованиями, извинительными только в качестве логических упражнений. С момента своего первого успеха в области математики и астрономии он обнаружил стремление по своему систематизировать совокупность наших понятий, соответственно беспрерывному расширению своего основного принципа. Этот новый философский принцип, в течение долгого времени все более и более видоизменяя теологико-метафизическое начало, делает со времени Декарта и Бэкона очевидные усилия занять его место. После того, как он овладел, таким образом, постепенно всеми предварительными науками, освободившимися отныне от старого направления, ему оставалось для того, чтобы стать всеобщим, захватить также последнюю науку, науку о социальных явлениях. 

Эта наука, недоступная метафизике, могла быть изучаема теологическими умами только косвенно и эмпирически, как история правительств. Это окончательное преобразование позитивизма было, смею сказать, осуществлено мною в моем главном труде, где я бесспорно доказал, что позитивный принцип способен систематизировать единственным действительно прочным способом всю нашу умозрительную жизнь, не переставая в то же время развивать и даже укреплять свое первоначальное стремление регулировать также активную жизнь.

Позитивная систематизация всей интеллектуальной области тем лучше обеспечена, что это создание социальной науки, завершая прогресс наших реальных умозрений, сообщает им недостающий им еще систематический характер, так как оно доставляет им единственно возможную для них всеобщую связь.

Этот взгляд уже настолько широко распространен и одобрен, что отныне ни один истинный мыслитель не может не знать, что позитивный дух стремится к прочной систематизации одновременно умозрительной и активной жизни. Но такая систематизация далеко еще не обладает полной всеобщностью, без которой позитивизм не способен всецело заменить теологический принцип в духовном управлении человечеством. Ибо она не обнимает действительно преобладающую часть человеческого существования, именно аффективную жизнь. Только последняя беспрерывно сообщает умозрению и действию побуждение и направление, без которых они, представленные самим себе, вскоре стали бы питаться бессмысленными или праздными размышлениями и пребывали бы в бесплодном волнении, даже беспокойстве. Если бы этот огромный пробел остался незаполненным, то двойная систематизация, теоретическая и практическая, осталась бы призрачной, так как она была бы тогда лишена принципа единства, который один только может сообщить ей действительное постоянство и долговечность. 

Такое бессилие было бы еще более тяжким, чем необходимая недостаточность теологической философии по отношению к активной жизни; ибо ни мышление, ни даже деятельность не составляют истинного человеческого единства.

В индивидуальной жизни, и, в особенности, в коллективной, гармония всегда будет покоится только на чувстве, как я то специально укажу в четвертой части этого Рассуждения. Этому-то своему самопроизвольно аффективному источнику теология всегда была обязана своим господством. Таким образом, несмотря на свою очевидную дряхлость, она сохранит, по крайней мере в принципе, некоторые законные притязания на господство в социологии, пока новая философия не лишит ее также этого основного преимущества.

Таково окончательное и неизбежное условие великой современной эволюции: позитивная систематизация, не переставая быть теоретической и практической, должна стать также моральной и черпать даже в чувстве свой истинный принцип всеобщности. Только тогда позитивная философия сможет, наконец, устранить все теологические притязания, так как она осуществит лучше, чем предшествующая философия, окончательное назначение всякой общей доктрины, ибо она впервые даст систему всех основных сторон нашего существования во всех трех его видах.

В самом деле, если бы позитивизм не мог выполнять этого необходимого условия, то отныне никакая систематизация не была бы возможна, ибо позитивный принцип оказался бы, с одной стороны, достаточно развитым, чтобы уничтожить теологическое начало, а с другой – всегда оставался бы неспособным к равному с ним господству. Вот почему многие сознательные мыслители, признавая полное бессилие старых государственных принципов, не вследствие отсутствия достаточно реальной и определенной теории, могущей показать истинное современное направление вещей, не замечая постепенного развития новых моральных оснований, склонны видеть будущее человечества в черном свете.

Нынешний характер позитивного принципа как-будто оправдывает подобное мнение; ибо его неспособность завладеть когда-либо областью чувства должна в настоящее время казаться столь же доказанной, как его в недалеком будущем господство в активной и даже в умозрительной жизни.

Глава IV.
Как в позитивном синтезе, так и в человеческой природе чувство играет преобладающую роль

Более глубокое исследование должно вполне исправить эту первую оценку; оно покажет, что сухость, в которой до сих пор справедливо упрекали позитивные учения, обусловлена только эмпирической односторонностью их предварительного развития, а отнюдь не присуща их действительной природе. 

Позитивизм, возникший первоначально под влиянием материальных побуждений и долгое время ограничивавшийся изучением неорганического мира, остается противным чувству лишь постольку, поскольку он еще не достиг надлежащей полноты и систематичности. Распространяясь на социальные умозрения, которые должны образовать его главную область, он по необходимости очищается от различных пороков, свойственных его долгому младенческому состоянию. 

В силу только свойственной ей реальности новая философия неуклонно стремится к тому, чтобы стать еще более моральной, чем интеллектуальной, и сделать центром своей собственной систематизации аффективную жизнь, чтобы точно определить в действительном распорядке человеческой природы как личной, так и коллективной относительные права ума и сердца.

Обработка социальных вопросов приводит ее теперь к решительному отрицанию высокомерных заблуждений, присущих ее не зрелому научному состоянию, касательно мнимого главенства ума. Утверждая всеобщий опыт, позитивизм объясняет – еще лучше, чем это мог сделать католицизм, – почему личное счастье и общественное благосостояние зависят от сердца гораздо больше, чем от ума. Кроме того, прямое исследование вопроса о систематизации заставляет его провозгласить, что человеческое единство может быть достигнуто только справедливым преобладанием чувства над рассудком и даже над деятельностью. 

Так как нашей природе свойственны одновременно ум и общительность, то кажется возможным установить единство двумя различными способами, смотря по тому принадлежит ли главенство одному или другому из этих свойств. В действительности же существует только один способ систематизации, потому что оба свойства далеко не одинаково способны к преобладанию. 

Будем ли рассматривать собственную природу каждого из них или сравнивать их относительные энергии, нам придется признать, что действительное и неизменное назначение ума состоит в служении общественности. Когда же ум вместо того, чтобы достойно выполнять свою почетную роль, стремится к господству, ему никогда не удается осуществить свои надменные притязания, могущие привести только к гибельной анархии. 

Даже в частной жизни между нашими различными стремлениями может царить постоянная гармония только благодаря всеобщему преобладанию чувства, внушающего нам искреннее и привычное желание делать добро. Эта склонность, как и всякая другая, без сомнения, по существу слепа и нуждается в помощи рассудка для познания истинных средств, которые могли бы ее удовлетворить, а затем в деятельности для приложения этих средств. Тем не менее, повседневный опыт доказывает, что эта склонность действительно составляет главное условие добра, так как при обыкновенной степени развития ума и энергии, проявляемой нашей природой, она может достаточно плодотворно руководить нашими умозрениями и практической деятельностью. При отсутствии этого обычного возбудителя (чувства) ум и энергия непременно исчерпали бы свои силы в бесплодных или несвязных попытках и вскоре впали бы в свое первоначальное оцепенение. 

Итак, наша моральная жизнь доступна единству лишь постольку, поскольку чувство господствует одновременно над мышлением и деятельностью.

Глава V.
Назначение ума состоит в служении социальным чувствам

Хотя этот основной принцип более подходит к индивидуальной жизни, однако, именно общественная жизнь лучше всего доказывает его справедливость. Не то, чтобы вопрос здесь изменял свой характер или требовал новых решений, но он получает тут новое освещение, способствующее его всестороннему рассмотрению и рассеивающее всякое сомнение. 

Взаимная независимость различных существ, которые приходится связать в общество, ясно показывает, что первое условие их обычного сотрудничества состоит в их собственном расположении ко всеобщей любви. Нет таких личных расчетов, которые могли бы заменить собой социальный инстинкт ни по внезапности и обширности внушений, ни по смелости и твердости решений. 

Правда, эти доброжелательные страсти должны быть чаще всего менее энергичны, чем эгоистические душевные движения. Но они обладают тем удивительным свойством, что социальная жизнь создает почву для их почти неограниченного подъема, между тем, как она беспрерывно заглушает противоположные им чувства; поэтому-то возрастающее стремление первых возобладать над вторыми должно служить мерилом главного прогресса человечества.

Самопроизвольное влияние социальных чувств может встретить содействие со стороны разума, когда он ставит себе задачей укреплять общественность путем лучшей оценки истинных естественных отношений и развивать ее путем освещения ее практического применения указаниями о будущем, почерпнутыми из прошлого. В этой-то благородной службе новая философия и видит главное назначение разума, которому она, таким образом, доставляет несравнимый почет и необозримое поле деятельности, гораздо более способное глубоко удовлетворить его, чем его бесполезные академические победы и его современные ребяческие исследования. 

Горделивые стремления разума ко всеобъемлющему господству, после того как великое теологическое единство было разрушено, в сущности никогда не могли осуществиться, и имели только значение бунта против старого порядка, ставшего ретроградным. Разуму предназначено не царствовать, но служить; когда же он вздумает господствовать, он вступает в услужение к эгоизму вместо того, чтобы содействовать общественности, будучи не в состоянии избавиться от необходимости содействовать какой-либо страсти.

В самом деле, для командования необходима прежде всего сила, а разум всегда был только носителем света; поэтому он неизбежно действует под влиянием внешних побуждений. Метафизические утопии о мнимом совершенстве чисто созерцательной жизни, пользующиеся слишком большим вниманием среди современных ученых, суть только высокомерные заблуждения, когда они не скрывают преступных хитростей. 

Как бы реально ни было удовлетворение, вызываемое открытием истины, оно никогда не бывает достаточно сильно, чтобы руководить нашим повседневным поведением; воздействие какой-нибудь страсти даже необходимо для нашего бедного ума, чтобы пробудить и поддержать почти все его усилия. Если это воздействие исходит из доброжелательного чувства, на него обращают внимание, так как оно одновременно и более редко, и более достойно; напротив, когда оно обусловлено личными мотивами славы, честолюбия или жадности, оно так обычно, что его не замечают: таково в сущности единственное различие. 

