Цикл “Античная философия: Формирование канона“:
- Вступление (Фалес, Анаксимандр).
- Первая часть (Пифагор) — вы здесь.
- Вторая часть (Ксенофан).
- Третья часть (Гераклит).
- Четвертая часть (Парменид).
- Пятая часть (Итоги).
Теперь мы знаем, что вся поэтическая культура, сам греческий литературный язык, а вместе с тем и самые богатые полисы, включая Милет, главный колониальный центр греков — всё это находится на Ионическом побережье. Поэтому не случайно именно здесь «начинается философия». Однако уже при жизни Анаксимена этому изобилию приходит конец. В 546 г. до н. э. Лидийское царство было разрушено персидским царем Киром, а его знаменитая и воспетая греческими поэтами столица Сарды – пала. Сам Крез, вероятнее всего, был сожжен на костре, и согласно легенде, уже пленённым он сказал Киру следующие слова: “Если ты победил, а твои солдаты грабят Сарды, то они грабят твоё имущество”. Этим Крез якобы остановил разграбление своей столицы. Есть также версии о том, что Креза помиловали, и что он отправился ко двору царя в качестве советника. Обе версии, конечно, не очень правдоподобны, однако легенды о сказочном богатстве его внука (Пифий) – всё же намекают на то, что семейство царя впоследствии получило признание от новой власти. Новой власти подчинились также и греки ионийского берега.
В этот период культурные связи Ближнего Востока серьезно расширились. Так, например, перед своим поражением, Крез успел заключить союзные договора с Вавилонией и Египтом, а также заключить договор о помощи со Спартой. Организация международной коалиции уже не была сложной проблемой (хотя это не было проблемой уже задолго до этого, даже в Бронзовом веке); вскоре связи между регионами дополнительно интенсифицируются, теперь уже благодаря включению всех цивилизованных регионов древности в состав нового единого государства. Что же до греков, то после поражения Креза ионические полисы также стали частью Персидской империи Ахеменидов. Ещё незадолго до вторжения, правитель Милета попытался реорганизовать Ионийский союз, как считается, под влиянием своего политического советника Фалеса, о чем мы уже говорили раньше. Но эффекта от этого почти не было, поскольку союз оказался чисто номинальным, и тот же Фалес в последний момент советовал не выступать против Персии, чтобы сохранить город в целости. “Лоялизм” Фалеса также может подвергаться сомнениям, поскольку последние следы Фалеса и Анаксимандра (предположительно годы их смерти) почти синхронны по времени с вторжением персов. Вполне возможно не только их политическое влияние на жизнь города, но и попытки организовать сопротивление, за чем последовали ответные репрессии в их сторону. Прямых доказательств этому, разумеется, не существует. Но примерно так и ушла со сцены “Милетская школа”.
Последним представителем школы в Милете, и единственным философом, кто жил в регионе в это время, был уже известный нам “философ воздуха” Анаксимен. Однако, на какое-то время эту эпоху застали ещё два значительных мыслителя – Пифагор Самосский и Ксенофан из Колофона. Именно им, а не Фалесу или Анаксимандру, было суждено заложить фундамент для развития всей дальнейшей философской традиции. Фактически, правда, Пифагор и Ксенофан просто продолжали идеи милетцев, но если сопоставить их, то даже по тем скудным отрывкам, что до нас дошли, мы сможем ощутить значительную разницу. И если мыслить в рамках старой марксистской классификации – тогда и Пифагор и Ксенофан покажутся на фоне Анаксимандра не иначе как “идеалисты” на фоне “материалиста” (кончено, это очень условно). Следовательно, тот фундамент, на котором возводилась дальнейшая философия античности, был фундаментом победы раннего идеализма. И напротив, материалистической философии приходилось теперь воскресать буквально из ничего, преодолевая сопротивление уже не только мифологии и религии, а и самого “философского канона”. Что же из себя представляет этот “канон” мы попробуем выяснить в этой статье.
Путешествие на Запад
После завоевания Ионии персами, центр античной философской мысли перемещается в “Великую Грецию” (Южная Италия). Это был отсталый сельскохозяйственный регион, состоящий из колоний, и преимущественно населённый местными туземцами, обладающими более сельской и архаичной культурой. Именно сюда эвакуируются беженцы из востока. Конечно, даже здесь среди новых полисов выделились региональные лидеры (Кротон, Тарент, Сиракузы), способные составлять конкуренцию основным полисам Греции; но и все эти исключения – без пяти минут колонии, которые и дальше продолжают обменивать зерно на ремесленные предметы из “центра”.
Как раз в одном из таких центров Италии свою философскую школу основал Пифагор (прим. 570-490 до н.э.), сын мастера по ювелирным изделиям. Но Пифагор покинет остров Самос только около 530 года до н.э., когда ему должно было быть около 40 лет. Очевидно, что к этому моменту в его голове уже должны были сложиться какие-то философские позиции. И поскольку его родной остров находился неподалеку от Милета, а годы жизни это допускают, то можно смело утверждать, что с геометрией Пифагор познакомился лично через Фалеса. К тому же, есть свидетельства от древних авторов на счет их личных встреч, и даже о влиянии Анаксимена по вопросу одушевления тел. Часто допускают, что философия Пифагора была заимствована из Востока, в первую очередь из Египта, куда его якобы направил сам Фалес. Но при этом, чисто биографически, плавание в Египет (и далее в Вавилон и даже Индию) выглядит несколько странно, поскольку не совсем совпадает по датировкам его жизни. Но даже поездка в Индию не была для того времени уже чем-то невозможным; проблема только в том, что Пифагор очень многое успел сделать в Европе, и откуда-то нашел больше времени, чем мог получить человек, занятый такими далекими экспедициями.
Но, как мы видим, для знакомства с Египтом ему не нужно было отправляться туда физически. Фалес знал восточные науки, и перенёс их в Грецию. Некоторые элементы восточной космогонии (теории создания мира) присутствуют у Анаксимандра. Поэтому, в любом случае, ездил он куда-то или нет, его знания вполне могли иметь восточные корни.
Главная предпосылка, на которой мы основываемся, рассматривая пифагорейцев, звучит так: к моменту, когда Пифагор решает покинуть родину, основной фундамент его знаний носит всецело “милето-восточный“ характер. В каком-то смысле Пифагор продолжает традицию милетской школы, основывая при этом свою собственную. Он синтезирует учение Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена (что мы еще увидим дальше на конкретных примерах) с философией Ферекида и религиозными представлениями греков и египтян.
