Автор текста: Friedrich Hohenstaufen
Версия на украинском
Остальные авторские статьи можно прочитать здесь
После знакоства с философией т.н. «идеологов», может показаться, что они только немного продлили агонию умирающего Просвещения во время торжества романтизма. Что на фоне Канта, Фихте и Гегеля они просто тонут, и уже в то время никому не нужны и к 1830-м годам не имеют последователей. Но это, как обычно, совсем не так. Среди французских философов, продолжавших традиции идеологов, одно из самых видных мест занимал Пьер Ларомигьер (3 ноября 1756 — 12 августа 1837), который считался популяризатором философии Кондильяка. Впервые он преподавал в колледжах провинции с 1773 по 1792 год в качестве профессора философии, в частности в Тулузе с 1784 по 1792 год. Впоследствии он приехал в Париж, где в 1795 году поступил на курсы в Высшую нормальную школу. В 1799 году он стал членом Трибуната. Он был назначен профессором логики в Нормальной школе и читал курс во французской Притане, где также работал библиотекарем в 1803-1804 годах. В 1809 году он стал профессором философии на факультете литературы Парижа, а в 1833 году поступил в Академию моральных и политических наук. Ещё в 1793 году он опубликовал «Проект элементов метафизики» и написал два мемуара, которые прочитал перед Институтом: «Парадоксы Кондильяка» (1805) и «Курс философии» (1815-1818). С 1811 по 1833 год он участвовал в нескольких десятках защит докторских диссертаций, в качестве члена жюри.
Философия Ларомигьера — это бунт против крайней физиологической психологии учёных-естествоиспытателей, таких как Кабанис, один из главных идеологов первого поколения. Кабанис и без того отходил от того, что позже назовут «вульгарным материализмом», и оставляет много неприятных моментов, которые не позволяют считать его однозначным эпикурейцем. Но это ещё был философ, максимально близкий к эпикурейской традиции. Критикуя его, Ларомигьер сдвинулся ещё дальше вправо, в сторону философского идеализма. Он различал те психологические явления, которые можно объяснить непосредственно физическими причинами, и действия души, возникающие внутри нее самой. Психология не была для него разделом физиологии, и, с другой стороны, он не дал своей теории заумного метафизического обоснования. Ученик Кондильяка (1715-1780), и во многом обязанный своей идеологией Дестюту де Траси, он придавал очень большое значение «вниманию» как психической способности. Именно «внимание» предоставляет факты, «сравнение» группирует и объединяет их, тогда как «разум» систематизирует и объясняет. Душа активна в своем выборе, то есть она наделена свободной волей и, следовательно, бессмертна. К естествознанию как методу открытия он не относился с уважением. Он считал, что его суждения в лучшем случае являются утверждениями о тождестве, а его так называемые открытия — в лучшем случае лишь повторением в новой форме предыдущих трюизмов.
Ларомигьер был не первым, кто развил эти взгляды; как уже говорилось выше, он во многом был обязан Кондильяку, Дестюту де Траси и Кабанису. Он всё таки был идеологом, несмотря на свои уступки идеализму, и современники воспринимали его именно в ряду идеологов. Точность его языка и чистота стиля его произведений оказали большое влияние, в частности на Армана Марра, Северена де Кардайяка, Жана Сафари и Виктора Кузена. Считалось, что одна из его лекций в Нормальной школе настолько сильно впечатлила Кузена, что именно тогда Кузен решил немедленно посвятить себя изучению философии. Жоффруа и позитивист Ипполит Тэн сходятся во мнении, считая Ларомигьера одним из величайших мыслителей XIX века. В качестве замены для себя на должности профессора философии в Сорбонне он выбрал в 1823 году Северена де Кардайяка (1766-1845), а позже, в 1829 году, это место занимал связанный с ним Аристид Валетт. Всех этих персонажей мы рассмотрим в этой статье дальше.
Французский философ, профессор философии, замещавший в Сорбонне в 1823 году Ларомигьера — Жан-Жак Северен де Кардайяк (1766-1845), происходил из дворянского рода, и многие из его родственников были заметными людьми в самых разных сферах культуры. Бакалавр богословия и доктор филологических наук, он был преподавателем философии в семинарии Сен-Сюльпис в 1786-1790 годах. В период Империи Кардайяк был назначен регентом в колледж Монтобан (1810-1811), а затем профессором философии в лицее Бонапарта (1811-1830). Он также преподавал философию в качестве лектора в других заведениях, а после указа от 27 июля 1822 года продолжал преподавать в колледже Бурбон. Знакомство с профессором Ларомигьером способствовало его научной и преподавательской карьере.