Если бы даже умственное побуждение вытекало из своего рода исключительной страсти к чистой истине, без всякой примеси гордости или тщеславия, то и такое идеальное занятие, лишенное всякого социального назначения, оставалось бы глубоко эгоистичным. Мне вскоре представится случай указать, как энергично позитивизм, еще более строгий, чем католицизм, клеймит подобный метафизический или научный тип, который употребляет для созерцательной жизни удобства, доставляемые цивилизацией совсем для другой цели, что с истинной философской точки зрения является преступным злоупотреблением.

Итак, позитивный принцип, самопроизвольно вытекающий из активной жизни и последовательно распространяющийся на все главные части мышления, достигнув полной зрелости, неизбежно, в силу свойственной ему реальности, в конце-концов, охватывает всю совокупность аффективной жизни, в которой он и помещает единый центр своей окончательной систематизации. Позитивизм, таким образом, отныне возводит в основную догму, одновременно философскую и политическую, постоянное преобладание сердца над разумом.

Глава VI.
Теологическая философия считала ум рабом сердца; в позитивной системе он рассматривается как слуга последнего

Это необходимое подчинение, на котором только и может быть построено человеческое единство, было, правда, установлено, хотя и эмпирически, теологической философией, как я это выше заметил. Но, благодаря неизбежному свойству первоначального состояния, эта первая систематизация была необходимо заряжена коренным пороком, обусловившим ее недолговечность. Ибо она должна была вскоре стать стеснительной для разума, который мог проявлять себя не иначе, как все более и более видоизменяя ее, и, в конце-концов, привел ее к разложению; этот результат явился неизбежным следствием двадцативекового бунта, естественно развившего анархические утопии, свойственные метафизическому и научному высокомерию. 

В самом деле, если сердце должно всегда ставить вопросы, то разрешать их надлежит всего разуму: таково истинное значение их, установленное позитивизмом, как необходимый принцип систематизации индивидуальной и коллективной жизни. Первоначальная же слабость разума, который сделался способным достойно выполнять свою службу лишь после долгого и трудного подготовления, заставила сердце занять первоначально место разума, и заменять отсутствовавшие объективные понятия самопроизвольными субъективным соображениями, без которых всякая человеческая эволюция как умственная, так и социальная оказалась бы совершенно невозможной, как я это объяснил в моей “Системе позитивной философии”.

Но это единовластие сердца, бывшее долгое время необходимым, не могло не стать затем враждебным собственному развитию разума, когда этот последний начал вырабатывать понятия, основанные на более или менее реальной оценке внешнего мира.

Таков, вообще, главный и прямой источник всех важных видоизменений, последовательно происшедших в совокупности религиозных верований. 

С тех пор, как в теологической системе были произведены все изменения, совместимые с ее основной природой, интеллектуальный конфликт, ставший, благодаря решительному подъему позитивных знаний, более серьезным и более прогрессирующим, принял, с одной стороны, ретроградный, с другой – революционный характер, в силу все более и более обнаружившейся невозможности согласовать эти два столь противоположных направления. Таково в особенности современное положение вещей; и если бы старое господство теологических воззрений могло быть восстановлено, оно непосредственно вызвало бы глубокий умственный и даже нравственный упадок, так как все наши мнения о внешней истине регулировались бы тогда исключительно сообразно нашим желаниями и нашим вкусам. Поэтому человечество не может сделать ни одного решительного шага, не отказавшись всецело от теологического принципа, имеющего уже на Западе только то существенное значение, что, благодаря его необходимому сопротивлению, главный вопрос удерживается в надлежащем положении, а именно теологический принцип принуждает новую систематизацию сосредоточить свое внимание на аффективной жизни, не взирая на предрассудки и обычаи, свойственные великой революционной переходной эпохе, продолжающейся с конца средних веков. 

Но позитивизм, выполняя еще лучше теологический философии это основное условие всякой организации, по необходимости прекращает долго продолжающийся бунт разума против сердца. Ибо он одновременно самопроизвольно и систематически приходит к решению вполне признать за разумом все принадлежащее ему свободное участие в совокупности человеческой жизни. 

Согласно позитивному толкованию великого органического принципа, разум должен рассматривать только вопросы, поставленные сердцем для справедливого удовлетворения различных наших потребностей. Опыт уже достаточно показал, что без этого необходимого правила, разум почти всегда следовал бы своей невольной склоснности к праздным или нелепым умозрениям, которые в то же время суть наиболее многочисленные и наиболее легкие. Но в разработке какого-либо вопроса, поставленного в указанном порядке, разум должен остаться единственным судьей пригодности средств, действительности результатов. Исключительному ему надлежит оценивать то, что есть, для того, чтобы предвидеть то, что будет. Одним словом, разум должен быть помощником сердца и никогда его рабом. 

Таковы их взаимные отношения в конечной гармонии, устанавливаемой позитивным принципом. 

Не следует опасаться, что эти отношения могут быть серьезно нарушены, так как оба элемента этого равновесия вскоре окажутся естественно расположенными его поддерживать, как одинаково благоприятного для каждого из них. Мятежные привычки современного разума не дают еще основания предполагать, что он сохранит революционный характер, даже когда его законченные требования будут широко удовлетворены. Сверх того, в случае надобности, новый порядок не применет найти средства устранить пагубные притязания, как я скоро буду иметь случай это объяснить. С другой стороны, новое господство сердца никогда не станет, как старое, серьезно враждебным разуму. Ибо истинная любовь стремится всегда просвещать себя о действительных средствах достижения преследуемой ею цели: царство истинного чувства должно неизменно быть столь же благоприятным для здравого рассудка, как и для мудрой деятельности.

Глава VII.
Субъективный принцип позитивизма: ум должен служить сердцу

Вот каким образом доктрина, не допускающая ни лицемерия, ни угнетения, приступает теперь, в результате различных предшествовавших эволюций, к пересозданию как общественного порядка, так и частной жизни, все более и более разлагающихся вследствие своего в корне анархического состояния. Она связывает навсегда истинную философию со здравой политикой посредством одного основного принципа, который не менее доступен пониманию, чем доказательству, и способен все привести в стройную систему и всем руководить. 

Эта великая позитивистская догма всеобщего преобладания сердца над разумом будет представлена в пятой части этого Рассуждения, как обладающая и эстетической способностью, и философской мощью, и социальной целесообразностью. Тогда мы окончательно убедимся в возможности сосредоточить все вокруг единого принципа, одновременно морального, рационального и поэтического, единственно способного действительного положить конец глубоко революционному состоянию человечества. Всякий может уже здесь заметить, что сила доказательства по существу новая, остававшаяся еще во многих отношениях разрушительной, станет, по достижении ею своей полной зрелости, по необходимости созидательной, получая от новой философии важное органическое назначение, которое значительно разовьется в ближайшем будущем.

Итак, из всего вышесказанного я могу без всякого преувеличения заключить, что, несмотря на свое чисто-теоретическое происхождение, позитивизм отныне будет подходящим как для нежных душ и размышляющих умов, так и для энергичных характеров. 

Определив, таким образом, природу и принцип полной систематизации, которую должны теперь построить истинные философы, мне остается охарактеризовать необходимый ход ее развития, а затем ее основную трудность.

Глава VIII.
Внешний мир, объясняемый наукой, образует объективное основание позитивизма

Хотя это построение будет соответствовать своему назначению только тогда, когда оно охватит все три доступные ему области, именно, мышление, чувство и действие, оно, однако, не может быть выполнено одновременно во всех трех существенных частях; а непременно только последовательно, что, однако, нисколько не ослабляет их самопроизвольной прочности, ибо она, напротив, вытекает из справедливой оценки их взаимной зависимости. 

Действительно важно признать, что мысли должны быть приведены в систему раньше чувств, а последние раньше поступков. Без сомнения, именно в силу смутного инстинктивного сознания этого необходимого порядка, философы ограничивали до сих пор систематизацию всей человеческой жизни одной умозрительной областью.

Неизбежная обязанность систематизировать прежде всего идеи обусловлена не только тем, что их связь легче улавливается и доступна большему совершенству, так что она может составить полезную логическую подготовку к остальной части великого синтеза. Исследуя глубже этот вопрос, мы открываем более решительный и менее очевидный мотив, побуждающий начать систематизацию с мышления; ибо, эта первая работа, если она выполнена с надлежащей полнотой, может служить необходимым основанием для всего здания, построение которого, к счастью, не может затем встретить никакого серьезного затруднения, по крайней мере, если оно мудро отводит мышлению то место в системе, которое действительно соответствует его окончательному назначению.

Это предпочтение простой интеллектуальной систематизации кажется сначала несовместимым с незначительной ролью соответствующих функций в экономии нашей природы, где чувство и деятельность несомненно более чем чистый рассудок способствует достижению всякого привычного результата. Чтобы разрушить этот своего рода парадокс, приходится определить, в чем состоит основная трудность великой проблемы человеческого единства. 

В самом деле такое единство требует прежде всего, согласно выше установленному субъективному принципу, постоянного преобладания сердца над разумом, без которого ни коллективное существование, ни даже личная жизнь не могли бы достигнуть продолжительного гармоничного состояния, так как в этом случае мы не испытывали бы достаточно сильного побуждения постоянно объединять все многочисленные разнородные и часто противоположные стремления нашего столь сложного организма. Но это необходимое внутреннее условие было бы далеко недостаточно, если бы в то же время внешний мир не давал нам самопроизвольно не зависящее от нас объективное основание, состоящее в общем порядке различных явлений, управляющих человечеством; очевидное превосходство этого порядка позволяет чувству любви упорядочить нестройные наклонности, когда ум открывает нам всю нашу истинную судьбу.

Такова главная и почетная роль разума, призываемого отныне позитивной теорией систематизации человеческой жизни на службу сердцу.

Хотя в начале этого рассуждения я представил это настроение как безусловное недостаточное и даже бессмысленное, пока оно остается частичным, я считаю нужным теперь для пополнения великой философской программы добавить, что оно также не должно оставаться изолированным, ибо субъективная гармония невозможна без объективной связи. 

Во-первых, предполагая даже, что эта чисто-внутрення обособленная гармония могла бы быть достигнута, она очевидно не имела бы никакого существенного значения для нашего личного или общественного благосостояния, сильно зависящего от отношений каждого из нас с совокупностью реальных существ. Но кроме того, вследствие чрезвычайного несовершенства нашей природы, нестройные эгоистические стремления сами по себе настолько сильнее симпатических общественных наклонностей, что последние никогда не могли бы взять верх над первыми, если бы они не встречали точки опоры во внешнем порядке, который постоянно способствует их подъему и препятствует развитию их антагонистов.