Пифагор также, как и его предшественники философы, интересовался политикой, даже пытался принимать в ней активное участие. И если обобщить политический вектор пифагореизма – то это крайне консервативная философия. Сам Пифагор бежал в Италию, потому что на Самосе в это время правил тиран. Это можно трактовать как пример свободолюбия, как критику тирании; но в контексте его эпохи, тирании были формой борьбы горожан против крупной земельной аристократии. Протест против тирании может свидетельствовать о том, что Пифагор был сторонником власти аристократии (по такой же причине эмигрирует, к слову, и философ Ксенофан). Он понял, что на родине не имеет политического будущего, и либо его изгнали, либо он уехал оттуда сам. Заметим, что несмотря на этический консерватизм милетских философов, политически и экономически они не выступали против тиранов; скорее даже наоборот, они обслуживали их правление. Но как и в философии, Пифагор оказался настоящим новатором даже в политическом консерватизме. Когда он прибудет в Италию, то создаст там особую организацию, подобных которой еще не было; некий тайный политический союз. Мы начнем именно с этого эпизода его жизни, тем более, что свою философскую школу он скорее всего основал на фундаменте политического объединения.
Пифагорейский союз
Здесь важно подчеркнуть ещё раз, что Милет того времени был крупнейшим городом всего греческого мира, богатейшим торговым и морским центром. Из всех колоний греков в Черном Море – 95% принадлежало этому городу. На фоне этого, Италия – сельскохозяйственный и колониальный регион, отстающая провинция, по крайней мере поначалу. А что такое орфические и дионисийские культы (ну и про мистерии не забываем), как не земледельческие культы, происходящие от простонародья? Кто скорее будет проповедовать единство с природой – жители города или жители деревни? Это риторический вопрос, ответ на который очевиден. Необходимо всегда держать в памяти, что вопрос различий города и деревни – очень важен, в том числе и для философии; это до такой степени очевидно, что не только древние греки, но даже шумеры и египтяне не обходили этот вопрос стороной (см. шумерский миф о том, как Энкиду стал человеком). Поскольку образ жизни влияет на представления человека, то и окружение мудрецов из Милета (т.е. ведущий мегаполис) и жизнь Пифагора (т.е. сельская окраина) – наложили отпечатки на их философию. Большая часть странных легенд о “религии” пифагорейцев вполне могут быть результатами синкретизма восточных наук и простонародных верований греков. Остается только понять, почему вполне образованный Пифагор стал распространителем суеверия.
Ранние источники, в том числе и Аристотель, почти не говорят нам о самом Пифагоре, но зато много говорят о “пифагорейском образе жизни” и многочисленных пифагорейцах. В отличии от ионийских философов – Пифагор сумел создать полноценную массовую школу, куда принимались и мужчины и женщины, возможно даже из разных сословий (но скорее всего только аристократы). В этом плане его деятельность можно рассматривать как первый пример Просвещения. Конечно, сам Пифагор приобрел образование еще в то время, когда он жил рядом с Милетом; но нужно иметь ввиду, что для успеха среди публики, нужно говорить то, что публике интересно. И если местное население Италии интересуется религиозным мистицизмом – будет им мистицизм. Если хотят фантастических историй – будут истории. Пифагор и себя позиционировал так, чтобы быть постоянным источником восхищения и шока для публики. Самая известная его авантюра (их сохранилось больше, о чем можно почитать в первоисточниках) состояла в том, что он соорудил себе комнату под землей, и наказал своей матери распространять слухи, что он умер. При этом она должна была записывать на дощечке все происходящее наверху, отмечая при этом время событий, а затем спускать к нему вниз. Позже он вернулся наверх, по виду тощий, как скелет, и пришел на народное собрание, где объявил, что прибыл прямо из Аида. На собрании он зачитал все, что произошло за время его отсутствия. Все присутствующие были так взволнованы, что бросились рыдать и даже уверовали, что Пифагор божественное существо. И сам он впоследствии разными путями подчеркивал, что его природа отличается от обычной человеческой, и находится где-то между людьми и богами.
Этот расчет на вовлечение масс мог стать причиной сектантского разделения школы на несколько уровней. Такие меры полезны, чтобы отделить “массу” от избранных мудрецов, но при этом и не закрывать доступ для непосвященных (иначе нельзя будет поддерживать массовость организации). Для успешного распространения нужно вызывать чувство сопричастности у последователей, и Пифагор успешно делал это. Античные источники сообщают, что имущество пифагорейцев становилось общим, а распорядок их дня был чётко регламентирован и включал в себя совместные трапезы, прогулки и обучение (ср. древняя Спарта). Адепты школы клялись в том, что будут стремиться к познанию истины, что предполагало в том числе религиозные обряды, аскетический образ жизни, изучение философии. Знания в сообществе передавались лишь признанным членам. Разглашение сведений непосвящённым влекло за собой изгнание. Пифагорейцы использовали тайные знаки, благодаря которым могли найти одноверцев в различных городах. Из-за всего этого их организацию сравнивают с прообразом христианских монастырей и масонских лож.
Школа Пифагора, основанная около 525 года до н.э. (и уничтоженная спустя 75 лет, около 450 г.) по роду деятельности распадается на этико-политическое и научно-философское сообщества. Вероятнее всего, что второе основано на фундаменте первого, и что Пифагор изначально строил именно что-то напоминающее политическую партию, сплоченную этикой наподобие религиозного ордена. Тот факт, что сам Пифагор был консерватором в области политики, сказывается и на позициях всего пифагорейского союза, и даже на внутренней организации партии. Явные заимствования спартанских порядков, а также пренебрежение к низшим классам и любовь к иерархической субординации были продиктованы этим консерватизмом. Считая, что массы народа слишком глупы – пифагорейцы предлагали, вместо старых демократии и монархии – власть группы мудрецов (т.е. самих себя). Хотя фактически это мало чем отличалось от аристократического правления, но Пифагор стал первым теоретиком просвещенной меритократии. И что важнее, в отличии от Платона у него получилось!
Первым важным событием для пифагорейцев стала война между Кротоном и Сибарисом (впоследствии известного легендами про развращенность и расточительность). После того, как в Сибарисе захватил власть тиран Телис, его противники бежали в Кротон. Кротонский совет под влиянием Пифагора отказал посольству из Сибариса выдать беглецов и начал войну за восстановления порядка. Кротонское войско, под командованием пифагорейца Милона, около 510 года до н. э. разбило сибаритов, а их город был разграблен и разрушен с максимальной жестокостью. После победы Кротон стал самым могущественным среди городов юга Италии, а другие полисы стали его вынужденными союзниками. Возросла также и роль пифагорейского союза. Однако власть тайного общества пифагорейцев вызвала недовольство. Поэтому некий Килон использовал недовольство авторитарной политикой пифагорейцев и, возможно, несправедливым дележом отобранной у сибаритов земли (а возможно все было проще, как позже с евреями – людей не устраивала закрытость секты, что привело к слухам про поедание младенцев и т.п. вещи). Вместе со своими сторонниками Килон напал на пифагорейцев во время их съезда в Кротоне, сжег место собраний и многих убил, а многие бежали восвояси. По другой, менее распространенной версии, Килон напал на школу уже после того, как та пережила внутренний раскол, в результате которого победила “демократическая оппозиция“. В таком случае Килон выступал против демократии. Сам Пифагор, по некоторым версиям, во время съезда уже отсутствовал (что может указывать на верность последней версии о расколе), он перебрался в итальянский город Метапонт, где и умер около 490 года до н.э.