В 1830 году его главная работа, «Études élémentaires de philosophie», была высоко оценена современниками и признавалась одной из лучших. Добросовестный и проницательный наблюдатель, робкий и посредственный логик, убедительно ясный писатель при описании фактов, плавающий и менее строгий при изложении общих законов, во втором томе своих «Études élémentaires de philosophie», он провел глубокое исследование речи и письма с психологической точки зрения, в котором он первым отвел внутренней речи ее законное место не только в теории языка, но и в общей психологии.
Аристид Валетт (1794-1855) происходил из семьи распорядителя национальных поместий времен ВФР. После получения среднего образования Аристид получил степень в области литературы, а затем и доктора литературы в 1819 году, защитив в Париже диссертацию «De l’épopée» и диссертацию на латинском языке «de Libertate». После этого целый год Аристид работал профессором в Бурбон-колледже и колледжа Сен-Луи. Он стал близким учеником Ларомигьера на факультете литературы в Париже. Как и Ларомигьер, Валетт принадлежал к эмпирической школе Кондильяка. Его оппозиция и критика Виктора Кузена (популяризатор Гегеля и прочей немецкой философии во Франции) значительно замедлили его карьеру, когда Кузен стал советником университета и в этом качестве возглавил все кафедры философии во Франции. Но факт такого сопротивления показывает, что даже в 1840-е годы школа идеологов продолжала существовать и оказывать свое влияние. С 1838 года он преподавал логику в лицее Луи-ле-Гран. Его учеником там был Шарль Бодлер, на которого он, возможно, оказал некоторое влияние.
Журналист и главный редактор газеты «Насьональ», но также связанный и с идеологами, Арман Марра (1801-1852) был политическим деятелем, мэром Парижа и председателем Учредительного собрания 1848 года. Активный участник либеральной оппозиции в эпоху Реставрации, принимал участие в революции 1830 г. и продолжал активно поддерживать республиканское движение в период Июльской монархии. В начале 1830-х гг. был редактором газеты «Трибюн», в конце 1830-х и в 1840-х гг. — газеты «Насьональ», то есть главных органов республиканской оппозиции. Он принимал участие в лионском восстании 1834 г., был посажен в тюрьму, бежал за границу и вернулся во Францию в 1838 году. Когда в 1848 году произошла революция, то Марра, вместе с Луи Бланом, Флоконом и Альбером, был избран членом временного правительства, в дополнение к тем членам, которые были избраны в палате депутатов. Во временном правительстве Марра примкнул к партии сравнительно умеренных.
6 марта он был назначен мэром Парижа, вместо Гарнье-Пажеса, сделавшегося министром финансов; в этой должности обнаружил большую энергию при организации городской полиции, в особенности тайной, устроил надзор за всеми своими товарищами по правительству и мало стеснялся в расходовании общественных сумм; противился всем мероприятиям в пользу рабочих, которые предлагались Луи Бланом. Избранный членом учредительного собрания, он занял в нём, в августе 1848 г., пост президента, который и сохранял до роспуска собрания в мае 1849 года. В законодательное собрание он избран не был, и удалился в частную жизнь. Виктор Гюго считал Марра не искренним, только разыгрывающим роль революционера, что вызывало у него отвращение ещё с 1830 года. Для нас Марра интересен тем, что до того, как стать активным либеральным политиком, он заканчивал факультет литературы и изучал философию у Ларомигьера. То есть, был связан с традицией «идеологов». Наверное не случайно такие идеологи, как де Траси и Кабанис — также имели скорее либеральные и республиканские взгляды.
Единственный в этой статье, кто принедлежит скорее к первому поколению идеологов, но просто пережил их всех и оказывал большее влияние на второе поколение, это французский юрист, журналист, философ и политик Доминик Жозеф Гара (1749-1833). Он происходил из семьи врача, ставшего фермером, и владевшего торговой точкой, и поэтому не был совсем уж бедным, и получил неплохое образование. Это позволило ему по началу работать адвокатом в Бордо, но еще совсем молодым он переехал в Париж. С 1777 года в Париже он работал журналистом. До самой революции он был редактором литературного раздела в «Mercure de France» (а также был редактором «Journal de Paris» с 1781 года), попав сюда после публикации пространного отчета о речи Кондорсе, принятой во Французскую академию. В 1779 году он получил премию Французской академии за красноречие в своей работе «Éloge de Suger» . Его «Éloge de Montausier» и «Éloge de Fontenelle» были удостоены призов на конкурсах 1781 и 1784 годов. Даже как журналист он писал в духе философии XVIII века. Не случайно, что в это же время он становится масоном (1779), членом ложи «Девять сестер» (главная база «идеологов» и последователей Гельвеция). В 1785 году Гара был назначен профессором истории в лицее, где его лекции пользовались такой же популярностью, как и лекции Жана-Франсуа де Лагарпа по литературе.