Глава IX.
Внешний порядок сдерживает наши эгоистические инстинкты и возбуждает наши альтруистические чувства

Чтобы надлежащим образом оценить это необходимое взаимодействие, нужно рассматривать внешний порядок, как обнимающий не только мир в собственном смысле слова, но и совокупность человеческих явлений, которые, хотя и отличаются большим непостоянством, тем не менее, также подчинены неизменным естественным законам, составляющим главный предмет наших позитивных умозрений. Наши доброжелательные страсти самопроизвольно оказываются в соответствии с теми из этих законов, которые непосредственно управляют общественностью; они же склоняют нас признавать все другие законы тотчас, как наш ум их открывает. Таким образом, аффективная гармония, даже индивидуальная и в особенности общественная, возможна только в силу очевидной необходимости подчинять человеческое существование этому внешнему влиянию, единственно способному укротить наши эгоистические инстинкты, преобладание которых легко свело бы на нет наши симпатические побуждения, если бы последние для регулирования деятельности не находили во внешнем мире основной поддержки, которую один только разум может оказать чувству. 

Итак, интеллектуальная систематизация, обнимающая только часть великого мироздания, приобретает значение весьма превосходящее ее собственные теоретические требования, обыкновенно столь слабые даже в наиболее отвлеченных системах. Умозрительный синтез тотчас разрешает главную трудность, которую представляет аффективный синтез тем, что приобщает к нашим лучшим внутренним побуждениям могущественное внешнее возбуждение, позволяющее им настолько сдерживать наши нестройные наклонности, чтобы сделать возможным установление обычной гармонии, к которой первые всегда стремяться, но которой они никогда не могли бы достигнуть без такой посторонней помощи. Сверх того известно, что это общее представление об естественном порядке прямо составляет необходимое основание всякой действительной систематизации человеческих поступков, являющихся целесообразными лишь постольку, поскольку они находятся в постоянном соответствии с совокупностью неизменного устройства природы. 

Эта часть нашего доказательства теперь столь всеобще признана, что я позволяю себе здесь на этом более не останавливаться. 

Ясно, что когда умозрительный синтез позволит выполнить синтез аффективный, тогда активный синтез не представит новых больших затруднений, так как единство побуждения завершит построение единства действия, уже подготовленного единством мышления. Вот каким образом приведение в систему всей человеческой жизни зависит в конечном итоге от простой умственной систематизации, которая сама по себе должна сначала казаться лишенной решающего значения. 

Итак, к своему субъективному принципу преобладания чувства позитивизм приобщает объективное основание, неизменную внешнюю необходимость, которая одна только действительно позволяет подчинить общественности совокупность нашего существования. 

Превосходство новой систематизации над старой еще более очевидно с этой второй точки зрения, чем с первой. Ибо в теологической философии эта объективная связь могла вытекать только из самопроизвольной веры в существование сверхъестественных хотящих существ. Но какую бы реальность ни приписывали тогда этому вымыслу, его источник в действительности оставался субъективным; это обстоятельство делало неясной и изменчивой его привычную силу. Обусловленная им дисциплина не может быть приравнена ни по очевидности, ни по энергии, ни по прочности к той дисциплине, которую создает познание неизменного внешнего порядка, подтверждаемого, независимо от вашего желания всем нашим существованием.

Глава Х.
Наши понятия о внешнем мире беспрерывно расширялись, но лишь недавно они стали удовлетворительными

Основной догмат позитивизма должен быть рассматриваем не как плод внезапного общего вдохновения, но как постепенный результат огромной специальной работы, начавшей с первым проявлением человеческого разума и едва закончившейся в настоящее время в самых передовых его отделах. Он составляет драгоценное интеллектуальное приобретение всего человечества, которое усиленно подготовляло в течение своего долгого младенческого состояния единственный подобающий его истинной природе порядок вещей. Во всех основных случаях он может быть открыт только путем наблюдения, за исключением толкования по аналогии. Он допускает дедуктивные доказательства только по отношению к явлениям, несомненно составленным из тех явлений, в которых он уже был констатирован. Так, например, мы логически в праве допускать вообще метеорологические законы, хотя большая часть последних еще неизвестны и должны, быть-может, навсегда остаться неизвестными: ибо метеорологические явления могут быть, конечно, результатом только совместных астрономических, физических, химических и т.д. влияний, каждое из которых было признано подчиненным неизменным законам. Но убеждение относительно всех действительно простых явлений может дать только специальная индукция; ибо каким образом мог бы быть выведен принцип, по необходимости предназначенный служить подразумеваемым основанием для всякой реальной дедукции? Вот почему этот догмат, совершенно чуждый первоначальным правилам, требовал столь долгого подготовления, от которого не были избавлены даже наиболее выдающиеся мыслители. Хотя необходимые поверки в этом вопросе и были, по-видимому, первоначально получены с помощью метафизических понятий, но их значение, в сущности, покоилось только на их временной способности более или менее смутно обобщать аналогии, непосредственно вызванные открытием естественных законов относительно простейших явлений. Эти догматические упреждения, впрочем, всегда оставались весьма двусмысленными и, в особенности, совершенно бесплодными, пока их нельзя было связать с какой-нибудь специальной разработкой истинно-позитивной теории. Поэтому, вопреки кажущейся силе подобных способов доказательства, столь привычных современному человеку, истинное понимание внешнего порядка оказывается еще глубоко недостаточным даже у лучших умов, вследствие невозможности для них надлежащим образом проверить наиболее сложные и наиболее важные явления, за исключением небольшого числа мыслителей, окончательно признавших открытые мною главные основные социологические законы. Неуверенность, существующая, таким образом, относительно этой науки, тесно связанной со всеми другими, оказывает и на эти последние гибельное влияние, грубо искажающее понятие о непреложности законов даже для простейших вопросов; подтверждением сказанного служат, например, глубокое заблуждение в вопросе об исчислении вероятностей почти всех современных геометров, которые полагают, что соответствующие факты не следуют никакому закону.

Итак, этот великий догмат может быть твердо установлен в каком-либо отдельном случае, лишь когда его специальная проверка охватывает все главные категории элементарных явлений. Но, так как это трудное условие ныне достаточно выполнено мыслителями, действительно стоящими на уровне своего века, мы можем, наконец, непосредственно построить единство человеческой жизни на следующем объективном, отныне непоколебимом фундаменте: все реальные явления, включая сюда явления нашего собственного индивидуального и коллективного существования, всегда подчинены естественным отношениям последовательности и подобия, по существу независимым от нашего вмешательства.

Глава XI.
Даже если внешний мир неизменяем, он оказывает на характер человека благотворное влияние

Таково внешнее основание общего синтеза: аффективного, активного и чисто-умозрительного, постоянно соответствующего этому неизменному порядку. Его действительная оценка составляет главный предмет наших размышлений, его необходимое преобладание регулирует общий подъем наших чувств и его постепенно улучшение определяет постоянную цель наших действий. 

Чтобы лучше понять влияние этого синтеза, достаточно предположить на минуту, что он перестал существовать: тогда наш ум исчерпал бы свои силы в произвольных исканиях, что вскоре повергло бы его в неисцелимое оцепенение; наши лучшие наклонности не сдерживали бы самопроизвольно проявляющихся менее благородных инстинктов; и наша деятельность привела бы только беспрерывному волению. 

Хотя этот порядок был долгое время неизвестен, его влияние, тем не менее, всегда сказывалось, и он постоянно стремился, помимо нашей воли, регулировать всю нашу жизнь сперва активную, затем умозрительную и, наконец, даже аффективную. По мере того, как мы его познавали, наши понятия становились менее смутными, наши наклонности менее прихотливыми, и наше поведение менее произвольным. С тех пор, как мы получили возможность охватывать всю его совокупность, он стремится руководить человеческой мудростью во всех областях, представляя всегда наше искусственное устройство, как справедливо продолжение непоколебимого естественного устройства, которое нужно уважать, сначала внимательно изучить, и лишь затем стараться улучшить. Даже то, что во внешнем порядке должно оставаться неизменным, необходимо, вопреки поверхностным жалобам многих высокомерных умов, для правильного течения нашей жизни. Если бы, например, человек был избавлен от необходимости жить на земле и мог, по желанию, избрать себе местопребыванием любую планету, то общество неминуемо было бы разрушено, вследствие бродяжнических и несогласимых стремлений, которым люди тогда предавались бы. При нерешительности и непоследовательности, присущих множеству наших наклонностей, мы можем быть последовательными и единодушными лишь в силу непреодолимых требований этого порядка, без которых наш жалкий разум, несмотря на свой напрасный ропот, никогда не смог бы завершить свои несвязные рассуждения. Неспособные что-либо создать, мы умеем только видоизменять в нашу пользу порядок, сущность которого доступна нашему влиянию. 

Понятно, что безусловная независимость, столь лелеемая надменными метафизиками, не только не улучшила бы нашей судьбы, но помешала бы всякому развитию нашей жизни, даже частной. Главное искусство человеческого совершенствования состоит, напротив, в уменьшении нерешительности, непоследовательности и несогласованности наших намерений путем связывания с внешними мотивами тех из наших интеллектуальных, моральных и практических привычек, которые первоначально вытекают из чисто-внутренних источников. Ибо все взаимные связи наших различных стремлений неспособны обеспечить прочность последних, пока они не найдут во внешнем мире точки опоры, независимой от наших самопроизвольных изменений.

Не каково бы ни было благотворное значение позитивного догмата для тех явлений, которые в естественном порядке остаются неизменными, мы должны в особенности рассмотреть искусственные видоизменения, которым этот основной порядок во многих отношениях доступен, так как они являются главной целью всей нашей мудрости. Простейшие из этих явлений, именно касающиеся нашего земного существования, на самом деле единственные, которые мы не можем никоим образом видоизменять. Хотя, познав их законы, мы можем легко постичь различные улучшения их, но наша физическая сила, какого развития она бы ни достигла, всегда останется неспособной в них что-либо изменить. Напротив, нам нужно устраивать нашу жизнь так, чтобы, по возможности, лучше подчиняться этим непреодолимым общим условиям, высшая простота которых позволяет нам самые точные и самые далекие предвидения. Их позитивная оценка от которой, в особенности, зависела долгая подготовительная эволюция нашего ума, послужит нам всегда наиболее ясным и наиболее решительным источником истинного чувства неизменности. Если слишком одностороннее изучение этих явлений продолжает приводить нас к фатализму, то этот образ мыслей, отныне уравновешенный более философским образованием, может легко способствовать нашему собственному моральному улучшению, располагая нас мудро покоряться всем действительном непреодолимым невзгодам.