Но это было только началом проблем, ведь на первых порах пифагорейцы продолжали удерживать неплохие позиции в большинстве городов, и могли надеется на реванш даже после потери своего харизматичного лидера. И все таки внутренний кризис, расколы между сторонниками отцовских обычаев и сторонниками всенародного участия в политике – ослабили школу. По неизвестным для нас причинам, около 450 года до н.э. в Италии начались массовые погромы с последующим изгнанием пифагорейцев. Это привело к исходу пифагорейцев на материковую Грецию, после чего их школа на какое-то время исчезла, растворившись в платонизме. Таким образом, мы можем видеть, что не только Фалес и Анаксимандр, но и пифагорейская школа – занимали активную общественную позицию. Даже в столь ранние времена философия не была чистой и абстрактной наукой о познании первоначал.
Акусматики и математики
Сугубо философская школа пифагорейцев находилась в тесной связи с политической. Нет оснований считать, что они были организационно разделены. Мы знаем, что философская школа разделялась на низший и высший уровень посвящения, известные как акусматики (“слушатели”) и математики (“ученики”). Они тоже могли быть ближе друг к другу, чем это кажется на первый взгляд, особенно если математики в обязательном порядке проходили этап акусматиков. После смерти Пифагора, среди его последователей сформировались два течения – собственно пифагорейцев (на основе математиков) и пифагористов (акусматики). То, чем занимались пифагористы-акусматики, впоследствии и стало самой известной частью пифагореизма, так называемым “пифагорейским образом жизни“. Они строили свою жизнь при помощи “акусм” (устных предписаний), а все их учение состояло в повторении изречений Пифагора, к которым они относились как к божественным заповедям. Это была школа житейской мудрости, которая руководствовалась афоризмами уровня “Семи мудрецов”, а если подумать, то даже на порядок хуже. Например:
“Огонь ножом не разгребай; через весы не переступай; уходя не оглядывайся; обувь надевай сначала на правую ногу, а мой сначала левую”.
Поскольку это была массовая часть школы, такие “пифагорейцы” встречались гораздо чаще, а их экстравагантное поведение привлекало больше внимания и становилось своеобразным “мемом”. Большая часть легенд о пифагорейцах связана явно с ними. И если акусматики имели дело с религиозными и ритуальными сторонами учения, то математики – с исследованиями четырёх пифагорейских “матем”: арифметики, геометрии, гармоники и астрономии. Когда мы говорим о пифагорейской философии, то подразумеваем всегда именно этих последних: т.е. немногочисленную элиту пифагорейского клуба.
Акусматики не стремились к созданию чего-либо нового и развитию учения, а считали мудрыми тех, кто усвоил и может применять в повседневной жизни наибольшее количество приписываемых Пифагору изречений. Кроме того, акусматики не считали математиков “настоящими пифагорейцами”, но говорили, что те ведут своё начало от Гиппаса, изменившего исходной пифагорейской традиции, раскрывшего тайны непосвящённым, и начавшим преподавание за плату (т.е. вместо сектантства пифагорейцы-математики занимались тем, что позже станут называть софистикой). Скорее всего принципы акусматиков в разной степени принимались и среди математиков, особенно в том случае, если это два этапа развития внутри школы. Вопрос только в том, до какой степени догматичными и религиозными были пифагорейцы в каждом конкретном случае.
Таковы история появления пифагорейского союза, их внутренняя субординации и политическая история взлета и падения. Но если пифагорейцы запомнились древним грекам больше по мемам про поедание бобов, то в историю философии они вошли благодаря математическим учениям, к чему мы и переходим теперь.
Математическая философия
Если верить позднему пифагорейцу Ямвлиху, однажды Пифагор заметил, проходя мимо кузницы, что совпадающие удары различных по весу молотов производят различные гармонические созвучия. Но вес молотов можно измерить, и таким образом качественное явление (тональность звука) точно определяется через количество. Отсюда он сделал вывод, что и вообще “число владеет вещами”. Так зародилось мнение, что явления природы можно перевести в количественную плоскость (или что количественные изменения переходят в качественные различия), а изучать эти явления можно при помощи математического языка. Сам этот язык во времена Пифагора был еще очень примитивным, и пройдет немало поколений, прежде чем его применение начнет приносить значимые плоды. Но именно благодаря Пифагору математика не просто обрела новое значение для познания скрытой природы вещей, но и получила новый смысл, как дисциплина, существующая обособлено от вещей. Благодаря этому пифагорейцы и ученые-математики начали развивать математику уже не как эмпирическую, а как абстрактную науку.
После истории с молотами на кузнице, Пифагор понял, что число имеет большое значение в музыке. Благодаря тесной связи с музыкой, в самой основе пифагорейского учения был заложен аристократический эстетизм. При помощи философии чисел Пифагор взялся объяснять не только видимый мир, но даже отвлеченные понятия о красоте и любви. Об установленной им связи между музыкой и арифметикой до сих пор напоминают такие математические выражения, как “гармоническое среднее” и “гармоническая прогрессия”. Пифагорейцы даже верили, что музыка способна очищать души людей. Своеобразно также и пифагорейское учение о гармонии сфер: прозрачные сферы, к которым прикреплены планеты (ср. космология Анаксимандра), разделяются между собой промежутками, которые относятся друг к другу как музыкальные интервалы; отдельные небесные тела звучат в своём движении (из-за трения об эфирную стенку), и если мы не различаем их созвучия, то только потому, что оно слышится непрестанно. Отсюда можно сделать вывод, что в теории познания Пифагор настаивал на важности различий/контрастов для возможности восприятия. Такой эстетизм касается не только музыки, но и вообще любых вопросов. В пифагореизме гармония и красота влияют абсолютно на все. Посредством этих понятий определяется также справедливость, равенство и многие другие чисто политические понятия. Немаловажный факт заключается в том, что Пифагор был первым мыслителем, который назвал себя философом, то есть “любителем мудрости” (но не мудрецом, ведь мудрость принадлежит одному лишь Богу). Он же впервые назвал вселенную космосом, то есть “прекрасным порядком”. И хотя музыка и эстетика играют значительную роль с точки зрения формы учения Пифагора, но ядром его философии была чистая математика, и основной вклад в философию он сделал именно на этом поле.