Избранный депутатом в Генеральные штаты 1789 года, он помещал в редактируемом им «Journal de Paris» интересные отчёты о заседаниях Учредительного собрания, вследствие чего его газета вскоре стала одной из самых распространённых во Франции. В 1792 году он издал «Размышления о Французской революции и заговоре европейских держав против свободы и прав человека». Конвент назначил его министром юстиции на место Дантона. Склоняясь скорее на сторону жирондистов, он лавировал между партиями, из-за чего г-жа Ролан не щадит его в своих мемуарах. В марте 1793 года он стал министром внутренних дел. За содействие спасению жирондистов 31 мая, и за укрывательство Кондорсе в здании министерства — Гара был арестован, но смог оправдаться. 15 августа он сложил с себя должность, после чего вскоре последовал вторичный арест. Он пережил террор только потому, что имел личную дружбу с Робеспьером и Баррасом. По окончании террора Гара стал читать во вновь учреждённом институте (новая база «идеологов») курс нравственных и политических наук; был членом Совета пятисот, т.е. поддеражал Термидорианский переворот. В 1795 году, читая курс анализа в Нормальной школе, он вступил в интеллектуальную ссору с одним из своих учеников, религиозным мистиком Клодом де Сен-Мартеном. В частности, Гара выступил против существования морального чувства, превосходящего ощущения, и против разграничения тела и души, выступая с позиций сенсуализма. Этот спор, вызвавший большой переполох, современники окрестили «битвой Гара».
После 18 брюмера Гара сблизился с Наполеоном, который внёс его имя в список 60 первых сенаторов (как и Кабаниса, де Траси). Но как и другие «идеологи», в Сенате он не всегда соглашался с распоряжениями Бонапарта; так, он подал голос против ссылки 134 якобинцев, и даже предлагал Моро свои услуги в качестве защитника. Тем не менее, во время империи он был возведён был в графское достоинство. Это не помешает Гара подать голос за низложение Наполеона в 1814 году. Но несмотря на всё усердие, Людовик XVIII не возвёл Гара в достоинство пэра, поэтому во время 100 дней Гара выступил в палате депутатов против Бурбонов. За этот поступок, и длинный неприятный послужной, после второго низложения Наполеона, с 1816 года Гара был принуждён удалиться из Парижа. А ордонансом от 21 марта 1816 г. он был исключен из Французской академии. В ссылке Гара прожил до 1833 года, и надо полагать, не прекращал контактов с другими идеологами и материалистического влияния на идеи Франции.
Французский эллинист и философ Жан-Франсуа Тюро (1768-1832), по началу строил карьеру пожарника, но во времена революции стал наставником сыновей одного из основателей Банка Франции, что привело его к знакомству с философским сообществом в салоне мадам Гельвеций. Здесь он завел близкие отношения с Дестютом де Траси и Кабанисом. В 1795 году он был принят в только что созданную нормальную школу, где учился у Амбруаза Сикара, профессора искусства речи, и Доминика Гара, профессора анализа. В 1796 году ему поручили перевести книгу Джеймса Харриса «Hermès ou Recherches sur la grammaire universelle», которую он опубликовал с предварительной речью и посвящением Гара. Затем он перевел книгу Роско «Жизнь Лорана де Медичи» (1799). С 1797 года Тюро преподавал общую и сравнительную грамматику в лицее для иностранцев, а в 1802 году вместе с Сильвестром-Франсуа Лакруа и Симеоном Дени Пуассоном (1781-1840), а также несколькими другими профессорами из Политехнической школы основал «Школу наук и литературы». Он преподавал там древние языки, литературу и историю и был ее директором до 1807 года.
Тюро был назначен заместителем Пьера Ларомигьера (1811), а затем доцентом (1812-1824) кафедры философии на факультете литературы в Париже. В 1814 году он стал профессором Коллеж де Франс на кафедре греческого языка и философии, где сменил Эдуарда-Франсуа-Мари Боскильона. А в 1830 году Тюро был избран членом Академии надписей и изящной словесности. Среди его работ по истории античной философии, особняком стоят издание сочинений Локка и работа «О жизни и творчестве Кабаниса» (1827). Он умер в июле 1832 года, охваченный эпидемией холеры. Его друг, ученый Адамантиос Корайс, написал ему эпитафию на греческом языке.