Глава XII.
Внешний мир чаще всего видоизменяем в известных пределах

Во всей остальной части внешнего порядка его основная неизменность всегда доступна второстепенным видоизменениям. Они становятся более глубокими и более многочисленными по мере того, как возрастает сложность явлений, которая позволяет нашему слабому вмешательству лучше изменить результаты, обусловленные стечением различных и более доступным нашему воздействию влияний, как я это объяснил в моей “Системе позитивной философии”. Там же я доказал, что наше вмешательство становится тем более целесообразным, чем более естественные законы относятся к нашему собственному существованию, как индивидуальному, так и коллективному. В особенности по отношению к последнему вносимые нами видоизменения могут быть столь обширны, что способствуют еще поддержанию грубого заблуждения, будто этот класс явлений не подчиняется никакому непреложному правилу.

Чтобы пополнить общую оценку позитивного догмата, важно добавить, что эта возрастающая способность внешнего порядка подчиняться человеческому вмешательству, необходимо сочетается с его все большим несовершенством, самопроизвольным возмещением которого (чрезвычайно ценным, хотя очень недостаточным) она, таким образом, является. Ибо оба эти свойства одинаково обусловлены постепенным осложнением естественного порядка. Даже астрономический порядок глубоко несовершенен, несмотря на свою чрезвычайную простоту; именно, эта простота и делает для нас его различные неудобства неустранимыми; общее рассмотрение их заслуживает серьезного внимания. Хотя мы лишены возможности здесь что-либо исправить, этот взгляд, однако, предохраняет нас от глупого восхищения и может полезно содействовать определению окончательного отношения человечества всякого рода к затруднениям, характеризующим его истинную судьбу; он, в особенности, стремится коренным образом положить конец исканию абсолютного блага, столь препятствующему мудрому преследованию возможных улучшений. 

По отношению ко всем другим явлениям возрастающее несовершенство естественного порядка беспрерывно вызывает деятельное возбуждение нашей позитивной жизни как моральной и умственной, так и чисто-практической, неизменно призывая нас облегчать себе страдания от бедствий, которые мы на самом деле можем значительно смягчить старательными и постоянными усилиями. Именно, таким образом, человечество может развить в себе характер уверенности и достоинства, совершенно чуждый его долгому теологическому состоянию младенчества. Для тех, кто поднимается на истинную точку зрения в вопросе о социальном будущем, идея о человеке, ставшем, без робости и без хвастовства, единственным вершителем, в известных границах, своей судьбы, составляет, без сомнения, понятие гораздо более удовлетворяющее во всех отношениях, нежели старое верование в Провидение, верование, предполагавшее нас всегда пассивными. Такая оценка, получив широкое распространение, непосредственно укрепит социальную связь, ибо она приводит каждого к убеждению, что в этой связи заключается главное средство для каждого в частности против общих зол человеческого существования. Пробуждая наши лучшие чувства, она нам дает также возможность лучше понять важность интеллектуального развития, которое благодаря этому направляется к своему истинному назначению. Хотя эта благотворная идея все сильнее распространялась среди современных народов, она до сих пор была слишком ограничена и слишком эмпирична, чтобы, иначе как заглядывая в будущность человечества, можно было создать себе, на основании здравой исторической теории, надлежащее представление о роли человека. Ибо наше искусство систематизировать не обнимает еще той части основного естественного порядка, которая, будучи одновременно наиболее доступной изменению, наименее совершенной и наиболее важной, должна составлять во всех отношениях главный предмет наших постоянных забот. Медицинское искусство, в собственном смысле слова, едва начинает освобождаться от первоначальной рутины. Что касается социального искусства как морального, так и политического, то оно настолько проникнуто рутиной, что большинство государственных людей сомневаются даже в возможности когда-либо его освободить от нее, хотя оно более, чем что-либо другое может быть действительно приведено в систему, которая одна только и будет в состоянии дать остальной части нашей практической деятельности разумное основание, как я дальше объясню. Но эта участь взглядов обусловлена теперь только чрезвычайно неполным пониманием реальности естественных законов относительно важнейших явлений. Когда естественный порядок надлежащим образом изучен во всей его совокупности, обычное понятие об искусстве становится столь же обширным и столь же однородным, как и понятие о науке; тогда ни один здравомыслящий человек не сможет отрицать того, что наша социальная жизнь составляет главную область обоих.

Общая заслуга, оказываемая умом общественности, не ограничивается тем, что он дает и раскрывает естественный порядок, власти которого она должна подчиниться. Чтобы это теоретическое определение могло руководить нашей деятельностью, нужно к нему добавить точную оценку того, в каких пределах внешний порядок доступен изменению, а также каковы его главные несовершенства: только эти данные позволяют характеризовать наше мудрое вмешательство и указать границы его. Позитивная критика природы поэтому всегда составит важный атрибут здравой философии, хотя благодаря ее безусловной целесообразности анти-теологический дух, вдохновлявший ее вначале, не представляет уже никакого крупного интереса. Не вдаваясь в какие-либо споры, позитивисты будут пользоваться этой критикой только для того, чтобы лучше поставить вопрос о человечестве в целом. Сверх того, эта критика непосредственно связана в позитивном миропонимании с постоянной целью всей нашей жизни, так как совершенствование предполагает существование первоначального несовершенства. Эта общая связь становится в особенности необходимой по отношению к нашей собственной природе; ибо истинная нравственность требует постоянного глубокого сознания наших врожденных пороков.

Глава XIII.
Чтобы создать позитивный синтез, нужно было преодолеть огромное теоретическое затруднение: дополнить понятие об естественном законе и распространить его на социальные и моральные явления

Все вышеприведенные указания достаточно характеризуют основное условие, согласно которому главная систематизация человеческого существования, оставаясь благодаря своему субъективному принципу по существу аффективной, должна в конечном итоге подвергнуться умозрительной обработке, единственно способной дать ей объективное основание, связывая ее со всем внешним порядком, влияние которого человечество испытывает и по возможности видоизменяет. Несмотря на недостатки, свойственные этому объяснению, оно вполне достаточно для цели этого рассуждения, являющегося просто вступлением к полному трактату. Оно позволяет непосредственно признать за главный центр позитивного синтеза раскрытие истинной теории человеческой эволюции, одновременно индивидуальной и коллективной. Ибо всякая решительная разработка этой конечной цели тотчас пополняет общее понятие о естественном порядке и необходимо возводит его в основной догмат всеобщей систематизации, постепенно подготовляемой всем умственным движением современных народов. Благодаря непосредственному содействию научных трудов, появившихся за последние три века, в этом отношении остался серьезный пробел только касательно явлений моральных и в особенности социальных. Доказав существование непреложных законов также относительно этих двух классов явлений, путем предварительной систематизации всего прошлого человечества, современный ум завершит свое трудное предприятие и, поднявшись на единственную точку зрения, откуда можно все обнять взором, построит свой окончательынй образ мыслей. 

Такова была двоякая цель моего основного труда, посредством которого я, как это признали главные современные мыслители, пополнил и систематизировал всю естественную философию, установив общий закон человеческой эволюции как социальной, так и интеллектуальной. Мне нет надобности возвращаться к этому важному закону: он теперь никем уже не оспаривается; впрочем, в догматическом отношении он будет охарактеризован в третьей части этого нового труда.

Как известно, этот закон гласит, что все наши умозрения необходимо проходят через три последовательных состояния: сперва они находятся в теологическом состоянии, когда открыто господствуют самопроизвольные верования, не допускающие никакого доказательства; затем переходят в метафизическое состояние, характеризующееся в особенности преобладающим значением олицетворенных абстракций или сущностей; и, наконец, вступают в позитивное состояние, всегда основанное на точной оценке внешнего реального мира. Первый из этих методов мышления является только предварительным и составляет во всех областях нашу единственную исходную точку; третий, который и есть окончательный метод, позволяет нам познать нашу действительную роль на земле; второй же имеет только модифицирующее или разрушающее влияние, благодаря чему он предназначен руководить только переходом от одного состояния к другому. Действительно, все начинается под внушением теологии и, проходя через метафизическую аргументацию, в конце концов, приходит к позитивному доказательству. Таким образом, один и тот же общий закон позволяет нам охватить одновременно прошлое, настоящее и будущее человечества.

К этому закону последовательности моя “Система позитивной философии” добавляет закон классификации, динамическое приложение которого образует второй элемент моей теории эволюции, ибо он определяет необходимый порядок, в котором наши различные понятия участвуют в каждой последовательной фазе. Известно, что этот порядок регулируется убывающей общностью соответствующих явлений или, что одно и то же, их возрастающей сложностью: отсюда вытекает их внутренняя зависимость от всех более простых и менее частных явлений. Основная иерархия наших реальных знаний состоит в их естественной группировке на шесть элементарных категорий: математика, астрономия, физика, химия, биология (физиология) и, наконец, социология (прим. – во II томе “Системы позитивной политики” Конт добавляет седьмую науку: мораль). Каждая из этих наук раньше следующей за нею проходит все главные ступени полной эволюции, которая, без постепенного применения нашей классификации, могла бы иметь только смутный и нестройный характер.

Теория, образованная путем тесного сочетания статического и динамического законов, кажется, на первый взгляд, приложимой только для интеллектуального движения человечества. Но вышеприведенные соображения заранее убеждают нас в ее неотъемлемой способности обнимать также социальное развитие, общий прогресс которого всегда должен был зависеть от прогресса наших элементарных понятий о совокупности естественного порядка. Действительно, в исторической части моего “Курса позитивной философии” я доказал постоянное соответствие между активной и умозрительной эволюциями, естественное содействие которых должно было регулировать эволюцию аффективную.

Для решительного распространения основной теории требуется только пополнение ее последним существенным элементом, прямо относящимся к гражданскому развитию человечества. Оно состоит, как известно, в необходимой последовательности различных главных видов человеческой деятельности, которая была сперва завоевательной, затем оборонительной и, наконец, промышленной. Их естественная связь с последовательным господством теологического, метафизического, и позитивного духа легко объясняет совокупность прошлого, систематизируя единственное историческое понятие, непосредственно признанное общественным мнением, а именно, общее разделение на древнюю, среднюю и новую историю.