Вступление в философское учение Пифагора хорошо сделал за нас Аристотель в своей “Метафизике”, поэтому приведем его свидетельство целиком (важные места выделены):
Так называемые пифагорейцы, занявшись математическими науками, впервые двинули их вперед и, воспитавшись на них, стали считать их начала – началами всех вещей. В области этих наук числа занимают от природы первое место, а у чисел они усматривали, казалось им, много сходных черт с тем, что существует и происходит, – больше, чем у огня, земли и воды. Например такое-то свойство чисел есть справедливость, а такое-то – душа и ум, другое – удача, и, можно сказать, в каждом из остальных случаев точно так же. Кроме того, они видели в числах свойства и отношения, присущие гармоническим сочетаниям. Так как, следовательно, все остальное явным образом уподоблялось числам по всему своему существу, а числа занимали первое место во всей природе, элементы чисел они предположили элементами всех вещей и всю Вселенную признали гармонией и числом.
И всё, что они могли в числах и гармонических сочетаниях показать согласующегося с состояниями и частями мира и со всем мировым устройством, это они сводили вместе и приспособляли одно к другому; и, если у них где-нибудь того или иного не хватало, они стремились добавить это так, чтобы всё построение находилось у них в сплошной связи. Так, например, ввиду того что десятка (декада), как им представляется, есть нечто совершенное и вместила в себе всю природу чисел, то и несущихся по небу тел они считают десять, а так как видимых тел только девять, поэтому на десятом месте они помещают противоземлю… Во всяком случае и у них, по-видимому, число принимается за начало и в качестве материи для вещей, и в качестве выражения для их состояний и свойства, а элементами числа они считают чёт и нёчет, из коих первый является неопределенным, а второй определенным; единое состоит у них из того и другого, оно является и чётным, и нечётным; само число образуется из единого, а различные числа, как было сказано, – это вся Вселенная. Другие из этих же мыслителей принимают десять начал, идущих каждый раз в одном ряду – предел и беспредельное, нечёт и чёт, единое и множество, правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и кривое, свет и тьму, хорошее и дурное, четырехугольное и разностороннее. Пифагорейцы указали и сколько противоположностей, и какие они. И в том и в другом случае мы, следовательно, узнаем, что противоположности суть начала вещей; но сколько их – узнаем у одних пифагорейцев, и также – какие они. А как можно принимаемые пифагорейцами начала свести к указанным выше причинам, это у них ясно не расчленено, но, по-видимому, они помещают свои элементы в разряд материи; ибо, по их словам, из этих элементов, как из внутри находящихся частей, составлена и образована сущность.
Пифагорейцы утверждают, что вещи существуют по подражанию числам; видя в чувственных телах много свойств, которые есть в числе, они заставили вещи быть числами, – только это не были числа, наделенные самостоятельным существованием, но, по их мнению, вещи состоят из чисел. А почему так? Потому что свойства, которые присущи числам, даны в музыкальной гармонии, в строении неба и во многом другом. Между тем для тех, кто принимает одно только математическое число, нет возможности в связи с их предпосылками утверждать что-либо подобное… И ясно, что математические предметы не обладают отдельным существованием: если бы они им обладали, их свойства не находились бы в конкретных телах. Если взять пифагорейцев, то в этом вопросе на них никакой вины нет; однако, поскольку они делают из чисел физические тела, из вещей, не имеющих тяжести и легкости, – такие, у которых есть тяжесть и легкость, получается впечатление, что они говорят о другом небе и о других телах, а не о чувственных.
Однако в вышеприведенном фрагменте Аристотель преувеличил. Да, в конечном итоге всё действительно сводится к числу, но физические процессы объясняются также и физическими стихиями; и это делается точно также, как и у философов из Милета. Если немного отвлечься от числового измерения пифагореизма, то дальше мы получим вполне типичную натуралистическую систему с материальными стихиями и мельчайшими частицами, разбросанными в пустоте. В одном из дошедших до нас пересказов, Пифагор говорит, что есть пять телесных фигур, которые называются также математическими: из куба возникла земля, из пирамиды – огонь, из октаэдра – воздух, из икосаэдра – вода, из додекаэдра – сфера Вселенной (т.е. эфир). Хотя понятно, что всеми стихиями оперировали даже милетцы, по крайней мере доподлинно известно, что это делали Анаксимандр и Анаксимен, но все таки новаторства Пифагора здесь очевидны. Он не только вводит стихию эфира (это может быть особый элемент для той самой “сферы”, на которую прикреплены звезды), но и фактически конкретизирует апейрон. Ведь математические числа, из которых выделяются все стихии, а теперь ещё и все нематериальные свойства по типу благородства и любви – это буквальный аналог “беспредельного” апейрона, с которым теперь уже можно работать при помощи языка математики. Конечно, математика носит сверхчувственный характер, и это уже далеко не то, что пытался делать Анаксимандр, но логика здесь примерно такая же. Вполне вероятно, что и теория противоположностей была усвоена Пифагором через Анаксимандра. Идея противоположностей играет значительную роль у них обоих, и на фоне дальнейшего развития этой теории (см. Гераклит), они находят между собой много общего.
Также напоминает нам о старой натурфилософии, что согласно Пифагору все происходящее в мире снова повторяется через определенные промежутки времени, и что ничего нового вообще не происходит. Эту мысль (если верить в подлинность отрывков поэта Орфея) – Пифагор прямо заимствовал из мифологии орфиков, хотя также он мог найти ее у Анаксимандра. Цикличность мира может намекать нам на некоторые представления о детерминизме, но об этом мы можем узнать только у последователей Пифагора, а не у него самого.
Но если Пифагор просто развивал учение милетцев, то почему тогда многие поколения исследователей настаивают на том, что он создал принципиально новое ответвление философии? Конечно, для такого мнения есть основания. Одного только переосмысления роли эстетики и математики было бы достаточно, чтобы выделить его в отдельную школу. Но все же главная особенность Пифагора среди философов заключалась в его мистицизме, который отлично накладывается на классическое “сектантство” со специальными степенями посвящения неофитов. А самое главное, он впервые радикально противопоставил душу и тело, называя последнее тюрьмой для бессмертной души. Это уже был чистой воды идеализм, и настолько мистического характера, что даже допускал веру в перерождение (в частности, это одна из причин по которой пифагорейцы практиковали вегетарианство; вдруг в животном воплотился твой умерший друг?). Теория перерождения души также могла быть заимствована у легендарного Орфея, как одна из вариаций мыслей о цикличности мира. Само понятие перерождения уже несет в себе идею того, что душа может продолжать существование после гибели тела, а значит, что она не зависит от тела. В древней Греции именно эта, мистическая сторона учения Пифагора вызывала больше всего обсуждений, и поэтому с ней он связывался в первую очередь. Как об этом идеализме весьма верно говорил Бертран Рассел:
“С Пифагора начинается вся концепция вечного мира, доступного интеллекту и недоступного чувствам. Если бы не он, то христиане не учили бы о Христе как о Слове; если бы не он, теологи не искали бы логических доказательств бытия Бога и бессмертия“.