Одним из весьма заметных учеников Ларомигьера был Жан Сафари (1797-1865). Профессор философии, затем преподаватель Высшей нормальной школы. По мнению Франсуа Тамисье, он принадлежит к французской сенсуалистической школе вслед за Кондильяком (1715-1780), Гара (1749-1833), Вольнеем (1757-1820), Кабанисом (1757-1808), Дестютом де Траси (1754-1836), Тюро (1768-1832), Ларомигьером (1756-1837), Aристидом Валеттом (1794-1855) и Кардайяком (1766-1845).
Для сдачи экзаменов в университете его аттестовали лично Ларомигьер и Кардайяк. Мы также видим Сафари в тесных связях с революционером Арманом Марра. В дальнейшем он преподавал в лицеях и колледжах. Затем занялся обобщением «Летописей» Ларомигьера в качестве основы для своих занятий со студентами в колледже. Его работа вышла под названием «Аналитическое сочинение по метафизике». Работа посвящена Ларомигьеру и «состоит из трех частей, посвященных принципу нашего знания, его формированию и уверенности в нем». Похвала мастеру встречается на каждой странице: глубина, свет, благородство, истина принадлежат, по словам Сафари, метафизику, который представляет Платона, Декарта, Мальбранша и Кондильяка. (…) Противник материализма и атеизма, он цитирует Тертуллиана и Луи де Бональда, Боссюэ и Фрейссинуса, Рида и Дугалда Стюарта и — что было редкостью в те времена — довольно точно оценивает философию Иммануила Канта, который настаивает на существовании Бога и бессмертии души, но делает это предметом скорее веры, чем знания и обучения.
Все это весьма симптоматично, ведь как мы увидим в других наших статьях, со временем «идеологи» значительно отклонились от французских материалистов XVIII века, и уже выражали некоторые колебания в сторону немецкой философии. На примере Сафари мы видим, насколько тонкой была грань перехода из одного направления в другое. В 1841 году был создан конкурс, награждающий за лучшее изложение философии Ларомигьера, и приз взял именно Сафари (что показывает влияние школы «идеологов» даже в эти годы). От полного скатывания в немецкую традицию Сафари спасало то, что он выступил против эклектизма Виктора Кузена (1792-1867), который насильственно вытеснял традиционное университетское преподавание философии. Вместе с Аристидом Валеттом и своим бывшим сокурсником Александром Гибоном он был одним из группы ученых, которые выступили перед Комиссией по народному образованию, чтобы отстаивать «дело преподавания философии, скомпрометированное персонификацией этого учения в одном человеке и отождествлением всех доктрин в одной доктрине, которая, справедливо или нет, вызвала бурю в университете». Эта инициатива вызвала полемику в «Ревю де Пари». Учение Кузена он осуждает как пантеизм и характеризует следующим образом:
«Эклектизм еще не сделал своего дела, он смещает науки и не имеет метода, он хотел сделать философию Кондильяка и его учеников подозрительной, оклеветав их варварскими и одиозными именами, и он не смог остаться одновременно и независимым, и почтительным перед откровением; он является лишь официальной властью, государственной философией, которая пародирует государственную религию».
В разделе, посвященном французской школе, он защищает Кондильяка и превозносит Ларомигьера против Мэна де Бирана и Виктора Кузена. Под эгидой газеты «Le National», которую редактировал его друг Арман Марра, он участвовал в выборах в законодательное собрание 1 августа 1846 года «как противник коммунизма и защитник сельского хозяйства». Однако он потерпел неудачу на этих выборах, которые дали абсолютное большинство консервативному центру. В 1854 году он вышел в отставку, поселился в замке де Хютте, где и умер в 1865 году.
Итак, к уже опубликованным статьям про движение «Идеологов» во Франции, биографическим статьям про Дестюта де Траси, Кабаниса и Вольнея (основные идеологи), а также к обобщенным статьям про немецкое и итальянское просвещение — мы добавляем ряд заметок про французских «идеологов» второго порядка, которые продолжали дело Кондильяка вплоть до середины XIX века. Позже мы улучшим и перепишем все уже наличные статьи и соединим все эти заметки в отдельный материал. И всё это в конечном итоге будет осмыслено и проанализировано в контексте конфликта с немецкой традицией мысли. А также, в частности, направлено против философии Канта, Бриана, Кузена, Фихте, Шеллинга, Гегеля и Маркса.