Таким образом, чтобы основать, наконец, истинную социальную науку, было достаточно прочно установить эту теорию эволюции, прибавив к характеризующему ее динамическому законы сперва укрепляющий ее статический принцип и затем дополняющий ее применение к гражданскому развитию человечества. Эта окончательная операция завершает полное построение естественной философии, устраняя навсегда признанное со времени Платона и Аристотеля глубокое отличие её от нравственной философии. Позитивный дух, столь же долго ограниченный простыми неорганическими явлениями, закончит тогда свое трудное проникновение во все области, и распространиться даже на самые сложные и самые важные явления, освобожденные от всякого теологического или метафизического толкования. Так как все реальные понятия становятся таким путём однородными, то единство образа мыслей немедленно устанавливается самопроизвольно, создавая твердое объективное основание для полной систематизации, что и составляет существенную цель истинной философии, которая до сих пор не могла существовать за недостатком необходимых элементов.

Устранение главной трудности этого окончательного синтеза обязано, осмелюсь это сказать, открытию мною основной теории человеческой эволюции;  это станет понятно, если принять во внимание, что эта теория,  дополняя и систематизируя объективное основание, в то же время самопроизвольно подчиняет его субъективному принципу, который должен всегда быть руководящим в цельном философском построении.

Изучаю всеобщий порядок, ум, слишком гордый своей важной ролью, которую он один только может выполнять, часто расположен пренебрегать своим назначением, которое необходимо заключается в постоянном служении общественности; он стремится свободно отдаваться своей естественной наклонности к спекулятивным занятиям, получившим в настоящее время подкрепление в эмпирических наблюдениях, свойственных первоначальному прогрессу специальных позитивных знаний. Поэтому нужно, чтобы субъективное вдохновение беспрерывно указывало ему его истинное призвание, препятствуя тому, чтобы его размышления приняли абсолютный характер и неограниченное распространение, так как в таком случае повторились бы в научной форме все гласные недостатки теологико-метафизического метода мышления.

Вселенная должна изучаться не ради нее самой, но ради человека, или скорее, ради человечества. Всякое другое намерение также мало отличалось бы мудростью, как и нравственностью. Ибо наши реальные умозрения могут быть поистине удовлетворительными лишь поскольку они субъективны, а не чисто-объективны, т.е., когда они ограничены исканием во внешнем порядке законов, которые более или менее непосредственно, действительно влияют на наши судьбы. Вне этой области, определяемой общественностью, наши познания останутся всегда столь же несовершенными, как и праздными, даже относительно простейших явлений, что подтверждается астрономией. Без этого постоянного преобладания чувства позитивный дух вскоре возвратился бы к излюбленным занятиям своего младенчества, к размышлениям наиболее отдаленным от человека, являющимися также наиболее легкими. Пока продолжался его постепенный рост, это естественное стремление заниматься без разбора всеми доступными исследованиями могло оправдываться логической значительностью большинства тех исследований, которые были лишены всякого научного значения.  Но с тех пор как позитивный метод достаточно развился и может быть прямо приложен в предназначенной ему области, эти праздные упражнения бесполезно удлиняют господство предварительного образа мышления. Это неопределенное состояние умственной анархии принимает даже все более и более ретроградный характер, стремясь уничтожить главные результаты, достигнутые частными исследованиями, в то время, как это направление было действительно прогрессивным.

Глава XIV.
Открытие социологических законов придает социальным вопросам большое значение. Субъективный принцип позитивизма не представляет опасности для свободной мысли

Построение объективного основания, необходимого для общего синтеза человеческой жизни, вызывает серьезное затруднение в том отношении, что приходится согласовать обычную свободу, без которой наш ум не мог бы надлежащим образом работать с постоянной дисциплиной, которая нужна для обуздания его врожденного стремления к несвязным и неопределенным умозрениям. Это согласование было по существу невозможно, пока изучение естественного порядка не распространялось на социологические законы. Но как только позитивный дух действительно приобретет это последнее преимущество, необходимое превосходство социологический умозрений без затруднения подчинит его законному господству чувства. Тогда объективная оценка, прогресс которой совершается извне вовнутрь, произвольно вступит в связь с субъективным побуждением, главенству которого она так долго препятствовала.

Ни один настоящий мыслитель не может более отрицать решительные доказательства, которые отныне устанавливают даже в умозрительном отношении логическое и научное первенство социальной точки зрения, как единственно возможную связь для всех наших реальных размышлений. Ее преобладание не может никогда стать стеснительным для других позитивных исследований, которые всегда будут, со стороны метода или со стороны доктрины, необходимым введением к этой конечной науке. Напротив, этот окончательный метод мышления даст каждой подготовительной науке и драгоценную прочность, и плодотворное возбуждение, связывая ее с совокупностью знаний о человечестве.

Таков естественный путь, следуя которому, как я заявил в начале этого рассуждения, позитивный дух, посредством основания социологии, стал навсегда под справедливую власть сердца, что позволит, наконец, привести в стройную систему всю человеческую жизнь, на основании подчинения объективного основания субъективному принципу. Изгоняя безвозвратно исключительный антагонизм, который с конца средних веков должен был развиваться между рассудком и чувством, эта философская операция непосредственно призывает человечество под единую власть, индивидуальную и коллективную, которая вполне соответствует его природе. Пока это благородное влияние чувства и рассудка не были приведены в согласие, общественность не могла глубоко изменить практическую власть эгоизма. Но, несмотря на их слабую самопроизвольную энергию в нашей несовершенной организации, их тесное и непрерывное сотрудничество, способное на огромный подъем, сможет отныне, не искажая по существу эгоистического характера активной жизни, сообщить ей такую степень нравственности, о которой прошлое не могло дать никакого представления, вследствие того, что до сих пор эти два необходимых регулятора всех наших преобладающих инстинктов не могли быть надлежащим образом согласованы.

Мое определение теоретического синтеза, на котором должна покоится вся систематизация человечества, было бы недостаточным, если бы я не дополнил его указанием общего действительно необходимого ограничительного условия для того, чтобы это объективное построение позволило непосредственно выработать окончательную систему. Без этого ограничения ум, увлеченный своими современными привычками горделивого разглагольствования, будет стремиться преувеличивать свое действительное назначение и стараться избавиться от постоянного ига, налагаемого на него общественностью, отодвигая моральное и политическое преобразование дальше, чем этого требует действительное назначение этого философского подготовления. Это последнее определение покажет новое свойство моей теории эволюции, благодаря которому умозрительная систематизация подвинулась так далеко, что теперь можно начать систематизацию чувственной и даже активной жизни, по крайней мере, наиболее важной и наиболее решительной ее части, именно нравственности в собственном смысле этого слова.

Глава XV.
Естественные законы бывают двух родов: абстрактные и конкретные. Знание и систематизация абстрактных законов обосновывают позитивный синтез

Чтобы надлежащим образом ограничить построение нашего объективного основания, мы должны прежде всего различить во внешнем порядке два класса естественных законов: простые или абстрактные и сложные или конкретные. В моем основном труде я установил и приложил это необходимое бесспорное отныне деление, так что здесь мне достаточно будет охарактеризовать его источник и применение.

Его принцип вытекает из того, что наши позитивные исследования могут всегда касаться либо живых существ, либо только их различных проявлений. Хотя реальные тела становятся доступными нашей оценке только благодаря совокупности наблюдаемых в них явлений, мы можем или рассматривать отвлеченно каждую категорию явлений с точки зрения общей для всех существ, в которых они наблюдаются, или конкретно исследовать отдельные группы явлений, характеризующие каждое существо. В последнем случае мы изучаем различные системы существования, а в первом мы определяем различные формы деятельности. Вышеприведенный пример метеорологических исследований представляет лучший тип этого общего деления; ибо рассматриваемые в метеорологии явления суть всегда только очевидные сочетания астрономических, физических, химических, биологических и даже социальных явлений, собственные законы которых допускают и требуют столько же различных теорий. Если бы все эти абстрактные законы были нам достаточно известны, конкретный вопрос не представлял бы иного серьезного затруднения, кроме трудности их надлежащим образом сочетать, чтобы вывести необходимый порядок этих сложных явлений; однако, подобное построение, мне кажется настолько превосходящим наши слабые дедуктивные способности, что мы в этом отношении не можем еще покинуть чисто-индуктивный путь.

Согласно этому делению, наше основное изучение естественного порядка должно, конечно касаться прежде всего его отвлеченной стороны, разложенной на столько общих случаев, сколько существует действительных элементарных явлений, т.е. непревратимых в другие, которые, следовательно, несмотря на то, что между ними необходимо существует связь, требуют столько же различных индукций и теория которых никогда не может быть установлена путем одной только дедукции. Спекулятивная систематизация может прямо охватить только те простые суждения, которые затем станут рациональным основанием сложных умозрений. Если даже последние, вследствие своей чрезвычайной сложности, и не допустят никогда полной систематизации, теоретическое единство, даже ограничившись первыми, может удовлетворить все-таки своему назначению служить объективным основанием общего синтеза человечества. Ибо и этот отвлеченный фундамент уже позволил бы нам ввести почти всюду дедуктивный метод настолько, чтобы связать все наши мысли и сделать возможной удовлетворительную систематизацию всех наших чувств и действий, что и составляет цель здравой философии.

Итак, абстрактное изучение внешнего порядка доставляет нам именно тот синтез, который действительно необходим для создания полного единства. Он составляет сам по себе достаточное основание всей нашей мудрости, которая находит в нем ту первую философию, на которую Бэкон смутно указывал, как на необходимое основание нормального человеческого мышления. Коль скоро мы приведем в систему все абстрактные законы различных общих видов реальной деятельности, действительная оценка каждой отдельной системы существования тотчас перестанет быть чисто-эмпирической, хотя большинство конкретных законов остаются еще для нас неизвестными. Это в особенности легко понять относительно наиболее трудного и наиболее важного случая: ибо, очевидно, достаточно познать главные статические и динамические законы общественности, чтобы надлежащим образом систематизировать всю нашу общественную и частную жизнь, достигая таким путем общего улучшения нашей судьбы. Когда философии удастся добиться этой цели, – в чем теперь нельзя уже сомневаться, – то нечего будет сожалеть о том, что она не смогла достаточно объяснить все социальные формы, которые время и место представляют нашему умственному взору. Руководимый чувством, современный ум сумеет отныне мудро сдерживать вечно-жадное любопытство, которое в праздных исканиях исчерпало бы наши слабые умственные силы, доставляющие человечеству драгоценные средства в его трудной борьбе против недостатков естественного порядка. 