Но даже несмотря на все новшества и этот особый, мистический характер его учения, Пифагор и его ученики не просто попытались дать удобную интерпретацию старым идеям, но также давали ответы на нерешенные предшественниками проблемы. Они явно видят эти проблемы, и правильно устанавливают главные из них. В центре их внимания находится все та же проблема целого и частей, бога и природы (или теологии и натурфилософии), а также тех противоположностей, которые противоречат друг другу, и которые, по мнению Пифагора, должны при этом заканчиваться установлением гармонии.
“Исследователи стараются только указать, какова душа, о теле же, которое должно принять душу, они больше не дают никаких объяснений, словно возможно любой душе облечься в любое тело, как говорится в пифагорейских мифах. Именно представители этого взгляда говорят, что душа есть некая гармония, а гармония есть смешение и сочетание противоположностей и что тело также составлено из противоположностей”
(Аристотель – “О душе”).
Из всех противоположностей, которые Пифагор ставит в основу всего, первой парой идут предел и беспредельное (апейрон). Но “беспредельное” не может быть единым началом вещей; иначе ничто определённое, никакой “предел” не был бы мыслим. С другой стороны, и “предел” предполагает нечто такое, что определяется им. Даже здесь становится понятно, почему основой всего является именно число. Ведь говоря о беспредельном и пределе, мы уже де-факто занимаемся подсчетом масштабов. С этими двумя основными началами мы встречаемся и в космологии пифагорейцев. Здесь мир предстает как ограниченная сфера, носящаяся в беспредельности (кстати, сферическая у Пифагора и сама Земля). “Первоначальное единство, возникнув неведомо из чего, – говорит Аристотель, – втягивает в себя ближайшие части беспредельности, ограничивая их силой предела. Вдыхая в себя части беспредельного, единое образует в себе самом определённое пустое место или определённые промежутки, раздробляющие первоначальное единство на отдельные части – протяженные единицы”. Чтобы из беспредельного образовался предел, нужно чтобы хаотичная материя была организована в гармоничный порядок. Каждый из миров, где вместо хаоса мы наблюдаем разумное устройство вещей, наконец-то получил объяснение. Но организация порядка приводит к тому, что отдельные объекты четко обособляются от других объектов, а это возможно только благодаря пустому пространству. Вдыхая беспредельную пустоту, центральное единство рождает из себя ряд небесных сфер, и приводит их в движение. Учение о том, что мир вдыхает в себя воздух (или пустоту), а также кое-что из учения о небесных светилах, пифагорейцы усвоили у Анаксимена. Понятие пустоты было необходимо для обоснования движения элементов “внутри чего-то”, оно также лучше объясняет работу сжатия и расширения, введенные Анаксименом, и необходимо даже на уровне геометрии, как пространство для расположения точек и линий. Разные намеки на признание пустоты мы видели раньше, но никогда еще этот вопрос не становился концептуально важным. Наконец-то пустота получила свое полноценное выражение. Благодаря ей, картина взаимодействия стихий приобретает характер, предельно приближенный к атомистической теории (каждая стихия состоит не просто из фигур, но из мельчайших частиц, фигуры которых задают “тон” каждой из стихий).
Натурфилософия учеников Пифагора
Безусловно, пифагореизм был самой грандиозной попыткой создания “теории всего”, которая существовала на тот момент. Немудрено, что следы пифагорейского влияния мы будем находить на протяжении всей истории философии. Сама пифагорейская школа, в широком смысле слова, просуществовала столько же, сколько и вся античная философия. Поэтому она охватывает десятки имен, никаким образом не связанных с Пифагором. Здесь мы будем говорить о “классическом” пифагореизме, все еще связанном непосредственной цепью преемственности, ведущей начало от самого Пифагора. И крупнейшие фигуры в нашем списке:
- Гиппас – пифагореец отступник, лидер “демократической оппозиции” и научной линии пифагореизма. Философ, синтезирующий мнения Пифагора и милетской школы.
- Алкмеон – врач-хирург, эмпирическим путем установивший, что мозг является центром сосредоточения разума.
- Филолай – пифагореец, систематизирующий учение Пифагора, Гиппаса и Алкмеона, впоследствии передавший знания Платону.
Часть из того, что мы говорили выше о философии Пифагора – мы узнаем только из сочинений его учеников. Мы отбирали только то, что кажется наиболее похожим на фундаментальные тезисы школы, без которых невозможно вообразить ни учение самого Пифагора, ни мнения его учеников. Теперь мы изложим специфические особенности каждого из учеников в отдельности, и подведем итоги для пифагорейской школы, взятой в целом.
Пифагорейский Иуда
Как уже говорилось, в какой-то момент у Пифагора внутри секты появилась “демократическая” оппозиция. Некий парень по имени Гиппас из Метапонта (ок. 530-480) нарушил запрет на неразглашение тайны, за что был изгнан из элитного клуба. Впоследствии традиция пифагорейцев использовала это имя как синоним сущего зла и измены. Мы уже упоминали об этом, когда говорили про отношение акусматиков к математикам, как к софистам, которые продавали мудрость Пифагора за деньги. В таком случае, не только “просвещение”, но даже софистика, и типичное отношение к ней – возникают внутри пифагорейского союза. Конечно, это звучит странно, учитывая тот факт, что пифагорейская школа была крупнейшей школой в истории Греции, массовой школой с разветвленным региональным представительством. Это уже автоматически подразумевает большую открытость. Но вероятнее всего, в школу принимали только людей благородного происхождения (хотя и не только специализированных ученых), что правда уже было значительным шагом вперед; а Гиппас довел эту просветительскую тенденцию до следующего этапа развития. Гиппас и в последующие века пользовался дурной славой, но даже древние греки подозревали, что большая часть достижений Пифагора на самом деле были открытиями Гиппаса, настолько он якобы был сильным философом. Иногда Гиппаса даже называли основателем “математического” (т.е. чисто научного) направления школы. Но если это так, то сам Пифагор действительно принадлежал скорее к “акусматикам”, а все лучшие достижения школы являются плодом деятельности отступников.
Помимо участия в расколе и “разглашения тайн” Гиппас стал ненавистным еще и потому, что кроме пропорций и соизмеримости вещей, он открыл публике учение о несоизмеримости (или даже иррациональные числа). Это явление в математике пифагорейцы тщательно скрывали, ибо видели источник организованности и разумности мира в числе. Числа же состоят из одинаковых единиц, и в основе мира лежит единица. И вот вдруг оказывается, что в основе мира лежат по крайней мере две разные единицы, друг к другу несводимые. Так что неразумное, иррациональное теперь оказалось в самом сердце мира. Пифагорейцы не знали, что с этим делать; явление несоизмеримости разрушало их мировоззрение. Поэтому после изгнания Гиппас был даже проклят, и по преданию самих пифагорейцев, он затонул в кораблекрушении, якобы в наказание от богов.