Почему даже правое крыло Идеологии лучше гегельянства?
Вообще строго говоря, в античной философии один только Эпикур был последовательным материалистом (т.е. «вульгарным»), который отрицал всякую бестелесную природу, кроме разве что пустоты, как резервуара для атомов. Большинство его сознательных или бессознательных последователей в другие эпохи (т.е. тех, кто принимал большую часть его предпосылок и делали почти идентичные выводы) — не были эпикурейцами в строгом смысле слова, и допускали серьезные отклонения в самых разных вопросах. Например, практически все французские просветители были строгими детерминистами (тогда как Эпикур был сторонником свободы воли). Также, большинство его последователей признавали дуализм души и тела (хотя бы тот же Локк или Гассенди), выдумывая различные оправдания для существования специфически инаковой души. В том числе этот дуализм четко наметил Кондильяк, и еще больше усилили его последователи «идеологи» (в частности, Ларомигьер и его ученики). Даже такой знаменитый «вульгарный» материалист, как Кабанис — и тот к старости начал признавать особые свойства души, делающие ее причиной активности человека.
Благодаря такому особому отношению к душе, идеологи быстро превратились в преимущественно психологическую школу философии, все сильнее отвлекаясь от материального, и занимаясь всецело «генезисом идей». Они очень быстро впадали в агностицизм, подобный кантианскому, и начали принимать математику, как важнейший инструмент в деле конструирования новой науки. Особый пиетет к математике и психологии не мог не подводить их к признанию идеалистического видения мира. К тому же они явно ощущали давление со стороны растущего романтического и идеалистического лагеря (крупнейшей фигурой которого стал Гегель). «Идеологи», которых мы еще будем в дальнейшем анализировать в деталях, в общем смысле были «регрессивным» движением. Они демонстрируют плавность перехода от условно французской традиции к немецкой. Их умонастроения имеют такие же причины, как и у привычных нам романтиков по типу Фихте, или тех же марксистов типа Бурик. Их побуждения почти идентичны. Посмотрите, хотя бы, на Ларомигьера:
«…недостаточно ощущать, чтобы познавать».
«Способности души не зависят, в отношении своего существования, от организации тела».
«Верно, что душа есть субстанция бестелесная, нематериальная, непротяженная, простая, духовная; но познание духовности души есть следствие познания ее активности и чувствительности».
Или как говорит один из исследователей его философии: «Ларомигьер считал, что истинная философия одинаково отвергает и материализм, не признающий духовное начало, и спиритуализм, отрицающий материю». Это ли не катастрофа? Монизм, в духе Спинозы, но даже не материалистический, как у Бюхнера, Фогта и Молешотта, а вообще черт знает что, где душа бестелесна и не зависит от тела. Почему же тогда я противопоставляю даже таких философов «школе Гегеля»? Да потому, что они сами себя противопоставляли, и несмотря на все подобные схожести, осознавали свои корни именно во французском Просвещении. Это делало их, в конкретных частностях, более приземленными философами, и они открыто враждовали с французскими гегельянцами. Хотя тенденции, конечно, неутешительны.
Именно поэтому, в будущем нашем очерке про классическое просвещение во Франции, мы рассмотрим множество различных внутренних «течений». Кондильяк и его школа — далеко не самое эпикурейское и местами даже анти-материалистическое. Заодно рассмотрим более материальные течения, и то, какие формы развития они получали в будущем. Но нужно понимать, что поскольку философия вообще имеет дело с феноменом сознания, то большую часть истории своего существования людая философия имела более или менее, но идеалистическую форму. Условно говоря, на 100 философов всегда (даже во времена Эпикура) приходилось 99 идеалистов. И мы только выбираем тех, которые сравнительно меньше уходят в метафизику (даже Эпикур и тот, например, признавал многобожие, только делая богов материальными). И если говорить совсем грубо, то именно поэтому можно и нужно выбросить за борт 99% философских трактатов и систем.
История философии нужна, по большей мере, только для изучения человека в его становлении, в частности, изучения природы наших заблуждений и навязчивого желания нашего вида — конструировать метафизику. А научиться «правильно мыслить» и преобразовывать мир, можно и без философии. Однако тогда высок риск, что мы бессознательно наступим на всё те же грабли, поддавшись этой нашей странной «природе». Знание философии, т.е. истории собственных заблуждений, должно предохранить нас от подобных ошибок.