Без сомнения, открытие главных конкретных законов могло бы более способствовать улучшению как внешних, так даже и внутренних условий нашего существования; именно, на этом поле наука в будущем и сможет собрать богатую жатву. Но их познание отнюдь не необходимо теперь для полной систематизации, которая должна выполнить по отношению к окончательному образу мышления человечества ту роль, которую некогда выполняло по отношению к первоначальному умственному строю теологическая систематизация. Это обязательное условие, конечно, может быть удовлетворено просто абстрактной философией; так что преобразование остается возможным, даже если конкретная философия никогда не достигнет надлежащего состояния.

Глава XVI.
Синтез абстрактных законов вытекает из теории человеческой эволюции

Построение спекулятивной системы, ограниченное так, как было выше указано, настолько разработано на Западе, что все сочувствующие этому предприятию настоящие мыслители могут без всякого отлагательства приступить к моральному преобразованию, которое должно подготовить настоящее политическое преобразование и руководить им. Ибо, рассмотренная с другой точки зрения, упомянутая выше теория эволюции представляет прямую систематизацию всех наших отвлеченных понятий о естественном порядке в целом.

Чтобы это понять, достаточно допустить, что все наши реальные знания, в сущности, составляют одну единую науку, науку о человечестве, введение и развитие которой составляют все наши позитивные умозрения. Обработка же этой науки, очевидно, требует двоякого рода подготовительных трудов, касающихся внешних условий нашего существования, а также условий нашей внутренней природы. Ибо общественность не может быть понята без достаточной предварительной оценки среды, в которой она развивается, и причины, ее обуславливающей. 

Таким образом, прежде чем приступить к конечной науке, нужно хорошенько разработать абстрактную теорию внешнего мира и теорию индивидуальной жизни человека, чтобы определить постоянное влияние соответствующих законов на законы, управляющие социальными явлениями. Эта подготовительная работа необходима в логическом отношении не менее, чем с чисто-научной точки зрения, чтобы приспособить наш слабый ум к самым трудным умозрениям путем упражнения его в более легких. Наконец, в этом двойном исследовании неорганический мир должен привлечь ваше внимание раньше органического как вследствие преобладающего влияния законов, относящихся к самому общему существованию, на явления, касающиеся только отдельной жизни, так и по очевидному обязательству изучать позитивный метод сперва в его простейших и наиболее характерных приложениях. Было бы излишне далее останавливаться здесь на принципах, которые мой основной труд прочно установил.

Социальная философия должна быть поэтому во всех отношениях подготовлена собственно естественной философией, сначала неорганической, затем органической. Это необходимое подготовление здания, построение которого выпало на долю нашего века, восходит, таким образом, до создания астрономии в древности. Современные народы дополнили начатый труд обработкой биологии, из которой древним была доступна только статика. Но, несмотря на необходимое отношение подчиненности, существующее между этими двумя науками их весьма резкое различие и слишком отдаленная связь препятствовали бы видеть всю совокупность сделанной предварительной работы, если бы путем чрезмерного сокращения попытались свести ее к этим крайним пределам. В средние века химия начала образовывать между ними необходимую связь, которая позволила уже предвидеть действительную единую спекулятивную систему, благодаря естественной последовательности этих трех предварительных наук, постепенно приводящей к конечной науке. Однако, химия, хотя весьма близкая к биологии, была недостаточна, как промежуточное звено, так как она слишком далеко от астрономии, прямому влиянию которой она была обязана своими искусственными и даже нелепыми идеями, обреченными на кратковременное существование. Истинная иерархия элементарных знаний могла поэтому быть обнаружена только в предпоследний век, когда собственно физика обогатилась новым отделом, рассматривающим явления неорганического мира и примыкающим к астрономии своей наиболее общей частью, а к химии – наиболее специальной. 

Чтобы надлежащим образом представить эту иерархию, достаточно теперь связать ее с действительным ее началом, восходя к настолько простым и всеобщим умозрениями, что положительность их представляется непосредственной и самопроизвольной. Таков важный характер чисто-математических понятий, без которых астрономия не могла бы зародиться. Они всегда составят в образовании отдельной личности, как они выполнили это назначение в нашей коллективной эволюции, позитивный отправной пункт; ибо они относятся к умозрениям, которые при наиболее полном господстве теологических воззрений, необходимо порождают известный систематический подъем позитивного духа, распространяющийся затем мало-помалу на предметы, вначале ему совершенно недоступные. 

На основании этих кратких указаний естественный ряд основных наук составится сам собою, если расположить, согласно их убывающей общности и возрастающей сложности, шесть главных членов, истинные взаимоотношения которых тотчас при этом обнаруживаются. Но это расположение, очевидно, совпадает с классификацией, устанавливаемой моей вышеупомянутой теорией эволюции. Эта теория может поэтому рассматриваться, со статической точки зрения, как прямое основание абстрактной систематизации, от которой, как мы только что видели, зависит синтез человечества в целом. Установленная, таким образом, обычная систематизация необходимых элементом всех наших реальных понятий дает уже действительную единую спекулятивную систему, осуществляя смутное желание Бэкона построить scala intellectus (интеллектуальную шкалу), по которой наши мысли могли бы без затруднения переходить от простейших предметов к наиболее возвышенным, или обратно, с постоянным сознанием их внутренней естественной солидарности. Хотя каждая из этих шести главных отраслей абстрактной философии в своей центральной части весьма отлична от двух прилегающих к ней, она тесно примыкает к предшествующей своим началом и к последующей своим концом. Однородность и непрерывность этого построения тем более совершенны, что тот же принцип классификации, в своем более специальном приложении, определяет также истинное внутреннее распределение различных теорий, составляющих каждую отрасль. Например, три большие группы математических наук: наука о числах, геометрия и механика, следуют друг за другом и согласованы между собою по тому же закону, на котором построена основная шкала. Мой философский трактат вполне доказал, что подобная внутренняя гармония существуют всюду. Общий ряд составляет, таким образом, наиболее сжатое резюме самых обширных отвлеченных размышлений; и, обратно, все точные специальные исследования сводятся к частичным развитиям этой всеобщей иерархии. 

Хотя каждая часть требует отдельных индукций, каждая, тем не менее, получает от предшествующей ей дедуктивное влияние, которое всегда останется столь же необходимым для ее догматического построения, как оно было сначала необходимо для ее исторического развития. Таким образом, все предварительные учения подготовляют конечную науку, которая отныне будет постоянно воздействовать на их систематическую разработку, проникая ее духом единства, всегда связанным с истинным социальным чувством. Эта необходимая дисциплина не может стать стеснительной, так как ее принцип самопроизвольно согласовывает неизменные условия мудрой независимости с условиями действительной взаимопомощи. Сверх того, подчиняя согласно своему построению ум общественности, наша энциклопедическая формула чрезвычайно способна стать популярной, так как она ставит свою систему умозрения под опеку и под покровительство публики, которая обычно расположена умерять злоупотребления разумом, неизбежные для философов, вследствие их исключительного занятия отвлеченными вопросами.

Глава XVII.
Возможность приступить к социальному преобразованию

Та же теория, которая объясняет умственную эволюцию человечества, устанавливает, таким образом, действительно окончательную систематизацию наших элементарных идей, благодаря чему устраняются существовавшие до сих пор, в большей или меньшей степени, противоречия между условиями гармонии и движения. Ее историческая способность и ее догматическая ценность взаимно друг друга укрепляют; ибо действительная связь наших понятий должна всегда исходить из последовательных превращений, которые, в свою очередь, остались бы необъяснимыми без нее. История и философия становятся, таким образом, нераздельными для всех здравых умов.

Теория, одновременно статическая и динамическая, выполняющая столько условий, может, конечно, рассматриваться теперь, как способная построить единую спекулятивную систему на ее истинном объективном основании, хотя ее единство должно быть еще развито и упрочено, что возможно будет по мере того, как ее основание будет все глубже изучаться. Но этот двойной прогресс должен в действительности гораздо более зависеть от социального назначения этого построения, чем от бесполезного стремления к научному совершенству. Именно, руководя духовным преобразованием передовых народов, абстрактная философия должна будет почувствовать потребность в новом расширении или в лучшей связи, в особенности тогда, когда требования морали и политики вызовут изучение новых естественных отношений; так что знание никогда не будет слишком опережать применение. Достаточно, чтобы эта нарождающаяся систематизация всех наших реальных умозрений была теперь настолько выработана, чтобы можно было непосредственно приступить к синтезу чувств и даже действий, начиная с систематизации позитивной морали, которая должна руководить окончательным возрождением человечества. А мой основной труд, смею думать, не оставляет никакого сомнения в немедленной возможности такого предприятия, своевременность которого будет доказана в настоящем рассуждении.

Глава XVIII.
Не нужно смешивать позитивизм с атеизмом, материализмом, фатализмом или оптимизмом. Как теизм, так и теология стремятся разрешать неразрешимые вопросы

Охарактеризовав достаточно общий дух позитивизма, я должен теперь дать по этому предмету несколько дополнительных разъяснений, предназначенных частью для предупреждения, частью для исправления грубых ошибок, которые встречаются слишком часто и слишком опасны, чтобы я мог обходить их молчанием; но я отнюдь не намереваюсь возражать на недобросовестные нападки.

Так как полное освобождение нашего мировоззрения от влияния теологии должно в настоящее время составлять необходимую подготовительную работу к наступлению вполне позитивного образа мыслей, то это предварительное условие заставляет многих поверхностных наблюдателей искренне смешивать этот окончательный метод мышления с чисто-отрицательным направлением, которое даже в последнее столетие имело истинно прогрессивный характер, но которое теперь в руках лиц, считающих его неизменным, обратилось в серьезное препятствие для всякого социального и даже умственного преобразования. Хотя я уже давно торжественно отверг всякую солидарность как догматическую, так и историческую между истинным позитивизмом и тем, что называют атеизмом, я, тем не менее, считают необходимым дать здесь по поводу этого ложного мнения еще несколько кратких, но прямых разъяснений. 