Гиппас известен как демократ не только потому, что распространял знания для всех желающих. Он также числится среди лидеров в политическом расколе пифагорейского сообщества. Как об этом пишет позднейший пифагореец Ямвлих:
Когда же они положили начало расколу, к распре тотчас же стали примыкать прочие жители Кротона. Из числа самой олигархической “тысячи” Гиппас, Диодор и Теаг высказались за то, чтобы все граждане Кротона участвовали в государственных должностях и народном собрании, и чтобы архонты отчитывались в своей деятельности перед народными представителями, избранными по жребию из числа всех граждан. Им противились пифагорейцы Алкимах, Динарх, Метон и Демокед, противодействовавшие свержению отеческого строя. Победили выступавшие в защиту народной массы.
А значит, последующие гонения могут быть связаны с реакцией местной аристократии против попыток внедрения демократического устройства. Возможно традиционные пифагорейцы смогли устоять за счет союза с аристократией, а демократы стали жертвами первой волны погромов, в результате которой были “изгнаны” из рядов школы, и в результате чего сам Гиппас погиб. Иначе трудно понять, как победитель во внутреннем расколе вдруг оказался жертвой. Тогда окажется, что консервативная ветвь пережила первую волну погромов, и была выслана из Италии уже после второй волны. Восстановить действительную версию оказывается задачей чрезвычайно сложной, ввиду отсутствия дополнительных источников.
В своей философии Гиппас также резко оппозиционен. Будто бы возвращаясь в лоно Милетской школы, он учил, что начало всего стихийно, и этой стихией был огонь. При этом он согласился, что число тоже лежит в основе природы, проводя количественные эксперименты со звуком, примерно таким же образом, как это делал Пифагор (только вместо молотов – железные диски). Судя по всему, для Гиппаса число – не само начало, а только проявление божественной природы. Математика – это язык, которым пользовался Бог, чтобы создать видимый мир. Или, как говорил сам Гиппас: “различительное орудие бога-творца”. В таком случае, его Бог обладает разумом и рассудительностью, он творец в самом буквальном смысле слова “творчество”. Сам бог-творец, как и душа всех существ, и даже как материальная вселенная – все это является по своей природе огнем. В противовес Пифагору Гиппас учит о том, что Вселенная одна и пространственно конечна (что не отменяет ни пустоты, ни её вечного движения). Огонь, из которого она состоит, превращается под влиянием сгущения и разрежения. Этот синтез выглядит так, будто бы является ответом на учение Пифагора, его внутренней оппозицией, и попыткой перейти от умопостигаемых начал к безусловно материальной первооснове.
Пифагорейская медицинская школа
Один из известнейших учеников Пифагора стал основателем первой медицинской школы в Великой Греции (Кротонская школа). Он известен под именем Алкмеон (прибл. 515-460 до н.э.), и числится как один из первых серьезных ученых в современном смысле слова. Но здесь нужно отметить, что в Кротоне еще раньше жил один крупный медик по имени Каллифон, который после появления Пифагора стал сторонником его учений. Судя по всему, он был главным священником Кротона и человеком, имевшим большое значение в гражданских делах. У него также был сын, ставший крупным медиком, которого позже Геродот называл «самым искусным врачом своего времени», его звали Демокед, вероятно современник Алкмеона. В юности он прибыл на остров Эгина, где благодаря своему таланту и усердию приобрёл в скором времени славу искусного лекаря. Покинув Эгину, направился в Афины, а затем трудился при дворе самосского тирана Поликрата. После его свержения был отправлен в Сарды, потом к своему двору его вызвал Дарий I. Вылечив царя от болезни ног, а царицу Атоссу — от грудной болезни, Демокед попал в большую милость у персидского царя, который щедро наградил его за излечение от недугов. Оттуда он вернулся на родину, несмотря на уговоры Дария остаться при нём в качестве лейб-медика. Вернувшись в родной Кротон примкнул к партии аристократов. Там он вступил в общество пифагорейцев, женился на дочери знаменитого греческого атлета Милона Кротонского. Однако во время восстания против пифагорейской олигархии, Демокед погиб. Демокед вместе с Алкмеоном стоял во главе древнейшей процветавшей медицинской школы в Греции. Но подробности учения Демокеда и его отца нам не известны, зато известны детали учения Алкмеона.
Теория медицины Алкмеона основывалась, на пифагорейской гармонии и теории противоположностей. В самой теории противоположностей Алкмеон также сделал важный шаг вперед. Если раньше набор противоположностей всегда был ограничен и конкретизирован (одинаково как у Анаксимандра, так и у Пифагора), то теперь он говорит о бесконечном количестве самых разных противоположностей. Любая идея о самом простом предмете может породить собственный антитезис. А говоря фразу “большинство человеческих вещей двоичны” – он не только сделал шаг в сторону будущего учения Гераклита, но и открыл дорогу в сторону софистики (см. “Двоякие речи”). В списках философов, которые предлагали различные количества “начал” вещей, про Алкмеона говорится, что он предполагал два начала. Какие они – мы не знаем, но можно предположить, то это могут быть “положительное и отрицательное”, ну или, следуя его теории о равновесии, этими началами может быть даже “демократия и монархия”. Последнее представляет особый интерес, поскольку позволяет заключить, что как и Гиппас Алкмеон относился к “демократической оппозиции” внутри пифагорейского союза (и тогда он вряд-ли был соратником Демокеда). Согласно его теории, здоровье человека сохраняется благодаря равновесию, ибо господство одной противоположности действует гибельно на другую, и поэтому возникает заболевание. Если верить книге “Мнения философов” (Псевдо-Плутарх), то это равновесие элементов организма Алкмеон называл “демократическим равноправием“, а причиной болезни называл “монархию” среди них. Теорию о равновесии любопытно сравнить с древнекитайскими представлениями о медицине, которые также апеллировали к равновесию “инь-янь”, и делали такие же выводы о возникновении болезней.
Вероятно в греческой философии именно он впервые говорит, что человек отличается от прочих животных тем, что только он мыслит, между тем как остальные животные ощущают, но не мыслят (даже сейчас, когда мы знаем, что это неверно, приводится такое же разделение, ибо всё равно мы различаем «мышление вообще», присущее животным и мышление специфически человеческое). По его воззрениям — первенствующая часть души находится в мозгу. К этому выводу он пришел благодаря исследованиям (такой же “эмпиризм”, как и выводы Фалеса о магнетизме) над нервной системой и прослеживании чувствительности импульсов от окончаний и ближе к центру. Это тем интереснее, что для нас очевидно влияние Египетской медицины на врачевание в Греции; Египет был непомерно более развитым во всех отношениях. Однако египтяне центром эмоций, личности и интеллекта считали сердце. По этой причине при мумификации сердца умерших сохранялись, а головной мозг выскабливали и отбрасывали, как бесполезный орган. Этот пример наглядно показывает преимущества зарождающегося греческого эмпиризма.