Даже в интеллектуальном отношении атеизм составляет только чрезвычайно неполное освобождение, так как он стремится бесконечно удлинить метафизическое состояние, беспрерывно ища новых решений теологических проблем, вместо того, чтобы раз навсегда отказаться от всяких недоступных исследований, как совершенно бесполезных. Истинный позитивный дух состоит преимущественно в замене изучения первых или конечных причин явлений изучением их непреложных законов; другими словами – в замене слова почему словом как. Он поэтому несоместим с горделивыми мечтаниями туманного атеизма о создании вселенной, о происхождении животных и т.д. В своей общей оценке, наших различных умственных состояний позитивизм, не колеблясь, ставит эти учения-химеры, даже в отношении рациональности, значительно ниже самопроизвольных верований человечества. Ибо теологический принцип, состоящий в объяснении всего хотениями, может быть вполне изгнан только тогда, когда, признав недоступным всякое исследование причин, мы ограничиваемся познанием законов. Пока же мы упрямо стремимся разрешать вопросы, свойственные нашему младенчеству, у нас имеется слишком мало оснований отбросить наивный метод, который к ним применяло наше воображение и который на самом деле один только и соответствует их природе.

Эти самопроизвольные верования могли окончательно исчезнуть только по мере того, как человечество, лучше просвещенное о своих средствах и потребностях, безвозвратно изменяло общее направление своих постоянных исследований. Когда мы хотим проникнуть в неразрешимую тайну сущности происхождения явлений, то мы не можем придумать ничего более удовлетворительного, как приписать их внутренним или внешним хотениям, уподобляя их, таким образом, повседневным проявлениям волнующих нас страстей. Только метафизическая или научная гордость древних или современных атеистов могла их убедить в том, что их смутные гипотезы об этом предмете действительно стоят выше того непосредственного уподобления, которое должно было исключительно удовлетворить наш ум, пока не были признаны полное ничтожество и совершенная бесполезность всякого искания абсолютного. 

Хотя естественный порядок во всех отношениях чрезвычайно несовершенен, его возникновение, тем не менее, гораздо лучше согласуется с предположением разумной воли, чем с теорией слепого механического мироздания. Поэтому закоренелых атеистов можно рассматривать как самых непоследовательных теологов, поскольку они занимаются теми же вопросами, отбросив единственно годный для них метод. 

Впрочем, чистый атеизм наблюдается даже теперь весьма редко. Чаще всего под этим названием разумеют вид пантеизма, который в сущности представляет собой не что иное, как научное попятное движение к смутному и отвлеченному идолопоклонству, откуда могут возродиться в новых формах все богословские состояния, когда дается полный простор метафизическим заблуждениям.

Такой образ мыслей, сверх того, показывает, что лица, считающие его окончательным, слишком преувеличенно или даже несправедливо оценивают интеллектуальные потребности и имеют весьма несовершенное понятие и моральных и социальных потребностях. Чаще всего он сочетается с опасными утопиями о мнимом царстве разума. В области нравственности его догматы как бы освящают неблагородные софизмы современной метафизики об абсолютном господстве эгоизма. В политике он прямо стремится удлинить до бесконечности революционное состояние, благодаря слепой ненависти ко всему прошлому, которую он внушает, препятствуя всякой истинно-позитивной оценке прошедшего, способной открыть нам будущее человечества. Поэтому в борьбе с позитивизмом атеизм может теперь рассчитывать только на тех лиц, у которых он является лишь временным состоянием, последним и наименее продолжительным из всех метафизических состояний. Так как наблюдаемое ныне широкое распространение научного направления значительно облегчает этот последний переход, то лица, не совершившие его произвольно до достижения ими зрелого возраста, обнаруживают своего рода умственное бессилие, часто связанное с моральным убожеством и весьма плохо согласимое с позитивизмом.

Ввиду того, что чисто-отрицательные связи всегда слабы и недолговечны, современная философия не может более довольствоваться отрицанием единобожия, многобожия или идолопоклонства, отрицанием, которое никто не станет считать достаточным, чтобы им мотивировать сближение с другим учением. Подобное подготовление, в сущности, имело значение только для тех, которые должны были взять на себя почин в коренном обновлении человечества. Оно уже более не необходимо, так как дряхлость старого миропонимания не оставляет никакого сомнения в необходимости преобразования. Стойкое анархическое направление, по преимущество характеризуемое атеизмом, отныне более неблагоприятно для преобладания органического духа, чем могло бы быть искреннее сохранение старых обычаев. Ибо это последнее уже более не мешает правильному и прямому пониманию основного вопроса, и даже способствует ему, обязывая новую философию нападать на остальные верования лишь постольку, поскольку она способна лучше удовлетворить все моральные и социальные потребности. Вместо этого спасительного соревнования, позитивизм встречает теперь лишь бесплодное противодействие со стороны атеизма, исповедуемого многими метафизиками и учеными, анти-теологические настроения которых приводят их только к безусловному стремлению препятствовать преобразованию, которое они в известных отношениях подготовили в прошлом веке.

Итак, позитивизм не только не может рассчитывать на поддержку современных атеистов, но должен смотреть на них, как на своих естественных противников; впрочем, недостаточная прочность их воззрений позволяет легко привлечь тех из их среды, у которых заблуждения не обусловлены преимущественно гордостью.

Глава XIX.
Материализм стремится подчинить высшие науки низшим. Позитивизм исправляет эту ошибку

Для новой философии весьма важно снять с себя обвинение в материализме, обвинение, вменяемое ей благодаря необходимой для нее предварительной научной обоснованности. Отказываясь от всякого бесполезного обсуждения непроницаемых тайн, моя основная теория человеческой эволюции позволяет мне явно определить реальную сущность этих смутных споров.

Поскольку позитивный дух был долгое время ограничен простейшими исследованиями и мог распространяться на более важные только проходя со самопроизвольной последовательностью промежуточные ступени, то каждое новое его приобретение должно было сначала совершаться под чрезмерным влиянием методом и доктрин предыдущей области. В этом преувеличении и состоит, на мой взгляд, научное заблуждение, которое публика инстинктивно и не без основания называет материализмом, так как последний, действительно, всегда стремится унизить самые возвышенные суждения, уподобляя их самым примитивным. Это направление было тем более неизбежное, что всюду оно покоится на необходимой зависимости менее общих явлений от более общих, из чего вытекает законное дедуктивное влияние, благодаря которому каждая наука участвует в беспрерывной эволюции следующей за ней науки, специальные индукции которой не могли бы иначе приобрести достаточной рациональности. Поэтому каждая наука должна была долгое время бороться против захватов предыдущей, и эта борьба существует еще и теперь даже между наиболее древними науками. Она совершенно прекратится только тогда, когда все науки подчинятся дисциплине здравой философии, которая всюду доставит преобладание справедливому пониманию истинных энциклопедических отношений, столь плохо оцениваемых современным эмпиризмом.

В этом смысле материализм представляет опасность, нераздельную с приобщением к науке в той его форме, в какой оно должно было до сих пор совершаться, а именно, когда каждая наука стремится поглотить следующую за ней по праву более древней и лучше установленной позитивности. Зло лежит, таким образом, гораздо глубже и распространено шире, чем это думают те, которые на него жалуются. Оно замечается теперь только по отношению к наиболее высоким умозрениям, на которых оно, действительно, более всего отражается, так как они страдают от захватов всех других наук; но оно существует также для любого элемента нашей научной иерархии, не исключая ее математического основания, которое, на первый взгляд, кажется от него естественно избавленным. Истинный философ видит материализм в стремлении современных заурядных математиков подчинить исчислению геометрию или механику, как в более явном захвате физики всеми математическими науками, или в захвате химии физикой, в особенности биологии химией и, наконец, в неизменной склонности выдающихся биологов рассматривать социальную науку просто как следствие или добавление к биологии. Всюду мы видим один и тот же коренной порок – злоупотребление дедуктивной логикой – и один и тот же необходимый результат – неизбежное подчинение высших наук слепому господству низших.

Таким образом, все истинные учение в настоящее время более или менее материалисты, в зависимости от большей или меньшей простоты и общности изучаемых ими явлений. Геометры более других склонны к этому заблуждению, ввиду их невольного стремления класть в основании построения единой умозрительной системы самые грубые умозрения: числовые, геометрические или механические. Но биологи, которые наиболее энергично восстают против такого захвата, в свою очередь, заслуживают тех же упреков, когда они, например, претендуют все объяснить в социологии чисто-второстепенными влияниями климата и расы, ибо они не считаются при этом с основными законами, которые могут быть раскрыты только с помощью исторических индукций.

Эта философская оценка материализма объясняет одновременно естественный источник и глубокую несправедливость грубой ошибки, которую я стараюсь здесь окончательно исправить. Далеко не благоприятствуя подобным опасным заблуждениям, позитивизм, напротив, один только может их совершенно устранить, благодаря своей исключительной способности воздавать должное законным стремлениям, эмпирическим преувеличением которых являются эти заблуждения. До сих пор зло сдерживалось только самопроизвольным сопротивление теологико-метафизического духа; и эта временная функция составляла необходимое, хотя и недостаточное, назначение собственно спиритуализма. Но такие препятствия не могли мешать энергичному наступлению материализма, облеченного в глазах современных мыслящих людей в некоторый прогрессивный характер, благодаря его долгой связи со справедливым возмущением человечества против миросозерцания, ставшего ретроградным. Поэтому, несмотря на эти бессильные протесты, притеснительное господство низших теорий наносит теперь значительный ущерб независимости и достоинству высших наук. Удовлетворяя несравнимо лучше, чем это раньше было возможно, всему тому, что есть законного в противоположных притязаниях материализма и спиритуализма, позитивизм безвозвратно изгоняет оба направления, одно как анархическое, другое как ретроградное.

Эта двойная услуга позитивизма самопроизвольно вытекает из создания истинной энциклопедической иерархии, обеспечивающей каждой элементарной науке свободное индуктивное развитие, не нарушая ее дедуктивного подчинения. Но этим основным примирением мы будем, в особенности, обязаны всеобщему логическому и научному преобладанию, которое новая философия одна только может доставить социальной точке зрения. Когда, таким образом, первое место отводится наиболее благородным умозрениям, для которых материалистическая тенденция самая опасная, и, вместе с тем, также самая неизбежная, то она прямо представляется не менее отсталой, чем спиритуалистическая, так как оба они одинаково препятствуют обработке конечной науки. Тем самым исключение обеих тенденций оказывается даже связанным с совокупностью социального преобразования, которым может руководить только точное познание естественных законов, присущих моральным и политическим явлениям.