Можно подумать, что Алкмеон, еще более ученый, чем любой из его предшественников, сторонник прогрессивных взглядов в политике и просвещении масс, сам должен быть менее суеверным, чем пифагорейцы. Вот только на деле мы видим такого же метафизика, как Фалес, Пифагор или Гиппас. Он считает, что истина доступна только богам, а людям остаются “вещи человеческие”, о которых, как мы видели выше, можно судить только двояким образом. Он также разделяет мир божественный и человеческий (т.е. целое и части), и логично предположить, что присоединяется к пифагорейскому дуализму тела и души. Саму же душу Алкмеон понимает типично для своего времени. Как и предшественники, он называет душу самодвижущейся по природе и обладающей вечным движением; именно поэтому-то, она бессмертна и богоподобна. Алкмеон прямо сравнивал свойства души со свойствами “надлунного” мира, ведь звезды тоже обладают вечным движением. А из божественной природы светил он делал типичный вывод о том, что боги и светила – одно и тоже.
Но все таки, как врач, Алкмеон обязан был заниматься не только философией, но и натурфилософией. Не только “надлунным” миром, но также и миром земным. Из подобных рассуждений, кроме уже сказанного о местонахождении разума в нашем мозгу, вполне в натуралистическом смысле он пишет о пяти органах чувств (цитируем сочинение Теофраста “Об ощущениях”):
Слышат, по его словам, ушами, потому что в них имеется пустота: она звучит (а звучание производится полостью), а воздух отзвучивает. Обоняют носом, втягивая пневму к мозгу в момент вдоха. Вкусы различают языком: будучи теплым и мягким, он растапливает пищу своей теплотой [= вытапливает из нее “вкусовые соки”], а благодаря своей пористости и нежности всасывает их, и передает через поры в мозг. Глаза видят через окружающую влагу. Что глаз содержит огонь – очевидно, ибо при ударе по глазу огонь вспыхивает [“искры летят”]. Видят посредством блестящего и прозрачного тела в глазу, всякий раз, как оно отсвечивает, и чем оно чище, тем лучше. Все общущения некоторым образом прикреплены к головному мозгу, поэтому повреждаются при его сотрясениях и смещениях, так как он затыкает каналы, по которым передаются ощущения. Об осязании же он не сказал ничего.
Есть и другие подобные этому описания мнений Алкмеона, которые включают также теории о зачатии ребенка, типологизации животных по способу рождения потомства и его питания, рассуждения о том, как возникает седина волос и т.д. Но все они описываются в подобном натуралистическом смысле. Если соединить позиции Гиппаса и Алкмеона, и противопоставить их самому Пифагору, то в результате последовательной критики мы получим де-мистифицированную версию философии Гераклита. Этот факт имеет крайне важное значение для понимания всего генезиса истории философии.
Наследники Пифагора
Из второстепенных пифагорейцев можно упомянуть, например, женщину по имени Теано, написавшую сочинения: “О Пифагоре”, “О добродетели к Гипподаму Фурийскому”, “Женские увещевания”, “Изречения пифагорейцев” и “О благочестии”. При чем в этом последнем, как ни странно, она выступает толкователем пифагореизма в физическом смысле! А именно, она говорит:
“Многие эллины, как мне известно, думают, будто Пифагор говорил, что все рождается из числа. Но это учение вызывает недоумение: каким образом то, что даже не существует, мыслится порождающим? Между тем он говорил, что все возникает не из числа, а согласно числу”.
Получается, что даже для Теано числа не существуют на самом деле! А ведь она лицезрела Пифагора лично, и в некоторых версиях даже считается его женой и матерью следующего главы пифагорейской школы – Телавга. К слову, этот последний даже считался учителем Эмпедокла, до того как тот покинул школу. Различные сохранившиеся письма Теано посвящены домашним заботам: как женщине следует воспитывать детей, как ей следует обращаться со слугами и как ей следует добродетельно вести себя по отношению к мужу (довольно примитивные рекомендации о необходимости послушания). Отец Теано по имени Бронтин, который по некоторым вариантом и был ее мужем (а не отцом) вместо Пифагора, считается автором некоторых орфических поэм, среди которых – “О природе” и “Покров и Сеть”. Разные орфические поэмы приписывались также и многим другим пифагорейцам, что либо подтверждает их прямую зависимость от орфиков, либо означает, что орфизм действительно сфабрикован пифагорейцами. Но вероятнее, конечно, первое.
Также стоит вспомнить о философе Гиппоне (ок. 490-430 до н.э.), носившего прозвище “безбожник”. Начало всего, по одним сведениям, Гиппон считал воду, по другим – воду и огонь, по третьим – землю (заметим, во всех вариантах это не числа); но наиболее авторитетной считается версия с огненным и водным началами; при этом они считались одновременно синонимами горячего и холодного, борьба которых создавала всё в мире, что сближало учение Гиппона с такими философами, как Анаксимандр, Анаксимен (и даже Гиппас, Ксенофан и Гераклит). В этом разрезе он дополняет “стихийную” философию, встав между Фалесом и Гераклитом. Значительное внимание Гиппон уделял вопросам биологии и медицины, в частности, проблемам эмбриологии, возникновения мальчиков и девочек из разных видов спермы (в чем прямо продолжал темы, затронутые Алкмеоном); он пытался объяснить происхождение близнецов. Писал также по вопросам ботаники. Как и Алкмеон, он подчеркивал значение числа “семь” для этапов человеческой жизни (например дважды семь – это возраст взросления человека). Душу он отождествляет то с головным мозгом, то с водой, поскольку сперма, доступная нашему наблюдению, также состоит из влаги, а между тем из неё, как он утверждает, рождается душа. Гиппон оказался очень авторитетным писателем по вопросам эмбриологии, и его мнения надолго войдут в канон философии. На примере Гиппона мы можем видеть как влияние Алкмеона, так и влияние Гиппаса. Но все таки он оказался больше заинтересованным в биологии как науке, и не развил заложенные тенденции до учения, аналогичного более поздней философии Гераклита. Он, очевидно, склонен синтезировать пифагореизм и учения милетцев, развивая Гиппаса именно в этом, “стихийном” направлении. В числе крупных пифагорейцев-биологов, мнения которых мы не будем расписывать в деталях, числился еще Менестор, а довольно оригинальную версию аргументации в пользу пустоты (взятую на вооружение Демокритом) выдвинул Ксуф.
Такое количество “отступников” от официальной линии пифагореизма, наводит на мысли о том, что это не более чем миф, и что пифагореизм был изначально очень неоднороден, и имеет гораздо больше общего с милетской школой, чем это кажется. Гиппон при этом выглядит исключительным случаем, поскольку единственный из всей группы набожных философов называется “безбожником”. Причины этого наименования неизвестны, и вполне может быть, что они не связаны с настоящим атеизмом, но в любом случае эта характеристика немаловажна.
Систематизатор пифагореизма
Самый известный пифагореец, который идёт по хронологии уже значительно дальше – это Филолай (прим. 470-400 до н.э.). Выводя его фигуру, мы уже несколько забегаем вперед; на Филолая мы ещё будем ссылаться позже, говоря про Платона и Демокрита. Чтобы понимать насколько мы забежали вперед, можно отметить, что именно у Филолая (либо у его ученика, что вероятнее) Платон выкупит пифагорейские книги, и начнет формировать свою собственную философию. Почти все из того, что мы излагали как философию самого Пифагора, на самом деле было изложено Филолаем, и поэтому ранее уже озвученные вещи (как рассуждения про предел и беспредельное, тело, как гробницу души и т.д.) мы не будем пересказывать снова. Допустим, что основную линию пифагореизма Филолай заимствует полностью, будучи ортодоксом. Но из новых мнений особенно ярко выделяется это:
“По его мнению, все совершается по необходимости и согласно с законом гармонии”.
Филолай оказывается первым пифагорейцем, выразившим строгий детерминизм (это не значит, что и другие не придерживались такого же мнения). Правда, в разных формах мы видели этот тезис буквально у всех философов из Милета. Несмотря на то, что он считается главным источником по аутентичному “числовому” пифагореизму, и является, скажем так, пифагорейским догматиком, Филолай (прямо как Гиппас и Гиппон), в середине мироздания помещает огонь, что уже не выглядит как простое совпадение. Этот огонь размещался вокруг центра, который он называет Гестией (очагом) Вселенной, домом Зевса, матерью и алтарем богов, связью и мерою природы. Но также он признает ещё другой огонь – лежащий выше всего и объемлющий Вселенную. Нечто подобное уже встречалось в огненной философии Гиппаса, где огонь выступал в разных ипостасях, но здесь, всё таки, отчетливо виден “огонь” Анаксимандра. Тот самый огонь, который находился за пределами “небесной сферы”, и просачивался сквозь отверстия небосвода в качестве видимых звезд. Но концепт Филолая важен и даже оригинален, как первый образ космологии, где Солнце было бы в центре мира, вместо Земли. При этом резко бросается в глаза обильное использование метафор с именами богов, чего у остальных пифагорейцев еще не было замечено.
Именно благодаря Филолаю мы и сегодня говорим о фигурах чисел (квадрат, куб), и это Филолай впервые четко разделил не только тело и душу, но также Бога и природу, в плане того, что между ними сохраняется иерархия власти и подчинения. Если верить более поздним источникам, то он мог даже различать форму и материю, естественно, считая материю подчиненным элементом, а форму – более высоким, бестелесным, вечным и божественным. Конечно, все это может быть платонической мистификацией, а не оригинальным источником; но совсем отрицать такую возможность мы не станем. Тематика трактата Филолая обширна: от онтологии он переходит к гносеологии, космологии и астрономии, касается других точных наук и заканчивает физиологией и медициной. Последними он занимается в очень обобщенном смысле, но все же, его можно считать завершением систематизации всего пифагорейского наследия, включая даже учения оппозиционеров.
Подводя итоги
Алкмеон, Теано, Гиппон и Филолай – отлично согласуются между собой, и при этом ни один из них, как мы можем увидеть, не выглядят так, как должны были выглядеть пифагорейцы согласно распространенным шаблонам. Все они занимаются классической натурфилософией, продолжая начатые в Ионии темы, но пытаясь при этом использовать математику для познания сущности мира. Да, это привело их по сути к осознанному идеалистическому толкованию дуализма души и тела, но все предпосылки к этому мы можем с легкостью найти и среди милетцев. Конечно, в качестве “мема” они запомнились именно своей идеалистической стороной. К тому же Филолай, систематизирующий учение Пифагора, сделал особенный упор на идеализме, а наши последующие представления про школу основаны в первую очередь на сочинениях Филолая.
Говоря в общем и целом, из так называемых “Досократиков” именно Пифагор и пифагорейцы получили настолько большое влияние, что их последователей мы будем находить вплоть до конца античности, даже в эпоху Римской Империи. Но и в раннюю эпоху пифагорейцев было так много, что в Италии невозможно было заниматься философией, не пересекаясь при этом с ними. Не только в Италии, но даже материковой Греции их слава была огромной, а влияние поистине вездесущим; и такие традиционно враждебные фигуры, как Платон и Демокрит – одинаково могли считаться наполовину пифагорейцами. Ещё позднее, как мы уже могли заметить, Аристотелю пришлось с ними спорить. А в ходе дальнейшего изложения мы постоянно будем замечать влияние Пифагора практически на каждого философа. Ещё Геродот называл Пифагора “величайшим эллинским мудрецом”, а наработками пифагорейских медиков пользовался Гиппократ. Об исключительной популярности Пифагора и его учения в античной Элладе свидетельствуют и данные нумизматики. В 430-420 годах до н. э. в городе Абдеры (родина Демокрита и Протагора) чеканили монеты с изображением философа и легендой «ΠΥΘΑΓΟΡΗΕ». Для этого периода случай беспрецедентный, так как представляет собой первый портрет на монете, во всяком случае, первый подписанный портрет.
Если попытаться обрисовать место пифагореизма на уровне схемы, то мы видим, как эта школа, пытаясь решить проблему раздвоения мира, на самом деле только усугубила это раздвоение. Пантеизм милетцев, пускай и не был настоящим пантеизмом, но они все таки пытались делать вид, что мир по своей сути един. Пифагорейцы даже не сомневаются, что мир двойственен, но надеются залатать эту проблему учением о “гармонии”. Внесением колоссального количества новшеств, они открыли дорогу для создания многочисленных новых школ философии, вооружили их инструментами для обнаружения еще большего количества противоречий в пантеистических представлениях о мире, как целом. Именно с этого ракурса их воспринимали все современники, которые попытались восстановить “Философию Целого”. Но с учетом влияния со стороны самого Пифагора, все эти попытки строились на выраженной идеалистической основе, в отличии от еще неопределенных позиций оригинальной Милетской школы. В схеме гегельянских триад это выглядит как тезис (неопределенный идеализм и пантеизм Милета) – антитезис (определенный идеализм и дуализм Пифагора) – синтез (определенный идеализм и пантеизм критиков Пифагора).