Мне вскоре представится случай дать также понять, насколько социологический материализм в настоящее время вредит социальному искусству, поскольку он склонен не признавать самого основного принципа последнего, именно систематического разделения власти на духовную и светскую, разделения, которое теперь особенно важно сделать ненарушимым, воссоздавая на лучших основаниях удивительное построение средних веков. Мы убедимся таким образом, что позитивизм глубоко противоположен материализму не только по своему философскому характеру, но и по своему политическому назначению.

Чтобы сделать эту краткую оценку одновременно более беспристрастной и более решительной, я нарочно устранил тяжкие моральные обвинения, возводимые обыкновенно на материализм. Эти обвинения, столь часто отвергаемые опытом, на самом деле противоречат, даже когда они искренни, истинной теории человеческой природы, так как наши здравые или неправильные воззрения, к счастью, не способны оказывать на наши чувства и наше поведение того абсолютного влияния, которое им обычно приписывается. Благодаря их временной связи с общим прогрессивным движением, материалистические заблуждения современных людей, напротив, часто сопровождались великодушными побуждениями. Но, помимо того, что эта временная солидарность уже прекратилась, следует теперь признать, что, даже в лучших случаях, эта интеллектуальная тенденция всегда до известной степени задерживала самопроизвольный прогресс наших наиболее благородных инстинктов, так как она была склонна устранять или неправильно понимать аффективные явления, недоступные для ее грубых гипотез. Весьма убедительным примером такого влияния материализма служит печальный приговор, вынесенный знаменитым Кабанисом средневековому рыцарству. Хотя сердце этого философа было столь же чисто, и даже столь же нежно, как ум его был возвышен и обширен, тем не менее, его материалистические воззрения помешали ему оценить по достоинству дивную организацию культа женщины, созданную нашими энергичными предками.

Это решительное устранение двух главных обвинений, естественным образом направляемых теперь по адресу систематического позитивизма вследствие его первоначальной солидарности с эмпирическим позитивизмом, избавляет меня от необходимости долго останавливаться на частых упреках в фатализме и оптимизме, несправедливость которых гораздо легче показать.

Глава XX.
Позитивизм не верит в неизбежность судьбы: он поддерживает мнение, что человек может и должен видоизменять внешний порядок

Не нужно удивляться тому, что с момента зарождения реальных теорий фатализм всегда сопровождал каждое новое завоевание позитивизма. Когда какие-либо явления переходят из-под опеки хотений, даже видоизмененных в сущности, под управление законов, то контраст между их правильностью в последнем случае и первоначальным непостоянством должен, на самом деле, сначала внушить мысль о предопределении, которая может затем быть опровергнута только посредством глубокой оценки в истинно научном духе. Эта ошибка тем более неизбежна, что наш первоначальный тип естественных законов относится к неизменным для нас явлениям небесных движений, говорящим нам всегда о существовании безусловной необходимости, которая затем невольно распространяется на более сложные явления, по мере того, как к ним применяется позитивный метод. Нужно даже признать, что догмат позитивизма предполагает всюду строгую непреложность основного порядка, самопроизвольные или искусственные изменения которого могут быть всегда лишь второстепенными или временными. Ибо считать, что последние не ограничены никакими пределами, было бы равносильно полному отрицанию естественных законов.

Но, если, таким образом, понятна неизбежность обвинения в фатализме, направляемого всегда по адресу новых позитивных теорий, то равным образом очевидно, что слепое настаивание на подобном упреке указывает теперь на весьма поверхностную оценку истинного позитивизма. Ибо если для всех явлений естественный порядок неизменен в своих главных состояниях, то также для всех, за исключением небесных, его второстепенные состояния тем более доступны изменению, чем они сложнее.

Позитивный дух, по необходимости признающий предопределение, пока он ограничивается математико-астрономическими теориями, немедленно теряет свой первоначальный характер, как только он начинает распространяться на физико-химические исследования и, в особенности, на биологические умозрения, где изменения могут быть столь значительны. Поднявшись, наконец, до области обществоведения, он окончательно освобождается от упрека, который он заслуживал в эпоху своего младенчества, так как отныне он будет, главным образом, заниматься явлениями наиболее видоизменяемыми, в особенности, посредством нашего вмешательства.

Итак, очевидно, что догмат позитивизма ведет нас не к оцениванию, а к деятельности, преимущественно социальной, гораздо вернее, чем это мог когда-либо сделать теологический догмат. Рассеивая напрасные опасения и несбыточные надежды на помощь, он удерживает нас от вмешательства в ход вещей только в случае безусловной невозможности.

Глава XXI.
Позитивизм не говорит, что все к лучшему в этом мире: исторические факты он рассматривает относительно, но не оправдывает всех

Обвинение в оптимизме еще менее обосновано, чем предыдущее; ибо эта тенденция не имеет, подобно фатализму, некоторой первоначальной солидарности с позитивным направлением. Ее источник, напротив, чисто-теологический; ее влияние падает с каждым днем по мере того, как позитивизм развивается.

Хотя неизменные небесные явления естественно внушают нам идею совершенства в той же степени, как и идею необходимости, их простота, однако, обнаруживает столько недостатков естественного порядка, что оптимизм вряд ли стал бы искать в них главную точку опоры, если бы первая разработка их теории не совершалось при господстве монотеистических воззрений, заставивших предполагать проявление в них абсолютной мудрости. Основываясь на теории эволюции, на которую опирается теперь систематический позитивизм, новая философия самопроизвольно и все более и более выступает и против оптимизма, и против фатализма, по мере того, как она охватывается более сложные умозрения, в которых становятся заметны, как несовершенство естественного устройства, так и его видоизменения. Поэтому как это обвинение, так и предыдущее менее всего уместны по отношению к социальным теориям. Если в пользу них все же как будто находятся кое-какие доводы, то в настоящее время это объясняется тем, что мыслители, разрабатывающие эту область, не могли хорошо знать ее природу и условия, так как не были достаточно проникнуты истинно научным духом. Благодаря отсутствию надлежащей логической подготовки, ученые в наши дни действительно часто злоупотребляли особенным характером социальных явлений и представляли абсолютным их самопроизвольный мудрый ход, который, правда, выше планомерности, допускаемой их степенью сложности. Но поскольку эти явления обусловлены разумными существами, постоянно стремящимися исправлять недостатки своего коллективного устройства, они и должны представлять более совершенный порядок, чем в том случае, если бы при той же степени сложности их действующие силы были бы слепы. Так как истинное понятие добра всегда относится к соответствующему социальному состоянию, то немыслимо, чтобы какое-либо положение вещей или изменение не могли в известных отношениях найти себе оправдание, без которого они были бы необъяснимы, как противоречащие природе людей данной эпохи и характеру событий. 

Таковы мотивы, поддерживающие в настоящее время опасное стремление к политическому оптимизму даже у наиболее выдающихся мыслителей, которые, не получив строго научного образования, не в силах окончательно освободиться от теологико-метафизических привычек по отношению к наиболее высоким умозрениям. В самопроизвольной гармонии между каждым социальным строем и соответствующим состоянием цивилизации, они, благодаря неточности определения, видят несуществующее совершенство. Но было бы несправедливо приписывать позитивизму заблуждения, очевидно несовместимые с его действительным направлением, и обусловленные исключительно недостаточной логической и научной подготовкой тех лиц, которые до сих пор разрабатывали социальные вопросы. Обязанность все объяснять приводит к оправданию всего только тех ученых, которые в социологии не умеют отличить влияние лиц от влияния положений.

Глава XXII.
Различные значения слова “позитивное”: относительное, органическое, точное, достоверное, полезное, действительное. Позже оно получит также моральное значение

Рассматривая в целом эту краткую оценку основного направления позитивизма, нетрудно теперь понять, что все характерные черты новой философии естественно резюмируются в наименовании, которое я ей дал при ее зарождении.

Действительно, на всех западных языках словом позитивное и двумя производными от него словами обозначаются два свойства – реальность и полезность, сочетание которых достаточно для определения истинно философского духа, который, в сущности, может быть только обобщенным и систематизированным здравым смыслом. Этот же термин напоминает на всем Западе два качества – достоверность и точность, которыми современное мышление глубоко отличается от древнего. Последнее всеми признанное свойство преимущественно характеризует чисто-органическую тенденцию позитивного духа и тем отделяет его, несмотря на существовавшую первоначально связь, от просто метафизического духа, который всегда мог быть только критическим: в этом сказывается социальное назначение позитивизма, именно заменить теологию в духовном направлении человечества. 

Это пятое значение существенного термина здравой философии естественным образом приводит к относительному характеру нового интеллектуального направления, поскольку современный ум сможет отказаться от критического отношения к прошлому только тогда, когда он откажется от всякого абсолютного принципа. Когда публика на Западе поймет это последнее, не менее реальное, хотя более скрытое соотношение, позитивное станет всюду неотделимо от относительного, как оно теперь неразрывно связано с органическим, точным, достоверным, полезным и действительным.

Когда эти главные качества истинной человеческой мудрости постепенно соединятся в одном удачном наименовании, останется только пожелать по необходимости более позднего присоединения к ним моральных свойств. Хотя эта формула до сих пор обнимала только простые интеллектуальные черты, однако, естественный ход современного умственного движения позволяет надеяться, что слово позитивное в конечном итоге примет характер, еще более относящийся к сердцу, чем к разуму. Это последнее расширение совершится тогда, когда будет надлежащим образом понято, что позитивный импульс, именно в силу реальности, единственно характеризующей его вначале, должен привести теперь к систематическому преобладанию чувства над разумом и даже над деятельностью. Благодаря такому превращению философия вновь получит свое первоначальное благородное назначение, соответствующее этимологическому значению этого слова (любовь к мудрости); это станет осуществимым только благодаря примирению моральных и умственных условий в окончательном построении истинной социальной науки.

---

Часть вторая: Социальное назначение позитивизма, вытекающее из необходимой связи его со всей великой западной революцией (продолжение).